Текст книги "[email protected]"

Глава 19.

Ночь после выборов в предвыборных штабах всех кандидатов проводят одинаково – пьют: за явку избирателей, за результаты экзитпула, за подсчет первых процентов голосов, за то, что «наша берёт!» или за «мы ещё себя покажем!». В общем, была бы охота, а причину всегда найдём. И в качестве причин оказываются здоровье кандидата, славная работа команды, её отдельные недостатки, непременное желание исправить их в следующий раз и за третий русский вопрос: «ты меня уважаешь?»

Обстановка в штабе действующего мэра отличалась от остальных только количеством пьющих и суровостью лица главного пиарщика его предвыборной кампании Александра Крутого. Пил Сарафанов-Крутой не меньше других, закусывал исключительно фруктами, по сему к полночи был уже изрядно пьян, но держался и, чтобы не выдавать себя заплетающимся языком, изо всех сил сдерживал клокочущее желание сказать, кому эта кампашка обязана грядущей победой. Но к полуночи, когда предварительно подсчитанные голоса, поданные за действующего мэра, уже тяжелым валом накатывались на показатели соперников, Сарафанов, требуя всеобщего внимания, поднял вверх руку с бокалом.

– Я знал, – начал он, нарочито напрягая голос. – Я знал, что мы раздавим всех. И на что бы там ни надеялась остальная шелупонь, я знал, что у нас будет не менее семидесяти процентов и полная… виктория в первом туре. И заслуга в этом не только нашей пиар-кампании, – хотя мы были на три головы выше всех – и человека, вокруг которого мы сплотились, но и наших избирателей, которые поверили нам и были с нами… Пьём, друзья! – скомандовал Сарафанов неожиданно подсевшим голосом.

– А за что или за кого пьем? – спросил голос с дальнего конца стола. – Выражайся яснее!

– Кто не понял, может идти вон, – разозлился Сарафанов.

– Пьем за сказанное, – поправил его мэр.

Разом опрокинув содержимое бокала, Сарафанов почувствовал, что из недр его нетощего живота начинает подкатывать тошнота. «С чего бы это?» – подумал он и, сняв с плеча руку мэра, пошёл на выход к балкону: надо было отдышаться на свежем воздухе, иначе ему не дотянуть до объявления победных результатов народного волеизъявления.

Балкон ресторана «Верхотура» – любимого места загулов мэра – тянулся вдоль всего семнадцатого этажа городской высотки и служил чем-то вроде смотровой площадки для тех гостей города, которых мэр считал нужным угостить хорошим ужином или обедом. Обычных гостей ресторана сюда не пускали, чтобы, не дай бог, у кого-нибудь ни закружилась голова, и он ни перевалился бы через довольно низкую ограду. А гости мэра специально приглашались сюда, чтобы могли окинуть взглядом огромную панораму города и восхититься владениями молодого хозяина крупнейшего на Волге мегаполиса. В таких случаях на балкон выгонялась и вся обслуга ресторана, чтобы, во-первых, во-время предложить кому-то бокал, а во-вторых, предупредить об опасности головокружения, если слишком близко подойдут к барьеру.

Предупредить об этом Сарафанова было некому, он оперся локтями на барьер, глянул вниз и отшатнулся назад – так пугающе поманила его к себе открывшаяся перед ним едва освещенная пустота. Сашок прислонился спиной к кирпичной стене и, чтобы унять страх, прикрыл глаза. В них всё поплыло как при сильном головокружении. «Хмель или страх?» – спросил он себя и открыл глаза. Решил: «Хмель!» – чтобы не признаться в боязни высоты. И даже снова шагнул к барьеру, но оперся об него уже вытянутыми руками и не стал заглядывать вниз. Город уходил вдаль сияющими нитями уличного освещения, и редкими прямоугольниками окон среди темных громад спящих домов. «Во, блин! Все уже дрыхнут, и им похеру, кто к утру станет их градоначальником!.. Вот и вся демократия! Бейся, Крутой, лбом об стенку, вешай лапшу на уши – им до лампы: спят или строгают потомство… Ну, кто-то пьет, кто-то в ящик глядит… Там вон танцуют, где-то зажимаются в подъездах, и никому не интересно, где и как считают голоса… А я знаю, где и как их считают и сколько их будет в итоге! Мне даже у Волгаря не надо спрашивать, чья сегодня была виктория? …Потому что Викторию делал Крутой!» – Сашок хлопнул ладонью по барьеру и повернулся, чтобы вернуться в зал, но на балкон вышел мэр.

– Вот ты где мерзнешь, – сказал он и протянул Сарафанову открытый портсигар: – Перекурим что ли тревоги наши?…

– У меня тревог нет и я не курю сигареты, – откликнулся Сарафанов. – Сегодня я заработал и хорошую сигару.

– Пока трудно сказать, что мы с тобой заработали. Ясно только сколько потратили. Подсчитано-то ещё всего ничего, и отрыв не такой значительный. Экзитпулу на все сто я поверю, когда перевалим за половину… Вот когда перевалим, будет тебе и сигара, и всё остальное. А пока пошли в зал, хватит мёрзнуть, и не нырни за барьер, – мэр взял Сарафанова за локоть: – Пошли. А то народ там заскучал без твоих тостов.

– Перебьются. Надраться и без меня смогут. – Он помолчал, потом решился спросить: А ты скажи, мы что – много потратили?

Сколько потратил ты – не знаю. А мне эта компания влетела в хорошую кучу баксов, – сухо сообщил мэр.

– Там же Едра платила и спонсоры, – поправил его Сашок.

– Отбивать всё равно придется мне… Всё до цента. И всем.

– Как это? – спросил Сашок. – Хотя… Чего это я? Не знаю, что в бедной России два общака? У воров и у власти?

– Пойдем, пойдем! А то ты уже хорош и разболтался. В зале только не вякай много. – Мэр крепко подхватил Сарафанова под руку и потащил к выходу. Но Сарафанов резко вырвался, попятился назад, ударился спиной о барьер, откинулся головой назад, и она оказалась слишком тяжёлой, потянула его вниз. Он судорожно стал хвататься за кирпичный барьер, ловить руками пиджак отпрянувшего мэра, но в пальцах оставалась только пустота. Эта звёздная пустота морозного неба билась и в запрокинутые глаза. Он услышал визг мэра: «Эй-эй! Сюда! Все сюда!» Почувствовал, как кто-то пытается выхватить его из пустоты за брючину, за ботинок, но это уже не мешает ему развернуться лицом к темноте и почувствовать открытым для крика ртом упругость ночного морозного воздуха.

«Я падаю? – спросил он себя. – Лицом вниз? Чтобы оно вдрызг? А кто же меня узнает?» – И он инстинктивно отбросил одну руку в сторону под упругую струю ветра, а другую прижал к себе, как это делают парашютисты в свободном парении, и его развернуло лицом к небу, улетающему выше балкона «Верхотуры», в темную синь, куда взлетел и его последний выдох.

Распахнутыми руками мэр сдержал вбегающих на его крик людей, вдавил их обратно в зал. В руках у него был узконосый черный ботинок.

– У нас беда. Саша Крутой нырнул вниз, я не успел его удержать, – сказал мэр глухо и, поймав взглядом пробивавшегося к нему директора «Верхотуры» выдавил: – Ты за это ответишь… Сто лет назад ещё надо было сделать ограждение.

– Но мы же всегда принимали меры… Вы же знаете, – заговорил директор, взвинчивая голос почти до плача.

– Допринимались. Вызывай скорую и милицию, – Испортили гады всё, что могли…

Глава 20.

Диванов не слышал, как пришел Скворцов, как его отчитывала Матрона, как тяжело и несуразно тот раздевался и нырнул к нему под одеяло. Он только почувствовал тяжелый запах перегара, ударивший в нос, и перевернулся на другой бок. Спал тревожно, но не настолько, чтобы перебраться на кушетку от надоевшего Скворцова, норовившего во сне обнять или завернуть на него ногу. Снилась какая-то чепуха, вроде легкой драки с женой, да вполне живой Волгарь, который молча грозил ему пальцем. «Сердится зануда, а на что или за что – молчит. А что значит молчание покойников или их душ? – соображал он, ещё не открывая глаз. – Они, как совесть – или осуждают, или молчат, или молча осуждают… За что? За то, что выставили из дома или, что хотел отправить Александру к маме? Вот так всегда: влюбляешься в личико, а в дом приводишь всю девушку… А девушка требует сверх меры…»

Мысли прервал голос Матроны: «Подъем, гомики!» И грохот включенного «на всю катушку» проигрывателя: «Если вы в своей квартире, лягте на пол – три-четыре…»

– А если я в чужой квартире, ранний подъем обязателен? – пробубнил Диванов, скинув ноги на пол.

– Какой ранний!? Ты глянь на часы, Диванов. Не только петушок давно пропел, но и пушка в Питере отстреляла. Скворушка-птичка пусть дрыхнет – у него сегодня нет записи, а у нас, Димон, дела. Скоро приедет директор, будем решать, что ты сможешь делать в туре. Так что быстро встать, умыться и собрать мысли в пучок, – мягко распорядилась она.

Толстый, но весьма расторопный дядька – арт-директор Матроны – плюхнулся в широкое кресло и расплылся в дежурной улыбке:

– Мои приветы и полный респект гениальному телеведущему, – развернулся он всей массой в сторону Диванова, кисло жующего овсяное печенье.

– Респект ему сейчас ой, как нужен, – добавила Матрона. – После полного облома на всех фронтах полный респект – это самое то. И я думаю, у нас это получится. Давай возьмем его в группу пока хотя бы на бас-гитару, а там поглядим, на что он ещё способен…

– Обижаешь соседа? – обиделся Диванов. – Или никогда не слышала ни Диванова гитариста, ни Диванова вокалиста?

– Слыхивала. Но у нас же не шоу «Две звезды», а гастрольный тур последней народной артистки СССР.

– Да? И куда мы едем? – спросил Диванов.

– Мы едем по городам и весям матушки России. Великой и необъятной. Устраивает? Должно устраивать. Вдали от дома грызут не только тоска, но и совесть. Одно из двух тебе полезно, – скороговоркой отчеканила Матрона.

– Любо… Но если б вы знали, госпожа Матрона, как мне надоели разговоры об угрызениях совести! Согласен повесить на шею не только бас-гитару, но и пионерский барабан, лишь бы, госпожа, вы не уподоблялись Волгарю с его душенадрывающими нравоучениями.

– Вот и ладненько. А кто у нас из группы ещё не законтрактован? – спросила она арт-директора. – Фома? Вот и возьмешь на его место Димона. Поедем без Фомы. Меньше будет надираться, а если очень будет нужен и не сойдет совсем с катушек, вызовем в любой город.

– Мой вам респект, – ответил толстяк.

– Ладно. И позвони Кочумаю, пусть распорядится, чтобы в вагоне было тепло. Всё. Идем к столу и готовимся к отплытию. А ты свисти всех наверх. Кто не успел, тот, считай, опоздал.

…Диванов не обиделся, что Матрона не пригласила его в свой белый лимузин. Понятно было, что отныне он с ней не на одной ноге и даже в чем-то зависим, а значит место его не рядом, а там, где остальная группа – в общем автобусе. И на вокзале, когда грузились, она никак не выделила его из группы, взяла в свой персональный вагон только арт-директора и стилиста. По самолюбию Диванова это слегка шлёпнуло, но в его суматошной жизни бывало и не такое. Тем более что предаваться обидам было некогда, надо вливаться в группу и, хотя все музыканты давно знакомы, находить среди них свое место.

Дело это оказалось не из легких. Отменно пьющий Фома был любимцем и заводилой группы, а тут появился, хоть и знаменитый, но чужак, которого много раз видели в «ящике», но ни разу – с бас-гитарой в руках.

– Ты вообще-то лабаешь на басе? – спросил его ударник, самый молодой и шустрый из группы.

Панибратство парня резануло Диванова, но он почел за благо не обидеться:

– Я больше на классике люблю. А бас есть бас – струн меньше, звук глуше, ритм четче. Где наша не пропадала…

– Да «ваша-то» не пропадёт, – ехидно обнадежил ударник. – Но тут главное – слушать меня, а глядеть на Матрону. И не приведи бог, если она упрется глазом в тебя.

– Что это значит? – спросил Диванов. – Мы, вроде часто с ней видимся, рядом живём.

– Знаем, слышали…. Всё равно запомни: на репетиции, если пару раз посмотрит, на третий – в морду даст. А если на концерте, то в первом же антракте скажет: «гуд бай, май лав, гуд бай!» И без выходного пособия.

– Ну, это кто – кому, – не сдержался Диванов.

…Первая остановка случилась в Ростове Великом. Поезд встречали четверо мужчин в легких дубленках и норковых шапках и дама в сереньком потертом каракуле. У мужчин в руках были два свёртка из розовой гофры – букеты, прикрытые от забористого мартовского утренника. Дама прижимала к груди нечто похожее на старинный фотоальбом. Все смотрели в открывшуюся дверь личного вагона Матроны. Но первым, совсем не почину из соседнего вагона вышел, ошалевший от духоты Диванов. Дама в каракуле узнала его и, отодвинув в сторону мужчин, кинулась к нему с громоздким альбомом:

– И вы здесь, Дмитрий Диванов!? Какая радостная неожиданность,… сюрприз для нас какой! Пожалуйста, автограф для жителей древнего города. Не для меня лично, хотя я безумная ваша поклонница, а для города, для музея… Здесь все исторические личности, – тараторила она, суетно перелистывая фолиант и не отрывая взгляда от Диванова.

– Спасибо. Чуть позже. Встречайте гостью сначала, я потом, – сказал он и подался к VIP-вагону, откуда, подхватывая подол шубы, выплывала Матрона. Диванов протянул ей руку, чтобы поддержать, но она, не глянув на неё, подала свою одному из встречавших мужчин.

– Боже, какая красота кругом! – протянула Матрона чуть хрипловато. – Куполов, куполов сколько! Я первый раз у вас и не прощу себе, что раньше проезжала всё как-то мимо.

– Да, здесь живая история России, – сказал тот, на чью руку она оперлась. – Нам уже более тысячи лет. Не мне в смысле, а городу. Великое княжество Ростовское, если помните…

– Не помню. Я чуть помоложе! – нашлась Матрона. – Кто там просил автограф?

– Вот пожалуйста… Здесь все исторические личности… Это для музея города с тысячелетней историей, – радостно проканючила дама в каракуле.

На перроне начал толпиться народ, сдерживаемый милицией. Тесня фанатов, подъехали лимузин, отправленный в Ростов ещё с вечера, пара местных черных иномарок и бело-синяя машина сопровождения.

– Так. Вы с нами, или мы с вами? – спросил тот, что подавал Матроне руку и преподносил букеты.

– Вы – со мной. Остальные за нами. Группа – в автобус, – распорядилась она. – Кстати, где он?

– Автобус на площади, – сообщил объявившийся тут же подполковник милиции. И колонна легковых машин тронулась с перрона.

А группа и Диванов начали перетаскивать инструменты, ящики с оборудованием и чемоданы с костюмами в автобус.

«Вот такая начинается жизнь», – думал Диванов, таща свою долю общего груза.

Глава 21.

Душа Сарафанова отлетела ещё до того, как тело его ударилось о затянутый ледяной коркой тротуар, небрежно посыпанный крупным песком и солью. Какое-то время она витала над балконом «Верхотуры», присматриваясь к тому, что творится внутри ресторана, потом пролетела над домом, где жил Сарафанов с женой и сыном, отметила, что сын безмятежно спит, а Нина ворочается в кровати. «Чует что ли, что я раньше ушёл от неё, чем она от меня?» И, наконец, унеслась в пространство, где нет ночи, а есть вечное сияние голубизны.

– Здравствуй, Сашок! – приветствовал душу Сарафанова Волгарь. – Ну, вот и ты Здесь. Рановато, конечно, но всё равно приветствую.

– Привет. Согласен, рано, но сам же говорил: всему своё время. Вот моё и пришло. Не без твоей, наверно, помощи… Memento mori кто мне писал?

– Писал я. А приближал этот час ты уж сам. Все его приближают сами, Саша. Не ты один.

– Интересно, чем? – спросил Сарафанов.

– Ты же себя умным человеком считал. Наши разговоры помнишь?

– Толку-то теперь от этих разговоров… Всё равно уже Здесь. Ты лучше скажи, где Адрес дают, мне мэру надо «мыло» отстучать, чтобы Нинке отдал всё, что должен мне за выборы.

– Адрес, Саша, дают не Здесь. Он зарабатывается всей земной жизнью, осмыслением и осознанием её, и получает его Душа ещё на пути Сюда.

– Привет! Я, что, так и буду Здесь торчать, не имея возможности слова кому-то сказать? – завибрировала всеми своими пятнами Душа Сарафанова.

– Давай-ка я призову Душу, знающую больше меня. Это Душа моего давнего знакомого, в миру архимандрита Павла.

– Он, чего, поможет?

– Мне помогал… А вот и Душа его светлая. Здравствуй, отче!

– Не шутите, так и вам дай, Господь! – приветствовал Павел Волгаря и Сарафанова. – Чем могу?

– Да вот коллега мой бывший прибыл Сюда без Адреса, интересуется, как получить.

Павел всмотрелся во вновь прибывшую Душу, глянул на Волгаря, сравнивая их свечение.

– Чего же ты так попустил Душу-то коллеги? Где она у него так испятналась? – спросил он.

– Прости, не досмотрел. Да он и сам большой, мало кого слушал.

– Из ранних, значит, был? Ну, теперь пускай перебирает каждое пятнышко, соображает, откуда взялось и чем его оттереть. Каким осознанием и раскаянием. А иначе и не придумаю, как обрести ему свет Души. И ты помогай… Коллега, значит?… Я по тебе считал, что у вас почище нутро-то. Других ведь наставляете…

– Профессия была одна, отношение к ней разное, – сказал Волгарь.

– Ну, и что мне теперь: креститься, молиться, святую воду пить? Мэр ведь, сволочь, ничего Нинке не отдаст. А я ему, считай, победу сделал…

– И это для тебя пятно. Ты же знал, почему я отказывался идти к нему в команду. Не он городу нужен, а город ему.

– А мне это до лампы было. Чего соваться в чужие дела? Обещал хорошие бабки, тачку из своего гаража списать для меня… Теперь ведь запросто кинет Нину… Жлоб-то тот ещё …Господи, как она там без меня?! Я-то с Костиком едва справлялся… А она? Ну, хоть бы одну строчку им отстучать. Неужели нельзя? Сделайте же вы чего-нибудь!

– Нине я объясню, где ты и что с тобой. Поможем разобраться и с мэром. А с Адресом не знаю, как теперь помочь, – сказал Волгарь. – Как ты все-таки советуешь, отец Павел?

– Единственно – это думать о жене. Не со злом и не с похотью, а со всей любовью Души, с нежностью, с добром и с пожеланиями вынести всё, чего избежать нельзя. Она, если не каменная у неё Душа, всё почует и поймет. И ответит тем же.

– Через Волгаря ответит?

– Через твою же Душу, неслух! Если очищаться начнёшь… – Светлая Душа Павла сверкнула на прощание и растаяла в пространстве.

Оставил Сарафанова и Волгарь.

«И это всё? – подумал Сарафанов. – Думай сам, делай всё сам, и сам же за всё отвечай? Так и устроен мир? Тот и Этот свет?»

Глава 22.

Инаугурация переизбранного мэра прошла успешно. Губернатор, правда, сказался больным и не присутствовал на торжестве. Зато было много гостей из Москвы, (и старый лысый барбос просчитался тут со своей мигренью!), коллег из областных центров федерального округа. Почтил вниманием и полпред президента, преподнеся, как у него заведено, подарок со значением: свёрнутый кольцом кнут и мешок пряников. Мол, вот так и управляй мегаполисом – кнутом и пряником. Было много речей, цветов и сувениров. Чего ещё надо тридцатипятилетнему хозяину полуторамиллионного города, чтобы чувствовать, что жизнь удалась, карьера набирает обороты! Удался и банкет, на сей раз не в любимой «Верхотуре» (надо же, как испортил место этот придурок!), а в ресторане за городом.

Утром следующего дня в сопровождении секретаря, помощника и председателя городской думы он вошел в свой кабинет, остановился у порога, оглядел пространство, подумал: «Надо бы что-то поменять из мебели и планировки… Пожалуй, углубить немного за счет комнаты отдыха… А под неё – переселить куда-нибудь пресс-центр …И незачем здесь устраивать зал заседаний, а то духотища после совещаний… Пусть ищут новое место. И будет прекрасный рабочий комплекс Главы города…»

С порога же он заметил, что на рабочем столе открыт ноутбук. Странно, уезжая вчера на инаугурацию, он выключал его и закрывал крышку. Это точно – закрывал. «Кому ещё там чего понадобилось?». Мэр стремительно прошёл к столу. Экран компьютера светился открытым окном Ofise, по центру которого жирным шрифтом сорок восьмого кегля было написано: «Деньги, заработанные в Вашей предвыборной кампании Александром Сарафановым, должна получить его семья».

– Кто вчера вечером или утром сегодня заходил в кабинет? – быстро спросил он у секретаря.

– Никого не было! – вытянувшись по стойке «смирно» ответил тот. – Вечером я запирал кабинет, а открыл только перед вашим приходом.

– А кто же включал ноутбук?

– Не могу знать! – отчеканил секретарь, отставной штабной служака. Мэр заменил им секретаршу предшественника сразу после первого восшествия в этот кабинет. Так распорядилась жена, заявившая тогда вместо поздравления с победой: «Чтобы никакой курвы в приёмной у тебя не сидело!» Ослушаться он не мог, ибо была она не просто чьей-то там дочерью, а взбалмошной любимицей ну очень влиятельного чиновника из администрации премьера страны, который обеспечивал зятю практическую независимость от губернатора и поддержку в столичных коридорах.

– Не будешь знать, пойдёшь грядки копать, – бросил мэр секретарю и распорядился: – Все свободны. Я – работаю. А ты, – сказал он председателю думы, – готовь повестку дня заседания по утверждению администрации. Свои соображения я пришлю сегодня позже. – И сел за стол.

Он привычно, одним движением «мышки» выделил текст, стукнул пальцем по клавише «Delete» и привстал от удивления: текст не исчез с экрана, лишь переместился выше, шрифт стал чуть мельче и окрасился в бледно-голубой цвет.

– Что за твою мать!? – фыркнул мэр и повторил операцию удаления.

Текст остался на месте.

– А так!? – он торопливо постучал по двум-трем буквам и послал страницу на распечатку. Принтер отозвался и, страница выплыла из его недр. Мэр схватил её. Выше его набора бледно, но достаточно читаемо смотрелся все тот же текст. – Мать! Мать! – прокричал мэр и набрал номер финансиста предвыборного штаба: – На сколько мы контрактовали Сарафанова?… А разве я подписывался на такую сумму?… Ты что-нибудь уже платил ему? Не-ет!?… А сколько мы можем отдать сейчас?… Ты соображаешь? У него жена журналистка. Нам с тобой хай нужен?… Найдёт, где нагадить. Им только повод дай… Ну, исключи, что потратили на гроб, на поминки… Подожди, это же не штабные – бюджетные затраты были. Все равно исключай! Кто там будет разбираться?… Но, вообще-то не торопись, поглядим, как будут развиваться события. Москвичам не забудь отдать, что положено… Как не хватит? Не знаешь, где взять? Обзвони всех, найди и отправь всё до цента!

Отключившись от финансиста, мэр откинулся на мягкую спинку кресла, шумно выдохнул и сцепил пальцы рук чуть ниже затылка, что делал всегда, когда искал выход из трудной ситуации. «Чертовщина какая-то! Что за дела пошли? Один жмурик пишет – всех с ума свел, и другой туда же? Ну и ну!..»

Мэр вызвал секретаря.

– Слушаю! – вытянулся тот, переступив порог.

– Соедини меня с владыкой.

– Насколько я знаю, архиепископ Евсевий должен быть в отъезде. Соединить по мобильной связи?

– Ладно, оставь его, – отмахнулся мэр. – Пригони сюда системщика. Вернее, так: этот ноутбук я забираю домой: мало ли что потребуется записать, на вечер глядя? Распорядись, чтобы он поставил мне что-нибудь подходящее. Экран – не меньше этого, и чтобы была контрастная клавиатура.

– Слушаюсь!

Уже через час системщик, молодой веснушчатый выпускник мехмата местного университета, бережно разместил на рабочем столе мэра новый компьютер.

– Всё, как вы просили. Экран семнадцать дюймов, новейшая операционная система, мощный процессор, оперативная память два гига, жёсткий диск – двести, видеокарта может принимать online любую трансляцию, – рассказывал парень, подключая к ноутбуку путаницу соединений с принтером, звуковой системой, внутренней сетью. – И, наверно, нужно перегнать информацию со старого компа? – спросил он.

– Ты за кого держишь мэра? Я что, не тот же университет кончал? Принеси мне пару-тройку ёмких флешек, сам управлюсь. Свободен. Нужен будешь, позову.

– Хорошо-хорошо. Извините. – И парень унёс ноги из кабинета.

Оставшись один, мэр бережно погладил темно-синюю крышку ноутбука. Она казалась замшевой, мягкой и теплой, хотя была стальной и холодной.

– Ну, а ты мне друг или враг? – спросил он и поднял крышку аппарата. Тот быстро отозвался ровным свечением экрана, на котором ясно проступили слова: «По долгам надо платить».

– Мать! Мать! – заорал мэр и захлопнул крышку.

В кабинет влетели секретарь и помощник.

– Что-то случилось? – спросили они в два испуганных голоса.

– Нет! Свободны! – гаркнул на них мэр.