Текст книги "Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки"

Теперь уже Балезин в упор смотрел на Кошелькова.

– Учитывая, что у этого господина, – кивнул он вслед Юсуфу, – на поясе под рубахой наган, возникает вопрос: для кого он предназначен?

Выпустив струю дыма и прищурившись, Кошельков ответил вопросом на вопрос:

– У вас удивительная проницательность, Дюваль. Скажите честно, где вы служили или служите?

– Скажу, но в другой раз. Потому что на мой вопрос вы так и не ответили.

Янька продолжал курить, попыхивая ароматной папиросой.

– Дюваль, мы с вами не дети. Сделка у нас серьёзная. Как тут без охраны…

В это время на первом этаже заиграла музыка. Полный, чем-то похожий на Вербицкого мужичок пел хрипловатым голосом:

 
Заходят мальчики, все в пиджаках,
Нага-наганчики у них в руках.
 

Как бы в унисон блатной мелодии, Кошельков осторожно сказал: – Вот видите, Дюваль, даже в песне без наганчика нельзя. Сознайтесь, у вас он тоже где-нибудь поблизости лежит?

– Как, впрочем, и у вас, Кульков. Ведь вы всё время держите правую руку в кармане пиджака. Судя по всему, у вас там тоже наганчик? Что касается меня, то ходить с деньгами по нынешней Москве без оружия по меньшей мере опрометчиво.

– Кстати, о деньгах. Я вам холсты предъявил, но вы мне валюту так и не показали.

Алексей поднялся и распахнул френч. Его талию опоясывал специально изготовленный пояс (изобретение Отмана), в кармашки которого были вложены небольшие пачки долларов и франков. Взяв одну из них, он протянул Кошелькову:

– Можете полюбопытствовать. Настоящие. И, что важно, – добавил он то ли в шутку, то ли всерьёз, – если вздумаете в меня стрелять, можете пробить купюры.

Снизу по-прежнему гремело:

 
Манишка белая– сплошной крахмал,
А жизнь голодная – пустой карман.
 

Кошельков молчал, жадно глядя на пачку франков в руке Балезина. Тот положил их на место, застегнул френч; сел на стул, который специально слегка сдвинул в сторону. Теперь он мог одновременно наблюдать и за входом в трактир, и за дверью, ведущей вниз на кухню, за которую был выставлен Юсуф.

 
Мы молодчики, да мы налётчики,
Кошелёчки-кошельки, кошелёчики!
 

Пение на первом этаже завершилось под восторженные крики посетителей трактира. Вербицкий посмотрел на Кошелькова и едва заметно кивнул в сторону сцены, как бы говоря: про тебя поют. Но встретив в ответ суровый взгляд, мигом притих.

Страсти слегка улеглись, и Архангельский принялся анализировать картины. Кошельков и Вербицкий следили за ним. Алексей же непрерывно и незаметно водил взглядом то на вход в трактир, то на дверь. Ну где же Отман с Ершовым? Неужели его записка не дошла до цели?

Борис Михайлович, как и Алексей, прекрасно понимал, что надо тянуть время. Он медленно водил лупой по рассматриваемым холстам, иногда утвердительно кивал, иногда что-то шептал, беззвучно разговаривая с самим собой, пожимал плечами.

– Долго ещё там? – недовольно спросил Кошельков. – Потерпите. Скоро только кошки родятся, – парировал Архангельский.

Алексей пытался внутренне собраться, успокоиться, но не получалось. Он поймал себя на мысли, что, работая нелегалом в Риге и Варшаве, даже в самых сложных ситуациях чувствовал себя уверенней. Но почему, почему у него нервы зашалили именно сейчас? И вдруг он понял: причиной тому Сергей Генрихович. Если операция сорвётся, то ему, как и Ершову, не миновать трибунала. Это значит, что Ольга, не так давно лишившаяся мужа, потеряет ещё и отца – единственного ей близкого человека. Этого она не перенесёт.

Ситуация усугубилась тем, что в трактир вошли трое жиганов и вольготно уселись за свободный столик. Перед ними, как перед хорошими знакомыми, суетился половой. Один из парней слегка помахал в сторону антресолей, на что Кошельков – и от Алексея это не ускользнуло – так же едва заметно махнул в ответ. Теперь они с Архангельским остались вдвоём против нескольких бандитов. Но где же, где же наши?

– Всё, кончаем! – грозным тоном выговорил Кошельков.

И в это время на пороге трактира показался бородатый человек в парусиновой толстовке. Это был Отман.

Балезин понял: пора действовать! Правая рука Кошелькова была по-прежнему в кармане пиджака, он мог выстрелить в любой момент. И Алексей принял единственно правильное решение.

– Ладно, согласен. Беру, – он назвал цену.

Архангельский поднял голову, оторвавшись от просмотра холста, и понимающе глянул на Алексея – это был условный сигнал. На устах же Яньки появилось подобие улыбки. Торговаться он не собирался, он хотел поскорее все закончить.

– Как говорят у вас в России: по рукам! – Балезин привстал и протянул правую руку. Кошельков, ничего не подозревая, на радостях попытался сделать то же самое. В следующую секунду на него глядело дуло браунинга.

– Руки на стол! Сидеть – не двигаться!

Ещё через секунду сверкнул револьвер в руке Архангельского. Вербицкий со страху поднял бы руки вверх и без команды. Кошельков же, опустившись в кресло, с интересом взирал на Балезина.

– Поздравляю. Кажется, большевики научились работать, – глухо выдавил он и сразу как-то сник; а может, специально задумал таким казаться.

– Я не большевик.

– А кто же?

Скрипнула ведущая на кухню дверь и резко открылась. Наблюдавший за дверью Балезин это предвидел, поэтому выстрелил первым; потом ещё. Тело Юсуфа качнулось и звучно шлёпнулось на деревянный пол.

– Кто я? – переспросил Алексей. – Я русский офицер. Честь имею!

Нельзя сказать, что звуки выстрелов переполошили весь трактир. Здесь частенько постреливали, и многие из посетителей к этому привыкли. Но результат всё-таки был: враз смолкла музыка, какая-то женщина истошно заорала. И тут же на пороге трактира по явились Ершов, Курбатов, чернокудрый связник Балезина и ещё двое в кожанках. Поняв, в чём дело, они сразу же бросились по лестнице на антресоли.

Кошельков, положив руки на стол, сидел не двигаясь. «Неужели этот человек – главный бандит Москвы – мог убить Ленина?» – подумал Алексей, не спуская с него глаз. В дверь уже стучали, но засов был надёжный.

– Открывайте! Чека! – орал Ершов.

И в это время произошло то, чего никто не ожидал. Алексей собрался уже было встать и открыть дверь, благо Архангельский держал Кошелькова с Вербицким под прицелом, как вдруг в других дверях появился половой. Он переступил через лежащего Юсуфа и, держа в руках поднос, приближался к ним. На подносе красовался чайник, всё остальное было прикрыто салфеткой.

– Чаю заказывали?

Балезин с Архангельским опешили: какой, к чёрту, чай, здесь стреляют! Алексей окинул взглядом того, кто появился: низкорослый, хилый, редкие зубы, шрам на левой щеке – да это же тот парень с Хитровки, что просил у него закурить! И Архангельский, похоже, узнал в нём кого-то.

Половой приближался к ним, его правая рука была под салфеткой. Зачем он там её держал, Балезин и Архангельский не сразу поняли. Но было поздно: из-под белоснежной салфетки раздались два выстрела.

Кошельков вскочил:

– Ай да Малыш! Молодчага!

Из усталого и апатичного он мигом превратился в того самого Яньку-Кошелька, при упоминании которого многих жителей Москвы бросало в дрожь. Сейчас он готов был биться за свою жизнь. Он схватил Малыша за плечо:

– Ноги рисуем!

Но тот вырвался, подбежал к лежащему на полу Архангельскому и дважды выстрелил ему в голову:

– У, падла лысая! Он мне в Екатеринославе покоя не давал!

В дверь уже били прикладами. Кошельков выхватил маузер и открыл огонь по чекистам. Напоследок свирепо глянул на Вербицкого:

– Так это ты, Хорёк, мусоров привёз? Снюхался, сука!

Насмерть перепуганный Вербицкий прохрипел:

– Да что ты, Янь, ей-богу не…

Хрип прервал выстрел. Толстяк схватился за живот, упал и заголосил. Но Кошельков, Малыш и вновь появившийся Кислый уже неслись по лестнице вниз. Выскочив на кухню, они в перестрелке убили одного из засевших там чекистов. Тайным ходом выскочили на улицу, минуя двор. Но там их тоже ждали.

– Вон туда! – крикнул Малыш и указал на заброшенный дом.

* * *

Перестрелка длилась недолго. В ударной группе Ершова кроме него, Курбатова и Отмана осталось всего три человека. Другие двое были убиты в трактире, один ранен. Дом удалось окружить, но штурм его привёл бы к новым потерям. И ждать подмоги не представлялось возможным. Тогда было решено открыть огонь на поражение. Кислый был убит сразу. Кошельков отчаянно отстреливался, перебегая от одного окна к другому.

На минуту стрельба затихла. И вдруг по улице громогласно пронеслось:

– Кошельков! Узнаёшь меня? Это я, Отман! Выходи, дом окружён!

В ответ Янька дважды выстрелил. Потом на секунду высунулся в полтуловища, пытаясь разглядеть своего заклятого врага. И получил выстрел в грудь – это стрелял один из чекистов.

Воцарилась тишина. Так прошла минута, пять, десять. Вдруг внутри дома прогремел выстрел.

Прошло ещё несколько тягостных минут. Сергей Генрихович первым вышел из укрытия и быстрым шагом пошёл в сторону дома. – Куда вы? Убьют! – прокричал ему вслед Курбатов.

Отман остановился, повернулся:

– Не убьют. Их уже нет в живых.

И действительно, когда они вошли в пустой дом, то увидели Кислого и Кошелькова мёртвыми. Первый лежал, раскинув руки; пуля угодила ему прямо в лоб. Кошельков сидел на полу, прижавшись спиной к стене; вся его грудь была в крови. Если бы он последним выстрелом не добил себя, то умирал бы в страшных муках.

– А где третий? – вдруг воскликнул Ершов.

– Точно, их же было трое! – добавил Курбатов.

Оба, как по команде, посмотрели на Отмана. Тот молчал, сказать ему было нечего.

Дом тщательно обыскали, осмотрели и чердак, и подвал. И во дворе всё обшарили – ничего. Малыш как в воду канул.

В карманах Кошелькова обнаружили документы двух ранее убитых им чекистов, принадлежавший Ленину браунинг, а также записную книжку-дневник, куда он заносил свои потаённые мысли. Среди прочих записей были вздохи по своей возлюбленной Анне Савельевой, которая, кстати говоря, и навела чекистов на его след. Но была и такая запись: «… боже, как я себя плохо чувствую и физически, и нравственно. О, как мне сейчас всё ненавистно. Мне неизвестно счастье людей. За мной охотятся, как за зверем…» И ещё: в дневнике была запись, которая всех потрясла. Кошельков жалел, что в Рождественскую ночь не убил Ленина.

Так двадцать первого июня тысяча девятьсот девятнадцатого года перестал существовать король блатного мира Москвы Яков Кошельков, который шестого января того же года своим выстрелом мог изменить ход мировой истории.

* * *

Палата была настолько маленькой, что в ней едва помещалась кровать. Ещё была тумбочка в углу и один табурет. Строго говоря, это была не палата, а комнатушка, примыкавшая к хозяйственному помещению. Больницы в Москве были переполнены, одних тифозных больных было чуть не с половину, поэтому Ершов лично настоял перед дирекцией, чтобы для Балезина освободили пусть маленькое, но отдельное помещение. Он же и первым его навестил.

Рана Алексея оказалась не слишком тяжёлой. Пулю из груди извлекли и вскоре разрешили вставать. Но вставать он не торопился, лежал, закинув руки за голову, и думал о своём. Таким его сразу после утреннего обхода врача и застал вошедший в палату Фёдор Ершов.

– Лежи, лежи, – попытался успокоить он присевшего на край кровати Алексея. Сам сел на табурет. – Ох, и задал же ты нам перцу… Тебе же было сказано, в лавку не соваться.

– Тогда бы Кошельков ушёл.

– Да верно всё, Лёха, верно, – Фёдор, когда говорил эмоционально, всегда жестикулировал рукой. – Молодец! Но дать бы тебе при этом суток пять ареста…

– Я трое уже здесь отсидел, вернее, отлежал.

Фёдор всхохотнул, но тут же стал серьёзным.

– Ты представляешь, какую головомойку устроил нам Юргенс, ведь твоя жизнь была под угрозой! Ладно, что Дзержинскому не нажаловался, ведь таких спецов, как ты, у нас раз-два и обчёлся.

Успокоившись, Ершов снова заговорил:

– Ладно, хватит тебя ругать, – встал, полез в карман, достал небольшую коробочку. – Уполномочен вручить и поздравить!

– Что это?

– Бери, смотри и гордись.

Балезин осторожно поднялся, принял из рук коробочку, раскрыл. Это были карманные часы с выгравированной дарственной надписью: «Товарищу Балезину за службу делу революции». И ниже: «Зам. пред. ВЧК Я. Петерс». Фёдор крепко пожал руку и пояснил, что сам Яков Христофорович срочно отбыл в Петроград, а наградить поручил ему.

Алексей стоял у окна, держа в руке часы. Вдали за решёткой больничной ограды виднелась улица. Зеленели липы и тополя – лето в разгаре. Но на душе было как-то неуютно: он, царский офицер, штабс-капитан Алексей Балезин вдруг превратился в товарища чекистов. За спиной Фёдор продолжал говорить, что и он завтра уезжает на фронт, под Царицын, что положение крайне тяжёлое. Алексей почти не слушал. Вдруг повернулся:

– Архангельский жив?

Ершов разом замолчал, потом вздохнул:

– Если бы так…

В это время в палату-комнатушку вошла медсестра.

– Больной, вам полагается укол, – улыбнулась она. – Здесь или ко мне сами зайдёте?

Алексей не ответил. Он разом забыл про Ершова, про наградные часы. Он смотрел на медсестру, на её юное лицо, на соломенные пряди волос, выбивающиеся из-под белого платка, на такого же цвета брови; её серые глаза в ответ приветливо смотрели на него.

– Вам здесь поставить? – повторила она.

– Нет, нет, – очнулся Балезин. – Я ходить не разучился, я сейчас… сейчас приду.

Когда она ушла, эмоциональный Ершов стал вновь жестикулировать руками:

– Ну, Лёха, тут тебя такие красны девицы обхаживают, а ты такой грустный. Я б на твоём месте не торопился выписываться.

Алексей краем глаза глянул на улыбчивого Фёдора. Что ему сказать? Что его сердце отдано другой медсестре из далёкого уже 1915-го, – темноволосой, темноглазой, с соболиными бровями…

На прощанье они с Фёдором обнялись. Тот, вдруг спохватившись, вынул из хозяйственной сумки небольшой свёрток. Положил на тумбочку и развернул. Там были два куска белого хлеба, конфетка «Бон-бон», сухари и небольшой лимончик. Пояснил:

– А чай тебе Отман принесёт. У него запасы.

* * *

Сергей Генрихович не заставил себя долго ждать. Зайдя в палату, он обнял Алексея, как родного, присел на табурет, на котором часом раньше сидел Ершов, и… замолчал. Поднявшись с койки, Алексей с недоумением смотрел на него:

– Что с вами?

Отман сидел, опустив взгляд; наконец, произнёс:

– Может, нам лучше на улицу? Вам ходить можно?

– Разумное предложение. С сегодняшнего дня можно. Да и эти четыре стены мне достаточно осточертели, – отозвался Балезин и снова оглядел Сергея Генриховича. В таком угнетённом состоянии он его никогда не видел. Неужели что-то с Ольгой?

Они медленно вышли из палаты-крошки в коридор, затем во двор. Во дворе было много народу: и больных, и посетителей, и персонала больницы. В самом углу двора, близ хозяйственной пристройки, пустовала лавочка. Они на неё и присели.

Опять молчание. Потом Отман, глубоко вздохнув, заговорил:

– Алексей Дмитриевич, я перед вами очень виноват…

– В чём? В чём вы виноваты? Да успокойтесь же…

Отман переменился в лице.

– Я прошляпил этого Малыша. Поймите же, у меня не было его в картотеке. Он пришлый, из Екатеринослава. Чёрт знает, как он попал в Москву…

Алексей тронул Сергея Генриховича за плечо:

– Не расстраивайтесь, у всех бывают промахи. Задачу, поставленную нам, мы решили.

– Но он убил Архангельского и вас чуть было не убил. Нет, пора мне в отставку…

Немного успокоившись, Отман поведал следующее. Настоящее имя этого парня – Степан Боженко; он же Шкет, он же Меченый, он же Малыш. Да, он маленький и щуплый, но далеко не юноша, ему под тридцать. Типичный вор-форточник, работал в Киеве, Екатеринославе и ещё где-то в Малороссии. Дважды попадался; один раз бежал; во второй в марте семнадцатого был освобождён как «угнетённый царским режимом». Много их, гадов, тогда вышло. В Первопрестольной объявился, когда Отмана уже в сыске не было, потому и не попал в его картотеку. Своё старое занятие – квартирные кражи – бросил и прибился к Кошелькову. А Янька осторожен и хитёр на выдумки. У него всякие были телохранители: и такие мордовороты, как Юсуф, которого вы застрелили, и такие, как Малыш, которые вертятся где-то рядом и косят под юнца – попробуй догадайся. А стрелять он умеет…

Сергей Генрихович на минуту смолк, закрыл глаза. Последующие слова дались ему с трудом:

– Это он убил моего брата. Когда Юрия доставили в морг, эксперт определил, что смертельным оказался не выстрел Кошелькова в грудь, а выстрел в спину. Янька на дело ходил с маузером, а в спину стреляли из револьвера. И стрелял этот гад! И пули того же типа, что попали в вас и в Бориса Михайловича. А ведь у Архангельского остались жена и сынишка…

Отман снова смолк. Молчал и Алексей. Эта пауза была длительной. И только стук на хозяйственном дворе вывел Сергея Генриховича из оцепенения.

– Перед Архангельским я ещё больше виноват, вы-то хоть живой остались. А с Борисом Михайловичем мы знакомы ещё с царских времён. Когда он появился в Москве, мы частенько виделись, прогуливались вместе. А буквально накануне нынешних трагических событий потолкались пару часов на Хитровке. Там Архангельский и узнал этого Малыша. Предлагал арестовать для проверки личности, подробно рассказал о его «подвигах» в Екатеринославе. А я не прореагировал: таких жиганов-щипачей немало болтается на Хитровке… Ну кто же мог знать, что он на доверии у Кошелька! Ох… – Отман глубоко вздохнул. – Чует моё сердце, этот Малыш ещё наделает немало бед.

– Так вы его не взяли, не пристрелили? – воскликнул Алексей. – Он что, ушёл?

– Ушёл, мерзавец. Через трубу.

– Как через трубу? Через какую трубу? – воскликнул Балезин и вдруг разразился кашлем.

Когда он успокоился, Отман продолжил:

– Во дворе дома, в котором мы окружили Кошелькова, была труба, проложенная под дорогой для стока дождевых и талых вод в овраг. Вход в трубу был завален всяким хламом, и о ней мало кто знал. Мы с вами по этой трубе ну никак бы не пролезли, а этот узкоплечий гад пролез. А на той стороне такие заросли, хоть всё лето прячься…

Сергей Генрихович, похоже, так и не справился с душевным волнением. Он поднялся и, ни слова не говоря, пошёл. Вдруг остановился, вернулся обратно.

– Алексей Дмитриевич… я желаю вам успехов. Вам предстоит нелёгкая работа. Берегите себя… Да! – он полез в карман и протянул Алексею небольшую пачку чая. – Это вам – дореволюционный. Пейте на здоровье.

Балезин смотрел ему вслед. Про Ольгу он спросить не решился. Да и зачем? Вряд ли они когда-нибудь встретятся.

На следующее утро, ещё до врачебного обхода, в палате-крошке появился Юргенс. Сходу объявил:

– Забираю. Время не ждёт. Афганистан нас признал официально, нужно как можно скорее обменяться посольствами. На очереди Персия. У вас на подготовку осталось десять дней. Долечитесь в наших условиях.

И, не дав Алексею ни слова сказать в ответ, пожал руку и вручил удостоверение.

Так штабс-капитан русской контрразведки Алексей Балезин стал сотрудником иностранного отдела ВЧК.

* * *

По-разному сложатся судьбы тех, кто имел непосредственное отношение к описанным выше событиям января – июня 1919 года. Судьбы таких персон, как глава первого советского правительства Владимир Ульянов-Ленин и председатель ВЧК Феликс Дзержинский, хорошо известны по школьным учебникам, книгам, кинофильмам. Их имена, их деяния, их портреты станут символами советской эпохи. А вот судьбы остальных?.. Дадим краткую справку.

Петерс Яков Христофорович – непосредственный исполнитель красного террора и чекист номер два, занимавшийся многочисленными классовыми чистками, к моменту ареста в ноябре 1937 года находился на хозяйственной работе. Арестован своим же ведомством и по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР расстрелян как враг народа.

Петровский Григорий Иванович – в июне 1919 года уже не был наркомом внутренних дел, работал председателем Всеукраинского ЦИК. В этой должности пробыл до марта 1938 года, после чего занимал пост заместителя председателя Верховного Совета СССР до июня 1939 года, когда подвергся критике за попустительство врагам народа из числа руководителей Украины и был снят со всех постов. Остаток жизни провёл заместителем директора Музея Революции по хозяйственной части.

Вайнштейн Аркадий Наумович – заместитель наркома внутренних дел, впоследствии начальник одного из отделов ВЧК, а затем ОГПУ, работал в этой должности до середины 1929 года, когда был снят и осуждён на 5 лет как один из сподвижников небезызвестного террориста Якова Блюмкина. В 1937 году повторно арестован и расстрелян.

Юргенс Эдуард Артурович – долгое время занимал видные должности в руководстве ВЧК – ОГПУ – НКВД. С середины 1930-х годов возглавил один из отделов в Службе внешней разведки. Арестован в начале 1938 года и расстрелян.

Курбатов Пётр Иванович – после описанных событий ушёл добровольцем на борьбу с Деникиным. Был тяжело ранен, но в МУР вернулся, где прослужил до апреля 1926 года, когда был направлен в Ташкент на помощь узбекским товарищам. Погиб в мае 1927 года при ликвидации крупной банды басмачей.

Фельдман Моисей Аронович – тот самый следователь, что отпустил из тюрьмы Юрия Отмана и расколол любовницу Кошелькова Анну Савельеву, быстро пошёл вверх по служебной лестнице ВЧК – ОГПУ – НКВД. Был далеко не последним человеком во времена Ягоды и кончил тем же, что и его шеф, – расстрелом.

Гиль Степан (Станислав) Казимирович – шофёр Ленина. О его дальнейшей судьбе стало известно совсем недавно. После смерти вождя он самовольно покинул Москву, отправившись на родину в Западную Белоруссию – в пригород Гродно; город входил в состав Польши. Здесь скрывал своё прошлое, зато благодаря родственникам имел хутор, мельницу, хороший дом. Когда Гродно стал советским и пошли раскулачивания и выселения зажиточных, чуждых советской власти элементов, Гиль назвал себя, представив соответствующие документы и фотографии, которые он хранил в тайнике. Гиля не тронули, но вывезли в Москву, чтобы держать под присмотром. В Москве он написал книгу мемуаров. Умер Степан Гиль в 1966 году, похоронен на Новодевичьем кладбище.

Что касается дальнейших судеб Алексея Балезина, Сергея Отмана и Фёдора Ершова, то они заслуживают более детального рассмотрения, что и будет сделано в дальнейшем.

Комментарии к первой части

Подарки к Рождеству бывают разные. Вот и Яков Кошельков преподнёс большевикам в Рождественскую ночь 6 января 1919 года «подарок» – не нажал на спусковой крючок своего маузера. А если бы нажал?

Владимир Ульянов-Ленин… Он стал главным действующим лицом в Октябрьской революции 1917 года, Гражданской войне и создании СССР. А Троцкий? Нет, Троцкий, хоть и сыграл в революции огромную роль, во всех ключевых событиях главным действующим лицом не был. Такой фигурой был только один человек – Ленин. Именно он в решающие моменты революционных и послереволюционных событий принимал единственно правильное для большевиков решение.

В советское время авторитет Ленина не подвергался сомнению. Ныне оценки его деятельности бывают крайне полярные. Поэтому не будем открывать дискуссию, кто он такой: вождь мирового пролетариата или кровавый диктатор, продолжатель коммунистического учения Маркса или обыкновенный социалист-утопист. Не будем также анализировать его деяния до 6 января 1919 года, в которых он в той или иной степени участвовал, как то: Октябрьский переворот, разгон Учредительного собрания, Брестский мир, организация Красной армии, отношение к религии, гибель царской семьи, красный террор и другие. Поставим вопрос так: что было бы с молодой Советской республикой, если бы 6 января 1919 года бандитская пуля оборвала жизнь Ульянова-Ленина? И ключевым событием, которое позволит ответить на данный вопрос, явилось принятие 15 марта 1921 года Х съездом РКП(б) новой экономической политики – НЭП.

К 1921 году Гражданская война закончилась, а Россия лежала буквально в руинах. От бывшей Российской империи отошли территории Польши, Финляндии, Латвии, Литвы, Эстонии, Западной Украины, Западной Белоруссии, Бессарабии. Численность населения на оставшихся территориях едва достигала 135 миллионов человек. Потери в результате войн, эпидемий, эмиграции, сокращения рождаемости составили порядка 25 миллионов.

Во время военных действий особенно пострадали Донбасс, Бакинский нефтяной район, Урал, Поволжье. Были разрушены шахты и рудники. Из-за не-хватки топлива и сырья останавливались заводы и фабрики. Рабочие вынуждены были покидать города и перебираться в деревню. Общая численность заводских рабочих, которых большевики считали своей социальной базой, по состоянию на 1920 год составила 47 % от довоенной. Значительно сократился объём промышленного производства: выплавка чугуна составляла лишь 2,8 % от довоенного, стали – 4,6 %. В результате этого упало и сельскохозяйственное производство. Снабжать большие города хлебом, забираемым по продразвёрстке у озлобленных крестьян, становилось всё труднее и труднее. На железнодорожном транспорте наблюдался откровенный развал: доля вышедших из строя паровозов дошла с 13 % в 1913 году до 61 %. Общество деградировало, сильно ослаб его интеллектуальный потенциал. Значительная часть российской интеллигенции была уничтожена или покинула страну.

Россию захлестнул целый ряд восстаний недовольных продразвёрсткой крестьян, чему способствовала массовая демобилизация. Особенно крупными были восстание на Тамбовщине под предводительством Антонова, восстания казаков на Дону и Кубани. Следом за крестьянами восстали моряки и красноармейцы Кронштадтского гарнизона. Под лозунгом «Советы без коммунистов!» они потребовали освобождения из заключения представителей всех социалистических партий, проведения перевыборов Советов, свободы слова, собраний, разрешения крестьянам свободно пользоваться продуктами своего хозяйства.

Восстания были подавлены, но незамеченными пройти не могли. Всем мыслящим гражданам России было ясно, что дальше так жить нельзя.

И вот НЭП – новая экономическая политика. В чём была его суть? Большинство ответят: в замене продразвёрстки продналогом. Ответ правильный, но далеко не полный. Попробуем разобраться. Зададим вопрос: что наиболее существенного для Советской России произошло в мировом масштабе накануне поворотного 1921 года? А произошло вот что. Красная армия, успешно завершив Гражданскую войну, потерпела серьёзное поражение в войне с иностранным государством – Польшей. Расчёт большевиков-интернационалистов на то, что «угнетённые» польские рабочие и крестьяне поднимут восстание против помещиков и капиталистов и с криками «Ура!» будут приветствовать Красную армию – освободительницу, не оправдался. И вельможный пан, и батрак стояли в одном ряду против иностранных интервентов. Национальное оказалось сильнее классового и интернационального. Революция в Польше, как и ранее в Германии и Венгрии, не произошла. Но главный и печальный для большевиков вывод состоял в том, что и мировой революции не будет. Или, в крайнем случае, она откладывается на неопределённое время. А раз так – надо заниматься своей страной. И первым, кто это понял, был Ульянов-Ленин. Кстати говоря, пришедший ему на смену Сталин придерживался той же линии, правда, к НЭПу относился по-другому (это уже отдельная тема).

События внутри страны и за рубежом создавали напряжённое положение и внутри стоящей у власти партии большевиков. Поэтому любое существенное решение, выдвинутое Лениным, резко оспаривалось его соратниками. И он умел отстаивать своё мнение. И ещё отметим способность Ленина к самокритике, отсутствие боязни признавать свои ошибки. Так, после поражения в войне с Польшей он сказал: «Мы провалились!» (имелось в виду, что революция в Европе не состоялась), а на Х съезде с беспощадной самокритичностью заявил о кризисе советской власти по вине правящей партии. Он был единственным из руководителей Советского государства, кто понимал, что только отменой продразвёрстки и заменой её продналогом ограничиться нельзя – надо двигаться дальше. И, как ни прискорбно для большевиков, надо идти на уступки капитализму – допустить рыночные отношения и частную собственность.

Новая экономическая политика включала целый комплекс мер, направленных на подъём экономики, разрушенной в период Первой мировой и особенно в период Гражданской войны. Перечислим только основные из них:

• замена продразвёрстки продналогом;

• возникновение в промышленности и торговле частного сектора. Некоторые государственные предприятия были денационализированы, другие сданы в аренду;

• сдача ряда предприятий иностранным фирмам в аренду в форме концессий;

• создание в промышленности трестов – объединений однородных или связанных между собой предприятий, получивших полную хозяйственную и финансовую самостоятельность. Уже к концу 1922 года около 90 % промышленных предприятий были объединены в 421 трест. Тресты сами решали, что производить и где реализовать продукцию. Позже тресты стали объединяться в ещё более крупные предприятия синдикаты;

• развитие кооперации всех форм и видов;

• материальное стимулирование труда. Восстановление денежной системы оплаты труда, введение тарифов, зарплат, исключающих уравниловку, и снятие ограничений для увеличения заработка при росте выработки. Ликвидация трудовых армий, отмена обязательной трудовой повинности и ограничений на перемену работы;

• переход к устойчивой денежной единице – золотому червонцу. Один червонец равнялся 10 дореволюционным золотым рублям, или 7,74 грамма чистого золота. На валютном рынке как внутри страны, так и за рубежом червонцы свободно обменивались на золото и основные иностранные валюты;

• возрождение кредитной системы. В 1921 году был создан Государственный банк РСФСР, преобразованный в 1923 году в Государственный банк СССР, начавший кредитование промышленности и торгов-ли на коммерческой основе. В 1922–1925 годах был создан целый ряд специализированных банков. Были также созданы сберегательные кассы для мобилизации денежных накоплений населения.

Результаты новой экономической политики быстро дали о себе знать.

Товарно-денежные отношения, которые ранее пытались вывести из производства и обмена, с принятием НЭПа глубоко проникли во все поры хозяйственного механизма, стали главным связующим звеном между его отдельными частями. Всего за 5 лет, с 1921 по 1926 год, промышленное производство увеличилось более чем в 3 раза; сельскохозяйственное производство возросло в 2 раза и на 18 % превысило уровень 1913 года. И после завершения восстановительного периода экономика продолжала расти быстрыми темпами.

НЭП, то есть отступление Ленина от коммунизма в сторону капиталистических отношений и свободного рынка, привёл к быстрому повышению уровня жизни населения. Крестьяне снова начали сеять, промышленные рабочие стали больше и лучше работать и соответственно больше зарабатывать. Частная торговля и кустарничество позволили доставлять на рынок давно исчезнувшие товары. Обилие товаров в магазинах и на рынке привело к снижению цен. Возобновились международные связи, прерванные Гражданской войной. А теперь зададимся главным вопросом: выжило бы молодое Советское государство без этих мер – без ленинского НЭПа? Ответ очевиден: нет, не выжило бы. История России, да и вся мировая история пошла бы по другому пути. Так что Янька Кошельков преподнёс большевикам хороший подарок к Рождеству.