Текст книги "Тревожный колокол"

* * *

Три тяжелых вертолета повел за собой Комаров. Он не пошел прямо, по пеленгу радиобуя, а пробирался между облаками и землей, обходя сопки и леса, над которыми ветер терзал клочковатые тучи, крутил мокрое крошево из снега, старых листьев и перегоревшего мха. Вертолеты держали постоянный крен к ветру, поэтому казалось, что летят они боком, то проваливаясь, то взмывая друг над другом. Но даже над ровной тундрой ветер швырял вертолеты в стороны, бил в борта сильно и глухо, как штормовая волна в скулу корабля. Железные машины дрожали в ознобе.

От сильной болтанки второму пилоту Комарова стало дурно. Комаров посмотрел на его позеленевшее лицо, потом на себя в бортовое зеркало: щеки и губы отплясывают ритмический танец. Увел взгляд, посмотрел, как мотается перчатка на срезе приборной доски, – вот-вот упадет. Кабина наполнена звоном слабо прикрученной панели, бряцанием какой-то железки о дюралевый пол. Все это смешалось с треском эфира в наушниках, с воем двигателей.

– Где вы? – запросила земля. – На локаторе пропали всплески.

– Топаем впритирку к земле. Сильный мордотык, и качает приятно, як в люльке! – ответил Богунец.

Земля тяжело вздохнула:

– Поздравляю… Ничего, други, держите крепче штурвал за рога!

Через час полета у Комарова заныл коренной зуб. В последнее время боль мучила его почти в каждом тяжелом полете. «Нервы ни к черту стали!» Он старался отвлечься работой, но боль не проходила и уже тупо билась в виске около правого глаза.

– Не сходитесь близко! – передал он ведомым, чувствуя, как от усталости притупляется чувство реального, опасно расслабляется организм.

Комаров расстегнул воротник, и в кабине запахло потом и еще чем-то необъяснимым, вроде бы запахом перекаленного железа. Краем глаза увидел знакомое: на запястьях второго пилота поднялись белесые волоски. Они будут стоять жесткой щетиной, пока не ослабнет напряжение кожи, пока сильно утомленный, но упрямый пилот не отпустит штурвал.

– Давай я поведу, – сказал Комаров, хлопнув молодого летчика по плечу.

Тот посмотрел на комэска с благодарностью, но отказался.

– Отдохни! – уже приказал Комаров…

Наконец вертолеты пробились в «воронку хорошей погоды». Здесь ветер почти вдвое умерил свою ярость.

– Пройдите мимо, я на вас полюбуюсь!

Три вертолета, колыхаясь, медленно проплыли рядом с машиной Комарова, и он их внимательно осмотрел. У Богунца, наверное от соприкосновения с землей на большой скорости, вышибло из обода покрышку левого колеса. «Растяпа!»

– Как чувствуете себя, Богунец?

– Нормально.

– Корабль все видите?

– Вижу! – как эхо прокатилось трижды.

Волны швыряли буксир, брызги их доходили до клотика, гнали судно с плотом на камни Кильдинского зуба. Не больше мили осталось до берега.

Комаров понимал, что успех «Спасательной» операции мало зависит от его команд и личных действий. Вроде бы все обговорено на земле, но если кто-нибудь расслабится на миг, проморгает порыв ветра, вертолет ударит о судно. Упадет он в море, не выплывет, не выловишь. А их четверо в каждой машине. Можно только заменить, завершить дело, возвратиться домой и собирать узелок с бельишком и хлебом да уповать на негрозный суд.

«Высоки мачты и бортовые краны… отставить, ребята!» – думал Комаров и, помяв пальцами влажную бороду, сказал:

– Доложить готовность!

Связав взглядом судно с торчащей из моря скалой острова Кильдин, определил – даже с плотом, который держит «Крепкий», как плавучий якорь, буксир покрывает десять миль в час, а до камней меньше мили.

– «Капитан», начинай… Если какой рыжий промахнется – уши надеру!

Вертолет Батурина пошел вниз. При довороте матово блеснуло стекло иллюминатора. Он уже около самой высокой мачты – море размахивает ею, как огромной дубиной. Качка судна бортовая и килевая, и верхушка мачты описывает неровный эллипс. На несколько секунд вертолет замирает – пилот разглядывает границы опасной зоны.

Но вот он поворачивает машину хвостом к судну и пятится к палубе.

«Отшибёт ему хвостовую балку! – волнуется Комаров, хотя понимает, что висеть можно только носом против ветра, поэтому Батурин и подбирается к корме судна задом да еще снизился до середины мачты, где размах «дубины» меньше.

Раскаленные моторные патрубки вертолета окатила волна, и они взорвались клубами пара.

Из двери вертолета вниз поползла плетеная люлька с врачом. Трос вытравлен пока метра на три, а ветер уже подхватил и начал мотать скукожившегося в люльке человека. Если маятник коснется борта судна – врача разобьет.

Батурин изловчился и опустил машину в тот миг, когда люлька пролетала над центром кормы. На корму, связанные друг с другом, как альпинисты, выскочили несколько матросов и, поймав люльку, вытряхнули из нее врача головой вниз. Вертолет, накренившись, ушел в сторону. Бортмеханики Богунца и Руссова выбросили за борт концы толстых капроновых веревок. Батурин встал в одну линию с ними и тоже выбросил канат. На обрезе канатов полотняные красные конуса и свинцовые гири. Ветер мгновенно надул конуса и вытравил с барабанов лебедок канаты на всю длину. Теперь от каждого вертолета в сторону корабля тянулось тонкое большое щупальце с красной присоской.

Машина Батурина пошла к пляшущему на волнах судну левым бортом, щупальце коснулось палубы «Крепкого», его схватили матросы и закрепили на носу. Вертолет через мачты отнесло в подветренную сторону, и он повис высоко за кормой, как воздушный буек.

К судну, дергаясь, подходил вертолет Богунца. Метр – заминка, метр – заминка. И вдруг будто кто-то невидимый надавил на корабль, вертолет и море сверху. Вода прогнулась, вздыбясь с одного края могучим пенным валом. Накренившийся корабль понес стрелу носового крана навстречу скакнувшему вниз вертолету… Комаров закрыл глаза…. Распахнув облитые потом веки, увидел, как матросы подхватили конец нейлонового каната, а в фюзеляже вертолета зияет рваная дыра.

– Как дела, Художник? – хрипло выдавил он.

– Нормально, сквознячком только потягивает, – деланно спокойно ответил Богунец.

Руссов сработал с канатом четко, зависнув перед носом судна.

– Молодец, Кроха, – похвалил его Комаров. – Теперь, братцы, выстраивайтесь перед кораблем. Вторым пилотам руки на штурвал! Внимание… Медленно, медленно выбрать слабину… Хорошо, ребята!

Канаты натянулись. Вертолеты разошлись в стороны и зависли веером перед кораблем. С кормы в море упал стальной трос, соединяющий «Крепкий» с плотом. Теперь судну не нужен был плавучий якорь, уменьшавший скорость дрейфа. Теперь он мешал.

– Помалу вперед!

Вертолеты, опустив носы, тянули корабль в сторону от острова Кильдин. Их доставали брызги от волн, лоснили борта. Парили раскаленные патрубки.

Брошенный плот дыбился, перебрасывая через себя водяные бугры, нырял в них. Комаров, снизившись, с сожалением рассматривал брошенный плот. Через несколько минут он войдет в белую зону бурунов, и подводные камни взрежут его понтоны.

Мощные вертолеты цугом тащили «Крепкий». На клотиках вертелись желтые моргалки: «Осторожно, не имею собственного хода».

В радионаушниках у пилотов раздался тяжелый вздох. Кто из спасателей облегчил душу? Может быть, это опять вздохнула земля…

III

Новичков принимают по-разному: одних равнодушно, будто работал человек тут и раньше, потом уехал куда-то и снова вернулся, другие вызывают интерес: «кто?», «откуда?» и – главное – «зачем?». Эти вопросы Владимиру Максимовичу Донскову задавали любопытный бортмеханик и его жена, у которых пришлось заночевать в день прилета.

На следующий день, когда Донсков появился на пороге кабинета инспектора по кадрам, тот принял его как-то суетливо.

– Садитесь, пожалуйста! – поспешно сказал он и покрепче водрузил на носу внушительные роговые очки. Перебирая листочки новенькой трудовой книжки, задавал вопросы, не оставляя времени на ответы.

– Тэк-с! Из армии вы ушли по собственному желанию? И из теплого местечка в Азии решили перебраться в неуютную тундру? Наверное, у вас есть друзья в Главном управлении? Не хотелось ехать в нашу тундру?

– Наоборот, с удовольствием, – успел встать Донсков.

– Тэк-с! Семейное положение? – Кадровик приблизил очки к паспорту, поднял его, посмотрел листочки на просвет. – Неужели холост? В ваши-то годы? Извините за вопрос, но мы вынуждены стоять на страже интересов покинутых детей.

– Не знаю, как величать…

– Ожников. Инспектор по кадрам. Ефим Григорьевич Ожников. К вашим услугам. Извините, запамятовал представиться раньше.

– У меня жена и двое детей-малышей, Ефим Григорьевич. Паспорт получал в Москве в темпе, а свидетельство о браке и рождении детей захватить с собой не догадался.

– Думаете вызывать жену или пока отдохнете, так сказать, холостяком? – Искорки мелькнули в глазах Ожникова. Искорки синеватые по черному. Он поспешил погасить это короткое замыкание, опустив веки.

Приоткрылась дверь, в проеме показалось румянее мило видное лицо Наташи Луговой. Улыбка образовала ямочки на ее щеках, крупные синие глазищи смотрели вопросительно.

– Входите, входите! – позвал Ожников и сделал удивленную мину, когда Наташа поздоровалась с Донсковым. – Вы знакомы?

– Вместе летели из Города сюда. Девушка претендует на пилотское кресло.

– Не претендует, а назначена! Женщин-пилотов у вас не жалуют? – с вызовом спросила Наташа.

– Что вы, сестричкам всегда рады, – улыбнулся Ожников. – Вы здесь не одиноки, извините, я имею в виду штурмана Лехнову.

– Вот мои документы. – Наташа вынула из небольшого портфеля пачку бумаг и положила их перед кадровиком.

«Фифа! Зазнайка», – подумал с неприязнью Ожников, а предложил ласково:

– Присаживайтесь, милая. Владимир Максимович, вы можете подождать несколько минут, а потом все вместе отправимся к командиру? Кстати, так и не ответили на вопрос о семье.

– Если дадут жилье, где можно разместиться четверым, привезу всех.

– Отлично!.. Товарищ пилотесса, посмотрим ваши анкеты, паспорт и тэ дэ…

Пока Ожников интересовался Луговой, заводил на нее «личное дело», Донсков незаметно приглядывался к нему. В общем-то, рассмотреть можно было только расплывшийся в ноздрях длинный и мягкий нос да верхнюю тонкую губу. Большая часть лица пряталась за массивными очками, клинобразной ухоженной седой бородой, слившейся с пушистыми баками и густой волнистой шевелюрой. Бородатых в Нме Донсков видел уже много и узнал, что густая растительность на лице – лучшая защита от комаров.

Донскову почему-то стало скучно, и он стал рассматривать комнату. Стол хозяина кабинета, шкафы с папками, полки – все из полированной карельской березы. На столе стояла искусно вырезанная из дерева статуэтка девушки-саами. На полу цветная дорожка. Стены до половины фанерованы и покрыты лаком. Комната казалась большой, потому что у нее не было потолка. Штаб ОСА разместился в старой церкви с высокими сводами. Помещение церкви перегородили легкими деревянными стенами так, что получился коридор и несколько комнат без потолков. Своды разрисованы почерневшими ликами святых, библейскими сценами. На хорах, которые тоже были видны из каждой комнаты, обосновались радисты со своим хозяйством.

Взглянув на хоры, можно было увидеть и белую веревку, спущенную из темного подкупольного чрева. Она соединялась с латунным языком небольшого колокола.

Донсков долго смотрел вверх, и ему казалось, что святые, нарисованные древними богомазами, колышутся, а белый конь Георгия Победоносца перебирает тонкими ногами. Иллюзию создавало облако табачного дыма, висящее над комнатами без потолка.

– Ну что же, пройдемте к командиру. – Ожников встал и первым вышел в коридор. Двигался медленно, слегка припадая на левую ногу, дважды резко оглянулся, будто Донсков и Луговая могли исчезнуть. От него сильно пахло тройным одеколоном.

Кадровик энергично дернул ручку двери с бумажной табличкой «1», и дверь высосала в коридор острый запах трубочного табака. В тесноватом кабинете за столом с жидкими ножками, задумавшись над пачкой бумаг, сидел Комаров.

– Михаил Михалыч! – довольно громко позвал Ожников и повернулся к спутникам: – Командир вертолета Донсков Владимир Максимович и второй пилот Луговая. Прибыли вчера.

Комаров, приподнявшись, протянул через стол узкую теплую ладонь Донскову, а Луговой кивнул.

– Располагайтесь, где вам удобнее.

– На Черную Браму55
  Черная Брама (поморск.) – черная баржа.


[Закрыть], – сказал Ожников, – рекомендую, Михал Михалыч.

– Не понял, Григорыч.

– Луговую целесообразно послать вторым пилотом на постоянную точку Черная Брама. Там она быстрее приобретет опыт.

Командир эскадрильи мельком взглянул на девушку. В черном облегающем костюме она казалась высокой и хрупкой. Пышные пряди русых волос закрывали воротник жакета. Лицо мальчишеское, курносое, нижняя губа, коротенькая и полная, напористо оттопырена, а в синих круглых глазах – растерянность.

– Что такое Черная Брама? – тревожно спросила она и коснулась пальцем округлого подбородка с ямочкой.

– Отличное место, – сказал Комаров. – Оперативная точка в тундре, на которой экипажи выдерживают не больше недели. Вот туда Ефим Григорьевич и хочет вас заточить.

– А вы? Вы ведь хороший, да?

– Других вакансий нет, товарищ командир! – нажав на «нет», сказал Ожников. – Настоятельно рекомендую.

– Я соглашусь с тобой, Григорыч, если товарищ Луговая сумеет отпустить бороду, как средство защиты от гнуса, а пока борода растет, пусть поработает здесь, на базе. Идите, Наталья Владимировна, обживайтесь в гостинице, знакомьтесь с народом и нашим поселком. Между прочим, для служебного разговора с командиром нужно являться одетой по форме… Григорыч!

Но Ожникова в комнате уже не было – он тихо прикрыл дверь.

– Обиделся, что ли, старина? – развел руками Комаров и, проводив взглядом уходящую короткими шажками Луговую, взял в руки летную книжку Донскова.

– Поскучайте пока, Владимир Максимович, я посмотрю ваш «летный мандат».

Ожидая продолжения беседы, Донсков осмотрелся и в кабинете командира «Спасательной». Темные, от времени желтые обои, стертый и потрескавшийся коричневый линолеум на полу. Особенно скорбно выглядела полоса линолеума, ведущая от двери к столу, – она была вытерта до рогожной основы. Свет падал через разноцветный витраж огромного сводчатого окна, в котором сохранилось не больше половины цветных стекол, но их цвет окрашивал предметы в комнате по-разному. Белый железный сейф в углу казался зеленоватым. Стулья у стены словно покрылись красной кирпичной пылью. Даже лысина Комарова синевато отсвечивала. За его спиной – портрет Ленина в широкой дубовой раме, а под ним карта Кольского полуострова, раскинувшая свои румбы по всей стене. На столе кроме бумаг и чернильницы-непроливайки серый телефонный аппарат и просторная пепельница из моторного поршня, доверху набитая папиросными и сигаретными окурками. Один из них еще не успел погаснуть, и красное пятно света, брошенное витражом на край стола, наполнялось лиловым дымом. Немного чадила и трубка, положенная хозяином около пепельницы.

– Товарищ командир, – громыхнуло сверху. Комаров поднял голову и посмотрел на хоры. – Руссов дал время посадки на руднике. Ждем дальнейших указаний.

– Напомните, что у него на борту?

– Спирт. Должен разгрузиться и – обратно.

– Никаких дополнений, полет точно по заданию! – зычно крикнул Комаров, и мощь его голоса удвоили гулкие своды церкви.

«Тут телефона не надо, – улыбнулся Донсков, – пискни, и во всех клетушках мыши откликнутся!»

Комаров отложил в сторону книжку, и на скуластом желтом лице прищурились маленькие светлые глазки.

– Как вижу, вы начали летать планеристом. Это хорошо! – Будто вспоминая, Комаров смотрел в потолок. – Точный расчет без подтягивания двигателем и положить крыло на посадочный знак, верно? В этом своеобразный шик! Много славных и знаменитых летчиков начинали с планеров. Я тоже немного попарил в аэроклубе… – Теперь глаза смотрели в глаза. – Налет у вас, по аэрофлотским понятиям, не очень велик, но машин вы освоили много, а вертолёты даже испытывали….

– Нет, Михаил Михайлович, я не из тех испытателей, кто «учит летать самолеты», а из тех, кто преднамеренно ломает их.

– Да! Слышал, но ни разу не видел, как это делается. В общем, опыт летчика у вас приличный. А опыт политической работы?

– Нулевой, – усмехнулся Донсков.

– Вы хотите сказать?..

– Никогда не был политработником и смутно представляю службу на этой должности у вас.

Комаров мял рукой бороду, пристально всматривался в улыбающиеся глаза Донскова.

– А ведь нам нужен не столько летчик, сколько политработник. До вас был… приборист. Как инженер – умница. Стал замполитом – характер испортился. Раздражаться начал, злиться по пустякам. Почему? Залез не в свою тарелку и понимал, что политработник он никчемный, а сознаться в этом даже самому себе боялся. Гордость и еще что-то не позволяли… Мучился сам и терял уважение людей…

– Вы бы взяли меня просто командиром вертолета?

– По документам вы неплохой пилот.

– Так вот, товарищ командир, если невмоготу будет, я сам попрошусь в рядовые. Давайте считать наш разговор только начатым. Пока попробуем выполнить приказ. Я с сегодняшнего дня приступаю к работе. Не возражаете?

– Хотя бы теоретически вы представляете свои обязанности? – не считая разговор исчерпанным, спросил Комаров и выбил о край пепельницы сгоревший табак из трубки.

– Немного учили. Теоретически! – Донсков услышал в своем голосе резкие нотки, решил сгладить их, но это ему не удалось. – Зачеты принимать будете? Или нет?

– Каждый человек получая власть, должен подумать о ближней и дальней своей цели. Если цель не ясна, зачем же тратить горючее на взлет. Ваша цель или хотя бы общее понятие о ней? – Комаров затянулся дымком из свеженабитой трубки; поджав нижнюю губу, выпустил клуб в бороду. Борода стала серой. – Не надо молчать, Владимир Максимович!

– Политработник – это такая работу на которую стоит тратить жизнь. Извините, товарищ командир, но больше на эту тему я пока говорить не готов.

– Ясно… Не обижайтесь. – Комаров передернул плечами, будто его знобило. – В гостинице для вас выделен номер. Нужна ли будет квартира – со временем решим. Пойдете через площадь, увидите кирпичный двухэтажный дом с вывеской «Нерпа». Отдыхайте. До встречи! – Встав, Комаров протянул руку, и она не показалась Донскову теплой, как при первом пожатии.

* * *

Донсков шел по площади, думал о разговоре с Комаровым, и вдруг его внимание привлекла доска «Лучших людей подразделения». Она красиво была собрана из дикого розового камня, алюминиевого уголка и стекла, в меру расцвечена, прямоугольный фундамент затянулся мохнатыми перьями зеленоватого лишайника и желтыми лепешками мха. Вот только фотографии висели на ней равного размера и качества. На самой большой красовалась физиономия Ожникова, он был в форменном кителе, при погонах майора, с ордена ми и медалями на груди. Видно, демобилизовался из армии с правом ношения формы и очень гордился этим.

Донсков, чуть задержавшись, двинулся дальше. До вечера бродил по улочкам. В «Нерпу» заявился голодный, уставший, но в хорошем настроении.

В гостиничном холле его встретили женщины. Впереди статная рыжая красавица средних лет, с лицом добрым, но отчужденно застывшим. В руках она держала деревянную статуэтку девушки-саами. Поодаль от «русской павы», как окрестил про себя женщину Донсков, пара симпатичных старушенций со швабрами в руках.

– Я штурман эскадрильи Лехнова Галина Терентьевна. – А вы – товарищ Донсков? – Сухо, служебно спросила женщина – Комаров приказал встретить. Добро пожаловать!.. Берите свои вещи, провожу.

Поблагодарив, Донсков с двумя тяжелыми чемоданами, неизвестно кем доставленными с квартиры бортмеханика, поплелся вслед за Лехновой на второй этаж.

– Мушшина-то холостой! – услышал он за спиной старушечий шелест.

«Откуда такие сведения? Уж не от Ожникова ли?» Показав ему дверь номера, Лехнова попрощалась:

– Ближе знакомиться будем на работе. Если вдруг неожиданно возникнут вопросы по жилью – к старушкам. Если недовольство – ко мне. Я квартируюсь на первом этаже.

– Спасибо, Галина Терентьевна!.. А статуэтка саами у вас замечательная! По-моему, я ее видел в кабинете Ожникова?

– Подарок! – буркнула Лехнова и, не сказав больше ни слова, ушла.

Номер в гостинице-общежитии с экзотическим названием «Нерпа» оказался просторным и светлым. Вместо ковров на полу распластались потертые оленьи шкуры. Два кресла, маленький столик, узкое зеркало на подставке и умывальник в углу – вот и вся обстановка. Раскладушку обещала принести одна из старушек. Вместо шкафа для одежды в стене торчали два новых гвоздя. Открытое окно затянуто противомоскитной сеткой. За окном, почти заглядывая в него, шумели вершины молодых сосен.

Вот уже год утром и вечером Донсков занимался йогой. Не нарушил он свой распорядок и сегодня. Распаковал чемоданы, переоделся в спортивный костюм. Повосседал на оленьей шкуре в позе «лотоса», руками плотно обхватив лодыжки, резко опрокинулся на спину.

В дверь постучали. Донсков машинально крикнул:

– Войдите!

С мужчиной Донсков мог начать разговор и в позе «ролика», но, взглянув из-под локтя, он увидел Луговую. Мгновенно вспомнил, что брюки и носки у него не совсем в порядке: спортивные брюки еще в Городе порвал о гвозди в стуле, на пятке правого носка – дырка. Пусть простят его йоги, запрещающие прерывать упражнения, но они ведь тоже уважают женщин! И Донсков упруго, даже молодцевато, вскочил.

Луговая стояла к нему спиной. Под серым шелком халата вздрагивали плечи.

«В халатике! Экая непосредственность!» – подумал он и бодро выкрикнул:

– Добрый вечер!

Она смеялась. В разрезе синеватых глаз мерцали крошечные слезинки. Поднос со стаканом чая и бутербродами мелко трясся в ее руках.

«Первая трещина в твоем авторитете, замполит!» – усмехнулся про себя Донсков.

– Заказывали чай? Пожалуйста… Звонил командир эскадрильи, просил передать, если вы себя хорошо чувствуете, утром можете потренироваться с ним на вертолете. Машина поставлена в наряд на десять ноль-ноль.

– Благодарю… – Донсков поспешно копался в чемодане, разыскивая тапочки. – М-м-м, вы уже официанткой устроились?

– Галина Терентьевна велела послужить знатному постояльцу, я, как ваша соседка по этажу, делаю это с удовольствием. Вы почему не предлагаете мне сесть?.. Я включу настольную лампу для уюта. Можно?

– Пока умоюсь и приведу себя в надлежащий вид, позаботьтесь еще об одном стакане чая.

– Мигом, Владимир Максимович! Газеты сегодняшние принести?

– Неплохо бы, Наташа.

Через несколько минут они пили крепко заваренный чай с карамельками и жевали бутерброды. Наташа была переполнена впечатлениями и тарабанила без умолку:

– Клуб здесь приличный. На уровне районного. Танцуют часто. Люблю! Если музыка хороша. Я забрела туда случайно. Парикмахерскую искала. Открыла дверь в одну из комнат – вижу, человек малюет что-то. Я любопытная. Делаю: к-ха, к-ха, он – ноль внимания. Подошла к нему. На мольберте почти готовая картина. Красотища! Олень в прыжке, на рогах рваный кусок синего облака, под брюхом охряная половинка солнца. От него шерсть у оленя золотистая. Я опять: к-ха, к-ха. Захотелось познакомиться с волшебником. Он, как чугунная глыба, врос в пол и даже голову не поворачивает, пишет. Тогда я его по плечу ладонью тронула. Он и говорит: «Девушка, убирайтесь отсюда вон!» Ведь не смотрел, а определил, кто сбоку стоит. Боковое зрение, значит, развито. Я заметила, что такое зрение сильно развито у художников и летчиков. У этого нахала – тоже. «Не выйду» – говорю, – мне очень нравится!» Медленно так, медленно поворачивается. Уставился невежа, в глаза смотрит пристально, аж мурашки пошли. Повертел кисть с зеленой краской и мазнул мне по носу. Я за зеркальце. Нос зеленый. Краска масляная, платочку не поддается. Тут я ему выдала! Не выражаясь, конечно. Тогда он сует мне пузырек со скипидаром. «Извольте, – говорю, – сами почистить мой нос!» Тут он в первый раз улыбнулся. Я считаю, Владимир Максимович, чем реже человек улыбается, тем он приятнее, так?

– Ну, это уж чисто субъективное восприятие.

– Пусть. Чистить кляксу он не стал. Знаете, этот скипидар неприятный – чих вызывает. Я застеснялась даже. Он говорит: «Если вам нравится моя мазня, постойте тихо и не более пяти минут. Не люблю, – говорит, – когда у меня за спиной пыхтят!» Но я тихо не могу, Владимир Максимович. Узнала, что он клубный художник, заставила его назваться. А через пять минут он меня выгнал, даже не спросив имени. Ужасный невежа!

– Сколько вам лет, извините, Наташа?

– Двадцать один. Скоро будет, – с удовольствием ответила девушка.

– Как звать невежду?

– Николай, и, кажется, Петрович.

– Фамилия? – перестав жевать, быстро спросил Донсков.

– Батурин. Представительный. Лицо как у бога войны!

– Клубный художник, говорите?.. Ну, ну… Понравился, значит? А возраст?

– Средний. Ходит, как топтыгин, вперевалочку. Через час я опять в клуб заглянула – его уж там не было. Потом ходила в лес. Б-рр, там больно уж темно, сыро и холодно. Но воздух! Густой! Жевать можно!

Расправившись с бутербродами, и допив чай, Наташа встала, одернув шелковый халатик.

– Делаю вам ручкой, Владимир Максимович. Спать хочется. До завтра. Раскладушка и постельные принадлежности внизу у вахтерши. Сами принесете или попросить ее?

– Не беспокойтесь, приятных сновидений!

На первом этаже в поставленных друг против друга мягких креслах восседали обе старушки. Неторопливо работая вязальными спицами, вполголоса разговаривали. При появлении Донскова одна, покряхтывая, встала, проводила его в каморку, откуда он вышел, нагруженный тюком и раскладной кроватью. Поднимаясь по лестнице, услышал:

– На шее стоял мушшина-то! Женить надо…

«Успела поделиться, когда ходила за вторым стаканом чая, – сообразил Донсков. – Болтуха!

– Спокойного дежурства, бабушки!

– Шпи, шпи, благодати тебе, шинок! – ласково прошелестело в ответ.

Над самой крышей прогремел вертолет – чей-то экипаж возвращался с задания.