Текст книги "Конгломерат"

Конгломерат
Владимир Кириллов

© Владимир Кириллов, 2019

ISBN 978-5-0050-9480-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Стихотворения

Легенда

 
Мы шли, не ведомо куда,
Не зная, не спросив.
Ручьями талая вода
Изранила массив.
 
 
Мы песни рваные как стон
Горланили, крича,
Когда на нас со всех сторон
Слетелась саранча.
 
 
Пока рука держала меч,
Был каждый словно зверь.
Не видел свет подобных сечь,
А тьма – таких потерь.
 
 
И пили мы на брудершафт
Живую кровь, кто смог.
Почти космический ландшафт
Лежал у наших ног.
 
 
Но лишь о тех, кто жизнь свою
На время сдал в ломбард,
Слагает мифы во хмелю
Седобородый бард.
 

У камина

 
Я растворился в кресле у камина,
Где пламя лижет дров сухих шалаш.
На полке глиняная балерина
С улыбкой, словно клоун Карандаш.
 
 
И мечется огонь животным многоликим,
Пытаясь на решётку налететь.
На мраморе мифические блики
Мистерией про жизнь или про смерть.
 
 
В ладонях прячется стакан со льдом и виски.
Трещат поленья, искры-светляки.
Сегодня мир вдруг стал до боли близким,
Почти как пальцы сломанной руки.
 
 
А в полудрёме тусклые фантомы
Плывут, как будто, в небе облака.
И я опять хочу разговорить Харона,
Смешного, в сущности, немого старика.
 
 
Приходят поздно здравые идеи,
Когда нет сил парить или летать,
Когда виски предательски седеют,
И койкой видится просторная кровать.
 
 
Но есть пожар, зажатый между стенок,
А значит, есть предел у пустоты!
И, может быть, остался от вселенной
Не только сладкий и приятный дым.
 

«Он не боялся – дважды два …»

 
Он не боялся – дважды два —
Ни татей, ни воров,
Лишь опасался иногда
Румяных докторов.
 
 
И сердце нежное своё,
Чтоб кто-то не украл,
Надёжно завернув в тряпьё,
Под грушей закопал.
 
 
И тут же отступили страх,
Сомнения и боль.
Он стал отчаянным, как Гракх,
И хрупким, как Ассоль.
 
 
Стал жить привольно и легко,
А проще, без забот,
Ведь сердце храброе его
Хранил садовый крот.
 
 
Но не бывает без проблем,
Когда всё тип и топ,
Хоть веселился, пил и ел,
И мир сосал, как клоп,
 
 
А было грустно по утрам
На празднике зари…
Быть может, просто сердце там
Скучало без любви?
 

Миражи

 
Всхожу ли я на берег влажный,
Где волны трутся о гранит,
Где над стволами змей бумажный
Орлом расцвеченным парит.
 
 
Брожу ли я тропой лесною
По жилам высохших корней,
Где тень соседствует с сосною,
Где воздух гуще, чем елей.
 
 
Сижу ли на холмах горбатых
Среди нескошенной травы,
Где пахнет юностью и мятой,
Где не укрыться от жары.
 
 
Везде, куда судьба забросит,
Налёт сомнения лежит.
А за спиной смеётся осень
И возбуждает миражи.
 

Мы

 
Мы все немножечко евреи,
Хотим мы этого иль нет,
Нас по пустыням Моисеи
За ручку водят много лет.
А мы по притчам Соломона
Сверяем мысли и дела —
Потомки славного Додона
И тех, что Сара родила.
 
 
Мы все немножечко с приветом,
По принципу «вопрос – ответ»,
И слепо следуем советам,
Забыв, что дан один завет.
 
 
Мы все немножечко с Востока,
Ещё не инь, уже не янь,
Но отдаляясь от истока,
Не понимаем: дело дрянь.
 
 
Мы все немножечко евреи,
Идя по скользкому пути,
Себя мы искренне жалеем.
Так нам и надо. Бог простит.
 

«Пускай дотла сгорю в огне…»

 
Пускай дотла сгорю в огне,
Пускай гореть я буду вечно,
Лишь только раз достанет мне
Лечь с самой роковой из женщин.
 
 
Пускай свистит жестокий кнут,
Врубаясь в плоти ком кровавый,
Коль я смогу хоть пять минут
Блистать в лучах всемирной славы.
 
 
Пускай гнилая пасть гиен
Без срока рвёт меня на части,
Когда познаю сладкий плен
Короткой абсолютной власти.
 
 
Пускай проказа обратит
В сплошной гнойник лицо и члены,
Лишь подержу аккредитив
На золото из всей вселенной.
 
 
Не страшен ад, а страшен рай.
Ведь, если даже не сумею
Хотя бы раз зайти за край,
Тогда зачем живу и верю?!
 

«Иди, тебя никто не победит…»

 
Иди, тебя никто не победит,
Иди смелей и ничего не будет:
Не будет мелочных обид,
Которых так боятся люди;
 
 
Не будет призрачных потерь —
Ты потерял уже, пожалуй,
Ту бронированную дверь,
Которая твой мир держала;
 
 
Не будет яда клеветы
И лицемерия не станет:
Давно забытые черты
Не возбуждают и не ранят;
 
 
Не будет солнца по утрам
И вечерами чая с мёдом;
Не будет тех глубоких ран,
Которых не излечишь йодом;
 
 
Не будет яростных боёв,
Когда друзья уходят строем;
Забудешь, что такое клёв
И как волчок внутри устроен…
 
 
И лишь вопрос: зачем идти?
Кому нужна твоя удача?..
А ива глухо шелестит
И над водой тихонько плачет.
 

«На столбовой дороге…»

 
На столбовой дороге,
Как раз у перекрёстка
Ломали людям ноги,
Кнутом стегали хлёстко.
 
 
И отбирали тут же
Все денежные знаки,
Детей валяли в лужах,
Кидали в буераки.
 
 
Когда вставали звёзды
И видели дорогу,
Свои скупые слёзы
Роняли понемногу.
 
 
Там до сих пор, приятель,
Не часто и не сразу
Находит вдруг старатель
Прозрачные алмазы.
 

Сон

 
Мне снился сон, обычный сон:
Семнадцать девственниц роскошных
На фоне моря и колон,
То, изгибаясь, словно кошки,
 
 
То, выпрямляясь, как шесты,
Вокруг меня играли телом,
И чувством, может быть, шестым
Я понимал – дойдёт до дела.
 
 
Но вдруг туман, потом гроза,
И тот же берег, но пустынный.
И мы стоим глаза в глаза,
В руках мечи, щиты на спинах.
 
 
Под ветра бешенного вой,
Под свист кружащихся песчинок
Вступили мы в смертельный бой —
Последние в стране мужчины.
 
 
Звенят булатные мечи,
И пузырится кровь на ранах.
Ещё удар, а враг молчит,
Лишь оседает как-то странно.
 
 
Повержен, но не мёртв злодей,
Пришедший отобрать свободу.
А мне кричат: «Убей. Убей!»
Кричат поля, леса и воды.
 
 
Кричит: «Убей!» – старуха-мать,
Кричат: «Убей!» – жена и дети:
«Он приходил, чтобы отнять,
И ты один теперь в ответе».
 
 
Кричат погибшие друзья,
Я в жутком крике задохнулся…
Свой меч над миром поднял я…
Но в этот миг, увы, проснулся.
 

«Однажды, может, иногда…»

 
Однажды, может, иногда,
Почти всегда, короче,
Приходит подлая беда,
Лихая, но не очень.
 
 
Стучаться в дверь или окно
Ей недосуг, пожалуй,
И как в Диснеевском кино,
Слезой давить на жалость.
 
 
Она зашла хозяйкой в дом
Надолго и надёжно,
С бедою справиться, при том,
Бывает очень сложно.
 
 
Безмолвно сделала своё
Препакостное дело:
Когда-то ладное жильё
Она без соли съела.
 
 
Потом присела на порог,
Вздохнула полной грудью,
Весьма болезненный урок
Дала беспечным людям.
 
 
А люди, если рассуждать,
Беспочвенно дрожали,
Беда, конечно же, не мать,
Но тоже не чужая.
 
 
Она, наверно, неспроста
Являлась днём и ночью…
А вдруг дотянешь лет до ста?!
Беде не хватит мочи.
 

Параллельные миры

 
А в параллельном мире
Живут сто тысяч лет
В пещере иль в квартире
Под инфракрасный свет.
 
 
Нельзя сказать наверно,
Чего на праздник пьют,
Едят ли там шаверму
И любят ли уют.
 
 
Но коль сто тысяч могут,
Конечно, крепко пьют,
И даже недотроги
Не слишком честь блюдут.
 
 
Свобода повсеместно
И равенство для всех.
Одно лишь плохо – тесно,
Да так, что просто смех.
 

Пришельцы

 
В межгалактическом пространстве
Средь неопрятных Чёрных дыр
Слонялись разные засранцы
И без руля, и без ветрил.
 
 
Одни вторгались на планеты,
Как будто кто-то их просил,
Аборигенов на котлеты
Без сантиментов замесив.
 
 
Другие знания алкали
И буром пёрли на рожон.
Те оптом сгинули в Сахаре,
Залюбовавшись миражом.
 
 
А третьи – до сих пор как дети
Играют в прятки без конца.
Вы их встречали на рассвете
То в неглиже, то без лица…
 

Контакт

 
Прилетели на тарелках
Внеземные существа —
Три каких-то недомерка
Без ушей и естества.
 
 
Захотели подобраться
К вящим тайнам бытия,
Чтоб себе присвоить, братцы,
Нашу родину – Земля.
 
 
Забирали для эмпирий
Полу вызревших невест,
Что-то внутрь им вводили
Под наркозом или без,
 
 
Отправляли в гиперполе,
Возвращали ровно в шесть,
Чтобы те по доброй воле
Рассказали, что как есть.
 
 
И теперь, покуда встретил
Половинку для семьи,
Как узнаешь, коли дети,
Где твои, где не твои.
 
 
В общем, трио с Альтаира
Иль других каких краёв
Нас лишило центра мира:
Веры в чистую любовь.
 

К Ницше

 
Мне снится, Ницше,
На травке Кафка,
Немецкий шницель
Он вкусно чавкал.
 
 
Проснулся сразу —
Постель нагрета —
Добро бы зразу
Или котлету.
 
 
Я выпил воду
С ладони прямо,
Из бутербродов —
Засохший пряник.
 
 
Вот это глыба!
Одно лишь грустно:
Молчал как рыба
Твой Заратустра.
 

Игрок и Смерть

 
Когда-то, в мутные года
Жил на Земле Игрок.
Во всё, что хочешь, он играл,
Причём, играл как бог.
Он был отчаянный боец.
Когда ж пришла Она,
Отсрочить плановый конец
Он страстно возжелал.
 
 
«Хотя на свете я в гостях,
Отнюдь, не праздно жил,
Давай сыграем на костях», —
Он Смерти предложил.
 
 
«И коли выпадет в твой ход,
К примеру, дубль пять,
Мне дашь полгода или год,
А там… метнём опять».
 
 
«Доколе будем мы играть?» —
Спросила Смерть его:
«Ведь часто может выпадать
Заветное число».
 
 
«Там будет видно, не грусти,
Всегда приму отказ», —
В стаканчик кости опустил,
Не опуская глаз.
 
 
Присущ и Смерти был азарт,
Не всё ж ей так косить,
А этот грамотно сказал,
Не стал, как все, просить.
С тех пор встречались каждый срок,
Чтоб партию сыграть.
Про кости Смерти невдомёк:
На каждой грани – пять.
 

Четыре воина

 
Когда Земля на грани краха,
И мир летит в тартарары,
У той, прославленной, горы
Они одни встают из праха.
 
 
Берут потёртые доспехи,
Мечи, разбитые щиты,
И выходя из темноты,
Не сомневаются в успехе.
 
 
Хотя всего их двадцать восемь.
Зато вокруг врагов не счесть.
Но, с ними Бог и с ними честь,
И каждый слово в сердце носит.
 
 
Жаль только четверым достанет
Безумный подвиг совершить.
Ведь властью им не дорожить,
Их слава грешная не манит.
 
 
И первый здесь, конечно, Воля.
Он твёрд, бесстрашен и суров,
Свободен от любых оков,
Не знает слабости и боли.
 
 
Другой – теперь Добром зовётся.
Пускай дороден и болтлив,
Немного, может быть, сонлив,
Не он не хуже братьев бьётся.
 
 
На левом фланге Правда-воин.
Упрям, задирист и плечист,
Жаль на руку не слишком чист,
Но, в целом, большего достоин.
 
 
Последний – названный Любовью.
Надёжен, право, не всегда,
Но лихо рушит города
И проливает реки крови.
 
 
Когда же бой утихнет грозный,
Испив игристого вина,
Забудут, чья была война,
Уйдут, как высохшие слёзы.
 
 
Тогда никто и не захочет
Любви, и Правды, и Добра,
И Воли, что была с утра,
Но странно пропадает к ночи.
 

Древо Познания

 
Эдем – это сад цветущий,
Здесь каждой по паре твари,
Гуляют в косматых кущах
В каком-то слепом угаре.
 
 
Растут апельсины, вишни,
А где-то, немного слева,
Где нету свидетелей лишних,
Укрылось Познания Древо.
 
 
Его охранять не смеют —
Все знают, что плод запретный.
Фамильная вотчина Змея
То дерево было при этом.
 
 
Безгрешный ребёнок Ева,
Чиста, как грядущая вьюга,
Подводит к Познания Древу
Большого дурного друга.
 
 
В союзе с коварным Змеем —
Здесь всё до смешного просто —
Залили Адама елеем,
Чтоб не было лишних вопросов,
 
 
И плод с самой верхней ветки,
Запретным умом налитый,
Такой аппетитный и редкий,
Попался троим троглодитам.
 
 
Вкусили-то по кусочку,
Он вяжущим был и кислым…
Большая и жирная точка
Над раем в тот час повисла.
Нельзя обитать в Эдеме
Имея сужденья и взгляды,
Задумаешься на время —
И сразу окажешься рядом.
 
 
Где нужно еду и одежду
В трудах добывать и муках,
Где Вера, Любовь и Надежда
Пока лишь доступны глупым.
 

Русские

 
Тропинкою закрученной,
Минуя злые осыпи,
Взбираемся по кручам мы
Не голыми, так босыми.
 
 
Глядим в ущелья узкие,
Морозит страх под кожею.
В горах мы просто русские —
Случайные прохожие.
 
 
Зато низины ровные,
Зато леса дремучие
Для нас, как братья кровные,
Мы здесь от веку лучшие.
 
 
Давно истёрлись в памяти,
Кто лез и кто науськивал.
Всех обучили грамоте,
Недаром, что мы русские.
 

«Забыла Франция Дантона…»

 
Забыла Франция Дантона,
Стёрт в памяти любой Комнин…
Сейчас фигурки из картона
На полке, где дымит камин.
 
 
Сухих цветов больные листья,
На вазе мёртвая пыльца.
И что-то неприметно лисье
В чертах небритого лица.
 
 
Он – правнук царского лакея:
Фамильный герб, старинный род,
Похмельем каждый раз болея,
Честит по матери народ.
 
 
Он – уцелевший в бурном веке
Под градом брани и камней,
Ещё похож на человека,
Но без претензий и корней.
 
 
И если вдруг теперь забудем,
Откуда появились мы,
То тоже станем: вроде люди,
Но с полкой вместо головы.
 

«Порочный круг – не замкнутый…»

 
Порочный круг – не замкнутый,
Он, как спираль, закрученный.
Злой рок прорваться в дамки дал:
Всё к лучшему, всё к лучшему.
 
 
Шинель уж молью съедена,
Висит, как вишня спелая.
Ты ночью кем-то бредила:
Что сделано, то сделано.
 
 
Мы ценим прорицателей,
Страданье – вожделение.
Послать бы всех по матери
От Рюрика до Ленина.
 
 
Любовь – как эманация,
И к женщине, и к Родине.
Такая, в целом, нация —
Загадочная, вроде бы.
 
 
Но вымучили миссию
И верим во спасение.
Боюсь, не хватит бисера
Метать до воскресения.
 

«Меня простите не за то…»

 
Меня простите не за то,
Что я грешил, не зная меры,
Что чужд был благости и веры,
И редко жил с закрытым ртом.
 
 
Я не жалею ни о чём.
Да, наносил обиды скоро,
Да, бил без лишних разговоров,
Да так, что вывихнул плечо…
 
 
Но я прошу меня простить
За то, что не умел бояться,
За то, что не любил паяцев,
Не научился врать и льстить.
 
 
А это значит, что не смог
Внести свой вклад в разброд и хаос,
И как простой российский страус,
Запрятать голову в песок.
 

Победители

 
Вот так, играя на гармони,
Мы пол Европы обошли.
Без дураков, без антимоний.
Из топора варили щи,
Таскали дом на шее в скатке,
Курили жгучий самосад,
И удивлялись на порядки,
И улыбались невпопад,
 
 
И оставляли пот и шрамы
На той игрушечной земле.
А за спиной Россия-мама
В кровоподтёках и золе.
 
 
Конечно, были прегрешенья,
Но лютовали не спеша.
Нас раздирали жажда мщенья
И чисто русская душа.
 

«И если нечего сказать, тогда молчи…»

 
И если нечего сказать, тогда молчи,
И не пиши, когда запор у мысли.
Стране нужны рабы и палачи.
А сливки? Сливки безнадёжно скисли.
 
 
На пьедестал опять поставили Тельца,
Втоптали в грязь загадочную душу.
И воду пьют с обрюзгшего лица,
Закрыв глаза и зажимая уши.
 
 
Где Третий Рим? Великие дела
Не по плечу ущербному колоссу.
Гора не мышь, а слепня родила —
Сегодня слепни пользуются спросом.
 
 
И если нечего сказать, тогда молчи.
Кому нужны бесплодные потуги?
Пока кататься можно на печи,
Зачем ковать мечи и строить струги?
 

«Разверзлась бездна подо мной…»

 
Разверзлась бездна подо мной,
Я прыгаю туда.
Пусть не окончен путь земной,
Так это не беда!
 
 
Лечу каких-то пять минут
И падаю на дно.
Меня уже нигде не ждут,
Но это всё равно.
 
 
Хотя когда-нибудь найдут
И примутся спасать.
Тащить наверх – напрасный труд,
А, в целом, наплевать.
 
 
Зачем из пазлов составлять
Разбитые мечты?..
Не можешь правильно летать,
Хватайся за кусты.
 

Встреча

 
Мой гений и твоя юнона
Терялись в дебрях Ойкумены,
Там, где раскидистые кроны
Предвосхищают перемены.
 
 
Пока плела свои интриги
Рождённая Ананке Клото,
Влачили тяжкие вериги —
Ежеминутные заботы.
 
 
Но нам готовили подарок —
Неотвратимая расплата —
Мои таинственные лары,
Твои надёжные пенаты.
 
 
Необходимость нашей встречи
Благословила Немесида…
Мерцали праздничные свечи,
Сгорали жалкие обиды.
 

Дыба

 
Я попал на дыбу не случайно:
Что-то и о ком-то проворчал…
Разбивалось в дребезги молчанье
У шарниров хрупкого плеча.
И хрустели кости рафинадом,
Соком вишни отливала кровь.
Здесь «не надо» тоже будет «надо»,
Здесь не в глаз, так сразу будет в бровь.
 
 
И по пояс голый дознаватель,
Вытирая с рук шершавых слизь,
Шепелявил в ус: «Колись, приятель.
Всё одно расколешься. Колись».
 
 
Рот сводило непотребной бранью,
Даже докер лучше б не сказал.
Трепыхались лёгкие в гортани,
Вылезали из орбит глаза.
 
 
И когда, подняв, швыряли на пол,
Тело билось, как девятый вал.
Может быть, я даже выл и плакал…
Только близких точно не сдавал.
 

Жизнь и Смерть

 
Сошлись однажды жизнь и смерть
В своём извечном споре.
Жизнь продолжает боль терпеть,
Смерть корчится от боли.
 
 
Жизнь продолжает гнуть своё
О возрожденье духа
И лихо здравницы поёт
Без голоса и слуха.
 
 
Смерть обещает мрак и тлен
Без срока, без просвета,
И всех, кто жаждет перемен,
Грозится сбросить в Лету.
 
 
Мы ждём, чем кончится пари,
Хоть предпосылки лживы…
Пусть жизнь красиво говорит,
Мы, слава богу, живы.
 

Баллада о сладострастной царице

 
Под землёю в надёжной гробнице
Саркофаг на поставках стоит,
В нём роскошное тело царицы
Мёртвым сном много лет тихо спит.
 
 
Той, что в жизни без счёта дарила
Свои ласки приблудным мужам.
Бурно пенилось тёмное пиво,
А под утро резвился кинжал.
 
 
И они отбывали в Валгаллу,
Распылив плотоядную страсть.
А царица кручинилась: мало,
Ей всё глубже хотелось упасть.
 
 
Ей хотелось на дно погрузиться,
Где кончаются слава и власть,
Где нельзя вожделеть и влюбиться,
Только болью насытиться всласть.
 
 
И она погружалась в пучину,
Где разврат – просто детский каприз,
Где мужчины – уже не мужчины,
И со смерть соседствует приз.
 
 
И однажды в глубокой темнице,
Восславляя насильственный грех,
Отдалась Люциферу царица
И не вынесла плотских утех.
 
 
Без креста, без одежд и без перлов
В саркофаг положили её…
Только мёртвое тело царевны
Не стареет и не гниёт.
 

Рождение Венеры

 
Из пены выходит Венера
Не смело и не умело,
Без боли, без пуповины,
Застенчиво и невинно.
Рождается будто бы морем
На радость ли или на горе?
Пока не решили Боги,
К чему ей такие ноги,
Зачем ей такие плечи —
Божественно человечьи?
 
 
Руками прикрывшись, стыдливо
Венера любить выходила.
 

Вид из окна

 
Мне хочется сказать тебе: «Прости».
А за окном тревожится Трезини.
И ты застряла в модном магазине,
Хотя давным-давно должна была прийти.
 
 
Мне хочется сказать тебе: «Постой».
Куда теперь спешить в жару такую?
Я глухарём безбашенным токую,
Просясь домой, хотя бы на постой.
 
 
Мне хочется сказать тебе: «Забудь».
Давай начнём писать любовь сначала.
Вдали Нева торжественно молчала,
И Сфинксы нагло выставляли грудь.
 
 
Мне хочется сказать тебе: «Уймись».
Ну, кем ещё ты сможешь так гордиться?!
Смешно у Сфинксов расплывутся лица,
Когда на них посмотришь сверху вниз.
 
 
Мне хочется сказать тебе: «Вернись».
К чему в шкафу ещё одна одежда?
На шпиле чуть поблёкшая надежда…
Вид из окна – ещё не вид на жизнь.
 

Реквием по себе

 
Я когда-нибудь сам соберусь в этот путь,
Только взять я собою забуду
Пару смены белья и вселенскую грусть,
Поцелуй на прощанье Иуды,
 
 
Восемь тысяч томов мной прочитанных книг,
Ту морщинку над правою бровью,
И всего лишь один ослепительный миг,
Тот, что ты окрестила любовью.
 
 
Я забуду пирушку за долгим столом,
Где все шапочно знали друг друга,
И ранимую память о хрупком былом —
Квадратуру порочного круга.
 
 
Я оставлю другим мой неласковый край,
Мысли, чувства, желания, гены…
Обогнув по дороге мифический рай,
Поселюсь в жадном чреве геенны.
 

Триптих

 
Вечерний гомон птиц заливистый и звонкий,
Сереет небосвод, и ветер робкий стих.
А я стою один опять у самой кромки,
Соломинку рукой безжизненной схватив.
Вот слева колкий лес окутан пеленою,
Чуть ближе березняк шеренгой рваной встал,
Над ними слабый нимб над первою звездою,
Как будто кто её возвёл на пьедестал.
 
 
А справа утонул в густеющем тумане
Старинный особняк с облупленным лицом.
Фамильный гордый герб кого теперь обманет? —
Растаявшая тень ославленных отцов.
 
 
По центру же мираж раскинулся привольно:
И замки из песка, и жители – фантом…
Так почему же мне так нестерпимо больно,
Так «грустно и легко» и радостно, притом?!
 

«Я держал раскалённую сковороду…»

 
Я держал раскалённую сковороду,
Прижигал сигаретой ладони.
И предвижу, что будет в хвалёном аду,
Когда двину безвременно кони.
 
 
Я гулял по Монмартру, рубал фуа-гра,
Любовался Сияньем на Яне.
Жизнь, знаешь, азартная с виду игра,
Если есть, чем ответить, в кармане.
 
 
И любил, не скажу, чтоб одних королев,
Были, к слову, худые принцессы.
Первородный – не первый, но всё-таки грех,
Где итог уступает процессу.
 
 
И с друзьями алкал я напитки Богов,
Иногда допиваясь до истин.
Выше славы ценил перлы в россыпях слов,
Больше золота – мудрые мысли.
 

Мы и неандертальцы

 
На стоянке неандертальцев
Мы нашли обглоданный мосол,
Видно деланный не пальцем,
Он имел и дом, и стол.
 
 
Жрал, наверное, сивуху,
Мял дубиной черепа,
Называл жену «старухой»,
Воду ситом не черпал.
 
 
И воспитывал умело
Всех детей подряд округ:
Чёрных, жёлтых, красных, белых —
От жены и от подруг.
 
 
Он умел огонь наладить,
Плащ придумал на меху,
И не клянчил «Бога ради»,
Точно зная, ху есть ху…
 
 
Мы не помним наших предков,
А давно списав в архив,
Доедаем их объедки,
Разрешенья не спросив.
 

«Поэта обидит каждый…»

 
Поэта обидит каждый,
И каждый обидеть может.
Один, может быть, не понял,
Высокий душевный склад,
Другой, потому что умный,
А проще, бес спору, рожа,
Он что-то, наверно, понял
И очень этому рад.
А третий, конечно, главный
И рядовой читатель,
Он знает Есенина, Блока
И Мандельштама читал,
Бывает, не к месту скажет,
Что Кушнер его приятель,
Загадочно улыбнётся,
Как будто не врёт, нахал.
 

«Быть может, всё же янки не тупые…»

 
Быть может, всё же янки не тупые,
Читали Соловьёва и Платона,
Хотя индейцев в корне истребили,
Но завезли, к примеру, дядю Тома.
 
 
Зачем пенять потомкам англосаксов,
Они ведь лучше прочих воровали?!
Вы только раз представьте мир без баксов,
Хотя представить сможете едва ли.
 
 
А чем фастфуд, скажите, хуже манны?
И в чём тушёнка уступает пушкам?
Когда одни зализывают раны,
Другие могут очень жирно кушать.
 
 
Мы уважаем разные народы,
Все что-то вносят в общую копилку:
Кто душу, кто идею, кто свободу,
А янки вносят деловую жилку.
 

«Вода – парное молоко…»

 
Вода – парное молоко,
Вокруг волна кипит.
Он обмотал чело платком,
Схватившись за бушприт,
 
 
Два пистолета у бедра,
В зубах кинжал зажат:
Когда случается беда,
Не просто без ножа.
 
 
Тот бриг пошёл на абордаж
Без видимых причин —
Игра вслепую «дашь на дашь»
Привычна для мужчин.
 
 
Кому судьба акул кормить,
Кому пить сладкий ром,
Зачем в пылу борьбы судить? —
Оставят на потом.