Текст книги "Хромосома Христа, или Эликсир Бессмертия. Книга пятая"

Глава 11

И вот крест подняли… На попа! Выперли Жориной головой – в небо… Чтобы он лучше прислушался к Тому, Кто его наставлял.

– Да не тяните вы влево, – орали…

– Надо было глубже рыть-то…

Какие-то уключины, лестницы, скамейки, верёвки… Выпученные глаза и множество рук, прилипших к стояку креста… Босх, просто Босх! Хуже! Облепили как мухи… Запах пота… Пот не страшен – работа такая… Не укакался бы кто-нибудь от усердия, от чрезмерного у-сер-ди-я…

– Дурдом! – говорит Лена.

– Не говори, – говорю я, – Юля рассказывала…

– Она всё это снимала на камеру?

– А как же! Это же были финальные сцены из жизни нашей Пирамиды! Нельзя было не снимать! Нельзя было пропустить итоговую страницу – нашу победу над невежеством!

Совершенство свершилось, и это надо было задокументировать! Юлина камера – документ! Потомки потом ведь спросят: «И чего вы достигли?». Будет чем крыть! И это же прекрасный корм для поэтов, писателей, художников, композиторов, режиссёров… Для всей этой… И для скульпторов… Представь себе Жорино изваяние («Распятие Жоры») в граните, бронзе или мраморе… На этом материале мог бы выпрыгнуть не один Фидий или Пракситель, или Микеланджело, или Роден… Не одна Мухина с Вучетичем… Как думаешь?

Лена улыбается.

– На худой конец – в бетоне или даже во льду, или в песке… Деревянный Жора на крестике – на шее. Или алюминиевый… Золотой, золотой! Или серебряный… На шее. Как Анна. Как думаешь?

– Смешные вы, – говорит Лена, – такое вытворили… Я вот не пойму – в чём всё-таки… Зачем Иисус стреножил Жору, распял его… Что случилось с…

– Я еще и половины трёх слов не сказал из того, что поведала Юля. Слушай!..

– А!..

– Ага…

Все художники мира, все скульпторы, все композиторы и режиссёры ринулись, просто ринулись… и поэты, и писатели, и продюсеры, и шоумены… Да что там… короли и королевы, принцы и принцессы, президенты, премьеры, финансисты и вояки, ну просто все на свете вдруг озаботились Жориным распятием! Эти триста из Всемирного живого портала «Земля и Вселенная» и другие триста из «Комитета 300», и бильдербергеры и даже весь до ниточки «Золотой миллиард» тоже… А Римский клуб… ой, умора…

– Отпад! – говорит Лена.

– Упад! – говорю я.

Из уст в уста кочевала молва о том, что якобы Жорино распятие является, так сказать, чистилищем нашей цивилизации, да-да, кто-то произнёс это слово – «чистилище», и оно призвано распечатать новую колоду карт для новых игр в…

– Весь мир – театр? – говорит Лена.

– Судачили, что в этом распятии – спасение Земли от людей. Но на всякий случай на Марс отправили марсоход. Ты же знаешь, что…

– Знаю.

Я помню, как Жора чихвостил все эти космические потуги человечества выпрыгнуть в космос, охомутать его, подчинить и исколесить, исколесовать. Исковеркать! Да мало ли Земли, возмущался Жора! Приведите планету в порядок и живите, живите… Зачем вам Космос, если вы не в состоянии жить в согласии на земле?! Засерете Космос, загубите…

– Ты что же противник прогресса, противник изучения тайн Космоса?

– Дай лад Земле, – отвечал Жора, – а потом лезь своим нечистым рылом в… Это же узкоумая сопливая блажь дикарей-честолюбцев. Оглянись – полмира твоих соплеменников живёт в голоде. И… «Могу ли я наслаждаться тайнами звёзд, когда вокруг смерть или рабство?».

Над Жорой смеялись: как так можно рассуждать?

– Мы засеем Венеру и Юпитер, выстроим города на кольцах Сатурна, – противоречили умники Жоре, – «…и на Марсе будут яблони цвести…» – пели…

– Засеем, засеем! – орали все…

– Ррррррр… – прорычал на это Жора, – засеррррете. Точно так же, как вы засрали Землю. Вон уже «Celestis» тыщами трупов захламляет Луну и даже астероиды. Ужас, просто ужас!.. Дуреем потихоньку…

Невероятно, но так как Жора думают единицы. Тина тоже… «Прости меня, пойми меня, поймай, когда дождём я стану в новом мае, я снова ни-че-го не понимаю, и ни о чём почти что не прошу…»

Почти что…

А о чём Тина может просить? Не суйте свои рыла в девственный Космос? Или он уже давно изнасилован вашими узкоумыми головами?

– Это уже пятое человечество на Земле. И этому уже пришёл каюк. И вот Жорино распятие – это та соломинка…

– Если не Ковчег, – говорит Лена.

– Ковчег Тинин, – говорю я, – а соломинка Жорина.

– А что Тина, что Тина, – вдруг встрепенулась Лена, – как она объясняет все эти ваши игры с распятием?

– Она не объясняет, – говорю я, – она жадничает.

– Жадничает?! Тина?!!

– Ага. Жадная даже на точки и запятые, Тина лишь изредка бросает нам своё «Я рассыпаю бусины из слов в свином хлеву…».

– Здорово! – восхищается Лена. – Ах, как она права: зачем же метать бисер перед свиньями! Здорово! Но она ведь, надеюсь, выказала своё отношение к Жориному распятию.

– Высказала, – говорю я, вот оно: «Я развлекаю нищих и шутов – нижу на нити смысла ожерелье…».

Или: «Хотелось бы понять, в чём жизни суть, и доказать, как формулу простую возможность счастья…».

– Это же ваша квантификация! – восклицает Лена, – Тина вас раскусила!

Я давно уже это признал: Тине не надо ничего раскусывать! Она как только прознала про нашу Пирамиду, тот же час выдала свой вердикт: «Бедненькие…». Она даже не поразилась нищете нашего ума. Её глаза… Вы бы видели её глаза… Однажды она… «Бездонные глаза у палача. Они не знают ни любви, ни страха». Однажды я видел её глаза – глаза палача: ни йоточки любви, а уж о каком-то там страхе и речи не могло быть! Палач, да – палач! Мечом своего пронзительного взгляда Тина тогда разрубила узел моих надежд. Тюк! Запросто! «…всхожу на эшафот, отодвигаю тонкий ворот пульса. Мгновение! И голова падёт, как тот кочан у срубленной капусты». Это про мою голову, натоптанную никчемными мыслями о возможном совершенстве… Тюк!.. И – покатилась… моя дыня… как кочан…

Вскоре она произнесла: «Я замолчу, НЕ БОЙСЯ, но сперва растормошу твой мир немного сонный. Я опускаю лишние слова, чтоб КТО-ТО понял, наконец-то понял…».

НЕ БОЙСЯ!

Тина сказала это большими буквами! Для меня это значило, что она прекрасно осознает всю опасность для моего существования, что я и в самом деле живу ожиданием чего-то неотвратимо… что я – боюсь…

А ведь я-то… живу в страхе! Надо признать это без всяких увёрток и экивоков.

Милая Тина… Как же ты… Спасибо за крыло!

И мне не стыдно…

И вот ещё: «…чтоб КТО-ТО понял…».

Кто?

«…но я опять одна, опять одна. Мне мало ветра, света, мало веры. Ты продержись немного на краю…».

Это – край…

Держусь… Как могу…

 
Я рвусь к тебе сквозь толщу бытия
– трещит на скулах лаковая кожа.
Я храмы воздвигаю из песка…
Волна прибоя на тебя похожа!
 

Лаковая кожа…

Тинка, ах, милая моя Тинка, как же ты знаешь меня! А ведь мы с тобой нашей соли ещё и не пробовали… У нас ещё пуды и пуды её… Впереди. Правда?..

Нет-нет, твои храмы – из хрусталя! Если не из углерода, из чистого углерода! Да! Всё золото мира твоим алмазным россыпям и в подмётки не годится! Нет! Не-э! Не годится.

Да, и вот ещё что!

– Лаковая кожа, – говорит Лена, – это, конечно, надлом, трещина… Ваша Пирамида хрустнула по оси или по какой-то из граней… Вот Тина и…

И никакая я не волна прибоя. Если бы, ах, если бы… Если бы я мог стать волной и ластиться у твоих ног, лаская лодыжки, звеня твоими колокольчиками… Твоими звонкими колокольчиками…

– И это длилось всю ночь и весь следующий день, и потом, и после… По всем странам и континентам (браво, массмедиа!), всё гудело, вся история была перед глазами, всевсевсе, кого только можно было впихнуть…

– И что Юля всё это смогла рассказать?

– Разве можно втиснуть историю мира в твой мозг за какие-то полчаса.

 
Мне снятся птицы, много птиц и… камни…
 

Я их собираю… собираю…

В корзину…

– Что-то снова будешь строить? – спрашивает Лена.

Тинины камни и камешки… Краеугольные! Вот фундамент нашего неизбежного будущего! Хватило бы корзин!

– В этом мире нет ничего лучшего, чем строить! Из Тининых… Теперь – из Тининых!

– Ладно, едем уже… каменщик… Масон?..

Глава 12

– Послушай, Рест, вот ты тут мне уже который год подряд рассказываешь о вашей Пирамиде… Но я ни разу не слышала…

– Который год?

– Да уже, слава богу, так давно, что трудно даже упомнить…

– И… и что?

– Для кого вы её строили, вашу Пирамиду, ты можешь сказать?

– Мать, ну ты даёшь! Для людей, для кого же ещё!

– Я ни разу не слышала, чтобы ты назвал хотя бы одного нормального человека, кто бы испытал радость от… Тебе даже Тина, ты говорил, говорила, что в вашей Пирамиде нет людей. Ну, помнишь, она говорила: «Здесь нет людей! Нет работающих, растящих детей. Больных. Старых. Детей. Подростков. У вас – это биомасса».

Это для меня препервейшая новость – нет людей!

– Тина? Откуда ты это знаешь? И как это… Тина?!

И надо же так едко и солоно: «Биомасса»!.. Бззз… Кисель какой-то… Жижа…

– Да-да, Тина, Тина! Я помню, как ты возмущался. Я помню её слова слово в слово: «Это – биомасса».

Не помню, чтобы я с кем-нибудь обсуждал наши с Тиной поступки и мысли. Даже Лене я стараюсь не всё рассказывать. Я еще не решился.

Надо же – биомасса! Жуть! Люди – как плесень на лице планеты…

– Стоп-стоп! Как это нет людей?! Мы же…

– Ну да! Нет! Все у вас то вожди, то фараоны, то наполеоны, то навуходоносоры… Ни одного нормального человека!

– Нормального?

– Нормального. Рыбака, столяра, шахтёра, продавца пончиков или рыбы… На худой конец – штукатура или садовника. Горничных-то, небось, в вашей Пирамиде полно! Кто за вами моет и подметает? Чистит пепельницы и меняет бельё?

– Мы почти не курим…

– А кто для вас растит хлеб, варит сталь и колупает угольные пласты?

Н-да… Вопросик…

– Зачем нам ваша сталь и ваш уголь?

– Хм! Рест, не строй из себя придурка.

– Н-да… Надо признать…

Но назвать наших простой биомассой!.. Я тоже помню, как Тина это сказала: «У вас нет людей».

– А Валерочка, а Перемефчик?

– Но это же шушера! Швондеры и шариковы, шматковы и швецы… Это – не люди! Плесень, амёбы и планарии… Планктон! А нормальных – ни одного!

– Ни одного?!

– Посмотри на себя в зеркало – ты же урод!

– Я? Урод?!

– Не урод, так уродец… Вы же кроме собственного носа ничего не видите! А мир полон людей, сильных и слабых, молодых и старых, толстых и худых…

– Да знаю я, знаю… Мы ведь и хотели указать…

– …голодных детей…

– У нас была надежда…

– Мостить дорогу благими намерениями…

Лена вдруг становится беспощадной. С ней такое случается. Её вдруг прорывает. Одно дело слушать меня и записывать и совсем другое – осознавать и жить моими заботами. И осмеливаться судить.

Лена – смелая! Она тоже судит! И неё тоже блестят глаза.

– Лен, остынь, – прошу я. – Я, горбатый, знаю, что я горбат. Пощади, плз… Мы же…

Вдруг звонок…

– Да, – говорит Лена, – выезжаем… Да, всё готово… Да, он готов… Он думает…

Она слушает и только смотрит на меня.

– Да, – улыбается она, кивнув, – он давно готов.

Дождь – как из ведра! Куда в такой дождь?

– Собирайся, – говорит Лена.

– Посмотри в окно. Мы остаемся!

Лена тотчас соглашается – остаёмся! Не знаю, чему она так рада.

– Хорошо, – говорит она ещё через час, – так что там наш Жора?

Ну и дождяра! И ветер, и ветрище какой…

– Чайку хочешь? – спрашивает Лена.

Штормовое предупреждение – как оправдание нашего уединения. Мы остаёмся!

– Жалюзи надо бы закрыть…

Какое, к чёрту, «выезжаем»!

– Так что там наш Жора со своим Иудой, – спрашивает Лена, – давай, рассказывай…

– Я только дымоход закрою, – говорю я.

Вот и свет отключили…

– И вот Жору, – говорю я, – оседлавшего, так сказать, крест, как мустанга, удалось-таки установить вертикально. Крепенько! Многие пытались пошатнуть крест – проба на прочность – пинали его и ногой, и плечом, натужно, даже принесли шест какой-то, чтобы раскачать – ни-ни. Крепко впечатали. Основание утрамбовали камнями и залили цементным раствором – так надёжнее! Всё это время Жора рвался подсказывать, поправлять, что-то выкрикивал… Даже негодовал.

ОТСЮДА – ЖОРИН КЛОН!!!

Мне бы тоже было любопытно посмотреть на себя со стороны, поучаствовать в собственном распятии… Не распятии, конечно! Но в чём-то таком… В каком-то экстриме с сумасшедшинками… Чтобы дух захватывало! Не знаю, не знаю… В этом есть какой-то изысканный мазохизмчик… Да-да, какая-то щемящая изюминка… Надо же было столько лет жизни строить эту Пирамиду… на песке! чтобы в самом конце устроить Жоре Голгофу! Что, жизнь – коту под хвост?! И не одну жизнь!

– Такое бывает, – говорю я, – жертвы неизбежны.

Эти жертвы ещё наддадут мне жару.

– Хорошо, – говорит Лена, – ты вот что ещё мне скажи…

Она усаживается в кресле поудобней, в ожидании новых подробностей.

– Вот Тина, – говорит она, – я до сих пор не могу взять в толк…

Теперь Лена задумывается, барабанит своими пальчиками по подлокотнику кресла. Сигарета в другой руке.

– Тина, – произношу я. – Хорошо что напомнила! Тина…

– Что, если бы Жоре, – говорит Лена, – удалось убедить Тину в том, что…

– В чём?

Жора никогда не стал бы убеждать Тину делать то, в чём сам не был уверен.

– Рест, – говорит вдруг Лена, прервав мои мысли о Тине, – а скажи – случись вот вдруг чудо и ты вместе с Жорой и с Натой, и с Юлей… И со Стасом, с Витом и Лёсиком, и с тем же Ушковым… со всеми вашими… вот вдруг! И теперь с Тиной… Как с новым качеством, что ли… Вы снова молоды и здоровы, и у вас теперь очевидные преимущества, и Тина, и теперь с вами Тина…

– Так не бывает, – говорю я.

– И всё-таки! Вдруг вот… как чудо: Тина с вами! Вы бы…

– Так не бывает…

– Рест, ты совсем плох. «Не бывает, не бывает…». Заладил… Ну, а вдруг! Ты бы…

Представляю, какая у меня кислая рожа. Да какое там чудо! Нет-нет… Чудес не быват!

– Так не бывает, – почти неслышно повторяю я ещё раз.

– Рест, а? А?

– «Как не бывает в мире чёрных чаек», – теперь уверенно говорю я. Эта Тинина строчка – как приговор любому чуду.

Но если бы вдруг… С Тиной?.. С Тиной!..

Тине я сейчас даю передышку. Пусть она сперва реализует свою давнюю мечту. У неё, я знаю, в планах высшего порядка – паломничество в Тибет. Эта её крылатость… Да-да, я надеюсь, ей удастся именно там, в Тибете, по-настоящему и взаправду оторваться от земли. «Что ты умеешь?». «Любить… шептать песни… эээ…». Эта её крылатость…

– Рест, о чём ты думаешь?

Я слышу: «Ты мне пишешь, что колокола С намолённых за звон колоколен Обучались уменью летать…»

Эта её крылатость! Летающие и звонящие на весь свет колокола…

– О чайках, – говорю я.

 
…Обучались летать
У монашеской стаи вороньей.
 

– О черных чайках, – говорю я, – и о белых воронах…

– И что же, – говорит Лена, – вы взвалили бы снова вашу Пирамиду на свои плечи? С Тиной?

– С Тиной?

 
Говоришь, что с моей головы
Ни один не обрушится волос
Говоришь – приезжай.
Не тяни…
 

– Что у тебя с голосом? – спрашивает Лена.

– Ага, – снова сиплю я, – совсем осип…

 
И внезапно ломается голос.
 

– С Тиной, – снова спрашиваю я ломающимся сиплым голосом, – с Тиной – нет! Нет, никогда.

– Но почему «нет»? Почему «никогда»?

Лена в недоумении. Она считает, даже она так считает, что Тина – наш маяк, свет от которого высветит, ещё может высветить наш путь…

– Потому что Тина, я уверен, никогда не согласится тащить за собой наш воз с тряпьём наших низменных потуг.

И ещё… Потому что у неё нет времени возиться с нами, как со слепыми котятами. Потому что у неё каждая минута на счету. Потому что она не жаворонок и не сова – голубка и кинестетик. Потому что у нее аллергия на жадность, подлость и ложь. Потому что её любимое занятие – кататься на машине. Потому что она не выстрелит себе в голову даже за миллион. Потому что она всегда спит обнажённой, просто голой, голой. Потому что…

А желанья опять подросли! Да! Жажда желаний! Я хочу слышать её, слушать её, трогать её… Но при чём тут наша Пирамида?

– Наверное, – говорю я, – наверняка!

– Что? – спрашивает Лена.

– Если с Тиной, то вполне может быть, если только…

– Что? – спрашивает Лена.

– И с тобой, и с тобой… С тобой обязательно!..

Свеча догорает…

– Нам пора вылетать

– Вылетать? Куда это мы собрались?

– Узнаешь куда, собирайся.

– Мне нечего собирать, – говорю я, – разве что камни…

Лена не понимает…

– Ах, камни… Камни – да!.. Наразбрасывали вы тут камней… Век не собрать.

«Мне снятся птицы, много птиц…»

Чёрные чайки, белые вороны…

«…много птиц и… камни…».

– И куда вылетать, – говорю я, – посмотри дождяра какой!

«Небеса опрокинули»?..

«Синь»?..

– Льёт, что называется, – как из ведра!..

Есть Тина и есть Тина…

Тинка?!!

Какие могут быть тут вопросы?

Чудо только начинается!..

«С намолённых за звон колоколен» – как постичь это чудо?

– Свечу, – говорит Лена, – замени… Пожалуйста.

Я меняю свечу. И тут дают свет. Это включили автономный генератор. Ну и ветрюганище… Все полёты, естественно, отменяются…

– Слушай, – говорит Лена, – давай посмотрим… Раз уж мы остаёмся… Мне тут дали диск…

– Что это?

– Фильм, – говорит Лена, – «Запах женщины». Ты смотрел?

Запах не смотрят, думаю я, думая о Тине.

– Не-а… Давай… – произношу я, шумно втягивая ноздрями её запахи…

Пахнет жаренным…

Итак, значит, Жора…

Голова просто кругом… От этих Жор… От Тин…

Пахнет полынным… Дурманным… С ума сдуреть…

Хорошо хоть Наталья молчит!

Вдруг мысль: что если Тинка оттуда? Из аннунаков?..

Мысль – как молния…

Глава 13

– Праздник растянулся на целое лето…

– Праздник? Ты сказал праздник?!

– Мир не знал безумия слаще! И как ты знаешь – «Безумству храбрых поём мы песню»! Мир вдруг расхрабрился и заслужил свою песню! Лето оказалось слишком коротким, чтобы усластить всех желающих. Это был всем праздникам праздник! Все эти фиесты и карнавалы, все эти… в подмётки не шли…

– Что праздновали-то? – спрашивает Лена.

– Как что – конец! Конец мира! Вдруг все разом осознали, что тот мир, в котором они прозябали все эти тыщи лет, скуксился, сдулся, просто сдох. Что пришла пора выбросить его на помойку. Да!.. Вдруг!.. Стало всем неуютно и мерзостно…

– «Всё мерзостно, что вижу я вокруг»? – говорит Лена.

– Именно!

– Шекспир произнес это пятьсот лет назад, – говорит Лена.

– Хо! Шекспир!.. Иисус сказал это ещё две тыщи лет тому назад. И вот только сегодня, – говорю я, – вдруг пришло не только понимание, но осознание… Проникновение… Если хочешь – Преображение… Вдруг Свет Неба пронизал каждого, каждого, пронзил не навылет, а рассветил каждую клеточку, каждую хромосомку… Каждого! С мала до велика! И Тина…

– Что Тина? Ты считаешь, что Тина…

– Лен… Они же с Жорой… Помнишь ту финтифлюшку? Так вот они с Жорой и с Гермесом…

– С каким ещё Гермесом?

– Трисмегистом! Так вот эта самая финтифлюшка и явилась…

Лена берет сигарету. Я подношу зажигалку, добываю огонёк.

– Рест, ты мне можешь в двух словах, – сделав затяжку, говорит Лена, – в двух словах сформулировать роль Тины во всех этих ваших поползновениях? Тины, Жоры, этого вашего Гермеса со всеми его финтифлюшками! Мне кажется, вы преу…

– В двух словах?..

Лена кивает.

– В двух?

Я думаю. Признаться, я никогда не умел ясно выразить мысль коротко. Как поэт. Как Тина! Для меня всегда было мукой выискивать правильные и точные слова, сопоставлять их, примерять, перетасовывать, лепить из них яркую мысль…

 
Отрекись от меня скорей
Пока льдом не стянуло слово…
 

– Тебе кажется, – говорю я.

– Да, мне кажется, что вы…

«Пока льдом не стянуло слово…»!

Я поднимаю ладонь, прошу Лену помолчать.

– Что? – спрашивает она.

– Пока льдом не стянуло слово! – говорю я.

Лена вслушиваясь, щурит глаза.

– Да, да, – говорит она, осознав величие и мелодию образа, – да, это бесспорно! Если хочешь – безукоризненно! Я даже больше скажу: Тина ваша – гений! Без преувеличения! Да!.. Но…

– Так вот, – говорю я, – если коротко… Ты и сама…

– Но…

– «Какое время на дворе, – говорю я, – таков мессия»!

– Ты хочешь сказать, что…

– А что, – говорю я, – да! Вот тебе и роль!

И не произношу эту роль словом. Всуе. Не облекаю эту великую, я считаю, роль в буковки, которые, как не крути, не в состоянии ведь выразить всю глубину её, Тининой души, духа её сущности, по сути – сути её! Словно оно, это слово-то, стянуто льдом. Краеугольное слово! И вот, если прибавить тепла, думаю я, призвать на помощь весну, её, Тинины слова и оттают и потекут звонкими весенними ручейками… Созидая и творя…

Думаю я…

– Спичку дай, – просит Лена. У неё погасла сигарета. Я снова подношу зажигалку: вжик!

Мессия!..

– Рест, так нельзя…

Я понимаю, я всё понимаю: так – нельзя! Но кто убедит меня в том, что это не так?!

 
Моя вина – не в том, что не одна.
Твоя вина не в том, что ты – один.
А в том, что неприкаянно летят
Все мотыльки
На яркий свет витрин.
 

Все… Все!

На яркий свет! На яркий Тинин свет!..

Какая уж тут вина?!! Это – призыв! Зов! Паломничество! Какая же это вина?..

– Так вот, – говорю я, – Жора и вывалился… Вывалявшись в…

– И ты считаешь, что Тина, – прерывает меня Лена, – что Тина…

– Да, они с Жорой…

– И Тина…

Вдруг меня осенило!

– Слушай, – говорю я, – а ты знаешь, как рождаются звёзды?!

– Конечно, – говорит Лена, – берётся пыль, космическая пыль и…

– Какая пыль?! Что такое пыль?! Пф! – и нет никакой пыли… Нет, – убеждаю я Лену, – сперва берётся… слово…

– Слово?

– Сначала. Да, с самого начала! С, – настаиваю я, – Начала. Слово берётся, – говорю я, – а не какая-то там пыль, Слово… Это же классика: в Начале было Слово…

– Рест, зачем ты так? Я же не совсем…

– Слово – как центр кристаллизации… Ну… как… дрожжи, понимаешь меня?

– Закваска, – говорит Лена.

– Именно! И вот это слово…

– Понимаю, – соглашается Лена, – теперь понимаю: Тина, её слова, её рифмы и ритмы…

– Ну да!.. Это же мессианские слова! Ты только послушай!

– Ты считаешь, что её тесто уже вызрело? – спрашивает Лена.

– Тело?

– Тесто! Тесто! Я имею ввиду…

– И тесто, и тело, – произношу я, – вызрело, вызрело… Ты же видела, как она…

Аннуначка!..

– Ничего я не… Я её в глаза не видела, вашу Тину! Как я могла видеть?

– Зреет она, вызревает на глазах. Не по дням, а по часам. Ты бы видела, как она…

– Рест, мог бы и…

Лена обижена? Я, конечно, перестарался. Я заметил за собой: как только речь заходит о Тине, я не в состоянии сдерживать себя от… Да, меня тотчас охватывает какой-то внутренний трепет, я теряю власть над собой, меня просто несёт, несёт… Так бывает, когда… Трясёт… Ну да это понятно… Тут ничего поделать нельзя. Разве что…

– Да-да, – произношу я, несмотря на Ленино «мог бы…».

Если бы мог, то и…

– …прям по минутам, – говорю я, – вызревает. Прям вся лопается, переполненная соками жизни. Знаешь, – как персик, как зрелый-презрелый персик… Не перезревший, но и вызревший! Слюнки прям так и капают! Ну ты знаешь, как это бывает… Текут…

– Знаю…

– И хотя ей только-только за двадцать, она уже… Вот! Ты только послушай!..

Лена ждёт: ну-ка, ну-ка? Даже сигарета слушает – затухает.

– Дождёмся, – говорю я, – тридцати трёх.

Лена не понимает.

– Хотя, – предполагаю я, – в наш век акселерации и «хайтек» вполне может быть…

– Что слушать-то? – спрашивает Лена.

– Вот, – говорю я, – пожалуйста!

Я беру первое, что приходит на ум:

«Не верь приметам. Снам. И ворожбе. Пророкам. Истинам. Провидицам, Мессиям. А верь Любви. Безудержной любви. Её глазам, ввергающим в стихию».

Какое глубокое и яркое знание веры! Разделение её на «Не верь» и «Верь»! Это не какие-то там притчи и проповеди, не какие-то призывы и лозунги. Это – тавр. Клеймо. Если хочешь – знак качества! Aut – aut (Или – или, – лат.)!

«Не верь мессиям»!

Это мессия говорит о мессианстве: не верь! В то время, когда весь мир ждёт нового мессию, жаждет его прихода, вслушиваясь в роковую предсмертную тишину – что проречёт мессия?

– Роковую? – спрашивает Лена. – Предсмертную?.. О каком роке ты говоришь?

– «А верь Любви!», – говорю я, – как булат! Правда?

– Правда!

– Надо только уметь распознать её, эту Любовь, притронуться к Ней, прилепиться, прорасти в Неё всем сердцем. Здесь – суть веры!

 
Тошно от евангельских бесед:
Мол, нельзя нам даже в ад без веры.
И в садах любви нам места нет —
Всё для суетливых браконьеров.
 

Лена думает.

– Здесь-здесь, – повторяю я, – здесь суть веры! В этом величественном слове – Любовь! Так что вот так: сперва берётся Слово… Вот точно так и рождаются звёзды… Так родилась и «Безымянная» звезда, и Вифлеемская… И Тинкина!..

– Её звезда уже взошла?

– Да! Вызвездилась!.. Уже сияет!.. И только слепой… Только кургузый жалкий подслеповатый тупица не в состоянии…

– Ты про что? – спрашивает Лена.

– Оно же не в состоянии даже…

– Что «Оно» -то?..

– Ответить в рифму?

Лена снова просит огня. Прикурив сигарету и сделав пару жадных затяжек, она тотчас сует её в пепельницу и жестоко раздавливает. Как поверженного врага! Она давно дала себе слово бросить курить. И вот это слово настигло её.

– Всё! – говорит Лена.

Я не понимаю, о чём это она. Киваю только, мол, согласен: всё! И продолжаю:

– И начало начал, – говорю я, – Na4alo, о котором гремит теперь весь мир и которое так своеобразно провозгласила Тина, было положено!

– Как?..

– Как?! Так! Так, что даже… Словом! Тининым Словом. Как всегда! Ведь в Начале всегда было Слово!

– Что же, получается, что ваша Тина своим таким своеобразным Na4alo, м и раскрутила новый виток…

– Закрутила, – уточняю я, – заварила кашу…

– Да уж!

– Если хочешь – кашу новой эры. И положила конец эре греха.

– Да уж… Тут хочешь – не хочешь…

– Как ты знаешь, – говорю я, – наступившая Эра Водолея как раз и зачата в наши дни. Кому-то надо было об этом заявить в полный голос. Кому? Ждали-ждали… Кому?! Ни Обама, ни Путин, ни Корея, ни Китай… Все как воды в рот набрали! Масоны молчат, мормоны тоже, ротарианцы и подавно. Кто?.. Бильдербергеры? Молчание… Кто возьмет на себя эту миссию?!

Тишина…

– А что Папа? – спрашивает Лена.

– Ватикан? Нем!..

Вот Тина и вызвалась. Мужество в том, чтобы возопить на весь мир, чеканя каждое слово: «Na4alo положено!». Не гласом вопиющего в пустыне, но ровным тонким точным Словом, не скованным льдами вечной человеческой мерзлоты: «А верь Любви!». И расписать эту Любовь по нотам, разложить по полочкам… Разжевать для каждого утлого ума и недоумка – вот Что Это значит! Про Это у неё – в каждой строчке! Ну не в каждой, конечно, но каждое её слово исполнено и дышит Любовью. С большой буквы! А то!..

Такая вот Тина…

 
На рубеже, где не дают чины,
я так мятежно зла и безмятежна,
И дремлет в ножнах, смотрит злые сны,
свирепая отточенная нежность.
 

Эта ее неземная философия свирепой отточенной нежности, думаю я, наверняка призвана расшатать земную ось. Эти аннунаки…

 
Я обнажаю, как клинок, оскал,
когда меня почти прижали к дверце.
Получит каждый то, что он искал —
единоверцы и инаковерцы.
 

Ну вот! Ясное дело – аннуначка! С небесным оскалом!

 
Я встала, как назло, не с той ноги:
все виноваты – даже самый правый.
И я корнаю гриву и стихи,
взрываю очаги и переправы.
 

У них, по всей видимости, тоже там наверху бывает, что «не с той ноги». Доходит до сумасшествия… И тогда у нас – разыгрывается стихия, природный катаклизм…

 
Но будет ночь распахнутой, как плащ,
как дверь наотмашь, как душа – раздетой.
И я прощу тебе, дрянной толмач,
твой перевод, похожий на наветы,
На оговор, на ложь, на приговор,
на крик совы. Молись. Я знаю-грешен.
Я обожаю правильных врагов.
И убиваю максимально нежно.
 

– И что, – спрашивает Лена, – до сих пор было неясно, что…

– Неясно. Мгла, тьма, Содом и Гоморра, полный Армагеддон… Ты же сама видишь, что… Крик совы…

– Что?

– Это был настоящий Хаос… До тех пор, пока…

– Да, да-да, вот и я об этом, – говорит Лена, – разобраться во всём этом нагромождении тел и дел…

– Нам, – киваю я, – так и не удалось. Вот даже ты…

– Да уж… Тут с вами и вашими клонами не то что чёрт ногу – бог голову… Повредит.

– Бог, – говорю я, – надеюсь, всё поставит на место. На то он и Бог! Это ведь его промысел. Ему, правда, понадобятся помощники, чьими руками Он сможет разложить всё по полочкам.

– И кто же теперь возьмёт на себя роль Его ангелов на земле?

– Он пока еще думает, – говорю я, – нас Он пока не приглашал.

– Вас? Снова вас? Это кого же – снова тебя, снова Жору, Юру, Аню, Юлю, Наталью? Снова Лёсика, Ушкова и Ваську Тамарова?.. С вашими планариями… Вы же себя целиком и полностью дискредитировали!

– Лен, – говорю я, – так категорично…

– А как?! Вы же…

– Мы…

– А что – ваши гильгамеши и навуходоносоры?! Ваши цезари и македонские?! ленины, сталины и олочковы?!.

Так разувериться!

…и вся эта ваша шушера… шапари, шматковы, швецы… шариковы и швондеры…

– Милая моя, – пытаюсь я её утихомирить, – это же… Мы и все наши клоны… Вообще вся наша Пирамида – это же просто очередной шаг прогресса… Это как если бы…

– Прогресса?! Да вы…

– Колесо истории невозможно остановить.

– Колесо?! Да ваша телега… Собственно, что ткое история? Она не подвластна простым смертным.

– Колея, в которой оно забуксовало…

– Рест, хватит мне пудрить мозги! Ведь нет оправдания вашей узкоумости. Вы взвалили на себя непосильную ношу, вот и расхлёбываете… Нужны новые взгляды, новые…

– Всё новое, – говорю я, – это хорошо забытое старое. Нам нельзя растерять то, что добыто с киркой в руках. Наши технологии социоинженерии и те новые знания, что позволили сделать шаг…

– Да ясно, ясно… Рест, всё это ясно… Вопрос в том, кто теперь сможет взять на себя труд продолжить ваше дело? Кто осмелится утихомирить эти цунами, погасить эти пожары…

– Ты права – omne exit in fumo (всё пошло дымом, – лат.), но у нас теперь есть…

Стоп, стоп! Рест, говорю я себе, помолчи! Ты это уже говорил сто тысяч раз на двухстах тысячах языках мира! Тебе не надоело? Халва же слаще не станет! Стоп! Передышка…

Я как никто другой знаю, Кто должен взять на себя эту роль обновления человечества, его возрождения – Тина! Я просто голову даю на отрез, что только она и способна… Что только ей предназначено… Что только с нею…

И если не она, то кто?

И если кто-то, почему не Она?!

Тина!..

Я знаю: она одна знает КАК это сделать! Что только они с Жорой…

– Ти, – говорю я, – понимаешь, в чём тут всё дело? Вот послушай…

– Я не Ти, – говорит Лена, взяв новую сигарету, – я – Лена. Огня дай…

– Огня, – говорю я, огня – это пожалуйста!

И выбрасываю зажигалку в окно.

– Рест? – Лена удивлена.

– Ты просила огня, говорю я, – лови…

И делаю вид, что думаю, думаю…

– …потом подожгли, – говорю я, минуту повременив. Кому-то ведь пришло в голову… Всё началось с никудышней забавы. Жоре сунули в зубы его любимую трубку: покури перед тем, как… Чиркнули спичкой, раскурили, ф-па, ф-пааа… И сунули… В зубы!..

– Дай и мне, – просит Лена, – спичку дай… Пожалуйста.

Я подношу горящую спичку.

– Спасибо, – говорит она, задув огонёк.

– Только потом, – продолжаю я, – мы узнали, рассказывал Юра, что так и было задумано, продумано так, что, якобы… Да-да, – изысканные поповьи экзерциции…

– Что изысканное? – спрашивает Лена.

– Муштра такая, только не для вояк – для Жоры. И, естественно, для толпы… Этакий душераздирающий, доведенный до автоматизма садизм. Да-да, не иначе – всё продумано до мелочей, но подано как забава.

– Как?

– Чиркнули спичкой – дали прикурить… Вот с этого огонька-то и началось светопреставление.