Текст книги "Прихоть русского немца. Приключенческий роман"

Глава вторая

Змеиный сюрприз

Они сидели в затрапезном кафе, расположенном в селе Перевальное возле трассы Симферополь-Ялта, пили никудышное пиво. На губах у ребят пузырилась пена, а неприятный привкус наводил на мысль, что в напиток для крепости добавили стиральный порошок. Настя не исключала, что так оно и есть. Она вообще не понимала, зачем создали спиртные напитки, включая пиво. На вкус – гадость, да к тому же сокращают жизнь со страшной силой. Их четверка, которую когда-то в шутку называли «трое длинных и малявка», после многолетней паузы собралась в прежнем составе.

Искоса разглядывая собеседников, поневоле сравнивала их с теми ребятами, с которыми много лет назад рассталась в симферопольском парке. Насчет себя иллюзий не питала. Швецов, узрев ее после многолетней разлуки, настолько растерялся, что промычал нечто невразумительное, дескать, так рад, что слов не хватает. Такое обычно случается, когда, расставшись с человеком, которым восхищался, встречаешь его жалкое подобие. Вроде бы особых внешних изменений не произошло, но и лицо, и улыбка, и повадки переменились. Разумеется, старый образ, отпечатавшийся в душе, подобно изображению на фотобумаге, зачастую не совпадает с новым. Если разница велика, поневоле возникает мысль, что такие встречи несут разрушительный заряд: кричащее противоречие между прошлым и настоящим. Сколько ни говори, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, изречение остается пустым словосочетанием, лишенным какого-либо содержания, наполняется глубинным смыслом, когда встречаются люди, когда-то спаянные одним делом, но разлученные не по своей воле.

В отличие от Швецова, который, судя по его скорбной физиономии, был ошеломлен, увидев нынешнюю Настю, она постаралась скрыть свое разочарование. От прежнего командора осталась одна оболочка. Русоволосый крепыш с демонстративно выпирающими бицепсами выглядел как пилот, у которого отобрали штурвал.

Кригер хоть и разъелся на немецких харчах, но остался подвижным и деятельным, как и раньше. Глаза, правда, почему-то бегающие. Так и скачут. Раньше за Крабом такого не замечалось. С чего бы это? Настораживал и легкий оттенок брезгливости на его лице. Может, после бюргерского пива отечественное претит, что вполне понятно, не исключено, что интоксикация началась после того, как разглядел нынешний Крым.

Порадовал Куропяткин. Прямо-таки наглядное свидетельство того, что зрелость избирательна – в первую очередь своей печатью старается отметить тех, кто легко подвержен злобе, зависти и корысти, но держится подальше от людей, воспринимающих действительность, как цирковое представление, не требующее напряжения души. Судя по всему, Дока надолго застрял в восемнадцатилетнем возрасте. Даже завидки берут. Когда-то она купилась на эти голубые глаза. А Куропяткин даже внимания на нее не обратил.

И все же до чего приятно вновь встретиться с пацанами. Настя едва не расплакалась от радости, когда эти матерые спелеологи начали наперебой зубоскалить, вспоминая, как она, впервые оказавшись в Красной пещере, нахлебалась воды при прохождении первого сифона и едва не утонула. Эти больные на всю голову обормоты (Настя настаивала именно на таком определении) даже не удосужились объяснить, что после облачения в гидрокостюм его непременно нужно обжать, чтобы вытравить лишний воздух.

Она хохотала вместе с этими оболтусами, вспоминая, как, попытавшись нырнуть глубже, чтобы не зацепиться головой о каменный свод, моментально перевернулась вниз головой, превратившись в дурацкий поплавок. Настя судорожно загребала руками воду, но раздувшиеся штанины не давали ни единого шанса.

– Вы козлы! – провозгласила Настя.

– Токи, – укоризненно проговорил Краб. – Ты же помнишь, я спрашивал, ныряла ли ты раньше в гидре. Ты сказала, что да.

– Нашел дуру. Вы бы ушли без меня. Разве не так?

– Проехали, – подвел итог Швецов, хлопнув внушительной пятерней по столу. – Если я правильно понял, на Караби нас ждет дырка, по сравнению с которой отдыхает даже Нижний Баир.

– Я этого не утверждал, – возразил Краб. – Другое дело, что есть все основания так считать.

– Я не страдаю болезнью Альцгеймера, – обозлился Швецов. – Ты сказал: «Старик, есть потрясная дырка». И пусть меня поправят Дока и Токи, которым ты наверняка наплел нечто подобное. В противном случае они бы сейчас не сидели за этим столом.

– Что за наезд? – обиделся Краб. – В моем лексиконе нет такого слова, как «потрясный».

– Офигительный, сногсшибательный, обалденный, – ворчливо возразил Куропяткин. – Какая разница? Не съезжай с темы. На тебя это не похоже.

– Ну, хорошо, – Краб примирительно поднял вверх обе руки. – По моим сведениям, пещера, по меньшей мере, не хуже Нижнего Баира. Если вас такой ответ устраивает, давайте перейдем к частностям.

– Лично меня они больше всего интересуют, – хмыкнула Настя. – Как получилось, что ты, сидя в теплой немецкой квартирке, первым узнал о пещере, в которой, судя по твоим словам, побывал только один человек – малохольный Кардинал?

У Насти были все основания относиться подозрительно к алуштинцу Сергею Кардиналову, свихнувшемуся на пещерах. Работал он в коммунальной котельной по удобному графику: сутки отдежурил, трое дома. Жил с родней в частном доме, ни разу не был женат. Длинношеий, тощий, с большущими глазами обиженного жирафа, был скрытен и немногословен, пропадал в горах и зимой, и летом. В первопроходцы не рвался, поскольку все его подземные изыскания из-за скудного снаряжения (древняя десятиметровая веревочная лестница, доставшаяся от экспедиции шестидесятых годов, да обычная коногонка) сводились к посещениям легкодоступных подземных полостей. Сам никогда не лез на рожон и давал задний ход, если очередной шкурник или колодец оказывались не по зубам. Зато непостижимым образом одним из первых узнавал об открытии новых пещер, входы в которые иногда показывал заезжим туристам. За это его и третировали не только крымские спелеологи, но и сотрудники симферопольской контрольно-спасательной службы. Дикари, дорвавшись до красивейших залов, нещадно их обдирали, превращая в помойники. Каэсэсники давно точили зубы на Кардинала, но поймать его в горах, чтобы начисто отбить охоту к изучению карста, не удавалось.

Настя считала, что Кардиналу самое место в дурдоме. Первая встреча с ним запомнилась ей надолго. На дворе стоял апрель, но в горах, когда солнце пряталось за тучи, пронизывающая сырость вкупе с северным сердитым ветром пробирали до костей. Шла она однажды по плато Ай-Петри в теплой куртке и в комбезе, под который надела собственноручно связанный свитер из ангорки. Вдруг из котловины вынырнул длинный парень с голым торсом в синих трениках с обвисшими коленями. Видавший виды брезентовый рюкзак наводил на мысль, что его обладатель не маньяк, а имеет какое-то отношение к туризму. Настя изрядно перетрусила. От лагеря она удалилась на полкилометра, вопи во все горло – никто не услышит. Незнакомец передвигался скачками, да так быстро, что уже через минуту оказался возле нее.

– Здесь карст не прослушивается. Полная тишина. Сечешь?

Незнакомец заговорщицки подмигнул, подозрительно оглянулся по сторонам, будто проверял, не подслушивают ли его.

– Ага, – прошептала Настя и тоже огляделась, но уже по другой причине: надеялась увидеть в обозримой близости хотя бы одного человека. Таковых, увы, не наблюдалось.

– Вам нельзя здесь оставаться, – безапелляционно заявил парень. – Идите к своим. Прямо сейчас.

– Угу, – кивнула девушка.

От страха у нее отнялись ноги. От парня исходил резкий запах пота, над ним курился пар, будто он только что выскочил из бани. Наклонившись, незнакомец прошептал ей на ухо: «Кригер вас погубит. Только не говорите никому. Это секрет».

Он сорвался с места и прыжками, как диковинное животное, поскакал дальше. Как только этот чудной субъект скрылся за ближайшим пригорком, Настя со всех ног рванула в лагерь. Влетела, проломившись через густой кустарник. Над костром на треноге мирно висел котелок, от которого исходил вкусный запах картошки и говяжьей тушенки. Возле него хлопотал Швецов, который в этот день был дежурным. Поскользнувшись на влажной от росы траве, Настя наверняка опрокинула бы котелок, если бы Роман не успел ее подхватить. Потирая ушибленный бок, он с удивлением посмотрел на девушку, лицо которой было перекошено от страха, а на щеке алела царапина. Из палатки на шум выползли Краб и Куропяткин. Физиономии обоих были сонными и изрядно помятыми. Они переводили осоловевшие взгляды с Насти на Швецова, ожидая дальнейших объяснений. Настя судорожно хватала ртом воздух и никак не могла отдышаться. Швецов усадил ее на бревно, успокаивающе потрепав по плечу, направился к своему рюкзаку, в боковом кармане которого хранилась аптечка. Перекиси в ней не нашлось, пришлось довольствоваться зеленкой. Действие антисептика оказалось благотворным: как только Швецов приложил вату к ранке на щеке, Настя дернулась и гневно выпалила:

– Дрыхните, барбосы?

Парни недоуменно переглянулись. Они искренне не понимали, в чем их вина. Настя любила вставать ни свет ни заря и в одиночестве гулять по окрестностям. Никто не возражал, поскольку никакой опасности такие прогулки не представляли. Даже когда она уходила далеко от лагеря и могла накрутить вокруг него пару километров.

– С кабаном, что ли тропу не поделила? – хмуро осведомился Краб.

Дикие свиньи на Ай-Петри действительно водились.

– Сам ты кабан! – обозлилась Настя. – Там какой-то голый псих с рюкзаком шастает.

– Ну, ты даешь! – расхохотался Краб. – Это же Кардинал. Карстовый волк алуштинского разлива. Шарики за ролики у него другой раз действительно заскакивают, но вообще субъект безобидный. Ходят слухи, что у него потрясающий нюх на пустоты. Это он только с виду придурковатый, если его разговорить, много чего интересного может рассказать. Он ведь пещерами заинтересовался еще в школе. Компас ему ни к чему, за десяток лет так насобачился, что может передвигаться по любому крымскому плато с завязанными глазами. Пару лет назад я на Караби блуканул. Такая «обезьяна» навалилась, что протянутой руки не было видно. Пацаны тогда возле пещеры Крубера стояли, но попробуй их отыскать в таком тумане. Стою и размышляю, что делать. Самое время залезть в спальник, укрыться полиэтиленом и ждать милости от природы. В этот момент кто-то за рукав ветровки дернул. Не поверите, двадцатикилограммовый рюкзак пушинкой показался. От того места, где стоял, метра на четыре отпрыгнул. Верчу башкой по сторонам, ничего не вижу. Может, за куст зацепился, думаю. И тут из мглистого облака выдвинулось человекоподобное существо и спросило с хрипотцой в голосе: «Заблудился?» – «А тебе, какая печаль?» – обозлился я. – «Да мне пополам. Тебя не смущает, что десятиметровый колодец в двух шагах за твоей спиной?». Так и познакомился с Кардиналом. Он вывел меня к лагерю. Между прочим, Настюха, ты зря за свою честь опасалась, у него интересное мнение насчет женщин. Считает, что они умножают зло. Когда мы научимся обходиться без них, на земле установится благоденствие. Так то.

После этого случая Настя вылавливала любые известия о Кардинале. Зачем ей это было нужно, не понимала. Лоб в лоб с ним больше ни разу не сталкивалась, да и, честно говоря, не стремилась к этому. Как-то их четверка вышла к лагерю севастопольских спелеологов, которые собирались штурмовать самую глубокую пещеру Караби – шахту Солдатскую. Это было чисто спортивное прохождение, поскольку никакими красотами дырка не блистала. В группе было трое новичков, не нюхавших пороха больших глубин, Солдатская для их обкатки вполне годилась. Пока парни травили анекдоты и пили чай, она отвела в сторону Чорика. Спросила, что он думает о Кардинале.

– Дался тебе этот хмырь болотный, – удивился Чорик и выразительно покрутил пальцем у виска. – Он же больной на всю голову, неужто влюбилась?

Заметив, как полыхнули недобрым огоньком глаза собеседницы, Чорик посерьезнел.

– Да шучу я. Не знаю, зачем тебе это нужно, но слышал, что сбрендил он еще в восьмом классе, после исчезновения отца, который тогда работал на здешней метеостанции. Родитель пошел по грибы и как сквозь землю провалился. Метеорологи сначала сами искали его двое суток, а потом сообщили по рации в Симферополь, в центр гидрометеорологии. Приехали каэсесники, спелики из клуба «Бездна», альпики и горники, даже солдат привлекли из расположенной неподалеку воинской части. Прочесали плато вдоль и поперек, обследовали все известные на то время пещеры, даже южные обрывы Кара-Тау облазили, хотя метеорологу там было делать нечего. Все впустую. Поиски свернули, а отца Кардинала объявили пропавшим без вести. В общем, сгинул.

– О нем до сих пор ничего не известно?

– Во всяком случае, Кардинал его до сих пор ищет.

– Он тебе сам об этом сказал?

– О том, что случилось с его папашей, Кардинала лучше не спрашивать, такую ахинею начинает нести, уши вянут. Оказывается, кроме нашего телесного мира параллельно существует еще один, населенный бестелесными разумными созданиями. Не помню, как он их называл, что-то вроде наблюдателей или надзирателей. Солнечный свет им противопоказан, не та волновая структура. Сквозь любые породы они передвигаются свободно, но комфортно им лишь там, где много открытого пространства и не надо бесполезно растрачивать энергию. Вот они и облюбовали Караби, у них здесь база. Недаром же «Караби» с крымскотатарского переводится как «черный паук». Его папу они якобы выкрали. Правда, не понимаю, зачем им сдался обычный технарь. Но это так, к слову. Согласно теории Кардинала, с отцом он может встретиться только после захода солнца.

– Он действительно больной?

– Насть, откуда я знаю? Кстати, до пятого класса мы учились в одной школе в Севастополе. Только я в «А» классе, а он в «Б». Потом с родителями переехал в Алушту. Обычный пацан, я его даже не запомнил. В какой-то мере его можно понять. Если бы, не дай Бог, такое случилось с моим отцом, дневал бы и ночевал на плато. Разбил бы его на квадраты, не оставил бы без внимания ни одну воронку. Сама подумай, не может человек бесследно исчезнуть там, где туристы шляются толпами с весны до поздней осени. Рано или поздно, останки отца Кардинала непременно обнаружили. А если до сих пор его тело не нашли, значит, провалился в какую-то карстовую полость. Вариантов много. Например, набрел на небольшую щель, протиснулся в нее и застрял. Между прочим, самый реальный сценарий. Отсюда и заскоки Кардинала. Фраза «провалился сквозь землю» абстрактна до тех пор, пока речь идет о чужих людях. Но все кардинально меняется, когда бесследно пропадает родной человек.

В глубине души Настя понимала, чем вызван ее пристальный интерес к дикому спелеологу, никак не могла простить себе тот животный страх, который испытала при первой встрече. Да и слова о Кригере, которые старалась забыть, вспоминались с завидной регулярностью.

***

– Может, я чего-то не понимаю, – недоуменно произнес Швецов, обращаясь к Кригеру, – как ты вообще узнал о существовании этой пещеры?

– С Кардиналом связи не терял. Его тетка замужем за немцем. Обменивались письмами. Полгода назад он написал, что нашел обалденную пещеру, боится, что если дикари прознают о ней, обчистят как липку. Написал, как ее найти, попросил забетонировать вход.

– Краб, ты не договариваешь, – усмехнулся Швецов. – Давно тебя знаю. Стал бы ты срываться из своего добропорядочного Клоппенбурга ради какой-то пещеры, какой бы красавицей она ни была. Темнишь, приятель.

– Я не в восторге, что пришлось за бугор слинять, – обиделся Краб. – Не случись драки с московскими отморозками, сегодня спокойно жил бы в Крыму.

– Крепко тебя эта потасовка зацепила, – пожал плечами Швецов. – Только ты забыл, что и я, и Дока тоже в ней поучаствовали. Кто же знал, что папаша одного из этих страдальцев – важная шишка.

– Когда дал деру в Германию, попал в лагерь переселенцев «Фридланд», расположенный в Нижней Саксонии, – Краб брезгливо дунул на пену в бокале, нехотя отпив глоток, продолжил. – Пока фрицы проверяли меня на вшивость, познакомился со своим сверстником, приехавшим из Омской области. Он меня и просветил. Оказалось, что мы попали к шапочному разбору. Надо было вострить лыжи в начале перестройки. Фрицы тогда носились с бывшими советскими немцами, как с писаной торбой. Не поверите, даже квартиры выдавали бесплатно, как в старые советские времена. Еще и на курсы немецкого языка отправляли. Я сейчас мебель таскаю, но дело не в этом. Алик увлекся буддизмом, пытался и меня к нему приохотить, но я его слушал в пол-уха, спрашивая себя, какого рожна приперся в Германию, если кроме фамилии меня с этой страной ничего не связывает. А зацепил он меня тем, что начал цитировать Махатму Ганди. Откуда все зло в мире? От гадких мыслей! Сначала они бродят в мозгу, а выхода за пределы черепной коробки не имеют. Но однажды человек срывается с катушек, начинает изливать из себя яд. Постепенно он к этому делу настолько привыкает, что каждый раз, когда приходится выбирать, защитить ли, к примеру, девушку от наезда отморозков или пройти мимо, останавливается на втором варианте. В итоге сам выбирает свою судьбу.

– Молодец, Кригер, такую философию развел, что сейчас расплачусь, – желчно заметил Куропяткин. – Может, нам тебе еще и памятник поставить за то, что в скитальцы подался?

– Погоди, Дока, – остановил его Швецов. – Чего в бутылку лезешь? Краб хочет сказать, что мысли иногда материализуются. Я с ним согласен. Достал меня один бандюган по прозвищу Гвиней. Представьте, вломилось в офис тело, как говорится, шире, чем выше, с лысой башкой и черной бородой, свисающей до пуза, с ручками гномика, и начало наезжать. До того хотелось раскрошить ему череп, что руки судорогой сводило. В деталях представил огненный смерч, превращающий его в пепел. И что думаете? Недели не прошло, как от Гвинея не осталось ничего – машина вместе с ним разлетелась на мелкие части.

– Изотерическая лабуда. Твоего Гвинея просто заказали, – отрезал Куропяткин. – Можешь мне поверить, я сижу в газете на этой теме, таких историй могу рассказать воз и маленькую тележку. И вообще, давайте вернемся к тому, ради чего собрались. Меня интересуют технические детали. С железом, которое мы оставили на Караби, ничего не сталось, но если ты, Краб, рассчитываешь на веревки, то учти, они пролежали в схроне почти семь лет. Я пас. Улетать с криком «мама» не собираюсь.

– На старый капрон и не рассчитывал, – обиделся Краб. – Веревки новые. Две двадцатки и стометровка, плюс пятидесятка. Еще пять репшнуров по десять метров. Думаю, хватит.

– И где они? Что-то я их не вижу, – удивился Швецов.

– На метеостанции. Там же, где и мой рюкзак. Ты не обратил внимания, что я без снаряги. Постарел что ли? Сюда я через Москву летел, поэтому в Симферополе нанял мужика с «козликом», тот и отвез меня на Караби через Зеленогорск.

С трудом проглотив очередную порцию пойла под названием «пиво», Швецов засомневался, не свалял ли дурака, приехав в Крым. Звонок Краба пришелся как нельзя кстати. Бомбу под «Форд» подложили явно в расчете на то, что ее найдут. Это было предупреждение. Слинять за границу, как это сделал Кригер, Швецову не светит, уж больно много оборотных денежек крутится в деле, изъять их быстро не получится. За это время его могут раздавить, как клопа.

Швецов окинул тяжелым взглядом собеседников. Наверняка считают его самым успешным в их группе. Что толку рассказывать о специфике торгового бизнеса, построенного на откатах? Скажут, мол, пилить бабло – не ящики грузить, в общем-то, будут правы. Он вспомнил, как Настя оказалась в их группе, и грустно улыбнулся. Это было так давно, столько событий промелькнуло с той поры, что если бы он имел возможность снять их на киноленту, получился бы полноценный остросюжетный фильм. Он и не предполагал, что эта очаровательная малышка, от горшка три вершка, сцементирует их группу в единое целое.

***

Настю привел Куропяткин. Представил ее на «бону», так называли площадку возле троллейбусных касс рядом с железнодорожным вокзалом. Отсюда на рогатом транспорте можно было добраться куда угодно – к морю и скалам, к Чатыр-Дагу и Караби. К троллейбусным кассам примыкало здание для хранения ручной клади, глухая стена которого на протяжении многих лет верой и правдой служила туристам доской объявлений. На слегка желтоватой поверхности красовались всевозможные надписи: «Коша ждать не любит», «Сологубу привет от Васи», «Комар, ищи нас на бетонке», «Хмурый, твой капрон у Анфиски», «Культиватор прохвост», «Сам ты такой. Культиватор», «Меняю стольник десятки на полста двенадцатки», «Светка, свали от Сережки. Маринка». Стену регулярно обновляли, драили наждаками и перекрашивали, но надписи с завидным постоянством снова появлялись. Туристы были даже благодарны малярам, в противном случае довольно скоро на стене не осталось бы ни одного свободного местечка. Особенно много народа собиралось на «бону» в пятницу вечером: на пятки рабочей пятидневке наступали законные выходные.

Их группа только набирала обороты, хотелось обкатать ее в обводненных пещерах. Заранее обзавелись гидрокостюмами. Швецов приехал первым. Считал, что лучше подождать, чем приехать позже назначенного срока. Кригер прибыл минута в минуту. Немцы, даже если они вконец обрусели, сохраняют адекватную ментальность. Куропяткина пришлось ждать больше часа. В принципе, никто никуда не спешил, на дворе был ноябрь и к намеченной цели они бы в любом случае добрались по темноте. Но Кригер, у которого точность и обязательность гнездились в крови, взбунтовался.

– Кондор, тебе не кажется, что пора двигаться?

– Эсесно, – невозмутимо ответил Швецов.

– Тебе не кажется, что болт, который на нас положил Дока, нуждается в обработке на резце?

– Охолонь, приедет, куда денется. В крайнем случае, уедем вдвоем.

– Так поехали!

Куропяткин уже достал Швецова со своими опозданиями. С одной стороны, Дока, ясное дело, редкостный разгильдяй, у него со временем сложились непростые отношения. Скорее всего, внутренний будильник Доки был безнадежно испорчен еще в утробе матери. Не мешает его проучить, иначе так и будет трепать им нервы. С другой стороны, природа наградила Куропяткина редкостным чутьем – в пещере с многочисленными ответвлениями и этажами он безошибочно находил обратный путь. Непонятно, как это ему удавалось, но не было случая, чтобы под землей Куропяткин заблудился. Однажды у него отказала коногонка, а запасной фонарик или хотя бы свечку он с собой не прихватил. Для выхода на поверхность нужно было преодолеть извилистую наклонную галерею с нависающими над головой сталактитами, потом среди ложных тупиковых ходов найти маленький зальчик, и лишь потом подняться по двум двадцатиметровым колодцам. Куропяткин позднее вспоминал, что когда погасла фара, спокойно сел на камень, зачем-то закрыл глаза, хотя вокруг и так царила кромешная тьма. В мельчайших деталях представил обратный путь. Картинка получилась настолько выразительной и объемной, что оставалось только ногами двигать.

– И руки пред собой не выставлял? – не поверил Швецов.

– А зачем? Один раз только слегка плутанул, когда навеску искал во втором колодце, забыл, что она выше головы болтается, там, если помнишь, полка широкая, а к ней можно распором подняться.

После этого Куропяткин и получил насмешливо-уважительную кличку Дока. Швецов ради интереса однажды попробовал в городском парке пройти по узкой тропе с закрытыми глазами. Перед этим трижды прошагал по маршруту обычным способом. В итоге его увело влево, чуть глаз не проколол веткой. После брал с собой под землю не один, а два запасных фонарика.

Когда терпение кончилось даже у Швецова, на горизонте появился Куропяткин, причем не один, а с тщедушной белобрысой девчушкой с рюкзаком, который громоздился за ее плечами, как горб у дромадера. На самом деле поклажа была не слишком большой, просто девушка едва дотягивала в росте до полутора метров.

Подозрительно взглянув на маломерку, Швецов поинтересовался:

– Надеюсь, она не с тобой?

Дока злорадно ухмыльнулся.

– Знакомьтесь, это Настя.

Швецов и Кригер недоуменно переглянулись. А как же договоренность, что никаких баб в группе не будет? К такому решению пришли сообща, никакого женоненавистничества, исключительно здравый смысл и трезвый расчет. Самое тяжелое в спелеологии – это заброска. К выбранной точке нужно дотащить на своем горбу целую гору снаряги. Под землей ничем не лучше, сплошная глина, моква, да и вдобавок узкие ходы, в которых чувствуешь себя жалкой мокрицей. Если отбросить все ахи и вздохи по поводу подземных красот, то спелеология – такая пахота, что иной раз даже закаленные мужики сваливают в сторону. Баба в группе – дополнительная поклажа, да еще и потенциальный источник грызни, который неизбежно возникает в любом мужском коллективе.

– Здравствуйте, – воскликнула девушка с таким восторгом, будто узрела не двух парней с кислыми физиономиями, а проповедников, намеревающихся посвятить ее в таинства нового учения.

У Швецова засосало под ложечкой, уж больно смазливым было личико у этой малышки, чувственные губки, дугообразные бровки, а глазки прямо-таки в пол-лица, будто два перископа всплывающих рядом субмарин.

– Я с вами заочно знакома, – продолжила девушка с прежним энтузиазмом. – Вы, – ткнула пальцем в Швецова, – наш предводитель.

– Ну да, – невесело откликнулся Швецов, – а заодно и отец русской демократии.

Ему не терпелось отвести Куропяткина в сторону и по-дружески спросить, какого хрена приволок эту экзальтированную дуру.

– А вы Краб, потому что умеете ползать по скалам без страховки, – выпалила девушка и ткнула пальчиком в грудь Кригеру.

Тот смутился и произнес загадочную фразу:

– Когда надо, еще и не то смогу.

Швецов с досадой плюнул и пошел к троллейбусным кассам за билетами. Объяснять девчонке, что по скалам только ящерицы ползают, посчитал излишним.

***

Чаще всего люди сплачиваются либо из-за денег, либо под какую-либо идею. Их тройку объединил интерес к пещерам. Рома Швецов и Сережа Куропяткин пересеклись случайно. Поздней осенью коллектив машиностроительного завода, как обычно, отмечал профессиональный праздник с выездом на природу. В инициативную группу входили активные и изобретательные инженеры, которым хотелось, чтобы люди не просто пообщались и насытились шашлыками, но и пристрастились к туризму. В этот раз они предложили поучаствовать в соревнованиях, состоящих из трех этапов. Вначале требовалось пробежать полтора километра, петляя по лесу, затем преодолеть овраг по веревочной переправе, в завершение добраться по маршруту на карте к финишу, попутно зарегистрировавшись в нескольких контрольных пунктах. В соревнованиях участвовали и взрослые, и подростки. После этого желающие стреляли из воздушек. После окончания соревнований и награждения победителей народ, разделившись по цехам и бригадам, жарил шашлыки на собственных кострищах. Закупленное заводом мясо было вкусным, его было столько, что никто не остался голодным. Продукты профсоюз покупал оптом и с большой скидкой. Рынок и в советские времена брал свое: мы вам – дефицитные сварочные агрегаты, а вы нам – эквивалентное количество говядины. Мама жмурилась от удовольствия, а Роман жевал шашлык без радости. Он предвкушал приз, был почему-то уверен, что маршрут преодолеет первым. Облажался. После голимой переправы рванул не в ту сторону, в итоге прибежал к финишу едва ли не последним. Особенно достало, что мама отнеслась к его неудаче снисходительно, сказала, что побеждает дружба. Роман не на шутку распсиховался, интересно, с кем ему дружить, с этим худосочным недоростком, которому вручили грамоту, а заодно импортный плеер?

Рома отошел от костра и направился к старой металлической конструкции, сооруженной на вершине горы. Вероятно, раньше она служила опорой для военной радиолокационной станции. Ржавая железная мачта притягивала взор, если бы на лестнице сохранились нижние ступеньки, он бы поднялся наверх. С горы хорошо было видно, сколько бригад на мамином заводе – ровно столько, сколько дымящихся костров. Усевшись рядом с мачтой, Роман рассеянно разглядывал окрестности. Зря мама выгнала отца, когда тот был трезвым, не упускал случая поговорить с сыном по душам.

Отец работал водителем в коммунальном предприятии, каждый день на грузовике, оборудованном щеткой и бункером, катался по городу, собирая пыль, песок и прочий сор с обочин. Посидушки водители устраивали по пятницам после работы. Печень у отца была так себе, особенно скандалила с самопальным самогоном, поэтому утром в субботу он был никакой – валялся на диване, болезненно морщась, перекатывался с боку на бок, пытаясь найти наиболее удобное положение. Спасти болезного могло только пиво, за которым Рома и бегал втихаря от матери, которая считала, что муж несет заслуженное наказание. Деньги на «лечение» отца у него были, тот никогда не отказывал сыну в карманных расходах, с каждой получки, убедившись, что рядом нет супруги, совал пятерку со словами: «Лучше цветы. Они это любят». Он знал, что Роман дружит с Катей, девчонкой из соседнего подъезда, которая хоть и училась в восьмом классе, но настолько быстро по-женски расцвела, что на нее заглядывались взрослые мужчины. Училась девчушка в специализированной английской школе, играла на пианино и посещала кружок бальных танцев.

А у Романа была только одна страсть – бокс. Когда он выиграл юношеский чемпионат Крыма, тренер предупредил: «Если не сопьешься, будешь чемпионом Союза. У тебя есть главное – стойкость. Она же тебя и погубит, если будешь доверять не сердцу, а уму. Во время боя ты вообще теряешь всякую чувствительность. Молотишь, как автомат. Либо сам превратишься в инвалида, либо им станет твой соперник». Так оно и получилось. Он ушел от хука слева и хладнокровно заехал в челюсть противнику. Мог бы, конечно, умерить силу удара, но злоба взяла свое. В результате соперник стал инвалидом.

«Как же можно увечить человека?» – недоумевала Катя. – Ему же больно». Романа ее детская непосредственность забавляла, но объяснять ей, что бокс – честный поединок, сродни дуэли, было бесполезно. Катя любила природу во всех ее проявлениях.

– Представляешь, иду по парку, вдруг на асфальтовую дорожку выпрыгнула лягушка. Скользкая и отвратительная. Первая мысль – откуда взялась? Догадалась, в парке три пруда и это ее территория, а не моя. Вторая мысль – с какой стати мы захватили ее жизненное пространство? По праву сильного? Не было бы нас, путешествовала бы из пруда в пруд. А мы ей очертили ареал обитания, да еще и перекрыли его тротуаром. Подумай, какое потрясение она испытывает, оказавшись на тошнотворном асфальте?