Текст книги "Жестокие игры"

Глава вторая: Говоров. Помощник.

Кто же мог предположить, что моя пассия воспылает столь безумной страстью, что даже забудет о культе своего неподражаемого тела и будет так расточительствовать им, требуя от меня адекватных действий. Моя энергетика трещала по всем швам, а физические силы нуждались в пополнении, причем, очень срочном. Иначе скоро буду походить на ипохондрика, качаемого ветром. Поэтому на очердное требование Окуневой – немедленного переезда в её трехэтажный «Эдем», я ответил категорическим отказом, облачив его в более или менее приемлимую форму. Майя обрела дурную привычку – после каждого моего грубого слова впадать в прострацию, а то и лишаться чувств.

– Любовь моя, – сказал я, равнодушно гладя её роскошное тело, – мы с тобой погрязли в неге и праздности. А ещё древние греки говорили: «Оциа дант вициа» (праздность рождает пороки). А потому, чтобы не деградировать до уровня двух влюбленных шимпанзе, нам с тобой надо срочно заняться делом.

– Работа – не волк... – с дурацким смешком начала она, пытаясь превратить мои серьезные намерения в глупую шутку. Очень не хотелось ей менять стиль жизни. Но я самым решительнешим образом её перебил. Сказал строго:

– Майя, я удивляюсь твоей несерьезности и безответственности. Еще Ромэн Роллан однажды заметил: «Когда в жизни нет иной цели, кроме себялюбивого счастья, жизнь вскоре становиться бесцельной».

– Дурак он – твой Роллан, – безапелляционно заявила она. – Все философы были импотентами, потому и говорили всякую чушь.

– Он писатель.

– Писатели – тоже. Ну их к шутам. Поцелуй меня, Макс. – И её губы сладострастно потянулись к моему усталому телу.

– Нет, нет и нет! – решительно отверг я её очередные притязания, вскавая с кровати и натягивая брюки. – Вам, мадам, не сбить меня с пути добродетели. Твой патрон ждет от меня решительных действий. И я докажу, что он сделал правильный выбор.

– Я тобой горждусь, Макс! – Окунева нехотя встала, накинула на голое тело халат. – Но только как ты раздобудешь этот договор? Мне кажется, что это невозможно.

Я очень удивился её словам. Значит, она не такая уж пешка, как я думал прежде, если посвящена в суть моего разговора с Потаевым. Это надо будет учесть в дальнейшем.

– Секрет фирмы, – подмигнул я. – Я моя фирма, как известно, веников не вяжет. Понятно?

– Понятно. Пойду заварю кофе.

На прощание я, посмотрев на часы, сказал деловито:

– Увидемся в пятницу.

– Как?!! – задохнулась она возмущением. – Ведь это целых три дня?!

– Вот именно. Это как раз то время, чтобы эквам сэрварэ мэнтем (сохранить ясный ум) и подумать над высказыванием – «ад когитантум эт агэндум хомо натус эст» (человек рожден для мысли и действия).

– Макс, ты разбиваешь мое сердце, – закапризничала она. – Я не переживу этих трех дней!

– Ты уж постарайся, милая. Но на всякий случай напиши на мое имя завещание. Так будет спокойнее и тебе, и мне. – И направился к выходу.

– Нахал! – услышал за своей спиной.

С этим я и покинул её особняк, думая о том, как бы мне поделикатнее отделаться от этой Наяды. С моими внешними данными, о которых я говорил ранее, и умственными способностями, в коих наблюдательные читатели уже успели убедиться, да к тому же, что очень немаловажно, со знанием латыни, ваш покорный слуга мог рассчитывать и на более приличную партию. Интересно, есть ли у Потаева дочка? А что, союз крутого мафиози и не менее крутого контрразведчика мог бы привести к очень даже неплохому симбиозу. Но это потом. А сейчас мне нужно думать исключительно о деле.

Я шел на встречу с любимым зятем своего шефа Веней Архангельским. Из этого симпатичного маменькиного сынка я решил сделать своего верного помощника, или, говоря официальным языком протоколов, – завербовать, произвести на свет нового агента ФСБ, каким когда-то был сам, а проще говоря – стукачка-с. Да-с. Более того, я вознамерился с ним подружиться и поддерживать наши отношения до тех самых пор, когда высокий суд не разведет нас по разные, так сказать, стороны баррикады. Я, лично, очень бы этого хотел.

Дело в том, что любимому тестю Вени Архангельского Танину было невдомек, что его зять ещё полгода назад продал его и весь их Высший экономический союз со всеми потрохами. Если бы ему кто об этом сказал, то он бы наверняка сильно расстроился, а у Вени возникла бы после этого масса проблем. А если бы об этом узнали члены вышеназванного Совета, то он мог разом и навсегда избавиться от всех проблем. Хотел этого Архангельский? Уверен, что – нет. И эта уверенность поддерживала меня с тех самых пор, когда я решил служить сразу двум «господам».

Вениамин Маратович Архангельский был пай-мальчиком. Во-первых, – очень воспитанным и вежливым. Самым распростарненным в его богатом лексиконе было слово «извините». Было заметно, что извиняться доставляет ему большое удовольствие. Во-вторых, – очень образованным и начитанным. Он не только знал назубок таблицу Менделеева или теорию относительности Энштейна, но и мог полчаса кряду читать стихи Робиндраната Тагора или дядюшки Гомера. В-третьих, – был очень исполнительным и обязательным. Эти качества особенно нравились его тестю. И, наконец, в-четвертых, – был настолько серьезен, что начинал улыбаться моим плоским шуткам тогда, когда другие переставали смеяться. Словом, он обещал быть классным агентом. Как человек слабохарактерный, он быстро поддался моему обоянию и теперь смотрел на меня, как невинная девушка на отставного гусара – робко, боязливо и восторженно.

Мое предложение встретиться, сделанное в обстановке строжайшей секретности, было вопринято им с таким воодушевлением и этузиазмом, что мне невольно стало его жаль. Бедный Венечка-Бенечка, он даже представить не мог какой удар готовит ему его кумир, пребывая пока в том счастливом состоянии, когда яркие мечты бегут далеко впереди серой и унылой действительности. Я на мгновение представил – какая ожидает его дорога назад, и содрогнулся. Нет, не хотел бы я оказаться на его месте. Очень не хотел.

Ровно в десять ноль ноль я подходил к кафе «Интим». «Клиент» уже сидел за столом в дальнем углу зала. Увидев меня, вскочил и, радостно светясь симпатичным лицом, побежал на встречу. Поймал мою руку мягкими и нежными цыплячьими ручками, принялся энергично трясти.

– Здравствуйте, Максим Казимирович! Очень рад вас видеть! – проговорил он так, будто сделал открытие мирового значения.

– Привет! – небрежно бросил я и, обведя зал подозрительным взглядом, строго спросил: – «Хвоста» нет?

От этого вопроса Архангельский сильно растерялся. Лицо его выразило явное недоумение. Он никак не мог понять о чем же таком я его спрашиваю. Даже оглянулся себе за спину. По всему, он был совсем незнаком с языком штатных агентов контрразведки. Но ничего, очень скоро это слово прочно и навсегда войдет в его лексикон. Это я могу ему обещать и даже где-то гарантировать.

– К-кого, п-простите? – От волнения Вениамин даже стал заикаться.

– Киллера, филёра, мента?

– Шутите? – с надеждой в голосе спросил он.

– Какие могут быть шутки! – «возмутился» я. – Вы, Вениамин Маратович, принимаете меня за кого-то другого. Уверяю вас. В жизни не был так серьезен.

Архангельский сильно струхнул. Побелел лицом. Глаза сделались испуганными и несчастными.

– Вы в этом смысле... А почему, собственно... Извините, но я как-то не обратил внимания.

Я ещё раз внимательно обозрел зал, сказал успокаивающе:

– Похоже, чисто.

Мы прошли к столу, сели.

– Извините, Максим Казимирович, но я позволил себе смелось сделать заказ, – сказал Вениамин. От пережитого им только-что волнения его правый глаз заметно косил.

– Очень хорошо, – одобрил я его инициативу. – И чем же мы будем пополнять биоэнергетический запас организма?

– Простите, но здесь такой бедный выбор, – ответил он разочарованно. – Я заказал осетрину, салат Оливье, купаты, телятину с грибами и бутылку сухого Мартини.

«Слышали бы тебя сейчас, дорогой, бастующие учителя. Они бы уж точно не одобрили бы твой выбор», – подумал я, но вслух сказал небрежно:

– Сойдет. У меня есть предложение – перейти на ты. Ведь мы почти ровестники. Сколько тебе?

– Двадцать пять.

– Ну вот видишь. А мне двадцать шесть. Ты не против?

– О, да! Я с большой радостью.

– Как поживает Валентин Иванович? Все также благодушен и беспечен? Все также верит в правоту своего дела и мечтает занять пост министра финансов в новом правительстве?

Глаза Архангельского беспокойно забегали. Кажется, он начинал уже догадываться об истинной причине нашей встречи, обставленной таинственностью и секретностью.

– А откуда вы об этом узнали? – осторожно спросил он, ещё больше кося.

– Вениами, мы ведь с тобой договорились! – почти искренне возмутился я.

– Извини. Откуда тебе об этом известно?

Я не решился отказать себе в удовольствии потянуть паузу.

– О чем?

– Ну, об этом?

– Правительстве что ли?

– Да, – кивнул Архангельский. – И о том, что Валентин Иванович мечтает занять пост министра финансов?

– Дорогой друг, в отрочестве я был занесен переменчевой судьбой на северо-восток США в штат Огайо, где служил послушником в местном аббатстве. Отец настоятель Максимилиан Дальский, мудрый, надо сказать, был человек, часто говорил нам: «Дети мои, не пытайтесь выглядеть умнее, чем вы есть на самом деле. Не старайтесь перехитрить самого Бога. Все ваши попытки тщетны. Ибо нет ничего тайного, чтобы не стало явным». С тех пор я всегда следую заветам мудрого Максимилиана. Надеюсь, ты понял, о чем я хочу сказать?

После моей речи Архангельский почувствовал себя ещё более неуютно. У него даже руки занервничали, – быстро-быстро зашарили по столу, схватили для чего-то солонку, повертили, открыли пробочку и высыпали всю соль прямо на скатерть. Отчего Вениамин до того сконфузился и растроился, что едва тут же не разревелся, как худая девчонка.

Отчаявшись дождаться от него ответа, я решил напомнить ему о своем существовании.

– Так ты понял аллегорию моего рассказа?

– Прости, но я что-то не совсем... К чему ты это? Извини!

– Ну, зачем же ты так, Веня, – непринужденно рассмеялся я и погрозил ему пальцев. – Хитрован какой! Уж не собрался ли ты перехитрить самого Бога? Нехорошо! Я был о тебе лучшего мнения.

Если до этого у Ахгангельского и оставались какие-то сомнения относительно моей информированности, то сейчас они полностью исчезли. Он понял, что уличен и надо сдаваться.

– Это вам сказал Афанасий Ефимович? – жалко пробормотал он побелевшими губами.

– Нет, об этом мне поведали менты, которым ты сдал всю верхушку, вкупе со своим любимым тестем. Что за наивный вопрос, Веня? Кто мне мог все это рассказать, как не мой приемный папан, воровской авторитет с симпатичной кличкой Туча. Для него было откровением прочитать в деле твой протокол допроса. Очень опечалил ты его этим, Веня. Очень. Он потом долго ещё из-за этого переживал. Да.

Однако, если быть до конца откровенным, то никакого протокола допроса Архангельского в деле Ступы не было, а следовательно, тот ничего не знал о показаниях этого маменькиного сынка. Протокол этот был своевременно изъят из дела. Но об этом знал лишь очень узкий круг работников ФСБ. А потому, естественно, не мог знать Вениамин. Именно на этом и строилась моя вербовка нового ценного агента.

Архангельский наконец не выдержал и горько расплакался. Сидел передо мной, такой жалкий, мокрый и разнесчастный, что я невольно ему посочувствовал. В нашей деревне Спирино о таких говорили – пакостливый, но трусливый. Ждал, пока он выплачет все, что его угнетало. Ждать пришлось долго.

Официант принес заказ и принялся ловко выставлять на стол тарелки, горшочки, бутылку.

– Я вот тут соль, – покаянно сказал Вениамин, указывая на белую горку соли и хлюпая носом.

Официант страшно удивился. Создавалось впечатление, что клиент расстроился именно из-за этой просыпанной соли.

– Ничего страшного, – успокоил он Венивамина, достал салфетку и смахнул соль на пол. – Приятного вам аппетита! – пожелал он нам и удалился.

Наконец, Архангельский перестал плакать. Достал носовой платок, вытер лицо, высморкался. Спросил:

– А почему Ступа ничего не сказал Валентину Ивановичу?

– И никогда не скажет. Он питает к нам отцовские чувства. И потом, ни в его характере закладывать.

– А вы... то-есть ты? – с надеждой спросил Архангельский.

– Я – совсем другое дело, – ответил, жизнерадостно улыбаясь. У этого хлюпика не должно оставаться никаких иллюзий относительно своего будущего. – Видишь ли, Веня, я с детства завидовал таким, как ты, – обласканным судьбой и состоятельными родителями. И обида эта до сих пор не прошла и занозой сидит в сердце и требует отмщения. Поэтому, извини, но я тебя сдам с привеликим удовольствием.

– Что же мне делать? – спросил Вениамин, готовый вновь расплакаться.

– Даже не знаю, что и посоветовать, – развел я руками. Выдержав должную паузу, продолжал: – Впрочем, есть тут у меня одна идейка.

– Что за идея?! – ухватился он за мои слова, как голодная шавка за мясистую кость.

– Если поможешь мне в одном деликатном деле, то будешь жить долго и счастливо. Это я тебе могу гарантировать.

– Что я должен делать? – с готовностью отозвался Архангельским. Лицо его возбудилось и пылало теперь верноподданническими чувствами, а глаза сияли в сумерках беспросветных будней, как огни взлетно-посадочной полосы. Клент дозрел и был готов на предательство. Впрочем, ему не привыкать. Этот сукин сын обещал быть классным и очень ценным агентом. Точно.

– Ничего особенного, Веня. Для тебя – сущие пустяки. Ты ведь пользуешься полным доверием тестя. Так?

– Да.

– И имеешь доступ в его кабинет в любое время дня и ночи?

– Да.

– А ключи от его сейфа у тебя есть?

– Нет. Он мне их отдает лишь тогда, когда уезжает в длительную командировку.

– Ясно. А достать их можешь?

– Конечно.

– Меня интересует договор с американской фирмой «Боинг». Можешь снять ксерокопию?

– Смогу, – убежденно проговорил Архангельский. – А каковы будут последствия?

– Скорее всего, договор этот расстроится. Тебя это волнует?

– Еще бы. Ведь я играю против своей же фирмы.

– Не своей, Веня, а тестя. А это существенная разница. И потом, зачем тебе нужен этот маразматик. Мы создадим свою экономическую империюи и поставим на уши всю столицу. Пойдешь ко мне в компаньоны?

– С радостью! – ответил Вениамин с воодушевлением, загораясь этой идеей.

– Заметано. Мы заставим этих импотентов понять, что их время кончилось и пора уходить на покой – выращивать клубнику. Ибо наши молодые и сильные организмы нуждаются в пополнении витаминами. За нами будущее. Так будет. – Я наполнил бокалы вином. Провозгласил тост: – За сотрудничество!

Выпили и принялись энергично осваивать осетрину и все прочее. Но когда эйфория несколько спала, Архангельский озабоченно сказал:

– А что ты хочешь сделать с этим договором?

– Опубликовать в прессе и тем самым разоблачить коварные планы твоего любимого тестя.

– Да, но ведь тогда меня сразу вычислят. – Глаза его вновь стали по-коровьи печальными.

– Не беспокойся об этом, сын мой. Он будет прежде всего опубликован в иностранных газетах. Это должно будет «доказать», что утечка произошла там, а не у нас. Понял?

– Ловко! – удивился Архангельский, тут же успокаиваясь.

Вербовка агента прошла на редкость легко. Господи, прости мя грешного! Ни за себя стараюсь, терплю угрызение совести и моральные издержки. За державу.

Глава третья: Исполнение «приговора».

Ночь. Темная. Сырая. Зябкая. Зыбкая. Тревожная. Жаркий душный май внезапно сменился холодным июнем. Зарядили дожди. Долбят и долбят по подоконнику нудно и монотонно, отдаваясь болью в висках. Будто молотком по голове, в натуре. Бр-р. Афанасия Ступу мучили бессоница и радикулит. Так собака прихватил, что спасу никакого нет, не вздохнуть, ни выдохнуть. «Эх, ма! Была б шкура цела!» – любил он говаривать в молодости. Все было нипочем. А уж в каких только переделках не пришлось побывать. Отлежится, залижет, как пес, раны и опять за свое. Вот все эти «геройства» молодости и вылезли ему сейчас боком. Стал походить на старую калошу – вот-вот развалится. Ну. Настроения никакого. Такая к груди клокочет злоба, что не дай Бог кому под руку подвернутся. Всю душу к шутам изглодала. Хочется забиться в какую-нибудь волчью нору и повыть на весь сучий свет, выпростать душу. Столько в ней всякого дерьма накопилось, что на десятерых хватит. Не жизнь – пытка. Тоска зеленая! Профукал он жизнь, спалил под чистую. Факт. Оглянешься назад, а там сплошной смрад и пепел. Кругом один. И скучно. И грустно. И некому руку подать. Точно. Никогда не думал, что одиночество такая убойная штука, так измочалит и душу, и тело. А ведь когда-то он гордился, что сам по себе, как одинокий волк – ни от кого не зависит и никому ничего не должен. Дурак! Нашел чем гордиться. Сейчас бы он все отдал, чтобы рядом был такой парнишка, как Витек Аббат. Такой крутой малый, такой насмешник. Ну. Полюбил его Туча, сердцем прикипел. Сколько не уговаривал Танина отпустить Аббата с ним в Новосибирск, тот уперся, что баран – ни в какую. Козел! Кто бы мог подумать, что этот вонючий хорек наберет такую силу. Ведь ещё каких-то девять лет назад Танин был уже, можно сказать, покойником. Если бы ни он, Ступа, давно бы превратился в дерьмо. В то воемя Танин был в столице коммерсантом средней руки – имел оптовую базу и ряд торговых точек. Однажды один из его клиентов сильно его нагрел, расплатившись фальшивыми долларами. До того Танин переживал этот случай, что, видно, от горя разум помутился. Когда к нему пришли рекетиры за очередной данью, подсунул им фальшивые доллары. Это было его роковой ошибкой. Таких вещей рекетиры никому не прощают. Через пару дней они вновь объявились, уделали его, как Бог черпаху и заявили, что если не отдаст им все свое имущество, то примет мученическую смерть. Танин понял, что страшного конца ему не избежать при любом раскладе. Вот тогда-то он и вышел на Афанасия Ступу. Тот до сих пор не может понять, чем этот жадный фраер тронул его каменную душу, но только отмазал его от рекетиров. С тех самых пор они и скорешились. За эти девять лет Танин стал таким крутым боссом, в такую, гад, силу вошел, что стоит ему только пальцем пошевелить, как от него, Ступы, мокрого места не останется. А на Аббата Танин сам виды заимел – это Афанасий сразу понял. Потому и уперся отпустить парня. Но ничего, сделает Ступа здесь дело и вернется в Москву. И заживут они с Витьком. Будь здоров, как заживут! Он сделает все, чтобы парень ни в чем не чувствовал недостатка. Женит его на какой-нибудь красивой и ладной девке и нарожает она Ступе внуков. И до того сладкие эти были мечты, что даже боль в пояснице поутихла. Так хотелось остаток дней провести в кругу дорогих и близких ему людей. Так хотелось, что... А! Что об этом говорить. Слил он свою жизнь прямиком в унитаз. Дураком был. Думал всю жизнь прогарцевать. Вот и отгарцевался. Закроешь глаза, пытаешься вспомнить что-то хорошее, доброе. А вспомнить нечего. Всплывают в сознании пьяные кутежи, шальные деньги, пересылочные тюрьмы, этапы, лагеря, крик надзирателей да лай свирепых псов. Эх, ма! Разве ж это жизнь. Тошно! Так бы и вывернул себя всего наизнанку и долго бы полоскал в горной холодной и звонкой речке, что всю злобу черную, всю дрянь смыть к шутам. Слишком трудно все это в себе носить. Тело стало дряхлым совсем. Ноги от тяжести подгибаются. Неужели же вот для этого он и заявился на свет? Ну отчего такая сволочная жизнь?! У-у, суки! Витек! Сынок! Где ты? Как ты? Изболелась, истосковалась душа от тоски по тебе! Свидятся ли? При такой-то работе все может случится. Приперла жизнь-подлюка прямиком в угол. Жалко вдруг стало себя до зубовного скрежета. Эх, ма! Была б шкура цела! А тут ещё дождь долбит и долбит, будто дрыном по голове.

Афанасий встал, включил свет. Два часа. Закурил. За стенкой раздался тяжелый простуженный кашель Колоды, бессвязное бормотание. Неспойно спал кореш. Вчера он приволок список стукачей ментовки. Ступа едва глянул в него, и чуть не прослезился. Кто бы мог подумать, что эти вот ходят в шестерках у начальников. Особенно поразило Тучу, что в этом списке был Хват, с которым он сам ни раз ходил на дело. Скурвился значит братан, ментам продался. Вот сука! С Хвата он и решил начать. На сегодня на два часа назначил сходку авторитетов. Там все и решат. В воровском мире многое изменилось. За время отсутствия Тучи некоторые «валеты» умудрились выскочить в «тузы» и теперь с ними приходилось считаться. Однако, авторитет Ступы до сих пор был непререкаем. К тому же, он был представитем центра. Предложение Тучи организовать вместе с крутыми свою систему безопасности было многими воспринято без особого энтузиазма. Но, после довольно продолжительных дебатов, вынуждены были согласиться. Все понимали, что воровская вольница закончилась. Ей на смену пришла мафия со своими правилами игры. Она не терпела разброда и шатаний, проповедовала железную дисциплину и беспрекословного подчинения личных интересов корпоративным. Многие «в законе», такие, как Ступа, это давно поняли и добросовестно на неё пахали. Остальным приходилось это понять сейчас. Иначе поезд уйдет и трудно в него будет запрыгнуть на ходу, не угодив под колеса. Сообща легче будет установить тот порядок, при котором всем будет хорошо. Всем, кроме остальных. Ха-ха-ха! А тем так и надо.

Сходку решили провести за городом на берегу Обского водохранилища на территории так называемого «солдатского пляжа». Там предприимчивые мужики построили летнее кафе, танцевальную веранду, организовали сервиз по высшему разряду. Место это стало очень популярным среди «золотой» молодежи. Организаторы сходки Урюк и Длинный обещали приличную равлекаловку. Заплатив большие «бабки» за аренду кафе, они удалили из него всех чужих, выставив на васоре более двух десятков блатных.

* * *

Ровно в два часа четырнадцать самых видных авторитетов Новосибирска сидели за длинным столом в помещении кафе. Во главе стола восседал Афанасий Ступа. Здесь же в ближнем от входа углу сидел Семен Чистилин по кличке Хват, мужик лет сорока с хвостиком, худой, жилистый с некрасивым горбоносым лицом, нервно грыз ногти, из-под лобья воровато зыркая на присутствующих. Поначалу, когда ему сказали, что его вызывает Туча, он подумал, что авторитет вспомнил о старом кореше и решил отметить с ним встречу и очень этому обрадовался. Теперь он понял, что на подобный сходняк просто так не вызывают. Долго шарил в своей памяти – что сделал не так и чем провинился, но ничего серьезного вспомнить не смог. По косым неприязненным взглядам авторитетов, он понял, что готовиться надо к самому худшему. От страха у него тряслись все поджилки. Непрятно сосало под ложечкой. Тошнило.

– Ну, что, Семен, рассказывай, – сказал Ступа, мрачно глядя на бывшего подельника и поводя эдак шеей.

Жест этот был хорошо знаком Хвату и говорил об очень серьезных намерениях пахана. Нервная дрожь, мучавшая Чистилина, теперь вырвалась наружу. Затряслись руки, ноги, затучали зубы. И как не пытался их унять Семен, ничего не получалось.

– А чего рассказывать-то, Туча? – жалко и противно проскрипел Хват. – Я что-то не могу взять в толк.

Не выдержав, из-за стола вскочил руководитель Калининской группировки Владимир Чепурной по кличке Кряк и, вихляясь тощим телом, истошно завопил, брызжа слюной:

– Ты кому врать, сука! Кому врать! А ну говори, падла, как ты корешей ментовке сдавал!

Ступа неодобрительно на него посмотрел. Он не любил, когда его перебивали и путали планы. Очень не любил. Тем более, когда вот так вот – устраивали дешевые концерты. О Кряке он прежде даже ничего не слышал. Каким образом он умудрился выскочить в паханы? Нервный какой-то. Слабак. Мельчает народ. Мельчает.

– Что за базар! – сказал Туча раздражено. – Разве я давал кому слова?

– Это ты кому, Туча? – Кряк уставился на Ступу дурным свирепым глазом. Острый кадык на его длинной жилистой шее несколько раз дернулся вверх-вниз. – Это ты кому разборки, в натуре?!

На Чепурного со всех сторон зашикали. Его приятель Князь потянул за рукав, зло прошипел:

– Садись, дурак!

Но Кряк был настроен очень воинственно и никак не желал угомониться.

– Сидеть! – рявкнул Ступа, грохнув кулаком по столу.

Чепурной вжал голову в плечи, зыркнул по сторонам, сел на место, сразу же присмирев.

Туча вновь обратился к Чистилину:

– Ты почему молчишь, Сема? Сказать что ли нечего, а?

А тот и впрямь не мог произнести ни единого слова из-за сухости во рту. Язык распух и не повиновался, драл, что наждак, небо. Увидев на столе бутылку «Карачинской», подскочил, схватил бутылку, открыл зубами пробку и прямо из горлышка всю выпил. Громко отрыгнул и, предано глядя на Ступу, проговорил:

– Брехня это, Туча. Ты ж меня знаешь. Я честный вор и ментов не меньше вашего ненавижу. Не знаю, кто вам такую туфту притартал, но только это враки все. Вас на понт берут. Я ни за какие коврижки ментам не продамся.

Тут опять возник этот припадочный Чепурной. Вновь вскочил и задергался сухим телом, заорал глашенный:

– Сука!! Пасть порву! Зачем ты, сука, Тумбу, корефана моего, ментам сдал?!

Это уже ни в какие ворота не влезало. Не сходка авторитетов, а драчка уличной шпаны получалась. Туча повел шееей, набычился, сказал двум амбалам, стоящим у дверей:

– Парни, освободите нас от этого психа.

Те подхватили Кряка под белы руки и потащили к выходу. Тот дергался, извивался в их руках хилым телом, истошно вопил:

– Не сметь! Это вы кого, шестерки! Туча, не надо, не позорь. Гадом буду я больше не буду! – И видя всю тщетность своих попыток, неожиданно ляпнул: – Я прокурору буду жаловаться, в натуре!

Что к чему! Если это была шутка, то довольно удачная – все рассмеялись. Ступа, смеясь вместе со всеми, махнув рукой, сказал:

– Ладно, отпустите его, парни.

Обретя свободу, Чепурной передернул плечами, приосанился и неожиданно наладил острым коленом одному из амбалов между ног. Тот крякнул от неожиданности, скорчился от боли. Авторитет воздел руки вверх, весело проговорил:

– Все, Туча! Все! Сдаюсь! Без шухера. – И танцующей походкой вернулся на свое место, бормоча под нос: – «Не долго музыка играла. Не долго фраер танцевал».

Афанасий Ступа укоризненно покачал головой. Детский сад, право слово. Так серьезные дела на делаются. Посуровел лицом, вновь обратился к своему бывшему подельнику:

– Что ж ты, Сеня, нам тут лапшу на уши? Нехорошо. Крутишься, как вошь на гребешке. Несолидно. Я был о тебе лучшего мнения.

– Да правда это, Туча! – взмолился тот, падая на колени. – Христом Богом клянусь! Падлой буду! Туфта все это. Ты ведь знаешь, – я этих поганых фараонов всех бы к такой матери. – Рубашка на нем взмокла от пота и прилипла к телу. Лицо также было мокрым растерянным и несчастным.

Смотреть на него было неприятно, даже противно. Экий, право слово, слизняк. Никак не ожидал Туча, что Чистилин окажется таким слабаком. Афанасий обвел присутствующих суровым взглядом, спросил:

– Какие будут предложения?

Все молчали, пряча глаза.

– Ясно. Других предложений не будет?

Авторитеты вновь промолчали.

– Парни, – обратился Ступа к стоящим у дверей амбалам, – крикните Урюка.

– Только без крови, – сказал Князь. – Не люблю.

Хват понял, что сходняк вынес ему окончательный приговор, не подлежащий обжалованию. С ним приключилась самая настоящая истерика. Слезно, громко, хрипло и надрывно запричитал, паскуда:

– Братки, пощадите!... Напраслину кто-то... Век свободы не видать! Чистый я! Верный!... Не убивайте, братки!

В дверях появился Урюк – огромного роста и безобразно толстый узбек. Остановился у порога, выжидательно глянул на Тучу. Тот чуть заметно кивнул. Урюк достал из-за пазухи метровую витую веревку. Медленно приблизился в Хвату. Затем накинул веревку ему на горло и резко и сильно потянул за концы. Крик Чистилина оборвался каким-то клекотом. В наступившей тишине был лишь слышен хруст ломающихся шейных позвонков. Тело Хвата задергалось, затрепыхалось в сильных руках палача. Урюк отпустил один конец веревки. Тело казненного упало на пол ещё пару раз дернулось и затихло. Урюк наклонился, легко его поднял, положил к себе на бедро и вынес из кафе. Вся казнь заняла не больше двух минут.

– Ну вот и все, – сказал Туча, глядя куда-то поверх голов. – Так будет с каждым стукачем, предавшем интересы нашего братства.

Один из стовших у дверей парней Сергей Пичугин по кличке Смурной чуть заметно усмехнулся. Если бы не менты, подсунувшие авторитетам дезу, то месте Хвата сейчас бы оказался он. От этой мысли ему стало не по себе, мороз прошел по коже. Спасибо ментам. Дай Бог им здоровья.

Раздался шум, затем сухой стук упавшего стула – это потерял сознание, свалившись под стол Чепурной, вновь развеселив присутствующих. Герой! Духарился, духарился, а как до дела дошло – отключился. Его извлекли из-под стола, привели в чувство. Он очень сконфузился. И чтобы хоть как-то оправдаться перед авторитетами за свою слабость, проговорил:

– Это у меня от духоты. Душно тут.

– Колода! – крикнул Ступа.

Из двери, ведущей на кухню, вышел друг Тучи Миша Утехов. Остановился у стола. Выжидательно глянул на босса.

– Раздай мужикам списки, – распорядился Афанасий.

Тот достал из внутреннего кармана пиджака списки платных агентов милиции и раздал их авторитетам.

– А им можно верить? – спросил Борис Кондратьев по кличке Кондрат – руководитель самой крупной в городе левобережной группировки, ознакомившись со списком.

– Как самому себе, – ответил Туча. – Разберитесь со своми суками. Начиная новое дело, мы должны быть чистыми. А теперь, мужики, пойдемте на воздух, перекурим. Парни обещают отменный обед.

– А что будет с трупом Хвата? – спросил Князь.

– Утопят в море. Собаке – собачья смерть, – ответил Ступа, вставая.

Возвратившись в город Афанасий позвонил из автомата по знакомому телефону и кратко сообщил о состоявшейся сходке и о принятых решениях.

– Слежки не заметили? – спросил босс.

– Нет. Все было чисто.

– Хорошо. Отдыхайте.

– А что дальше?

– Действуйте по утвержденному плану.

– Понял. – Ступа повесил трубку.

Доехав до дома Колоды, он с трудом поднялся на четвертый этаж. Ноги были ватными и плохо повиновались. Голова гудела. Бессонница, подлюка, окончательно доконала. Едва дотащившись до кровати, он лег и моментально вырубился. Через пару часов он проснулся от ощущения какой-то тревоги. В комнате сгущались сумерки. За стеной работал телевизор. Ступа вспомнил события сегодняшнего дня. Все вроде нормально. Но ощущение тревоги не проходило. Что за черт! В чем дело? Жалко было Хвата? Как-никак они с ним ни одно крутое дело провернули. Нет, не то. Жалеть кого бы то ни было, он уже давно разучился. Тогда, что же?