Текст книги "Страх"

Глава седьмая: Командировка.

В девять утра следующего дня Калюжный был уже на Электродном заводе, В заводоуправлении в кабинете начальника техотдела за столом сидела миловидная шатенка лет тридцати пяти. Она строго и вопросительно взглянула на вошедшего.

– Здравствуйте! Я из транспортной прокуратуры. – Эдуард Васильевич достал служебное удостоверение, протянул женщине. – Вот, пожалуйста.

– Здравствуйте! – В её голосе прозвучало удивление, недоумение и настороженность одновременно. Что и говорить, появление работника прокуратуры никогда не вызывает положительных эмоций. Что верно, то верно.

Она взяла удостоверение, внимательно ознакомилась, даже сличила фотографию с оригиналом. Лишь после этого приветливо улыбнулась и, возвращая удостоверение, сказала:

– Очень приятно! А я начальник технического отдела завода Вершинина Любовь Ивановна, Чем обязана вниманию столь солидного учреждения? Что-то случилось?

– Я, Любовь Ивановна, по поводу смерти вашего предшественника Устинова Геннадия Федоровича.

– Ах. это. – Лицо Вершининой сразу замкнулось, стало строгим и официальным. – А отчего вас заинтересовала его смерть? Ведь несчастный случай с Устиновым, насколько мне помниться, произошел ещё ноябре прошлого года?

– В конце октября, – уточнил Эдуард Васильевич.

– Да-да, в конце октября. Правильно. Так отчего он вас только сейчас заинтересовал? Есть какие-то сомнения?

– Сомнения есть всегда, – ответил Калюжный уклончиво. – Его жена убеждена, что Устинова убили.

– Убили?! – очень ненатурально удивилась Вершинина и также ненатурально рассмеялась. – Ну, знаете ли! Впрочем, от этой весьма экзальтированной особы все можно ожидать.

– Вы с ней знакомы?

– Еще бы не знакома. Она после смерти мужа такую развила тут бурную деятельность, «раскрыла» целый международный заговор, – Вершинина вновь театрально рассмеялась.

– Вы её не любите, – равнодушно проговорил Калюжный, как окончательно для себя решенное.

– А за что её любить? – Лицо Любови Ивановны пошло красными пятнами. – Этой психопатке лечиться надо. А вы жалобы её проверяете.

– Почему вы решили, что я проверяю её жалобу?

– Для чего же вы в таком случае на заводе? – вопросом ответила Вершинина.

«В чем, в чем, а в отсутсвии логики её трудно обвинить. Что верно, то верно», – вынужден был согласиться Эдуард Васильевич.

– Скажите, Любовь Ивановна, каким человеком был Устинов?

– Под стать своей супруги, – тут же выдала Вершинина.

– В каком смысле?

– В самом прямом.

По её реакции Калюжный понял, что прежде Устинов с Вершининой не ладили. Очень даже не ладили.

– Может быть объясните?

– А что тут объяснять. Знаете, Эдуард Васильевич, есть люди, которые сами не живут по человечески, и другим жизнь отравляют. Устинов из таких. Такой зануда, что не приведи Господи.

– И в чем же выражалось его занудство?

– Шизофреник. То же, как и его супруга. «Заговоры» разоблачал. Организовал целую кампанию по «спасению завода». Ха-ха! – Глаза Вершининой мстительно сузились. – Вот и навыступался.

– Вы что имеете в виду?

Любовь Ивановна поняла, что сказала лишнее. Побледнела. Глаза выразили испуг.

– Да нет, это я так… Не обращайте внимания, – пробормотала в замешательстве.

И наблдая за её реакцией, Калюжный подумал с тоской:

«А может быть права Устинова – смерть её мужа вовсе не несчастный случай, далеко не несчастный случай? Только этого мне не хватало, как вляпаться в инсценированное убийство».

– Любовь Ивановна, а кем вы работали при Устинове?

Лицо Вершининой вновь стало строгим и официальным. Глаза недобро сверкнули.

– А при чем тут это? – спросила она с вызовом.

«Муж её у неё точно под каблуком. Очень даже под каблуком», – подумал Калюженый. Вершинина вызывала у него резкую антипатию, хотелось встать и уйти. Ему стоило немалых усилий побороть это желание.

– И все же?

– Ведущим инженером. Но потом была вынуждена уйти из отдела.

– Отчего?

– Из-за Устинова. Ему, видите ли, казалось, что я человек внешнего управляющего Петра Осиповича Самохвалова. Считал, что я специально заслана тем в отдела. Ха-ха!

– А это не так?

Лицо Вершининой вновь пошло красными пятнами, тонкие ноздри красивого носа гневно затрепетали.

– Разумеется – это не так. Я конечно симпатизарую Петру Осиповичу, как умному человеку, прекрасному организатору. Но это вовсе ничего не значит. Заслана в отдел! Только человек с больной психикой мог до такого додуматься.

Калужный невольно усмехнулся про себя.

«Похоже, что Устинов был прав. Очень даже похоже. Неспроста ты, дамочка, так раскалилась. Похоже, что у тебя во всем этом деле здорово рыльце в пушку. Вот именно.»

– А в чем суть конфликта между Устиновым и Самохваловым?

– А это вы у него спросите, – ответила Вершинина с вызовом.

– У кого? – не понял Калюжный.

– У Устинова. – Глаза Любови Ивановны стали совсем нехорошими.

Эдуард Васильевич невольно посочувствовал Устинову. Как же тот справился с подобной мегерой? Должно быть, он обладал сильными волевыми качествами, если смог выпереть её из отдела.

– Вам не кажется, Любовь Ивановна, что ваш ответ звучит несколько кощунственно?

До Вершининой, кажется, только сейчас дошло с кем она разговаривает и к каким для неё правовым последствиям может привести этот разговор. Опустила глаза, пробормотала покаянно:

– Извините! Сама не понимаю, как это у меня… Извините! Просто, накопилось тут, – она указала на то место, где по её тверждому убеждению должно находится сердце.

Однако, Калюный очень даже сомневался, что там у неё вообще что-то есть. Очень даже сомневался.

– Так все же в чем суть конфликта между Устиновым и Самохваловым, Любовь Ивановна?

– Я не в курсе, – ответила та и плотно сжала тонкие губы, давая понять, что больше себе не позволит, ничего не позволит.

Разговор с ней терял всякий смысл. Она все равно не скажет правды. Калюжный достал бланк объяснения, записал показания Вершининой. Она прочла, расписалась. Эдуард Васильевич попрощался и спешно покинул её кабинет.

Что же делать? Устинов возглавлял общественный комитет по спасению завода. Его жена в жалобе упоминала некую Людмилу Гладких, верную помощницу Устинова и свидетельницу всех «чинимых на заводе безобразий». Именно с ней Калюжный и решил встретится. Но в плановом отделе, где Людмила Гладких прежде работала, начальник отдела Валентина Матвеевна, дородная пожилая женщина сказала, что Людмила вот уже две недели , как уволилась.

– А почему она уволилась? – спросил Калюжный.

Лицо начальницы стало испуганным, глазки беспокойно забегали.

– Я неправильно выразилась. Ее уволили.

– За что же её уволили?

– За систематическое нарушение трудовой дисциплины, – ответила Валентина Матвеевна чуть не плача – до того у неё был разнесчастный вид. По всему, она была доброй женщиной и ей до сих пор было жалко девушку.

– И в чем же заключались эти нарушения?

От этого, казалось, простого вопроса Валентина Матвеевна совершенно растерялась.

– Ой, я не знаю, – беспомощно развела она руками, густо краснея и стараясь не встречаться взглядом с Калюжным.

– Как же так?! – удивился он. – Ведь она была вашей непосредственной подчиненной?

– Это все кадры. У них спрашивайте.

– Гладких живет в Линево?

– Да.

– У вас есть её адрес?

– Да, у меня где-то записано. Одну минутку. – И Валентина Матвеевна принялась выдвигать ящики письменного стола. – Вот пожалуйста. Протянула она бумашку с адресом Гладких. – Это третья девятиэтажка от въезда.

– Спасибо, – поблагодарил Калюжный, вставая. – Думаю, что наш разговор обязательно будет продолжен. А вы, Валентина Матвеевна, подумайте на досуге – за что все-таки была уволена Людмила Гладких.

– Я подумаю, – едва слышно и невнятно пообещала она.

На счастье Эдуарда Васильевича Людмила оказалась дома. Это была невысокая хрупкая молодая женщина с бледным, несколько анемичным лицом и большими тревожными карими глазами. На руках она держала ребенка лет двух, крепкого и ладного. Она вопросительно взглянула на Калюжного, приветливо улыбнулась.

– Здравствуйте! Вы ко мне?

– Здравствуйте! Вы – Гладких Людмила Сергеевна?

– Да, – кивнула она.

– В таком случае, к вам. Я из транспортной прокуратуры. Старший помощник прокурора Калюжный Эдуард Васильевич. Одну минуту, – он полез в карман за служебным удостоверением.

– Не надо, – остановила его Людмила. – Я и так вам верю. Проходите, пожалуйста.

Двухкомнатная квартира Гладких была скромно, но со вкусом обставлена. Везде чистота и порядок – чувствовалась заботливая рука хозяйки. Есть квартиры, в которых любой человек чувствует себя уютно и комфортно. Эта была именно из таких.

– Присаживайтесь, Эдуард Васильевич, – Людмила указала рукой на кресло. А когда Калюжный сел, спросила: – Вы, вероятно, по поводу убийства Геннадия Федоровича?

– А отчего вы уверены, что его убили?

– В этом не одна я уверена. Так считают все члены нашего комитета. Устинов кому-то очень мешал проворачивать свои грязные делишки. Кофе хотите?

– Не откажусь.

– Ага, я сейчас… Мама возьми Павлушу.

Из соседней комнаты вышла пожилая женщина, тихо поздоровалась с Калюжным, взяла у дочери внука и вышла. Людмила ушла на кухню.

«Отчего же я раньше даже не удосужился с нею переговорить? – подумал Эдуард Васильевич, глядя вслед хозяйке. – Может быть правы те, кто утверждает, что на подобной службе нельзя находиться более десяти лет? У человека, сталкивающегося с людскими бедами и несчастьями, постепенно отрафируются многие человеческие чувства. Существует даже целая научная база. Это, видите ли, защитный рефлекс нервной системы от постоянных перегрузок, Может быть. Очень может быть. Но, на мой взгляд, все зависит от самого человека. А для оправдания его несостоятельности и разгельдяйства можно придумать любую концепцию. Вот именно».

Вернулась Людмила с чашкой кофе.

– Вот, пожалуйста, Эдуард Васильевич, – она протянула ему чашку.

– А вы сами?

– Я пила перед вашим приходом. – Спохватилась. – А может быть вы пообедаете? – И видя нерешительность Калюжного, продолжала уже более уверено: – Нет, правда? Время уже обеденное. Я только-что сварила борщ. Соглашайтесь.

– Спасибо, не откажусь, – ответил Эдуард Васильевич, удивляясь самому себе. В квартире этой хрупкой женщины с ликом Богородицы он чувствовал себя так, будто попал к старым и добрым друзьям.

– Тогда пойдемте на кухню.

После обеда они вернулись в комнату.

– А ваш муж, он на заводе работает? – спросил Калюжный.

– Нет. Охраняет склад одной торговой фирмы.

– Хорошо получает?

– Да кого там, – махнула рукой Гладких. – Пятьсот рублей. При нынешних ценах это разве деньги. Верно?

– Верно, – согласился Калюжный. – Как же вы живете?

– Да так… Муж ведь получает пенсию. Он – «афганец». Да мамина пенсия. Так вот и выкручиваемся.

– Людмила Сергеевна, в чем суть конфликта между Устиновым и администрацией завода, почему был организован ваш общественный комитет?

– Это долгая история.

– Ничего, я не тороплюсь.

После несколько сбивчивого, но обстоятельного рассказа Людмилы Гладких, Эдуарду Васильевичу стала более или менее ясна картина событий, произошедших в последние годы на заводе.

Элктродный завод был построен в семидесятые годы рядом с Березовским месторождением каменного угля, не имевшему аналогов в мире по высокому содержданию в нем углерода. До этого Советский Союз был вынужден покупать электроды на Западе за валюту, причем, цены на них определяли западные фирмы. С открытием Березовского месторождения было решено построить Электродный завод. Он был возведен в рекордно короткие сроки. Рядом с заводом вырос и современный город для рабочих. Вскоре завод не только смог обеспечить электродами потребности страны, но и стал поставлять их на внешний рынок, сбивая тем самым цены иностранных фирм. Дела завода процветали. Каждый работник был обеспечен квартирой и имел стабильный хороший заработок. Но в период массовой приватизации для завода наступили мрачные времена. В стране резко сократились энергоемкие производства и, как следствие, – потребности в электродах. Но самое удивительное, что те предприятия, которые ещё остались, отчего-то предпочитали покупать их у западных фирм, хотя электроды завода были не хуже и намного дешевле. Сократился и внешний рынок. Произошло перепроизводство продукции – её некому было сбывать. Несмотря на отчаянное сопротивление дирекции завода и областной администрации, завод был объявлен банкротом и решением арбитражного суда на него был назначен внешний управляющий – Петр Осипович Самохвалов. Вскоре завод оброс всевозможными фирмами-посредниками, высасывающими из завода последние силы. Им за бесценок сбывались неликвиды, оборудование, часть готовой продукции. Это объяснялось заботой о рабочих – им надо было платить заработную плату. Хотя эта зарплата походила скорее на нищенскую подачку. В заводоуправлении постоянно толкались какие-то подозрительные типы со скользкими взглядами и дурными манерами. Все шло к полному краху огромного современного завода, жемчужине отечественной промышленности.

Геннадий Федорович Устинов прекрасно понимал, что за всем этим стоят могущественные силы, которым не может противостоять даже областная администрация. Все шло к тому, чтобы окончательно раззорить завод и продать его за бесценок, что называется, с молотка. Подобное уже не раз и успешно было проделано с Североникилем, Красноярским алюминиевым и другими предприятиями-гигантами. Тогда-то и объявятся новые хозяева завода. А может быть даже не они сами, а их подставные люди. Устинов, как мог, боролся с новым внешним управляющим, а когда понял, что его сил в этой борьбе явно недостаточно, организовал Общественный комитет по спасению завода, куда вошли многие люди, кому была небезразлична судьба родного завода. Если бы не этот комитет, завод уже давно постигла бы печальная участь остальных быть проданным за бесценок олигархам – этим новоявленным русским ротшильдам и роквеллерам.

Конечно, будущие хозяева завода, остающиеся пока в тени, не могли простить все это Устинову, мешавшему претворению в жизнь их планов.

– Так вы, Людмила Сергеевна, считаете, что Устинова убили именно из-за этого? – спросил Калюжный, когда Гладких закончила свой рассказ.

Она не определенно пожала плечами.

– Вполне возможно.

– Что значит – вполне возможно? Вы-то сами в этом убеждены?

Но вместо прямого ответа, Людмила сказала:

– Инженер отдела комплектации Евгений Огурцов случайно оказался свидетелем разговора между Самохваловым и одним из «фирмачей».

– Фирмачей?

– Так мы называем работников созданных Самохваловым фирм.

– Ясно. И о чем же был разговор?

– Об устранении Геннадия Федоровича.

– Что, так прямо говорилось о его убийстве?

– Я уже точно не помню, но смысл был именно таков. Вам лучше об этом расскажет сам Огурцов.

– А где мне его найти?

– На заводе. Он по прежнему работает в отделе комлектации.

– А кроме вас, он ещё кому-то рассказывал об этом разговоре?

– Не знаю, но не думаю.

– Почему?

– Такое не доверишь каждому. Мы с Женей были близко знакомы – учились в одном классе. И вообще, у нас с ним очень доверительные отношения.

– Понятно. – Во время всего их разговора Калюжному показалось, что Людмилу все время подмывало сказать что-то очень и очень важное, но она никак не решалась. Поэтому спросил: – Вы, кажется, хотели ещё что-то сказать?

Она бросила на него короткий взгляд, покраснела и после довольно продолжительной паузы проговорила:

– Нет. Все что знала, я уже сказала.

Но Огурцова на заводе Эдуард Васильевич не нашел. Никто не мог сказать и где его найти. Попробовал позвонить ему домой. Бесполезно. Его телефон не отвечал.

Калюжный решил побеседовать с работниками технического отдела. Но люди на его вопросы отвечали неохотно, боялись сказать лишнее. И он их понимал. Очень даже хорошо понимал. Завод был единственным источником их существования. Потерять работу никому не хотелось.

После поздки на завод Эдуард Васильевич откровенно растерялся. Что же теперь ему делать? Оснований для возбуждения уголовного дела по убийству Устинова у него было явно недостаточно. Но и оставить все как есть он теперь не мог. Нужно будет связаться с Искитимской территориальной прокуратурой. Может быть у них что есть по этому заводу.

Глава восьмая: Говоров. Новые обстоятельства.

Вечером, стоило мне выйти из прокуратуры, как я был подхвачен под руку своей Ксантиппой.

– Говоров, ты порядочный свинтус, – заявила Марина.

– В каком смысле? – спросил я отстраненно и попробовал было освободить руку. Но не тут-то было. Она держала её так, будто это было последнее, что осталось ей в жизни.

– Ты почему ушел из дома?

– Извини, дорогая, но ты очевидно заспала обстоятельства вчерашнего вечера? В таком случае я тебе их напомню. Ты мне указала на дверь и в совершенно ультимативной форме потребовала убираться. У меня не было альтернативы.

– Стоило ли обращать внимание на истерику неуравновешенной женщины? – она, будто дурачась, повисла у меня на руке и громко, ненатурально рассмеялась. Но вид её говорил, что ей совсем, совсем невесело. Лицо опухшее, подурневшее, глаза красные, наплаканные. Мне её было искренне, по-человечески жаль. Но… Но что случилось, то случилось и изменить уже ничего невозможно.

– Стоило. Истерики у тебя стали повторяться с прогрессирующей последовательностью. Как сказал когда-то Цицерон своему оппоненту Катилине: «Квоусквэ тандэм (до каких же пор)». Там где испробованы все средства, необходима хирургическая операцию. А потому, мы правильно сделали, разбежавшись.

– Прости, Говоров! Прости! Я исправлюсь! Я буду хорошей. Я буду паинькой! – проговорила Марина, продолжая смеяться. Только теперь этот смех больше смахивал на истерику. Факт.

– Прекрати! – строго сказал я, но это не возымело действия. У неё уже началось что-то вроде судорог от смеха.

– Черт знает что такое! – Я с силой выдернул руку и зашагал прочь, сопровождаемый её истеричным смехом. Я опасался, что она броситься за мной и прямо на улице закатит очередной скандал. Но этого, к счастью, не случилось. Отойдя на приличное расстояние, оглянулся. Марины нигде не было.

«А может быть это был всего-навсего её фантом?! – невольно подумал. Не дай-то Бог если общение со мной ему понравилось и он возобновит контакты. Воевать с фантомами я ещё не научился.

Утром следующего дня, придя на работу, я решил вызвать по телефону свидетельницу Виноградову, видевшую Степаненко и его гостей непосредственно перед убийством. Из её скудного объяснения, записанного Ромой Шиловым было трудно что-то понять. Я набрал её номер телефона.

– Алло! Слушаю, – раздался приятный и мелодичный женский голос.

– Вас беспокоит следователь Говоров из областной прокуратуры. Мне с вами необходимо побеседовать. Вы не могли бы подъехать?

Довольно продолжительная пауза.

– Я бы с удовольствием, но только у меня ужасно болит голова. Должно быть инфлюэнца. – Все это сопровождалось томным вздохом.

И эта «инфлюэнца», и этот вздох. Я мысленно представил обладательницу всего этого. Да, меня ждал нелегкий разговор с нею. С такими дамочками умеет разговаривать Дима Беркутов – легко и быстро ставит их на место. Я же совершенно не умею, не знаю с какого боку к ним подойти.

– Это надолго? – спросил.

– Что?

– Ваша инфлюэнца?

– Ах, не знаю, Это должно быть от всех этих переживаний. Просто ужас какой-то! – вновь вздохнула Виноградова и неожиданно предложила: – А знаете что, приезжайте вы ко мне. Я буду рада поближе познакомиться. – Голос её стал каким-то очень странным, вкрадчивым и воркующим.

– Поближе – это как? – наивно спросил.

– Узнаете, – рассмеялась она.

Я был несколько шокирован и озадачен её поведением.

– А как же ваша инфлюэнца?

– Ах, это… Я приму что-нибудь от головы.

– Хорошо, – сдался я. – Называйте адрес.

Она назвала. Я записал.

– Буду через сорок минут, – пообещал я и положил трубку.

Мой «шевроле» после разлуки с Марининой «вольво» бегал с превышением скорости. Как истинный француз, он был весьма легкомыслинен, любил смену впечатлений и терпеть не мог постоянства.

Ровно через сорок минут я уже жал пальцем на кнопку дверного звонка коттеджа мадам Виноградовой. И вот дверь распахнулась и я понял, что мои предположения относительно её внешности полностью сбылись. Передо мной стояла молодая женшина лет двадцати восьми – тридцати, пухленькая и примиленькая, в сильно декольтированном ярком шифоновом платье, таком воздушном, что больше напоминало пеньюар куртизанки эпохи Людовика Четырнадцатого. А её наивные зеленые глазки пятилетней девочки взирали на меня удивленно и одновременно разочаровано.

– Здравствуйте, Любовь Сергеевна! Разрешите представиться – следователь Говоров Андрей Петрович. Я вам звонил.

– Здравствуйте! – в замешательстве проговорила она. – А где этот… прежний?

Так вот в чем тут дело! Она ожидала нашего малыша богатырского телосложения Рому Шилова, готовилась к встрече, на что-то надеялась и, вдруг, на тебе – вместо ожидаемого богатыря, сына сибирской тайги, видит перед собой какого-то хилого интеллигента. Ей можно только посочувствовать. Как говориться, не только не тот, но даже и не Федот.

«Когда он научится представляться!» – с неудовольствием подумал я о своем друге.

– Вы очевидно имеете в виду нашего оперативного работника Романа Шилова? – спросил.

– Ну да. – кивнула она. – Прежнего?

– К сожалению, он не смог прийти, заболел, – печально вздохнул я.

– Заболел?! – удивилась Виноградова. Она вероятно была убеждена, что такие парни, как Шилов, застрахованы от любых болезней и напастей. – И что же у него?

– Ни за что не поверите. Ветрянка. Представляете?!

– Ветрянка?! – озадаченно переспросила она. – Но ведь ею болеют эти… дети?

Похоже, что мои слова она принимала за чистую монету. Святая простота!

– Вот такой он у нас феномен, Любовь Сергеевна. Совсем недавно переболел корью. Все мировые светила медицины в совершейнейшей панике.

– Надо же! – покачала головой Виногрдова. Образ моего друга в её сознании теперь окружался ореолом самой высокой пробы. Он будет приходить к ней зябкими и зыбкими ночами. А она будет протягивать свои белые руки и звать его из кромешной темноты: «Где ты, Рома, возлюбленный мой?! Умоляю, приди, заключи меня в свои могучие объятия! Моя юдоль без тебя превратиться в пустыню!» И я её по-человечески понимал.

– Любовь Сергеевна, если вы конечно не против, мы смогли бы продолжить нашу содержательную беседу у вас в доме, – сказал я.

– Ах, извините! – воскликнула хозяйка и зарделась словно красна девица. – Да-да, проходите, пожалуйста.

И я оказался в просторном холле, а из него вслед за хозяйкой прошествовал во вместительную залу, где предусмотрительной хозяйкой уже был накрыт стол на две персоны, в центре которого среди всевозможных закусок красовалась бутылка шампанского в серебряном ведерке со льдом. К сожалению, она ждала не меня, а Рому Шилова.

Перехватив мой взгляд, Виноградова смутилась, пробормотала в замешательстве:

– А я как раз собиралась позавтракать.

– Сожалею, что порушил вам режим.

– Может быть желаете? – она кивнула на стол, очевидно решив, что на безрыбье и рак – рыба.

– Разве-что чашечку кофе, – сказал я нерешительно.

И в считанные мгновения чашка с дымящимся кофе уже была в моих руках. «Мулинекс» гостеприимной хозяйки давно стоял на подогреве и дожидался своего часа. Выпив кофе и поблагодарив Виноградову, я раскрыл дипломат, извлек из него бланк протокола допроса свидетеля и принялся заполнять титульный его лист. Когда дошел до параграфа: место работы, то услышал беспечное:

– Не работаю.

– Так нигде и не работаете?

– А вы считаете, что я должна непременно где-то работать? – с вызовом спросила она.

По своей глупости я порушил тот хрупкий, едва возникший контакт между нами, а без него полноценного допроса не получится. Нужно было спасать положение.

– Ну что вы, Любовь Сергеевна, я вовсе этого не считаю, – одарил я её одной из своих самых приятных улыбок. – Впрочем, вы могли бы стать украшением любого салона, к примеру, высокой моды или современного искусства. Вы бы, на мой взгляд, очень эффектно смотрелись на фоне полотен дядюшки Пикассо или Малевича, в особенности его черного квадрата.

Ее ресницы широко распахнулись, а в зеленых глазах вспыхнул жгучий интерес к моей скромной персоне.

– Вы так думаете? – кокетливо проговорила она и состроила мне глазки. В чем, в чем, а в этом она была профессионалом. Потому-то и имеет такой коттедж и все прочее.

– Уверен. И все же, простите великодушно за мое любопытство, но каким образом вы все это содержите?

– Мой бывший муж после нашего развода дал указание своему банку ежемесячно перечислять мне определенную сумму.

– Значит, вы рантье?

– Какой еще… Я – женщина! – Виноградова гордо вскинула свой округлый подбородок.

– Я это заметил сразу, как вас увидел. А рантье – это человек, который получает постоянную ренту.

– Ну, вам виднее, – сказала она.

Когда титульный лист был наконец-то заполнен, я приступил, собственно, к самому допросу, спросил:

– Любовь Сергеевна, вы хорошо были знакомы с вашим соседом Степаненко?

– Не так. чтобы… Встречались иногда, здоровались. Мне он всегда казался солидным, порядочным и приятным во всех отношениях мужчиной. А правду говорят, что он был чуть ли не главарем преступной группировки?

– Правду, Любовь Сергеевна. Истинную правду, – подтвердил я. – А ещё он был вором рецидивистом и отсидел в местах лишения свободы без малого двадцать лет.

– Что вы говорите! Ужас какой-то! – Глаза хозяйки стали не только наивными, но и испуганными, лицо выразило целую гамму чувств, главным из которых было все же кокетство хорошенькой женщины, и уж потом – все осталные. – А с виду такой… Ни за что не подумаешь.

– Вы со Степаненко в последние дни перед его смертью разговаривали?

– Да, конечно. Мы часто втречались по вечерам. Его Джек с моим Ромой были большими друзьями.

– С кем? – Я посчитал, что ослышался.

– С Ромой. Это моего добермана так зовут, – пояснила она. – Он такой у меня умница, такой душка.

Это называется – нарошно не придумаешь. Точно. Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться.

– А у Степаненко тоже была собака?

– Да. Шнауцер.

– И где же он?

– Дня за два до того, как… Умер. Чем-то отравился. Они, собаки, как дети, чуть не досмотрел и… А Джек, к тому же, был молодым и очень импульсивным. Потому и…

У Виноградовой была странная манера не договаривать фразы.

– И как реагировал Степаненко на смерть своего друга?

– Был очень опечален. Переживал.

– А не высказывал он предположения, что Джека мог кто-то отравить?

– Нет, а при чем тут… – Но вот смысл моих слов кажется наконец дошел до её головки и произвел в ней сущий переполох. Ее глазки округлились от изумления и забыв про роль этакой очаровашки, светской обольстительницы, она совсем по-бабьи всплеснула руками и воскликнула так, будто хотела поведать мне мировую сенсацию: – А ведь очень может… В свете последних… Какой ужас! А мне даже ни к чему. Это они его, чтобы не мешал. Да?

– Это всего-навсего одна из версий, Любовь Сергеевна.

– Да-да, я понимаю. Теперь я уверена, что так все и было. Какие изверги! Даже бедную собачку не пожалели. А он. Джек, был таким наивным, таким доверчивым. Вообще-то шнауцеры не очень контактны, самолюбивы. Но Джек был не таким. Господи! Что делается! Даже собачки страдают от этого беспредела!

– А в тот вечер вы со Степаненко разговаривали?

– Да не то чтобы… Так, обменялись парой фраз.

– О чем же?

– Федор Степанович поздоровался со мной и сказал, что я слишком поздно гуляю. Я ответила, что Рома никак не хочет идти домой. Он сказал: «Балуете вы его, Любовь Сергеевна». Вот и весь разговор. Затем он со своими спутниками прошел к себе в коттедж.

– Сколько было времени?

– Что-то в районе двенадцати. Я на часы на смотрела.

– А сколько было его гостей?

– Четверо. Трое мужчин и одна женщина… Да, чуть было не забыла. Был ещё телохранитель Степаненко, кажется его Сергеем зовут.

– Вы кого-нибудь из гостей прежде видели?

– Женщину. Она раза три приезжала вместе с Федором Степановичем.

– А из мужчин?

– Никого. Хотя лицо одного из них… Но никак не могла вспомнить, где видела.

– Вы хорошо их разглядели?

– Да, достаточно хорошо. У ворот Степаненко два ярких светильника. Так что…

– Сможете их описать?

– Пожалуй.

– Тогда сделайте одолжение.

– Значит так… – Виноградова подвела глаза к потолку, вспоминая. – Один из ни бы полный, солидный, представительный мужчина лет сорока пяти – пятидесяти кавказской или еврейской наружности. Волосы черные с проседью, зачесаны назад, в массивных роговых очках. Одет в серую тройку. Он-то и показался мне знакомым.

Я даже не ожидал, что она окажется столь ценным свидетелем. Внешность описывала достаточно профессионально, будто до этого многие годы работала в правоохранительных органах. Весьма и весьма наблюдательная дама. Кто бы мог подумать?!

– У вас не возникло ощущение, что вы с ним прежде где-то встречались?

– Возможно… Впрочем, не уверена. Я же уже говорила, что не могла никак вспомнить.

– А двое других?

– Эти были молодые, лет по тридцать. Оба рослые, спортивные. Один блондин, довольно красивый, другой брюнет, очень неприятный.

– И чем же он показался вам неприятным?

– Мрачный, лицо лошадинное и взгляд исподлобья.

Экая, право, умница! Даже взгляд запомнила.

– Лошадинное – это какое?

– Длинное, естественно, с массивным выпирающим подбородком. А глазки маленькие, колючие.

– А блондин?

– Он полная противоположность брюнету. Лицо хорошее, славянское.

– Славянское?

– Ну да, славянское – широкоскулое, открытое, добродушное. Волосы короткие… Ну, знаете, как сейчас молодежь… Он мне понравился.

«Считай, что фотороботы всех троих у нас уже в кармане», – с удовлетворением подумал я.

– Они между собой общались?

– Нет. Молча прошли за Федором Степановичем.

– В своем объяснении вы указали, что они приехали на двух иномарках. Так?

– Да, – кивнула Виноградова.

– Случайно, не можете назвать марки машин?

– Случайно, могу, – кокетливо улыбнулась она. – Они приехали на темно-бордовом «рено» и черном «БМВ».

Она оказалась сущим кладом для следователя. Но я даже не мог предположить, какая удача ждет впереди. Спросил скорее для очистки совести, чем в надежде на результат:

– А их номера вы видели?

– «Рено» стояла сбоку и потому, номера не было видно. А вот у «БМВ» я прекрасно разглядела номер и даже запомнила.

– Что?! Не может этого быть! – воскликнул я пораженный. Подобная удача не часто балует нашего брата, следователя.

– Ну отчего же, – рассмеялась Виноградова, весьма довольная произведенным эффектом. – Очень даже может быть. Ее номер – А 378 БК.

От этих слов я тут же, не сходя с места, готов был расцеловать эту прелестную Армиду в её соблазнительные уста. От возбуждения во рту у меня пересохло, а в голове как-то само-собой, совершенно спонтанно возник вопрос: «А не выпить ли нам за удачу? Она того стоит!» И я тут же озвучил это желание голосом: