Текст книги "Сволочи"

Камера предварительного заключения

Помещение полуподвальное. Потолок низкий. Под потолком небольшое окошечко с толстой железной решеткой. Стекло грязное, пыльное.

Уличная мостовая режет окошко камеры пополам: в верхней половине окна идут ноги прохожих. Видно их всего по щиколотку…

Вот прошлепали разбитые армейские ботинки «ГД» – говнодавы…

…быстро пробежали женские туфельки на высоком каблуке…

…прошагали начищенные хромовые офицерские сапоги…

…полуботинки на босу ногу, а навстречу им раздолбанные сандалии с рваными носками и грязными пальцами прошлепали в другую сторону…

…самодельные казахские степные обувки из сыромятной кожи…

…женские босоножки на деревянной толстой подошве…

…в ногу прошли две пары кирзовых солдатских сапог…

Весь этот парад обуви сорок третьего года с тоской принимает маленький Тяпа – Валентин Сергеевич Тяпкин – тринадцатилетний форточник и убийца…

В пятнадцатиметровой камере двухъярусные деревянные нары. Маются в камере человек восемь – десять. Одни малолетки.

По внешнему краю нары окантованы толстым металлическим уголком.

На верхних нарах, лицом к камере, ногами к стене, лежит Котя-художник с перевязанной головой и об металлический край нар сосредоточенно затачивает черенок ложки до бритвенной остроты…

Котя-художник – кликуха. Или – погоняло. По многочисленным протоколам приводов и по нынешнему уголовному делу он – Константин Аркадьевич Чернов, бывший ученик средней художественной школы при ленинградской Академии художеств. Вор смелый, опытный и очень авторитетный. Несмотря на свои четырнадцать…

Два пацана в глубине нижних нар играют в двадцать одно без карт. На пальцах.

Кто-то спит… Кто-то всхлипывает в подушку, набитую соломой.

Один мочится в парашу…

Еще один поет «Тюрьму Таганскую…», а его приятель записывает слова песни огрызком карандаша на клочке бумаги. Торопится, не успевает, переспрашивает:

– Как, как?..

– «…все ночи, полные огня…»

– Ага… – записывает. – Дальше!

– «Тюрьма Таганская, зачем сгубила ты меня?..»

– Ну, бля!.. Медленнее пой! Видишь, не успеваю?!

Костя Чернов усмехается на верхних нарах, затачивает ложку.

Коридор следственного изолятора

Два конвоира ведут двух великовозрастных парней. Их останавливает встречный капитан:

– Осадчий, Рыскулов! Вы куда этих гастролеров ведете?

– В седьмую, товарищ капитан!

– Чего, совсем охренели?! Там же одни малолетки!..

Парни весело переглянулись. Один подмигнул другому.

– Товарищ майор Сапаргалиев приказали, – говорит Осадчий.

– Взрослы камеры – местов нету, – добавляет Рыскулов.

Камера предварительного заключения

Скрипит дверной засов, поворачивается ключ в замке. Котя-художник молниеносно прячет ложку с заточенным черенком. Тяпа отрывается от созерцания уличных ног, поворачивается…

Всхлипывающий пацан испуганно будит спящего. Все настораживаются. Открывается дверь камеры.

– Заходи! – командует Рыскулов.

Двое великовозрастных входят в камеру малолеток.

Дверь закрывается. Слышен засов, слышен поворот ключа…

– Тэ-э-экс… – протягивает Первый взрослый парень и внимательно разглядывает своих новых сокамерников.

Второй тут же берет за ноги лежащего на нижних нарах пацана и сдергивает его на пол. Потом второго – того, который плакал.

– Не по чину место занимаете, малыши! – улыбается Первый.

– К парашке, к парашке… – говорит Второй. Первый садится на нижние нары, точно под лежащим на верхних Котей-художником…

– Бугор в камере есть? – спрашивает он.

– Нету… – растерянно говорит один из пацанов.

– Врешь, есть! – уверенно говорит Первый.

– Кто?.. – удивленно спрашивает Тяпа и оглядывается.

– Я! – отвечает Первый.

Он оглядывает Тяпу с головы до ног и говорит корешу:

– А не поставить ли нам этого маленького штымпа на усиленное питание?

Второй смотрит на Тяпу, весело говорит:

– Точняк! – И к Тяпе: – Тебя как звать-то, сявочка?

– Тяпа…

– Это – кликуха. А в протоколе?

– Тяпкин Валентин Петрович.

Первый заржал:

– Вот ты у нас и будешь не Валентин, а Валентина!.. Валюшка ты наша… Сейчас ты у нас, как киска, сосать будешь!..

– Чего «сосать»? – не понял Тяпа.

Двое парней зашлись в хохоте! Даже не заметили, как медленно стали слезать с нар остальные пацаны…

– Пиписечки наши сосать будешь, – объяснил Первый Тяпе. – А потом мы тебя в очко отшворим…

– Поставим в очередь и так аккуратненько каждую ночь харить в жопочку тебя будем. Теперь понял? – ласково сказал Второй.

Первый, сидящий под Костей Черновым, под Котей-художником, сладко потянулся, сказал напарнику:

– Ну-ка, стань к двери, перекрой глазок… Сейчас мы один тренировочный отсосик замостырим.

Второй парень перекрыл собой дверной глазок, а Первый, не вставая, стал расстегивать пуговицы на ширинке, приговаривая:

– Иди-ка сюда, моя кисочка, Валюшка наша ненаглядная… Открой-ка ротик поширше…

Но в эту секунду лежащий на верхних нарах Костя Чернов – Котя-художник – ухватил двумя пальцами левой руки Первого парня за ноздри, рванул его голову вверх, а второй рукой приставил к горлу парня острый как бритва черенок обычной суповой ложки!..

Второй парень захотел было рвануться, но Костя быстро сказал:

– Стой где стоишь, сучара поганая! А то я сейчас твоего подельничка вскрою!!!

И тут, словно по команде, вся дикая свора малолеток молча бросилась на обоих парней…

Коридор следственного изолятора

Теперь, уже в обратную сторону, двое охранников волокли бесчувственное тело Первого парня, а Осадчий и Рыскулов – Второго…

За ними, стараясь не наступать чистыми сапогами на кровавые следы, тянущиеся за искалеченными парнями, шел уже знакомый нам капитан и говорил плачущим голосом:

– Ну предупреждал же – не подсаживайте взрослых в камеры малолеток!!! Десятки же раз предупреждал!..

Поздний вечер. Центр Алма-Аты сорок третьего года

Старый, солидный трехэтажный купеческий дом.

Широкие двустворчатые двери. Слева от дверей под черным стеклом герб Казахстана, а ниже – золотые буквы: НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ КАЗАХСКОЙ ССР.

Справа от дверей такое же черное стекло, но по-казахски…

У дома НКВД несколько автомобилей – большой роскошный «линкольн», легковая М-1 «эмка», пара американских «виллисов», грузовой «студебеккер», а совсем с краю – белый фургон ЗИС-5 с надписью по бортам – «Казплодовощторг»…

Кабинет наркома НКВД Казахстана

В кресле наркома – потный генерал лет сорока с добрым и простоватым русским лицом.

Напротив него сидит сухопарый человек в гражданском костюме. Заметно, что сухопарый гораздо «выше» хозяина кабинета…

– …для чего я и прилетел к вам, Алексей Степанович!

– Очень интересное решение, – пробормотал «казахский» нарком.

– К сожалению, пока единственное. К осени мы столкнемся с боевыми действиями по всему югу. А это – горы… Что противопоставить соединениям «Эдельвейс» с их альпинистами и скалолазами?

«Казахский» нарком молча и сокрушенно покачал головой.

– Значит, необходимо создать что-то очень жесткое, компактное, неожиданное. По принципу японских камикадзе. – Увидел, что нарком не понял, переспросил: – Знаете, что это такое, Алексей Степанович?

– Никак нет. Мне еще не докладывали, – смутился нарком.

– Смертники. Добровольные причем… Ну, нашим об этом знать незачем, а мы с вами – обязаны. Ибо если в ходе исполнения будущих акций кто-то из них случайно останется в живых – он становится чрезвычайно опасен как потенциальный носитель сугубо секретной информации.

– Понял. – Нарком вытер пот с шеи и лица большим платком.

– Вот мы в Главке и решили, что ваши Заилийские Алатау могут стать прекрасным ландшафтом для создания такой вот горноальпийской диверсионной школы…

– Благодарю за доверие!

– Вишневецкого вызвали?

– Так точно.

– Давайте его сюда.

Нарком нажал кнопку. В дверях неслышно появился майор НКВД.

– Полковника Вишневецкого! Через тамбур… – сказал нарком.

Человек в штатском и нарком повернулись к стене кабинета за креслом наркома. Между портретами Сталина и Дзержинского в стене была неброская дверь.

Эта дверь тихо отворилась, и в кабинет вошел крепкий бронзово-загорелый человек лет тридцати пяти. Тоже в гражданском, но не в рубашке с галстуком, а в свитере под пиджаком.

Нарком и человек из Главка встали ему навстречу.

– Заслуженный мастер спорта СССР по альпинизму полковник Вишневецкий, – представил нарком загорелого в свитере.

– Здравствуйте, Антон Вячеславович. – Штатский протянул руку.

– Здравия желаю, товарищ генерал-полковник!

– Меня зовут Николай Александрович, – сказал штатский.

– Слушаюсь, Николай Александрович.

– Присаживайтесь и почитайте вот эти разработочки… – И Николай Александрович пододвинул Вишневецкому бумаги. – Особо обратите внимание на заключения наших психологов. По-моему, там есть очень любопытные выводы.

Вишневецкий внимательно проглядел бумаги, отложил их в сторону.

– Довольно циничная штука, – сказал он.

Нарком с испугом посмотрел на Николая Александровича. Тот спокойно спустил на тормозах фразу Вишневецкого и улыбнулся:

– Вот вам и поручено возглавить эту «штуку».

– Штат? – коротко спросил Вишневецкий.

– По вашему усмотрению. Мы, конечно, отфильтруем, но… Называйте фамилии – будем снимать с фронтов, отзывать из эвакуации. Только у меня к вам просьба, Антон Вячеславович: подбором кадров займитесь лично.

– Естественно, Николай Александрович. Разрешите и мне обратиться к вам с просьбой?

– Слушаю вас.

– Месяц тому назад мы с женой похоронили десятилетнего сына. Брюшной тиф… Жена сейчас в очень тяжелом состоянии. Оставить ее на полгода не имею права. Нельзя ли определить ее куда-нибудь поблизости от меня? Чтобы я мог ее изредка навещать?

– Кто она по специальности?

– Тоже альпинист. Мастер спорта, – подсказал нарком.

– Капитан медслужбы. Травматолог, – уточнил Вишневецкий.

– Что-нибудь придумаем. Есть еще неясности? – спросил Николай Александрович.

– Когда начнет прибывать обучаемый контингент?

– Уже пара дней, как наши люди по всему Казахстану начали самый тщательный отбор этого «контингента», – усмехнулся генерал-полковник в штатском.

Следственная тюрьма. Кабинет начальника изолятора

В кабинете майора Сапаргалиева над уголовными делами подследственных сидели уже знакомый нам капитан милиции и двое в штатском: толстомордый лет сорока и худощавый, молодой, с веселым блудливым глазом.

С милицейскими они оба разговаривали на ты и покровительственным тоном, как и по сей день разговаривают сотрудники государственной безопасности с представителями органов милиции.

– Слушай сюда, капитан! – говорил молодой. – И ты, майор, постарайся врубиться… Мы же вам еще вчера поставили задачку: четырнадцать-пятнадцать лет – не старше!..

– А вы, понимаешь, нам чего напихали?! – возмутился толстомордый.

– Говорили же, чтоб обязательно сироты были, – сказал молодой, сделав ударение в слове «сироты» на первый слог. – Чтоб никаких там папы-мамы, тети-дяди, бабушки-дедушки!.. Это нам совсем ни к чему. Чтоб про его кто потом чего спрашивал…

– И чтоб статьи за ими числились самые что ни есть тяжкие! – заметил толстомордый.

– Ежели по-взрослому считать – от «десятки» и выше. А еще красивше – «расстрельная»! – вставил молодой. – Нам чем хуже – тем лучше.

– Вот такая конфигурация, понимаешь… – Толстомордый отодвинул стопку уголовных дел, оставил себе две папки. – Всего только двоих у вас и отобрали. Теперь придется по детприемникам шастать, в колониях для несовершеннолеток рыться…

– Кого отобрали-то? – спросил майор Сапаргалиев.

Толстомордый раскрыл первую папку, прочитал:

– «Чернов Константин Аркадьевич… Групповое вооруженное ограбление… Неоднократные кражи личного и социалистического имущества… Соучастие в убийствах сотрудников милиции…» Ну и так далее. Подходит, ничего не скажешь! За его – спасибо.

Захлопнул папку, раскрыл другую:

– «Тяпкин Валентин Петрович… Участие в банде… Убийство сотрудника милиции…»

– Стойте, стойте!!! – всполошился капитан. – Тяпкину нету четырнадцати!.. Ему только тринадцать… Зачем он вам?!

Толстомордый закрыл Тяпино уголовное дело, решительно сказал:

– Этот вопрос, понимаешь, мы еще вчера отработали. Ему четырнадцать – аккурат третьего апреля… Вот он в нашей внутренней тюрьме и отпразднует. Значить, мы эти два уголовных дела у вас изымем, а вы нам комнатенку подготовьте, чтобы мы могли с ими с глазу на глаз по душам потолковать. По одному – не гамузом…

– Вы же все равно их, как «малолеток», судить не сможете, – сказал молодой энкавэдэшник. – Начнете их по детдомам распихивать, по колониям, а они снова дрыснут оттуда и по новой начнут вас отстреливать.

Толстомордый встал из-за стола, приказал капитану и майору:

– Конвойным и надзирателям скажете, что, мол, представители Сталинского райвоенкомата города Алма-Аты с огольцами потолковать хотят…

Повернулся к своему молодому коллеге:

– А ты покаместь возьми у майора и капитана подписочки о неразглашении. А я поссать схожу…

Коридор следственной тюрьмы

Надзиратель Рыскулов открывает дверь камеры номер семь. «Выводной» конвоир Осадчий кричит в камеру:

– Чернов! Встать!.. Выходи на беседу с представителями военкомата!

…идет Котя-художник по тюремному коридору. Сзади топает конвойный Осадчий. Тихо, не разжимая губ, говорит:

– Просись в колонию… А то на фронт сошлют, как «сына полка», задницей амбразуры затыкать… В колонии-то оно безопасней, – как чревовещатель, шепчет Осадчий, а вслух орет на весь коридор:

– Руки за спину!!! Кому сказано?!

Костя Чернов, так же, не оборачиваясь, почти не открывая рта:

– В колонии я уже был. Два раза… Лучше на фронт.

– Хоть ты и Художник, хоть и вор авторитетный, а дурак… – шепчет ему Осадчий.

Комната для допросов

На окне решетка. Стол, два стула, табурет, привинченный к полу.

Костя – на табурете, толстомордый за столом, молодой весело ходит по комнате, играет перед Костей «своего», приблатненного…

– Это кто же тебя так расписал красиво? – Молодой показал на Костин шрам через все лицо.

– Было в прошлом году одно толковище в стерлитамакской колонии, – нехотя ответил Костя. – Вы меня лучше на фронт отправьте…

– Ну Котька!.. Артист, мать твою!!! Да кому ты там на фронте нужен?! Интеллигент… – рассмеялся молодой.

– Ох, не люблю я интеллигентов, – искренне вздохнул толстомордый. – Ну не люблю, и все тут! Ничего не могу с собой поделать.

Костя Чернов посмотрел на одного, на другого, спросил:

– А вы не понтуете, что из военкомата? А то я секу, будто вы какое-то фуфло гоните!..

Толстомордый и молодой растерянно переглянулись. Костя привстал, дотянулся до пачки «Дели», лежащей на столе, вытащил одну папироску и только потом спросил:

– Я закурю?

Молодой согласно кивнул головой. Толстомордый наконец спросил нехорошим голосом:

– Это ты с чего же такой умный?

Костя затянулся, пустил дым колечками:

– Счастливое довоенное интеллигентное детство.

– М-да… – выдавил толстомордый, но взял себя в руки, сыграл сомнение и спросил у молодого:

– А вот, как думаешь, доверять этому Чернову, «художнику» этому, ети его мать, можно? Или нет?..

Молодой мгновенно включился в игру:

– Котьке-то? Чернову? Самому классному вору среди малолеток, скокарю божьей милостью?! Да запросто!!!

– Хочешь искупить вину? – жестко спросил толстомордый.

– Перед кем? – Костя презрительно цыкнул на пол сквозь зубы.

– Перед людями, – сказал толстомордый.

– Перед обществом, – подхватил молодой.

– Мне искупать нечего, – так же жестко ответил Костя. – Я залепил скок в хату управляющего торгом, а там рыжье – золотишко в цветочных горшках в земельке заныкано… В подвале, в бочке – пачки денег величиной с буханку! Все и не унести было… Он сдуру – заяву в ментовку, а потом труханул – и в глухую несознанку! «Не мое!..» – кричит. От всего отказался! Так кто «вор»?! Месяц назад четвертый продсклад брали – когда меня повязали… Так начальнички склада полтонны масла на нас повесили да тонну сахара!.. Это, что ли, ваши «люди»?! Перед этим «обществом» я должен вину искупить?! Да пошли вы все…

Костя зло затушил окурок в консервной банке, отвернулся к окну.

– Ну что ж, – тихо сказал толстомордый, – встань, Чернов.

Костя встал.

– Подойди к столу, – приказал толстомордый и раскрыл свою деловую гранитолевую папку. – Начнем с расписочки о неразглашении. Срока давности, Константин, она не имеет. Это тебе, Чернов, на всю жизнь. Почитай-ка вот здесь… Что тебе грозит по законам военного, а также любого времени, если ты… Читай, читай! Грамотный. Вот тебе перо, вот чернила, подписывай.

Костя прочитал, подписал.

Молодой энкавэдэшник строго сказал Косте:

– Встань как положено. Вынь руку из кармана.

Костя вытянулся в ожидании.

– Ну вот, Константин, – торжественно проговорил толстомордый. – Теперь ты наш. В смысле – один из нас. Но в наших рядах могут быть только…

Толстомордый наклонился над столом, пошарил в своей гранитолевой папке, сокрушенно пробормотал:

– Куда засунул, ети его мать?..

– Вы ж его в Костино дело положили, – подсказал молодой.

– Ага… – Толстомордый вытащил что-то из уголовного дела Кости. Снова обрел торжественность момента: – Но в наших рядах могут быть только члены партии или комсомола, понимаешь… А посему разреши, товарищ Чернов, поздравить тебя со вступлением в Коммунистический союз молодежи. В авангард нашей родной партии, так сказать!

Толстомордый пожал Косте руку и подал ему комсомольский билет.

Там черной тушью каллиграфическим почерком было написано: «Чернов Константин Аркадьевич». С левой стороны – фотография Кости из его же уголовного дела! С перевязанной головой…

Для верности Костя заглянул в свое раскрытое уголовное дело: там оставалась всего лишь одна фотография – в профиль. На месте фото анфас – пустое место со следами отрыва и остатками засохшего клея…

– Во, бля, техника! – усмехнулся Костя.

Горы. День. Солнце. Школа горноальпийских диверсантов

…Диверсионная школа Вишневецкого невидимо располагается на тысячу метров выше знаменитого Медео, на две тысячи метров над уровнем моря, которого в Казахстане отродясь не было. Она оборудована на бывшем «джайляу» – высокогорном плато для выпаса овечьих отар.

С одной стороны школу защищает нависающий гигантский козырек могучей и мрачной скальной гряды. Защищает от всего – от глаз, снежных заносов, селя, сходов лавин и пронизывающих ветров.

С другой стороны школа закрыта наглухо высоченными елями и пихтами, зарослями голого колючего кустарника, уходящего в снежные напластования.

Оснащена школа Вишневецкого по самому последнему и тайному слову военно-энкавэдэшной техники.

Прямо в скалы впечатываются пять ПУТСов – пять «палаток утепленных трехслойных», каждая на двенадцать человек. Ни коек, ни нар. Дощатый пол, спальные мешки… При палатке сушилки. По обоим концам отгорожены места для воспитателя и тренера, обязанных жить со своими командами.

Склад обеспечения – альпинистское и горнолыжное снаряжение, оружие, боеприпасы, обмундирование на все случаи жизни – для снега, скал, для «зеленки». При каменном складе живет кладовщик. Тоже офицер НКВД.

Сборно-щитовой барак с каменными пристройками – целый комбинат. В нем столовая, кухня, жилище повара, продовольственный склад, кочегарка кирпичной кладки. От нее идут толстые брезентовые рукава в каждую палатку. Гонят горячий воздух в сушилки обуви и обмундирования. Здесь маленькая баня для личного состава…

А еще низкий каменный дом для старшего командно-преподавательского состава. Тут же штаб, тут же крохотный медпункт.

Отдельно стоит небольшой ПУТС на три человека. В ней живут два пленных немца из соединения «Эдельвейс» – высококлассные специалисты по подрывным работам в горах. С ними же их переводчик. Сотрудник ГПУ, МГБ и НКВД еще с довоенных времен.

Спортгородок прямо под козырьком нависающих скал: фермы с перекладинами на пятиметровой высоте с канатами, шестами, веревочными лестницами…

Чучела для отработки метания ножа, рукопашного боя. Для обучения убивать любым способом…

На краю плато, на фоне заснеженных вершин ледника Туюк-Су, тир для короткоствольного оружия – пистолетов, автоматов.

Столовая диверсионной школы. День

Ни одного патриотического лозунга, ни одного военного плаката, ни одного портрета. Висят по стенам рисованные инструкции по плетению различных альпинистских узлов, по вбиванию скальных крючьев в расщелины, по методам страхования при восхождении, сверления шурфов для закладки взрывчатки, поджогов бикфордова шнура, по оказанию первой медицинской помощи, весовые характеристики толовых шашек, взрывателей…

За ближайшими столами сидит весь командно-преподавательский состав школы. Все в горных ботинках, свитерах, штормовках… Никакой военной формы. Только горно-спортивная экипировка.

Напротив в пятнистых штанах, свитере и меховом жилете стоит полковник Антон Вячеславович Вишневецкий.

– Кто отсутствует? – спрашивает Вишневецкий.

– Радист, – отвечает один из сидящих.

– Нормально, – говорит Вишневецкий, – должен же кто-то в лавке остаться?.. Итак, за пять месяцев мы обязаны подготовить пять групп горноальпийских диверсантов, готовых к безоговорочному выполнению самых гибельных заданий и операций. Каждая группа будет насчитывать восемь исполнителей. Прибудет сюда человек пятьдесят. Наркомат прогнозирует естественный отсев двадцати процентов: обморожения, срывы со скал, лавины, оползни, обрывы страховок, самострелы, неосторожное обращение с оружием, взрывчаткой, парашютная подготовка. Драки… И не ждите появления взрослых громил из фронтовых киносборников и легенд Политуправления армии… Это будут четырнадцати– и пятнадцатилетние малолетние преступники из КПЗ, колоний и детприемников. Воры-рецидивисты, карманники, грабители, налетчики и убийцы. Они ничего не боятся – ни Бога, ни черта, ни советской власти. Каждый из них – законченная озлобленная сволочь!

Вишневецкий посмотрел на немцев и переводчика, спросил:

– Успеваете переводить?

– Так точно.

– Если не будете успевать, останавливайте меня. Я повторю.

– Вопрос, Антон Вячеславович! – поднял руку кто-то.

– Слушаю вас.

– Зачем же детей в это втравливать? Какие бы они ни были…

– Выводы наших наркоматских психологов: в четырнадцать, пятнадцать лет в подростковом организме наступает период бурного полового созревания. В этот период подросток всегда ошибочно преувеличивает свои возможности. И это лишает его ощущения опасности. Что для нас невероятно важно! Не говоря о том, что именно в этом возрасте они наиболее обучаемы новым физически-двигательным навыкам с острейшей конкурентно-сопернической направленностью. Что обязательно нужно использовать в учебном процессе. Контакты с ними будут затруднены полным отсутствием у них так называемого понятия АВТОРИТЕТ ВЗРОСЛОГО. Не ждите от них ни страха перед вами, ни уважения к вам. И постарайтесь, по мере возможности, не поворачиваться к ним спиной. Все, чему вы их научите, в неожиданный момент может обернуться против вас. Вопросы есть?

– Есть вопросик… – лениво произнес инструктор-горнолыжник. – А вот те двадцать процентов усушки и утруски, что прогнозируют наши теоретики, – обмороженные, раненые… Те, кто все-таки останется в живых, их куда? Лечить, отчислять?..

Вишневецкий помолчал, подумал и решился ответить:

– Таких приказано спускать из лагеря «вниз». Там, насколько я знаю, их будут ликвидировать как носителей совершенно секретной информации.

Наступила тягостная пауза. Слышно было только невнятное бормотание переводчика к склонившимся к нему двум немцам.

Наконец тренер по рукопашному бою решился спросить:

– Значит, это может произойти и с любым из нас?..

Тринадцать пар глаз вонзились в полковника Вишневецкого.

– Не думаю, – неуверенно проговорил Вишневецкий. – Мы все-таки сотрудники системы, и я надеюсь, что к нам будут предъявлены иные меры ответственности. Впрочем, могу это уточнить…

– Да, уж сделай милость, Антон. Уточни, – сказал седой кряжистый кладовщик.

– Для тебя, Паша, узнаю персонально, – ухмыльнулся Вишневецкий. – Шлепнут нас всех потом или дадут дожить до конца войны.

Все попытались рассмеяться.

Кроме немцев-взрывников. То ли юмора не хватило, то ли перевод был неточным, немцы все поняли как надо – впрямую.

– Нас кто-нибудь блокирует снизу? – раздался вопрос.

Вишневецкий обрадовался смене темы:

– На четыреста метров ниже, на базе бывшего Горельника, как по нашей стороне, так и со стороны ущелья Чимбулак, все подходы к нашей школе перекрыты специальным батальоном охраны, не имеющим ни малейшего представления об охраняемом объекте. Кстати, доктор! Там отличная санчасть с очень симпатичной докторицей – капитаном медслужбы…

– Ну это же все меняет! – восхитился доктор. – А то взялись нас запугивать!..

Вот теперь все действительно развеселились. Вишневецкий тоже улыбнулся.

– Да!.. Чуть было не забыл… Никаких званий, фамилий! Только имена-отчества. Это требование Главка. А контингент – лучше всего по кличкам. Они, слава богу, есть у каждого в его уголовном деле. Ознакомьтесь. Послезавтра начинает прибывать наша «клиентура». Получите личное оружие и готовьтесь к приему. И чтобы, как писал товарищ Константин Симонов, – «ни любви, ни тоски, ни жалости!..»