Текст книги "Кыся в Америке"

Сознание мое меркнет, но мне все еще чудится, будто я слышу приглушенный толщей океанской ледяной воды далекий голос Мастера – Капитана моего бывшего «Академика Абрама Ф. Иоффе»:

– Стоп машина!!! Полный назад! Лево руля!!!

И действительно, я вижу своими полуживыми глазами, как огромная махина, проплывающая надо мной, резко меняет курс и счастливо уходит от столкновения с негодяйски притопленным и не видимым на поверхности океана айсбергом!..

…На чем, как говорится, разрешите откланяться…

КАК ТАМ ШУРА БУДЕТ БЕЗ МЕНЯ В АМЕРИКЕ?..

Но именно в тот момент, когда я окончательно собрался умереть (убедившись в том, что «Академик Абрам…» избежал верной катастрофы), когда я уже мысленно попрощался со всеми и в первую очередь с самим собой, в моем остывающем мозгу возникли еле слышимые, но такие родные и встревоженные голоса.

– Кыся!.. Родимый… Ну что там с тобой такое, бля?! У меня от мыслей о тебе – прям башка лопается! Чем помочь-то, Кыся, корешок мой бесценный? Я, ебть, всех на ноги подыму!.. Ты только откликнись… – кричал с другой стороны земного шара Водила.

– Кот! Миленький Кот!.. – плакала Таня Кох, путая русские слова с немецкими. – Я чувствую – тебе сейчас очень плохо…

– Что происходит с судном, Кыся? С тобой?.. – по-немецки спрашивал меня Фридрих фон Тифенбах. – Я сейчас же свяжусь с канадским правительством! Вы ведь, как я понимаю, где-то совсем рядом, да? Как только все образуется – я сразу же прилечу к вам в Штаты…

– Кысь, а Кысь!.. Младший лейтенант милиции Митя Сорокин беспокоит. Ты че там, а, Кысь?! Ты кончай эти штуки!.. А то кто мне без тебя приглашение в Америку вышлет? Шучу, шучу… Ты, главное, сам выгребайся. Понял?..

Я еще совсем немножко подождал умирать – все ждал, что вот-вот возникнет голос моего Шуры Плоткина…

Но не дождался и с тревогой подумал:

БОЖЕ МОЙ, ЧТО ЖЕ ТАМ ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ С ШУРОЙ?..

Еще повременил самую малость и умер…

– Смотрите, смотрите, задние лапы дергаются…

– И хвост!.. Глядите, хвост шевелится…

– Алексей Иванович! Сент-Джонс запрашивает наши точные координаты для оказания нам немедленной помощи. У них уже все наготове…

– На кой хер нам теперь их помощь! Они-то откуда знают? Им-то откуда известно?!

– Маркони говорит – по распоряжению правительства Канады.

– Пусть поблагодарит их и вежливо пошлет в жопу. Даже если бы что-нибудь и случилось, у нас штанов не хватило бы расплатиться с ними. Да и они ни хрена подойти бы к нам не успели.

– Мастер! Мартын глаза открыл!!!

– Вот это другое дело!..

Я отчетливо слышу голос Мастера, чувствую, как его большие, сильные лапы поднимают меня, прижимают к себе…

У самого моего носа вижу маленький синий якорек, наколотый на левой руке Мастера, слышу стук его сердца – я сейчас совсем рядом с ним.

Мастер зарывается своим лицом в мою шерсть и, покачивая меня на руках, словно новорожденного, шепчет мне на нормальном Человеческом языке:

– Ах, Мартын, Мартын… Дорогой мой друг-товарищ и брат… Героическая ты личность! Если бы не ты – нам ни одно правительство в мире не смогло бы помочь.

И, переходя на шелдрейсовский, тихо меня спрашивает:

– Это ты дал «Мейдэй» в Канаду?

– Что?..

– Ты попросил помощи у берега?

– Нет… Это один мой старый друг из Германии.

Силы мои кончаются, я чувствую, что сейчас засну, и уже почти с отключенным сознанием спрашиваю Мастера:

– А у «Академика Абрама…» днище и подводная часть – какого цвета?

– Красного, – отвечает Мастер и тут же уточняет: – Оранжево-красного. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Значит, все, правильно, – говорю я уже сквозь сон. – Значит, я там был…

Я зарываюсь носом в куртку Мастера, пропахшую сигаретами «Данхилл», одеколоном «Гаммой» и буфетчицей Люсей, и засыпаю…

Проснулся я в капитанской каюте, в «своем» низком кожаном кресле, когда мы уже стояли в Сент-Джонсе.

Дверь была, на мое счастье, чуточку приоткрыта, и я свободно смог выскочить в коридор, преодолеть несколько лестниц и бесчисленное количество переходов и промчаться на корму судна – в свой собственный гальюн.

Простите за подробность, но меня всего изнутри распирало так, что малейшее промедление грозило катастрофой! В любую секунду я был готов взорваться и испачкать пол-Канады…

Слава богу, этого не произошло. Канада не получила возможности предъявить России претензии и штрафы (за «бугром» все стоит денег!..), я успел доскакать до своего спасительного ящика и даже успел отметить, что песок в нем совершенно свежий, и…

Я вовремя все исполнил, почувствовал невероятное облегчение и решил, что, несмотря на адский холод и пронизывающий ветер с океана, утренний туалет я совершу именно здесь. Мне очень хотелось предстать перед командой и Мастером уже в полном порядке и пристойном, интеллигентном виде. А во-вторых, я предполагал, что, хоть ненадолго сойдя на Сент-Джонскую твердую землю, я вправе рассчитывать на встречу с какой-нибудь местной канадской Кошкой, а может быть, и не с одной… И к этому моменту я, как говорится, ДОЛЖЕН ВЫГЛЯДЕТЬ.

Воспоминания об абердинской стоянке в Англии вливали в меня силы и воспаляли воображение.

Тщательно умываясь и прилизываясь, я огляделся.

Наш «Академик Абрам…» стоял у специального контейнерного причала, по которому были проложены обычные железнодорожные рельсы, а по рельсам туда-сюда катались самые обычные железнодорожные платформы.

Подъемные краны уже снимали с нашей палубы абердинские контейнеры, предназначенные для Канады, и аккуратненько устанавливали их на платформы.

Итак, я – в Канаде!..

Хотя, глядя на причал, на воду, на портовые строения и краны, на поразительно тоскливую одинаковость, наверное, всех непассажирских морских портов мира, я с успехом мог бы утверждать, что сейчас нахожусь в Петербурге, в Киле, в Гамбурге, в Абердине или еще где-нибудь…

Разница была только в языке, на котором матерились служащие порта, и в надписях на автопогрузчиках и портальных кранах. Даже «настенная живопись» граффити, про которую мне много объяснял еще Шура Плоткин в Петербурге, и то была одинакова! Те же гигантские мужские половые члены с яйцами и без, те же женские эти самые органы – мохнатые, отвратительные и совершенно не сексуальные, те же, иногда очень забавные и небесталанные, сочетания цветов и фигур.

И глядя сейчас на длиннющую стену пакгауза, всю размалеванную этими цветными пульверизаторами, я подумал, что Мир повсюду одинаков…

…Уже пробегая через все судно, здороваясь со всеми встречными и поперечными, я почувствовал слабый запашок «Джека Дэниельса». Когда же я подлетел к капитанской каюте, запах виски усилился до состояния, когда уже хочется закусить! Шурина хохмочка.

Дверь была плотно прикрыта, но я мявкнул своим хриплым и достаточно хамским голосом, и Мастер тут же открыл. Впуская меня в каюту, усмехнулся и сказал:

– Мог бы и не вопить под дверью. Я и так чувствую, когда ты подходишь.

«Елки-палки, как я мог забыть, что он – вылитый Котяра!» – подумал я и увидел в каюте высокого пожилого мужика в теплой меховой куртке с капюшоном.

Мастер и этот мужик держали в руках по широкому квадратному стакану с «Джеком Дэниельсом», а на столе для гостей между ними стояла тарелка с маленькими бутербродиками, которые умеет делать только Люся.

– Мой друг Мартын, – по-английски представил меня Мастер мужику в куртке.

– Привет, Мартин, – тоже по-английски сказал мне мужик и приподнял стакан с виски в мою честь.

– А это мой старый друг, представитель сент-джонского порта мистер Чивер, – сказал Мастер. – Извини, Мартын, он по-нашему – ни слова. Я буду говорить по-английски. Потом тебе переведу…

– Можете говорить хоть по-китайски, – спокойненько поведал я Мастеру. – Мне это, как говорят, без разницы. У меня языковых барьеров и преград не существует.

– Ох, Мартын! Ты для меня непрочитанная книга. Что ни день, то новая страница. Ну, будь здоров!

Мастер прикоснулся краем стакана к моему носу и предложил Чиверу за меня выпить.

Чивер тоже чокнулся с моим носом. Они выпили. А я от этого запаха виски так захотел жрать, что ничуть не удивился, когда через минуту в каюту вошла Люся с МОЕЙ плошкой, полной прекрасной жратвы!

– Алексей Иванович, можно Мартынчика здесь покормить? А то у нас там на камбузе аврал… Ну, в смысле – приборка.

Неожиданно Мастер ответил Люсе таким тоном и таким голосом, которого я у него ни разу не слышал! Я даже и не подозревал, что Мастер способен на такие интонации!..

– Конечно, Люсенька, конечно, лапочка… – И, обняв Люсю за плечи, сказал Чиверу по-английски: – А это Люся. Женщина, к которой я очень нежно отношусь и очень высоко ценю ее отношение ко мне.

Люся потрясение посмотрела на Мастера. Наверное, она тоже никогда не слышала от Мастера таких слов и таких интонаций.

Чивер встал и поклонился Люсе.

– Посиди с нами, – попросил ее Мастер. – Я тебе твоего любимого кампари со льдом сделаю…

– Что вы, что вы, Алексей Иванович!.. – застеснялась Люся. – У нас там с Шефом еще столько работы… Спасибо, спасибо большое!

И я понял, что сейчас Люся благодарит Мастера не за приглашение посидеть с ним и Чивером, а совсем-совсем за другое.

Может быть, действительно время от времени людям необходимо ощутить близкую возможность Небытия, хоть одним глазом заглянуть в ту Черную Пучину, из которой не бывает возврата, – для того чтобы потом хоть чуточку изменить отношение к оставшейся тебе Жизни?…

– Кушай, Мартынчик, кушай, – погладила меня Люся и вышла из каюты.

Я не стал выдрючиваться и кочевряжиться перед посторонним Человеком и тут же набросился на жратву, краем уха прислушиваясь к тому, о чем говорили Чивер и Мастер.

– Так у вас действительно ничего не произошло на подходе? – спросил Чивер, прихлебывая из стакана.

– Ничего, – твердо ответил Мастер.

– А у нас тут – прямо цирк «Барнума и Бейли»! Из Монреаля, из Оттавы звонят – тревога!!! Русский «Академик Абрам Ф. Иоффе» сейчас врежется в утопленный айсберг!.. Поднять все спасательные службы! Для работы в открытом океане военные пригнали специальные вертолеты… Все гадают – что могло произойти?! Только два варианта – или отказал эхолот, или – извините, Мастер, – капитан полный болван. Запросили регистр Ллойда – кто капитан на «Академике Иоффе»? Называют вашу фамилию, Мастер. Все немного успокоились – вас знают. Но информация-то поступила из Германии!.. А вы молчите…

– Какая-то дурацкая ошибка, – смеется Мастер. – Будьте здоровы, мистер Чивер!

Раздается стук в дверь каюты. Мастер неторопливо допивает свой «Джек Дэниельс» и открывает дверь. На пороге стоит второй помощник с полиэтиленовым пакетом в руке.

– Разрешите войти, Алексей Иванович?

– Входи, входи. – Мастер переходит на русский язык. – Чего вы там чухались?! Он мне уже все мозги проеб – что произошло да как произошло? Полчаса отбиваюсь, как лев…

– Да матрешки эти сраные куда-то задевались. Искали всем скопом.

– Что вы там ему приготовили?

– Как обычно – пузырь «Московской», две хохломские ложки и эту гребаную матрешку.

Мастер берет у второго помощника полиэтиленовый пакет и спрашивает сквозь зубы:

– Ничего оригинальнее не придумали? Опять ложки-матрешки?!

– Традиция… – разводит руками второй помощник. – Разрешите идти?

– Иди. И чтоб к отходу все было в порядке! Нашли, в чем дело?

– Нашли. Там наши спецы сейчас на мостике как раз колдуют.

– Глаза бы мои вас не видели, колдуны херовы! Иди.

Мастер с улыбкой протягивает пакет Чиверу:

– Маленький русский презент в благодарность за сотрудничество.

Чивер берет пакет, заглядывает в него и говорит Мастеру:

– Уйду на пенсию – открою лавку русских деревянных ложек и матрешек. И умру богатым человеком. Спасибо, Мастер.

Мастер накидывает теплую куртку на плечи, и мы идем провожать мистера Чивера к трапу. Уже прощаясь, мистер Чивер смотрит на меня и говорит Мастеру:

– Котика своего на берег не отпускайте. Тут у нас крысы величиной с поросенка. Сотни тысяч!.. Вчера на моих глазах двух собак разорвали. Штук пятьдесят сразу накидываются и…

Мне на мгновение становится худо. Я и так-то не перевариваю этих тварей, а тут – величиной с поросенка!..

Итак, как говорила мюнхенская Кошка Циля – в Сент-Джонсе я пролетел, как фанера над Парижем. А Водила в таких случаях успокоительно бормотал: «Ничего… Еще не вечер». И был прав. Впереди – Нью-Йорк. Тоже, говорят, в смысле Кошек – не последний город в мире…

Оказалось, что у большого острова с Собачьим названием Ньюфаундленд есть собственный небольшой полуостров, называющийся Авалон.

И вот на этом-то Авалоне и находится порт Сент-Джонс с этими жуткими поросячьими Крысами, из-за которых я проторчал на судне все десять часов нашей стоянки в Сент-Джонсе!

А место в Атлантическом океане, где на подходе к Сент-Джонсу с нами произошел тот самый случай с подводным айсбергом-убийцей, называется уже не «океан», а район Большой Ньюфаундлендской банки.

Это мне Мастер все показал на карте, когда мы наконец остались с ним в каюте с глазу на глаз.

– Я не буду тебе полоскать мозги, Мартын, всякими техническими подробностями – они тебе совершенно не нужны. Скажу только, что один очень важный электронный прибор, который должен определять глубину под судном и предупреждать о возможных подводных препятствиях, – отказал. И если бы не ты…

– Как это «отказал»? – не понял я.

– А черт его знает как! Электроника… А в электронике, как говорится, существует всего два вида неисправностей – отсутствие контакта, когда он необходим, или наличие контакта, когда он совершенно не нужен. Так вот, повторяю, если бы не ты…

– Нет, нет, Мастер! – запротестовал я. – Если бы не вы…

– Мартын! Не превращай нормальные мужские посиделки в слюнтяйское заседание Общества взаимного восхищения. Нам с тобой это ни к чему.

– Хорошо, – согласился я. – Ответьте мне только на один вопрос: почему вы не сказали мистеру Чиверу, что произошло с нами в действительности?

– Потому что судно, на котором может произойти такое ЧеПэ… ЧеПэ – это…

– Чрезвычайное происшествие, – подсказал я ему.

– Черт тебя побери, Мартын! Откуда ты это знаешь?

– Не помню. Кто-то объяснял. Не то Шура, не то Водила. Продолжайте, Мастер. Я хочу до конца понять ситуацию.

Мастер закурил свой «Данхилл», ладонью отогнал от меня дым и начал все сначала:

– Потому что судно, на котором может произойти такое ЧеПэ, по вине Капитана или нет (это уже никого не колышет), всегда вызывает подозрение. А стоит ли в дальнейшем иметь с ним дело? И контракт с тобой не продлевают. А заключают его с другим российским судном, по тем же демпинговым ценам.

– Как?.. – не понял я. – По каким ценам?

– По демпинговым. Значит – по мизеру. По самым низким ценам. По которым ни одно уважающее себя иностранное судно работать не будет. А мы, русские, будем! Потому что у нас нет другого выхода. У всех родители, жены, дети, всем есть надо, за квартиры платить. Жить… Жить надо! А нет контракта – сколько людей без копейки останется? Сколько из них сопьется, повесится, сколько пойдет по миру, а сколько в бандиты?! Так могу я рассказать мистеру Чиверу, что у меня на борту изношенная говенная техника вчерашнего дня и что если бы не Кот Мартын, то все мы давно лежали бы на холодном дне ихней Большой Ньюфаундлендской банки?..

– М-да… – промямлил я.

– А вот теперь к тебе вопрос, Мартын. Можешь мне объяснить, как ты почувствовал заранее, что нам грозит опасность?

– Нет. Ничего я объяснить не могу, – признался я.

– Ну, хорошо… А почему ты закричал мне тогда «Стоп! Стоп… Лево руля…»? Я ведь, если честно, только продублировал ТВОЮ команду. Почему ты завопил?

– Не знаю.

– И потом ты кричал мне: «Остановите машину… Сворачивайте! Сворачивайте скорее!!!» И жутко матерился.

– Ну да?! – удивился я.

– Еще как! Хорошо, что, кроме меня, никто не слышал… Но, знаешь, ты кричал – будто издалека. Хотя лежал у меня на плече, намертво вцепившись в меня когтями. Смотри!

Мастер стянул свитер и задрал майку. На груди и на плече были видны глубокие царапины с черными точками запекшейся крови – характерные для Котовых когтей. Ничего себе!..

– Ох, Мастер… – виновато вздохнул я. – Просто и не знаю, что сказать… Простите меня, ради Господа!..

– Ладно тебе. – Мастер оделся. – Не в этом дело. Ты мне скажи, как ЭТО: ты рядом, а слышу я тебя вроде бы черт-те откуда?

– Мастер… – жалобно заныл я. – Пожалуйста, не спрашивайте меня про ТАКОЕ. Я же сам ни фига в ЭТОМ не смыслю. Я только ЧУВСТВУЮ, и все! Вы же не можете сказать, почему вы, Капитан с огромным судоводительским опытом, вдруг исполняете команды какого-то приблудного Кота-дворняги, случайно попавшего на ваше судно?!

– Может быть, потому, что я тоже ПОЧУВСТВОВАЛ опасность? В какой-то момент мне даже показалось, что я УВИДЕЛ ее…

Ну точно! Чтоб мне век Кошки не видать!.. КОТ есть КОТ!!!

– Если бы не крикнул ты, Мартын, то через мгновение наверняка крикнул бы я. Ты мне веришь?

– Абсолютно! – горячо заверил его я. – Так каким образом вы ЭТО почувствовали? А уж тем более УВИДЕЛИ?

Мастер подумал, помолчал, закурил новую сигарету и только тогда ответил:

– Понятия не имею… Интуиция, что ли? Результат накопленного опыта?

– Вот видите?! – возмутился я. – Вы сами ни хрена не можете объяснить, а от меня еще что-то требуете! Почему нужно все объяснять и разжевывать?! Или ЭТО тебе дано, или – нет! Нам с вами – дано!.. И точка.

– Слушай, Мартын, – сказал Мастер. – У меня есть предложение, которое должно поразить тебя новизной. В аптечке есть немного валерьянки. В баре – еще пара бутылок «Джека Дэниельса». Сейчас я все это достану – валерьянку для тебя, а для себя виски, и мы с тобой преломим по рюмашу. Совсем понемногу. А то мне уже скоро идти на мостик…

Я вспомнил, как в Германии, в Оттобрунне под Мюнхеном, мы надрались ночью с добрым и глуповатым ветеринаром-недоучкой Эрихом Шрёдером, закусывая сырым мясным фаршем, который был приготовлен его сестрой для завтрашних котлет.

Вспомнил, как на следующее утро мне было плохо – как тошнило, как раскалывалась голова, как не хотелось ни одной Кошки, – и вежливо отклонил предложение Мастера.

Но для того чтобы не огорчать его, попросил перенести идею поддачи на приход в Нью-Йорк и сделать это ВТРОЕМ – вместе со встречающим меня Шурой Плоткиным, о котором я успел уже многое рассказать Мастеру.

Тем более что до Нью-Йорка теперь оставалось всего двое с половиной суток…

…Но через двое с половиной суток не было выпивки втроем, не было слез умиления, всхлипываний, заглядывания в глаза, облизываний. Не было щемяще-сладкого узнавания после долгой и тягостной разлуки.

Не мчались мы с Шурой навстречу друг к другу с воплями «Мартышка-а-а!..», «Шу-ри-и-ик!..», не оглядывали с головы до ног – он меня, а я его, с одинаковыми туповато-радостными вскриками: «Ах, как ты похудел!..» Или: «Боже… Ну, совершенно не изменился…», «Ну как ты?!», «Нет, а ты-то как?..»

Ничего этого не было.

И не зарывались мы носами – он мне в подмышку, а я ему под подбородок, не бормотали разные нежные бессвязные глупости… Так, чтобы никто вокруг не услышал. Потому что эти слова должны были быть только наши, наши и ничьи больше!

Не было ничего этого.

И Нью-Йорка никакого не было.

Был самый обычный торгово-грузовой морской порт – как в Петербурге, как в Киле, как в Абердине, как в Сент-Джонсе…

Только этот порт был в Нью-Джерси. И грязнее, чем все остальные. И очень… Ну просто очень большой! А так – все то же самое, что и там, – те же причалы, та же техника, те же запахи.

Та же убийственная похожесть: в этом порту, как и во всех остальных, НЕ БЫЛО ШУРЫ ПЛОТКИНА.

НЕ БЫЛО, НЕ БЫЛО, НЕ БЫЛО МОЕГО ШУРЫ ни на одном причале нью-йоркского порта!!!

– ШУРА!!! ШУ-РА-А-А!!! ШУРА ПЛОТКИН!.. ГДЕ ТЫ?! ГДЕ ТЫ?!

Господи! Боже мой!.. Мамочки родные!!! Что же делать?! Что же с НИМ такое произошло?! Господи, спаси ЕГО и помилуй…

Я снова оказался примерно в том состоянии, в каком я был тогда в Петербурге, когда мы с милиционером Митей увидели в НАШЕЙ с Шурой квартире чужих Людей и узнали, что сам Шура уехал в Америку.

Но тогда мне хотелось только одного – умереть. А сейчас – найти Шуру! Найти во что бы то ни стало!.. Любой ценой!!!

…Куда я только не бегал, где меня только не носило, в какие дырки я только не заглядывал, кого только не встречал на своем суматошном и горьком пути?! А ведь ЗНАЛ, ЗНАЛ, ЗНАЛ уже, что ЕГО вообще НЕТУ в порту – иначе он бы откликнулся…

Я чудом уйму раз не попал под колеса грузовиков, автопогрузчиков, чуть не был раздавлен на рельсах портального крана, в последнее мгновение выпорхнул из-под опускающегося контейнера величиной с трамвай… Меня чуть не убило дикой струей воды из пожарного монитора, которым куча болванов тушила загоревшиеся тюки с хлопком!

Среди всего этого бедлама, этого портового кошмара, сопровождаемого какофонией жутчайших звуков, я метался как ошпаренный в поисках своего Шуры Плоткина и не находил его, не находил его, НЕ НАХОДИЛ…

А в моем воспаленном мозгу все время звучал шелдрейсовский голос Мастера:

«Вернись, Мартын! Возвращайся на судно. Я жду тебя. Сейчас мы вызовем твоего Шуру по громкой связи. Я уже обо всем договорился с нашим русским представителем и диспетчерами порта. Возвращайся на судно, Мартын. Мы все ждем тебя…»

И словно в подтверждение слов Мастера с нескольких причалов, перекрывая шум и лязг крановых блоков, визг и скрежет тросов, рык автомобильных двигателей, лающие короткие взрывные взвой сирен маленьких суденышек с бело-красными полосатыми флагами на корме, – могучие динамики, при помощи которых можно было бы запросто докричаться до Петербурга, до Мюнхена, до самого Господа Бога, стали спокойно и внятно вещать по-английски и по-русски на весь белый свет:

– МИСТЕР АЛЕКСАНДР ПЛОТКИН! ВАС ЖДУТ НА ЧЕТВЕРТОМ КОНТЕЙНЕРНОМ ПРИЧАЛЕ НА СУДНЕ «АКАДЕМИК АБРАМ ИОФФЕ». МИСТЕР ПЛОТКИН, ПОЖАЛУЙСТА, СЛЕДУЙТЕ К ЧЕТВЕРТОМУ КОНТЕЙНЕРНОМУ ПРИЧАЛУ. ВАС ЖДУТ НА РОССИЙСКОМ СУДНЕ «АКАДЕМИК ИОФФЕ»! ЕСЛИ ВЫ ПО КАКИМ-НИБУДЬ ПРИЧИНАМ НЕ СМОЖЕТЕ ПРИЙТИ НА СУДНО САМИ, ОБРАТИТЕСЬ К ЛЮБОМУ СЛУЖАЩЕМУ ПОРТА – ПРЕДСТАВИТЕЛЬ «МОРФЛОТА» РОССИИ И КАПИТАН СУДНА ТУТ ЖЕ ПРИЕДУТ ЗА ВАМИ В ТО МЕСТО, ГДЕ ВЫ БУДЕТЕ НАХОДИТЬСЯ. ПОВТОРЯЕМ…

Снова в моей помутившейся башке прозвучал голос Мастера:

«Ты слышал, Мартын? Возвращайся на судно. Будем ждать вместе. Или хотя бы откликнись…»

Но я не мог вернуться на судно! Я не мог откликнуться Мастеру!.. Я был уже НАСТРОЕН НА ШУРИНУ ВОЛНУ и дико боялся утерять ту нить Контакта, которой уже так давно не имел возможности пользоваться. А отсутствие практики в поддержании шелдрейсовского Контакта – губительно! Я и так-то уже выбивался из последних сил, чтобы сохранить в себе эту способность – связи с Моим Шурой… Связи, которая не находила своего подтверждения!..

Да мало ли что могло случиться с Шурой?! А вдруг он упал от недоедания или еще от чего-нибудь?.. Упал, ударился головой и лежит сейчас в луже собственной крови, и ни черта не слышит – ни русского, ни английского, ни шелдрейсовского?!

Нет, нет… Его нету в порту! ОН бы МНЕ ответил в любом состоянии. Он может не отозваться на призывы всех громкоговорителей мира; он – гордый, независимый и талантливый – может плюнуть в морду любому хаму-чиновнику; может разорвать многолетнюю дружбу с Человеком, свершившим, с его точки зрения, всего один, пусть даже небольшой, но предательский поступок; он запросто может ввязаться в любую драку с тремя бычками, каждый из которых будет сильнее его в несколько раз… Он будет избит до полусмерти, но он никогда не будет обвинен в трусости и унижен! И я за шесть лет жизни с ним видел это много раз. А главное, ЕМУ известно, что ОН значит для МЕНЯ! Поэтому я точно знаю: если бы ОН был сейчас в порту – МНЕ ОН БЫ ОТВЕТИЛ…

На доли секунды причудилось странное и страшное видение – зеленые-зеленые Люди…

Все в них было зеленым – туловища, ноги, лица, руки… Но руки были еще и в крови…

…и стоят они вокруг высокого узкого зеленого стола, покрытого зеленой скатертью… Или покрывалом?

…и там кто-то лежит… Кто это?.. Я не вижу лица… Оно закрыто… Только трубки, трубки – мягкие, извивающиеся, а по ним что-то течет, идет, движется куда-то…

…И много приборов вокруг… Как на капитанском мостике.

А сверху – яркий-яркий свет!.. Он ослепляет меня… Я перестаю что-либо различать… ЭТО ТЫ, ШУРИК?..

Мой мозг заполняется настойчивым голосом Мастера:

«Я жду тебя, Мартын… Возвращайся на судно… Мы завтра же поедем с тобой в Советс… Тьфу, ети их мать! В Русскую миссию – мы найдем твоего Шуру!.. Обязательно найдем. Только вернись!.. Ты помнишь, где мы стоим? Четвертый контейнерный… А завтра разыщем твоего Плоткина, и… Я тебя очень прошу, вернись, Кыся…»

Меня так встревожили и поразили интонации Мастера, что чуть глотку не перехватило… Совсем слабак стал! Я проглотил подступивший к горлу комок и огляделся.

Конечно, я находился уже черт знает на каком расстоянии от нашего четвертого причала! В своих метаниях по порту, в истерических поисках Шуры я не замечал ни направления, ни расстояний, ни времени…

Только сейчас я увидел, что повсюду уже горят фонари и прожекторы, пришвартованные суда игрушечно сверкают светом иллюминаторов, а небо стало темно-фиолетовым.

По запахам я сообразил, что нахожусь рядом с какой-то портовой харчевней, около которой росли три чахлых, промерзших деревца без единого листочка.

Вот когда я понял, что сегодня Шуру мне уже не найти. Я переключился на шелдрейсовскую волну Мастера и сказал ему:

«Я все слышал, Мастер… Я просто не мог ответить. Мне тошно – так, что и не высказать! Полный завал… Ощущение, что я приплыл в пустоту. И я сегодня ночью хочу побыть один. Простите меня, Мастер».

Мне подумалось, что раз я в этот момент нахожусь не на судне, то мне не нужно спрашивать у него на это разрешения. Здесь, на земле, я волен распоряжаться собой сам. Помоги мне, Господи, делать это как можно правильней!..

«Но завтра ты придешь?» – спросил меня Мастер.

«Завтра я обязательно приду попрощаться, – сказал я. – И поблагодарить. Для моей благодарности вам, Мастер, у меня вряд ли хватит слов, но…»

«Мне не нужна твоя благодарность, – прервал меня Мастер. – Мне нужен ты. Приходи».

И Мастер от меня отключился. Будто положил телефонную трубку.

Не скрою, отключился и я. Чуть ли не в прямом смысле слова: такая усталость вдруг на меня навалилась, такое тупое оцепенение, что мне ничего не оставалось делать, как подогнуть дрожащие задние ноги и усесться на собственный хвост. Из меня будто воздух выпустили, так я вымотался – и физически, и нервно.

А из харчевни разные съедобные запахи, и двери открываются в обе стороны – куда толкнешь. Я такие в Германии видел. И жрать абсолютно не хочется, хотя и понимаю, что подкрепиться я просто обязан, иначе вообще протяну лапы.

Встать же на все четыре лапы и войти в харчевню начисто нету сил. Ну не оторвать задницу от холодного асфальта – и все тут!..

В это время из-за угла харчевни, прямо на меня выворачивается этакая довольно крупная грязная и лохматая Псина и с диким лаем бросается ко мне!

Однако я успеваю заметить, что бросается Псина не с большим запасом храбрости. И поэтому с места не двигаюсь. Псина припадает к земле на передние лапы в метре от меня и гавкает, как ненормальный. А у меня, честно признаться, нет даже сил разогнуть задние лапы и встать в боевую стойку…

Как когда-то говорил Шура: «Об убежать – вообще не могло быть и речи…»

И вот этот мудак гавкает, я сижу сиднем и отчетливо понимаю, что, если я сейчас хоть что-нибудь не предприму, этот грязный и лохматый дурак осмелеет и может здорово меня тяпнуть… Но от дикой усталости в голову мне ничего не приходит., и я вдруг совершенно неожиданно для самого себя говорю этому идиоту по-нашему, по-Животному:

– Слушай, у тебя пожрать нечего? А то я совсем без сил…

Пес на мгновение балдеет от моей наглости, а потом очухивается и орет хамским приблатненно-хрипловатым голосом на весь порт:

– Ты сюда жрать пришел, Котяра вонючий?! Да я тебе пасть порву!!! Ты у меня счас отсюда без хвоста кувыркаться будешь!.. Это кто же тебе разрешил появиться у кормушки старика Кана?! Я два года контролирую эту точку, а тут является какой-то задроченный Кот и…

– Ну чего ты разгавкался? – говорю я вполне мирно, но чувствую, как у меня на загривке начинает вставать шерсть дыбом. – Я ваших порядков не знаю – иностранец…

– Нашел чем хвастать! – лает этот кретин. – Ты в Америке, засранец! Здесь все иностранцы!.. Все – эмигранты! А вы едете и едете сюда к нам, сволочи!!! Вы что думаете – здесь сосиски на каждом углу валяются?! Добро бы Собаки ехали, а то, глядите, еще и Коты со всего мира поперли!.. Скоро продыху от вас не будет!..

Тут я вспомнил, как в Мюнхене Таня Кох как-то цитировала одного русского писателя, живущего в Германии много-много лет. Он, по словам Тани, говорил: «Нет более страшного врага для эмигранта-новичка, чем эмигрант со стажем, приехавший сюда на несколько лет раньше…»

Вспомнил я эту цитатку и чувствую – верхняя губа сама собой поднимается, уши прижимаются к затылку, в лапы вливается невесть откуда взявшаяся мощь и упругость, и тело становится легким и сжатым в комок. Ну, как обычно у меня перед генеральной дракой.

Но я все еще себя сдерживаю… Вернее, пытаюсь сдерживать и говорю этому шлемазлу подрагивающим от напряжения голосом, тщательно стараясь придать голосу спокойные модуляции:

– Ты бы уж так не надрывался, Песик. А то ведь недолго и по рылу схлопотать.

Этот дурак не врубается в то, что я говорю, принимает дрожь моего голоса за проявление испуга, смелеет и с диким криком: «Разорву падлу!..» – бросается на меня.

Ну и, естественно, тут же получает серию ударов когтями по харе – раз, два, три, четыре!..

От неожиданности и боли Пес переворачивается через голову и с воем, срывающимся в обиженный визг, отлетает в сторону.

Я уже собираюсь было войти в харчевню в расчете на то, что уж там этот «боец» не посмеет продолжить драку. А я смогу, потеревшись о чьи-нибудь ноги, спокойненько стяжать себе чего-нибудь съестного. Но не тут то было…

На вой этого обалдуя, откуда ни возьмись, мчится такая же беспородная, разноликая и грязная «Собачья свадьба».

Сейчас я попытаюсь объяснить, что это такое.

Так как Собаки, за очень редким исключением, в большинстве случаев – скопище кретинов, подхалимов и тупиц, не умеющих даже нормально трахнуться, то собирается компашка, примерно шесть-семь разнокалиберных Псов-Кобелей, и начинает бездарно, по многу часов бегать за ОДНОЙ грязнулей Сучкой, которая, опустив голову к земле и делая вид, что она там чего-то отыскивает, неторопливо убегает от этой унылой своры Кавалеров Теоретиков.

Кавалеры же, от Кобелька-самосерьки, величиной с пивную бутылку, до провонявшего помойками Дворняги ростом с теленка, сутки покорно бегают за Сучкой, считая за счастье, когда кому-нибудь из них удается понюхать у нее под хвостом!