Текст книги "Комната страха"

Владимир Кузьмин
Комната страха

Пролог

За окном темно, в комнате еще темнее. За окном стужа, в доме, кажется, еще больший холод.

Кутающийся в видавший виды овчинный тулупчик высокий и нескладный мужчина на миг разжал посиневшие губы.

– Шнифт, кончай зубами стучать.

– Дык! – почти весело откликнулся на озвученную загробным голосом просьбу второй «постоялец» комнаты, выбивавший до той секунды зубами, остававшимися у него во рту через один, барабанную дробь. – Дык! Того! Греюсь я так!

– А мне с того холод пуще кажется.

– Давай бороться! Согреемся!

– В меня ночью из револьвера попали, в бок, забыл? А по чьей милости, не скажешь?

– Ну не поспел я чуток. Виноват. Так рана пустяковая.

– Когда в тепле, да под одеялом, да при дохторе – тогда пустяк.

Раненый попробовал удобнее умоститься на скрипучем венском стуле, единственной мебели в этой комнате, и поглубже засунуть руки в рукава, но получилось плохо. Да еще и стул заходил ходуном, того глядишь, начнет разваливаться.

– Заяц, а чего мы тогда у твоей марухи[1]1
  Маруха – на жаргоне – подруга вора.


[Закрыть] не остались? Там, почитай, все было бы, – Гоша-Шнифт[2]2
  Шнифт – глаз на воровском жаргоне.


[Закрыть] мечтательно закатил глаза. – И тепло, и одеяло. И Нюрка твоя тебе бы заместо дохтура.

– Дурень ты, Шнифт. Неужто и это тебе разъяснять нужно?

– Да не нужно. Ясен день, там нас прежде всего шухарить[3]3
  Шухарить – шарить, искать.


[Закрыть] бы начали. Эх! Фарт наш кривой! Шли на шниф[4]4
  Шниф – кража со взломом.


[Закрыть] в пустую хату…

– А вышел мокрый гранд с шухером[5]5
  Мокрый гранд с шухером – убийство с ненужным шумом, привлекшим внимание полиции.


[Закрыть]. Кто б знал, что хозяин среди ночи явится?

Васька-Заяц, прозванный так среди блатных вовсе не за трусость, а за умение путать за собой следы, умолк, и от этого молчания его подельника Гошу-Шнифта стала пробирать дрожь.

Вчера ближе к полуночи они тихо и, можно сказать, культурно вскрыли присмотренную еще неделю назад хату, а нормально сказать, так небольшой особнячок, где квартировал очень даже не бедный клиент. По субботам он в обязательном порядке играл в карты, возвращался под утро. Пользуясь отсутствием хозяина, отлучался и сторож. Картина – краше не придумаешь! Заходи, бери, чего душа пожелает, и неспешно делай ноги. Когда еще пропажи хватятся! Нет же, барин тот объявился не раньше и не позже, а аккурат когда они вскрывали его стол в поисках денег. Да и это было бы полбеды. Стол они взломать не успели, так что выглядело все как прежде, сами спрятались за портьерами у окон. Будь хозяин хаты пьян, открыл бы стол, взял бы денег – Шнифт был уверен, что вернулся он по той причине, что каким-то редкостным манером исхитрился проиграться подчистую за столь короткий срок, ну или по дурости не прихватил с собой достаточный для игры капитал, – и ушел бы восвояси. Но тот был трезв и раздражен. Протопал, громыхая по полу, прямиком к столу, вставил ключ и… скорее всего, учуял запах керосина из потайного фонаря. По правде сказать, воняло от затушенного фонаря крепко! Так вот, унюхал он керосин, хвать револьвер – и выстрелил в портьеру. Стой там сам Шнифт, подумал бы, что ноги у него торчат, но Заяц такой оплошности допустить не мог. Значит, догадался. Первая пуля попала в стекло, звон на всю улицу! Ну и последующие выстрелы там слышнее стали намного. Васька за портьерой вскрикнул, тут уж Шнифт выхватил свой знаменитый нож и, выскочив из-за другой портьеры, не раздумывая, ударил не вовремя вернувшегося квартиранта под левую лопатку. Заяц, которому пуля оцарапала ребро, не растерялся, одним движением фомки выломал ящик, вытащил из него пачку денег и заржал, как конь.

– Вот падла! Там же ключ торчал, а я и не сообразил, ломом вскрыл! Уходим!

Только кварталов через пять-шесть Шнифт сообразил, что оставил для полиции не иначе как визитную карточку – свой приметный и известный всем блатным нож, торчащий из спины убитого. Револьвер чужой подобрал, а про свой нож забыл. А может, забоялся из покойного вытаскивать, первый как-никак у него мокрый случай. За тот нож да за умение с ним обращаться, особенно метать точно в цель, он и прозвище свое получил. И кровавить ему доводилось в драках, но до смертоубийства дело, бог миловал, ни разу не доходило. Шнифт хотел было промолчать об оплошности, но молчать не стал, засовестился перед товарищем. Заяц даже не попрекнул, только матюкнулся и в рыло съездил. Но, ясен день, решил, что нужно не в теплую малину путь держать, а залезать в самую глубокую нору. Нор у него было заготовлено в достатке, вот и этот дом он давно уж присмотрел. Вошли они в него, не оставив следов, да и отсиделись бы туточки хоть неделю, хоть больше спокойно. Васькина маруха, к которой они заскочить успели и пару слов шепнули, стала бы харч и водку приносить и все прочее, без чего не прожить. Но вот одна помеха нежданная всю житуху портила. Если с вечера на улице, почитай, тепло было, с грудью нараспашку шли на дело, то к утру ударил такой мороз, что и здесь, где хотя бы ветра не было, не мудрено было околеть. Если не стерпишь и уснешь, то и не проснешься уже. За окнами по-прежнему была тьма-тьмущая, но запалить огонь в печи – полуразвалившегося шкафа на дрова достало бы, – нечего было и думать: народу на улицах уже немало, дым из трубы заброшенного дома каждый прохожий разглядит. А каждый десятый первому же городовому о том доложит.

Шнифт, чувствуя вину и за то, что не поспел помешать выстрелу, и уж тем более за то, что из-за его оплошности они сейчас мерзнут здесь, попытался проявить о кореше какую ни на есть заботу.

– А давай я тут по дому пошманаю?[6]6
  Шманать – искать.


[Закрыть] Глядишь, где не только стул поудобнее сыщется, но и одеяло завалялось или тулуп. Да и тряпка какая сойдет укутаться, все теплее тебе станет.

– Пошманай. Фонарь запали, не ровен час, зашибешься или шум подымешь.

– Слушай, Заяц, а чего ты говорил, что сюда точно никто не сунется? – спросил Гоша, завозившись со спичками и фонарем. – Мало ли что дом нежилой, всяко может быть.

– А сюда все входить боятся. Даже полиция. Тут привидений полно.

– Брешешь!

– Люди брешут, а я тебе ответ даю, про что ты спросил. Отколь мне знать, водится здесь нечисть или нет. Я в доме второй раз, в первый днем наведывался.

– И чего?

– Да ничего.

Шнифт помолчал, переваривая новость. Подумал было, что Заяц его пугает, но припомнил, что и сам про какой-то дом с привидениями слыхивал не раз. Только не догадывался, что в том доме они и расположились сейчас.

– Так, говоришь, ничего?

– Днем, говорю, ничего этакого тут не было. Да и сейчас не первый час здесь просиживаем – тоже ничего. Говорю же, люди брешут, а нам с тобой это на руку.

– А чего они брешут-то?

– Много чего. Говорят, что хозяин дома в пьяной горячке зарубил свою мать-старуху и в подполе закопал. А та стала ему являться. Он терпел-терпел да удавился!

Шнифт принялся выспрашивать подробности. Заяц рассказал.

– Выходит, и сам купчишка стал людям являться? Забавно! А они, как, с матушкой вместе по ночам шастали или порознь?

Заяц задумался.

– А вот про это не скажу. Да и ерунда это все. Их уж лет десять никто не видел. Дом хоть и пустует, но люди в нем бывали не раз. Мебель там растащили, это первым делом. Еще зачем заходили.

– Так то ж днем, наверное.

– Ночью тож бывали. Я про этот дом впервые услышал от бродяги одного. Он туточки частенько летом ночевал. И ничего с ним не случилось, пока под забором не замерз.

Шнифт заметно повеселел.

– Так я пойду, поищу…

– Поверху искать нечего, я в прошлый раз все высмотрел. Да и свет ненароком через окно увидеть могут. В подпол глянь, там вроде много чего свалено. А то на чердак заберись, я туда и вовсе не совался.

– Ага, – согласился Шнифт. – Снизу начну. Куда тут идти?

– Дверь в кухню помнишь? Вот подле нее и дверь в подпол.

– Ага, теперь сыщу.

Шнифт вышел из комнаты, которую они облюбовали для отсидки, и замер. Стало до жути, до дрожи в коленях и пустоты в животе боязно. И до икоты.

– Ик!

– Чего застрял?

– Да так, – буркнул Шнифт, вторично икнул и на подгибающихся ногах протопал к искомой двери в подвал, названный Зайцем подполом.

И дверь, и деревянная лестница были скрипучи до одури, скрип, казалось, был слышен далеко за пределами дома. И Шнифт втайне пожелал, чтобы кто там ни на есть с улицы этот скрип расслышал и пусть уж фараоны[7]7
  Фараон – полицейский.


[Закрыть] нагрянут и повяжут, чем кто иной объявится по их с Зайцем души. Вот только выдать свой страх Зайцу было почти столь же жутко. Шнифт извлек револьвер и, чуток ободрившись, спустился в самый низ. Посветил фонарем. Всякой дряни тут и вправду было навалено немало, в синем свете фонаря все эти кучи выглядели чем-то опасным. А если сами по себе опасными не казались, так чудилось, что за ними кто-то прячется. Шнифт заставил себя шагнуть вперед и тут же пожалел об этом шаге. Нога провалилась в трещину в прогнившей доске, которыми был застелен пол. Не заорал Шнифт только по одной причине – кричать ему показалось страшно. Дернул ногу, не вытаскивается. Стал тянуть потихоньку, и вдруг по ноге, там под полом, что-то пробежало. Шнифт замер.

– Крыса, должно быть, – сказал он вслух, хоть и не верил этому объяснению.

Позади заскрипело, тут уж Шнифт заорал благим матом, выдернул ногу из сапога и бросился к лестнице, продолжая визжать. Но разглядел в проеме двери неясную тень и вместо визга захрипел.

– Ты чего вопишь! – услышал он голос Васьки-Зайца. – Я это, я!

– Так я того, со страху. Вон, провалился и застрял, а мне по ноге кто-то…

– Так крыса поди.

– Так я и сам подумал, крыса. Кому там еще быть? А тут как заскрипит!

– Это уже я заскрипел. Правду сказать, после разговора самому жутко стало, вот и пошел к тебе поближе.

– Это того… это хорошо!

Шнифт, успокоенный появлением приятеля, заставил себя вернуться, вытащить сапог и обуться, а то ногу в портянке пробирало морозом так, что уже и пальцы не чувствовались. Выпрямился, утер пот со лба.

– Чудно! Нога отмерзла, а рожа вспотела, – сказал он.

Собрался сказать еще чего, лишь бы не молчать, но тут неведомо откуда взявшийся порыв ветра кинул ему в лицо несколько горстей хлопьев из слежавшейся пластами пыли, заставив ослепнуть и задохнуться. Не успел он отплеваться, откашляться и глаза протереть, как услышал позади себя хрип. Обернулся, направил туда свет фонаря. Хрипел, схватившись за горло, Заяц. Смертным хрипом хрипел! И норовил другой рукой, той, что не держался за горло, показать куда-то за спину Шнифту. Тот резко развернулся и увидел… Из угла потянулась к нему рука. Бледная, едва видимая и какая-то тощая, словно владельца ее сроду не кормили, вот под кожей и остались одни кости. Притом рука эта вроде как тускло светилась. И пальцами длинными и костлявыми шевелила. А после сложила из тех пальцев фигу.

Заяц позади умолк. В том смысле, что хрипеть перестал. Шнифт оглянулся через плечо и как раз увидел, как Заяц рухнул на ступени крутой лестницы головой вниз, всколыхнув целую тучу пыли. Надо бы кинуться к сотоварищу, посмотреть, что с ним сталось. Вот только у Шнифта сил достало только повернуть голову и впериться глазами в тот самый угол. Рука выбралась из стены по плечо, из кирпича вроде как проглянула столь же мерзкая – черепушка, обтянутая кожей, – морда. Глянула этак пристально, приоткрыла рот и дунула в сторону Шнифта. От того дуновения в него полетели уже не только ошметки пыли, но и разная рухлядь с наваленных повсюду куч. Прикрывая лицо, он отшвырнул в сторону фонарь. Тот беззвучно разбился, опрокинулся. Разлилась лужица керосина, горящая неверным синеватым пламенем. Морда в углу вроде как глянула на огонь с весельем в глазах. Или это провалы глазниц отразили пламя огня? Но губы вновь сложились для дуновения, и от него огонь полыхнул, разом охватив все вокруг. Шнифт наконец вспомнил про оружие, выдернул из-за пояса револьвер и выстрелил в угол. Потом выстрелил еще дважды. Три оставшихся в барабане патрона были потрачены, но и жуткая личина сочла за благо исчезнуть. Вслед за этим вроде полыхавший повсюду огонь почти потух.

Шнифт облегченно всхлипнул, и тут ему грудь обожгло ледяным холодом. Он рухнул замертво.

«Ваше превосходительство! Согласно вашему особому распоряжению имею настоящим рапортом доложить нижеследующее.

Января месяца 3 числа сего 1867 года у себя в доме был убит ударом ножа в спину господин Звенигородов Яков Алексеевич, тридцати четырех лет от роду, купец второй гильдии, прибывший в Томск по делам коммерции. Судя по картине места происшествия и опросам свидетелей, потерпевший, неожиданно вернувшийся домой, застал воров. Имевшимся при нем револьвером он открыл по ним огонь, сделав в общей сложности три выстрела. Одна из пуль, судя по обнаруженным следам крови, нанесла ранение одному из ночных визитеров. Второй из воров нанес г-ну Звенигородову удар ножом в спину, ставший смертельным. Злоумышленники с места преступления поспешно скрылись. По оставленному в теле убитого ножу быстро был установлен его владелец, которым оказался некий Георгий Иванович Гусев, известный в криминальных кругах как вор-домушник Гоша-Шнифт. Незамедлительно были приняты меры к розыску вышеупомянутого преступника и его подельника.

Однако их тела были найдены не благодаря предпринятым мерам, а в силу стечения обстоятельств, сложившихся для них роковым образом. Преступники укрылись в подвале печально известного и ныне пустующего дома Кулева. Вероятно, наступивший сильный мороз вынудил их развести огонь, который привел к возникновению пожара, вернее, к тлению оставшихся в доме старых тряпичных вещей. Возникло задымление, которое и повлекло смерть Гусева и Василия Куприянова, его подельника (факт участия коего в убийстве купца подтвердило наличие на теле у Куприянова незначительного огнестрельного ранения). Смерть наступила в результате удушья.

Такова официальная версия.

Что же касается обстоятельств, вызвавших у вас интерес, то они таковы.

Никакого пожара в доме Кулева не было, что я утверждаю на полном основании, так как лично и весьма тщательно осматривал его. Злоумышленниками действительно был обронен фонарь, заправленный керосином. Но керосина в нем оставались считаные капли. Одна из тех пролившихся капель попала на обрывок ватного одеяла и вызвала его тление. Но задымление, хоть и имело место, было незначительным и не могло принести смертельного ущерба здоровью.

Вскрытие, ввиду отсутствия в нем необходимости, не проводилось, но осмотр тел произведен был. Полицейский врач г-н Кочетов с уверенностью показал, что смерть обоих преступников наступила не от удушья, а скорее всего от апоплексического удара у Куприянова и от разрыва сердца у Гусева. На мой вопрос о том, как стало возможно такое совпадение, чтобы двое здоровых с виду мужчин единомоментно скончались от названных им причин, г-н Кочетов ответил, что раз дело происходило в доме Кулева, то можно с уверенностью говорить: оба умерли от страха. Мол, и так оба находились во взвинченном состоянии, испытывали страх быть пойманными и душевные угрызения из-за содеянного, так как убийцами до той ночи не были и даже слыли людьми богобоязненными.

Такое объяснение вполне подкрепляет и такой факт, что в момент, предшествующий смерти, Гусев произвел три выстрела из револьвера в дальний от себя угол подвала, опустошив револьверный барабан. Звук выстрелов и был услышан дворником, незамедлительно вызвавшим полицию.

А о причинах стрельбы можно сказать следующее: доски, коими обшиты стены помещения, сильно прогнили, и вполне возможно, что укрывшиеся в нем преступники, увидев гнилушное свечение на стенах, приняли его за знаки потусторонних сил или даже за сами потусторонние силы, уж не скажу, какие именно. Скорее всего, за привидение, о котором в городе бродит немалое число сказок. Вот к каким выводам и объяснениям пришли мы с доктором Кочетовым в ходе обсуждения происшествия.

В эту версию не укладывается лишь один-единственный факт.

Револьвер, ранее принадлежавший убитому г-ну Звенигородову, из которого, несомненно, были произведены выстрелы в подвале дома Кулева, был обнаружен не в подвале, а на чердаке данного дома. Притом чердак был заперт на насквозь проржавевший замок. Замок тот не открывался весьма долгое время, да и на самом запыленном чердаке не обнаружено ни единого человеческого следа.

7 января 1867 года.

Судебный следователь Матвеев И.М.»

1

– Мясорубка, несомненно, одно из величайших достижений человечества, – сообщил дедушка, потерев ладонью щеку и испачкав ее мукой. – Я даже не возражаю против того, что она используется на нашей кухне. Но дабы ощутить истинный вкус доподлинного сибирского пельменя, его необходимо снарядить начинкой из мяса, измельченного ножом или специальной рубилкой. Даша, как те корыто и секира назывались, коими незабвенная Пелагея фарш готовила?

Я очень удивилась, что дедушка забыл такую простую вещь. Он вообще исключительно редко что-то забывает, а уж связанное с русской кухней и подавно. От этого удивления у меня самой выскочило из головы то, что у меня спрашивали. Рот приоткрыла ответить, и тут поняла, что ответить не могу.

Дедушка пару дней как вернулся из Петербурга, где провел почти месяц. Вот в честь его приезда и был затеян званый ужин. А поскольку на него были приглашены наши знакомые из Сибири, то было решено приготовить для них самое-самое сибирское блюдо. И тут возникло немалое число затруднений. Перво-наперво никак не могли решить, какие именно пельмени готовить? Их мы припомнили не менее дюжины, поди выбери. А все наготовить было просто невозможно. Решили все-таки одним видом не ограничиваться и выбрали сначала шесть рецептов, а затем уговорились, что и четырех достанет: из трех мяс – свинины, говядины и баранины; из дичи – рябчиков и перепелов; из мяса с белыми грибами и рыбные, из осетрины. Дедушка потребовал, чтобы фарш готовился не на мясорубке, а был нарезан ножом, раз у нас в доме нет специальной рубилки. И взял этот тяжелый труд на себя. Мы с маменькой не могли остаться в стороне и вызвались помогать в лепке пельменей. Потому что хотелось побыть с дедушкой и потому что тогда гостям можно было бы сказать, что мы сами трудились на кухне. Им будет вдвойне приятно. Не остались в стороне и наша экономка Антонина Васильевна, и горничная Наташа. Уж само собой самое деятельное участие принимала кухарка Варвара Антоновна. Правда, как раз она особого энтузиазма не проявляла. По ее мнению, пельмени и вареники – еда деревенская и для простого народа предназначенная. Да и наше присутствие на кухне она не слишком одобряла. Одно дело, когда хозяйка собственноручно изысканный десерт готовит, это всюду принято. И совсем иное дело, когда вот так: вся семья по-простонародному да простонародное…

Дедушка, не дождавшись от меня ответа, принялся рассказывать, как готовят пельмени в Сибири.

– Вот так же по-семейному лепят. Из всего, что в доме имеется, начинки сочиняют. По несколько тысяч штук, бывает, приготовят!

– Да куды ж стока? – удивилась Варвара Антоновна. – За неделю не съешь, пропадут зазря.

– Не пропадут. Их тут же на мороз выставляют и замороженными в мешки укладывают. Ну и достают, когда нужно.

Варвара Антоновна приехала в Москву из Таврической[8]8
  Таврия – Крым.


[Закрыть] губернии. Приехала давно, но привычки у нее так и остались южные. А уж все то, что касается Сибири и сибирских морозов, ей кажется то ли выдумкой, то ли преувеличениями.

В дверь позвонили, Наташа пошла открывать.

– Морозы крепкие там держатся вплоть до конца марта, – продолжил дедушка. – Пельмени лепят в октябре-ноябре, когда уже никакой оттепели не должно случиться. Так что хранятся те пельмени долго. Главное, чтобы лиса или волк не добрались.

Тут уж Антонина Васильевна начала ахать, как мол так, в дом дикие звери наведываются?

– Афанасий Николаевич, вам письмо, – сказала Наташа, вернувшись в кухню.

– Откуда?

– Как раз из Сибири. Из Томска, от господина Корсакова.

– Очень замечательно! Сейчас дорежу последний кусок и прочту. Ты, Наташа, положи его где-нибудь здесь. Я прочту и стану с вами пельмени лепить.

Дедушка передал нам приветы, высказанные в первых строчках, пробежал остальные страницы глазами и слегка загрустил. И я, глядя на него, загрустила. Тем более что о содержании письма могла догадаться почти в точности, о многом мне недавно писал Петя. Но полагаю, что грусть наша была вызвана не столько тем, что новости в письме сообщались… ну не самые радужные, хотя и печальными их назвать нельзя. Нет, мы с ним взгрустнули о прошлом. О том времени, что провели в сибирском городе Томске, где служили в театральной антрепризе Александра Александровича Корсакова, автора письма. Пусть в том времени было перемешано, как вот в этом фарше, самое разное, печальное и веселое, доброе и по-настоящему трагическое, но оставило оно самые лучшие воспоминания. О людях, с которыми расстались, в первую очередь.

Полностью письмо нам с маменькой дедушка прочел в кабинете за кофе. Все наши знакомые были живы и находились в здравии. Дела у труппы в этот сезон шли неплохо, но все равно не столь прекрасно, как годом ранее. Вот Александр Александрович и счел возможным высказаться на тему, что главной причиной такого состояния дел является не настоящее ухудшение качества спектаклей, а отсутствие в труппе нескольких актеров, которых томская публика успела очень полюбить. А раз их нет, то и спектакли не кажутся такими же интересными. А между строк читалось: эх, любезный Афанасий Николаевич, если бы вы, к примеру, приехали, пусть не на долгий срок, да вышли на сцену, то как бы все изменилось к лучшему! Высказать такую просьбу напрямую господин Корсаков не посмел, но она явственно ощущалась. Вот и мы, не сговариваясь, на эту тему заговорили. Первой – маменька.

– А что, папа, отчего бы тебе не отдохнуть от твоей рутины? Ты вот даже осунулся!

– Ты, Ира, предлагаешь мне съездить на отдых не в Крым, не в Баден-Баден, не на французскую Ривьеру, а в Сибирь? – рассмеялся дедушка, сделал трагическое лицо и воскликнул: – И эти слова я услышал из уст горячо любимой дочери!

– Я предлагаю тебе сыграть на сцене, что для тебя станет лучшим отдыхом! Я же вижу, как ты об этом скучаешь! И хорошим людям поддержку окажешь. Тем более что скоро Рождество и у тебя должны быть возможность и свободное время.

– Но ведь и ты скучаешь по сцене? – неожиданно спросил дедушка.

– Скучаю, – печально ответила маменька.

– Вот и поезжай вместо меня!

Дедушка насладился нашими лицами, скованными удивлением, и снова рассмеялся.

– Не хотел вам говорить, но Рождество я, скорее всего, проведу не дома. Очень хотел быть с вами, но не вышло.

– И где ты намерен его провести?

– В поездках между Вильно и Варшавой. А уж где меня застанет сам праздник, в точности не скажу. Знал бы заранее, предложил бы вам приехать ко мне. Но раз нам все равно придется еще некоторое время провести порознь, то отчего бы тебе, Ирина, действительно не съездить в Сибирь? Если мой приезд, возможно, способен внести некоторое оживление в тамошнюю театральную жизнь, то приезд недавней звезды европейского театра вызовет как минимум фурор. Тем более, что ты сама не раз высказывала желание побывать в Томске.

Маменька не стала отнекиваться, а задала вопрос, который я от нее ждала.

– А с кем же останется Даша?

– Она взрослый и самостоятельный человек! Клара Карловна[9]9
  Клара Карловна фон Миних – подруга Дашиной маменьки, героиня книги «Под знаком розы и креста».


[Закрыть] за ней присмотрит, может даже, уговорит пожить у нее. Антонина Васильевна…

– Ерунда! – вмешалась я, заметив, что маменька заинтересовалась всерьез поездкой в Сибирь. – Я поеду с мамой!

– Но гимназия!

– Скоро каникулы, и я пропущу не столь уж много уроков, чтобы ради них оставаться в Москве. После нагоню! Я за два класса сдавала экзамены экстерном и, вернувшись в гимназию, вдруг обнаружила, что обогнала своих одноклассниц.

– Но тебя ведь не отпустят! – категорически высказалась маменька.

– Не отпустят, – согласилась я, – если ты не замолвишь за меня словечко. Маменька, стоит тебе только посмотреть на нашего директора, и он сделает абсолютно все, что ты от него потребуешь. Кстати, нужно будет придумать, что от него потребовать помимо того, чтобы он меня отпустил, чтобы тебе не ходить к нему два раза.

– Э-э-э… Даша, я с одобрением отношусь к вашим отношениям с Петром Александровичем… но учеба все же должна быть на первом месте.

Так! Вопрос о поездке самой маменьки уже получается решенным! Мне конечно и самой очень хочется в Томск, в первую очередь, чтобы повидаться с Петей, тут мама права, но по большому счету разговор о себе я затеяла, чтобы подтолкнуть ее к принятию решения. А о себе я позабочусь чуть позже.

Каждый из нас действительно не раз и не два заводил разговоры о поездке в Томск, но все те разговоры можно было свести к одной-единственной фразе: «Было бы неплохо!» А тут раз – и собрались! Уже через несколько дней после получения того письма от Александра Александровича мы с маменькой пили чай в купе первого класса транссибирского экспресса. Наш вагон чуть отличался от того, в котором ехали Маша с Ириной Родионовной, есаул Котов, Софья Яковлевна, мистер Ю.[10]10
  Герои книги «Конверт из Шанхая».


[Закрыть] во время нашего с дедушкой путешествия из Томска в Москву, но отличия касались обустройства салона[11]11
  Речь идет о вагоне-салоне, в котором лишь часть занята пассажирскими купе, а остальная представляет собой салон для отдыха с большими окнами для обзора.


[Закрыть], а купе были точь-в-точь такими же.

К моему огромному разочарованию, среди попутчиков не оказалось ни одного знакомого! Более того, не было даже незнакомых мне томичей, все пассажиры были из других городов. Путешествовали мы тихо, мирно, спокойно. Маменька была в восторге от уюта и комфорта, а я откровенно скучала. Впрочем, не бывает худа без добра. За пять дней, проведенных нами на колесах (проехав Урал, мы даже на станциях выходили прогуляться очень редко по причине крепкого мороза и сильного ветра), я выполнила все те задания, что директор нашей гимназии Савелий Парфеныч счел нужным задать мне, дабы я не слишком отстала в учебе из-за этой поездки. Так что уже к месту пересадки на станции Тайга я подъехала, можно сказать, с чистой совестью и приятным чувством, что имею полное право заниматься в дальнейшем только тем, чем мне захочется.