Текст книги "Время взрослой веры. Как сохранить связь с вечностью"

О молодых священниках

Владимир Легойда: Сейчас, когда (благодаря прежде всего усилиям патриарха) приведено в порядок церковное управление, мы в Церкви начинаем обсуждать «сквозные темы» своей жизни. Например, подготовку священников. И акцент делаем на том, что готовим пастырей. Таких, которые бы «плакали с плачущими».

А что за генерация молодых священников пришла сейчас в Церковь? Вдохновенные, хорошо образованные и мотивированные, с христианским бэкграундом и, по моему ощущению, нестяжательные. Но когда один из них в 7-й раз советует мне читать лишь тоненькие брошюрки…

Владимир Легойда: Жуть какая.

…я не выдерживаю. Не могу, говорю, привыкла к толстым книгам. Недоволен: ибо он пастырь, а я овца. Мой первый духовник каждого человека считал живым космосом. И подозревал в уборщице возможность прочесть и постичь Бердяева.

Владимир Легойда: И правильно.

Я уж не говорю о постоянно звучащей в проповедях теме «Вот вы решаете, покупать или не покупать вторую квартиру». Какая покупка квартир?! Это самый бедный район Москвы.

Один молодой священник, в три раза меня моложе, узнав, что я журналистка, подмигнул мне и говорит: «Ну что, не всегда удается писать правду?» Я говорю: «Я про патриарха пишу. Ваш вопрос остается в силе?» Ну хотя бы подмигивание испарилось.

От обливающего меня спесью монаха в какой-нибудь «пустыни» меня всегда спасал 18-й пункт моей исповеди «Как же ненавижу мужчин!» (с оговорками, конечно) – спеси как не бывало. Мои грехи исправляют его грехи. А как быть вот с этими хорошими, молодыми, никого, кроме себя, не слышащими батюшками?

Владимир Легойда: Сравнивая своих великих духовников с молодыми священниками, не будем забывать, что реальность меняется. В эпоху наших духовников священников было мало, а люди, становившиеся ими, проходили через лагеря. Это была большая цена и другая реальность. В 90-е к советским священникам добавились батюшки «университетского призыва» – часто кандидаты наук. Первый курс семинарий сегодня – мальчишки 17–18 лет после ЕГЭ. Этим людям еще нужно дорасти до другого отношения к человеку. Мы не можем вложить им в голову опыт 50-летних старцев.

Церковь все это осознает. Мы острие своих задач долго направляли на признание нашего образования государством, на получение лицензий, переход на систему бакалавриата. И теперь надо обращать внимание на атмосферу в семинарии и время подготовки пастыря к исповеди.

Ну нет у нас пока для вас других писателей. Кроме этих мальчишек. Через 5–6 лет они станут священниками. Надеюсь, что хорошими.

А пока их с любовью терпеть?

Владимир Легойда: Не уверен, что только терпеть. Давайте вместе с ними готовиться к ответам.

Разговоры вдогонку

О том, как плакать с плачущими

Владимир Легойда: Я задаюсь сам и не раз задавал своим гостям в «Парсуне» вопрос: чем отличается милосердие христианина от милосердия человека других религиозных или безрелигиозных взглядов. По факту, действию оно может ничем не отличаться. Но по мотивам, по отношению к человеку, наверное, отличается. Потому что за ним стоит какое-то глубинное понимание надежды, которую дает Бог. Мы недавно с сестрой обсуждали тяжелейшую ситуацию, мой добрый знакомый, однокашник, молодой, в общем, человек, очень тяжело уходил.

У него стремительно развивалась онкология, оставались буквально месяцы жизни, он уже не мог сам передвигаться, мы договаривались о том, чтобы его определить в хоспис. Но он вдобавок еще заболел ковидом, и его госпитализировали в реанимацию в Коммунарку. Сверхтяжелейшая ситуация. Вчера вечером сказали, что до утра не доживет. А жена его ближайшего друга, врач, все эти месяцы ухаживала за ним и мучилась от того, что не может ничего сделать, помочь, спасти… Плакала от бессилия… Мне кажется, только вера может человеку дать надежду и силы перенести подобную ситуацию. Нет, слез и боли не становится меньше, но есть надежда. Все-таки у верующего человека, при всей трагедии происходящего и испытываемой боли, нет вот этого ужаса перед небытием, какого-то иррационального тотального страха перед ним. Я это в своей жизни очень остро и ясно почувствовал, когда умерла моя бабушка, папина мама. Я тогда впервые оказался на церковном отпевании близкого мне человека. И я, с детства боявшийся и избегавший похорон, вышел с отпевания со спокойным и светлым чувством, в каком-то совершенно особом состоянии. Детские воспоминания были связаны с надрывной музыкой, звучавшей на похоронах и создававшей чувство полной безысходности, погружавшей в липкий страх и раздавливающий тебя ужас… Тихая печаль церковных песнопений одновременно дает надежду.

А недавно у меня в «Парсуне» легендарный, великий врач Александр Григорьевич Чучалин рассказывал про Сергея Петровича Боткина, что он пришел к солдату, которому невозможно было помочь, и просто сидел рядом и держал его за руку. И когда тот уходил, тот сказал в конце: «Папа, спасибо». Это невозможно слушать и произносить без слез, но врач, который жизнь свою кладет на то, чтобы помогать людям, и отдает себя, даже если уже и не может помочь как врач, но при этом же у него нет такого чувства, как у бедной жены моего друга, сердце которой разрывает горе, и она переживает подобную ситуацию тяжелейшим образом.

Мне кажется, у Боткина был евангельский подход. В жизни я его встречал у нескольких священников. Когда сердце полно сочувствия страдающему и при этом есть какое-то спокойствие и надежда, как христианская добродетель. Не в том смысле, что «все будет хорошо», не будет хорошо, когда врач говорит, что до утра может не дожить (здесь уже все нехорошо в нашем земном ожидаемом смысле), но надежда, которая позволяет перенести все тяжести, потери… Мне один священник, когда его отец, тоже священник, умер прямо на амвоне во время богослужения, а он вызвал «Скорую» и его 40 минут реанимировали, вдруг потом сказал: «Сейчас я считаю, что этого делать было не нужно. И второй раз я бы так не сделал». Что вот Господь так сделал, что он уходил прямо во время службы. И сын потом решил, что был не прав, пытаясь любыми силами, всеми способами остановить его. Эти слова трудно вместить, особенно когда это не оторванный от твоей жизни пример, но горе, касающееся кого-то из очень близких.

Разговоры вдогонку

О молодых священниках

Владимир Легойда: Каких молодых священников я вижу сейчас? По понятным причинам в фокусе моего наблюдения обычно находятся медийно-активные священники. И я вижу, что они очень разные. Очень неравнодушные. Что они в поиске. Не всегда, может быть, находят понимание у своих архиереев. На мой взгляд, их нередко заносит. Как любого человека, который добивается какой-то популярности. С нею всем сложно справляться. При очень большой активности они неизбежно – тоже не священническая, а общечеловеческая особенность – скатываются в некоторую поверхностность.

Что мне кажется важным и сложным в плане осмысления того, что происходит. Моя работа и в журнале «Фома», и в Синодальном отделе все время связана с попыткой говорить с очень широкой аудиторией. Не отталкивая ее так, чтобы она тебя сразу, с порога, отвергла. И здесь очень сложно удержаться и сохранить баланс. И мне кажется, что одна из сложностей, которая возникает перед любым человеком, оказавшимся на не внутрицерковной территории, это не дать навязать себе тему и тон разговора.

Когда известный блогер В. беседует с известным священником-блогером – вроде бы на главные темы, – но в итоге вишенкой на торте беседы является вопрос, будет ли священник своей дочке-подростку объяснять про презервативы и безопасный секс, когда она отправится на школьную вечеринку. Мне хочется сказать: при чем здесь христианство? И добавить: отче, не поддавайтесь этому. Нельзя позволять навязывать нам повестку. Как говорится, не садись с дьяволом трапезничать – у него все равно ложка длиннее. Сам часто попадал в подобные ситуации, понимаю, как сложно не позволить втянуть себя в заведомо проигрышный разговор, но…

Ксения Собчак подобным образом пыталась в своей YouTube-программе говорить с Валерией Германикой, и Лера ей сказала: я тебе тут про Христа пытаюсь говорить, а ты меня про какую-то ерунду спрашиваешь. Лера не позволила навязать себе разговор, в котором ты заведомо занимаешь позицию оправдывающегося, что вот, мол, есть некая объективная реальность, там знания и сексуальное просвещение, а вы тут такие узколобые традиционалисты, что вы будете делать, если весь мир сказал этому «да»?

Но христианство же не про это.

Это настоящая проблема. Мы приходим говорить про христианство, а оказываемся в положении маргинала, который оправдывается. И возникает колоссальный разрыв между тем, что христианство принесло в мир, и тем, о чем нашей Церкви приходится говорить, попадая на подобные публичные площадки. Как здесь быть? Нужно ли вообще идти на такие разговоры? Наверное, нужно. Но как в них себя вести? Как не позволить навязать себе чуждый, с позволения сказать, дискурс? Как найти ту точку, которую нашел апостол Павел, когда его начали вроде бы припирать к стенке вопросами о еде? Как обрести это правильное понимание? Как его выразить так, чтобы человеку было понятно? Это всегда было сложно.

Мы говорим, что христианство зародилось в I веке по Рождеству Христову, после известных евангельских событий… Но это мы сегодня знаем, что тогда уже были христиане, мы смотрим на эти события из XXI века, после 2000 лет христианской истории, зная, что было дальше. Но когда возникло то, что мы сегодня называем христианской самоидентичностью: мы – христиане, мы – Церковь, то это же не в один день или месяц случилось. Это же не то, что мы только что создали партию, придумали название и собираемся вступить в нее. И сегодня ты входишь в храм не только по формальным признакам, но и какие-то внутренние вопросы разрешаешь для себя, так же как когда-то их разрешал апостол Павел.

И для меня в разговорах молодых священников, и мирян, как раз интересно и важно то, как они справляются с этими вопросами.

Разговоры вдогонку

О ценности мировоззренческих споров

Владимир Легойда: Время мировоззренческих споров – это скорее в большой степени лишь мое интуитивное ощущение, пока еще не очень подкрепленное – помаленьку возвращается. Нынешний учебный год (2020–2021) был для меня удивительным с точки зрения интереса и студентов-бакалавров, и студентов-магистрантов к религиозной тематике в широком смысле слова.

Я в этом году третий или четвертый раз читал для магистрантов – самых взрослых уже студентов – курс «Политические коммуникации современной Церкви». Он у меня пока проходит обкатку, многое я еще ищу… Но если раньше я всякий раз на небольшом магистрантском курсе (15–20 человек) встречался с неприятием, недоумением и даже агрессией, то в этом году (удивительно, но это совпало и у магистрантов, и у бакалавров-первокурсников, у которых я веду уже давний для меня курс культурологии) попались очень открытые и искренне интересующиеся религиозной темой студенты. На первом занятии с магистрантами я раздал анкету, в которой попросил ответить на вопрос: была ли у вас история религии, другие исторические или религиоведческие курсы и что вам интересней: современность или история? Я был уверен – это были политологи, – что они выберут современность. Это было связано в том числе с моим воспоминанием от чтения этого курса в предыдущие годы. Почти все выбрали, что им одинаково интересна современность и история. Мы много говорили с коллегами про историю, и они были этим, я видел, искренне увлечены. И того, что меня всегда расстраивало, некая уже сформированная позиция по поводу Церкви – все с вами понятно, деньги зарабатываете на доверчивых людях, – я в этот раз не встретил. И в поколении 30-летних я вижу открытость и готовность к разговору об этом, и это меня очень вдохновляет.

Разговоры вдогонку

О борьбе с бедностью

Владимир Легойда: Ковидный год для всех был чрезвычайно тяжелым. И еще раз всем показал, что никаких других богатств, кроме тех пожертвований, которые верующие приносят в храм, у Церкви нет. Я думаю, что теперь это видно любому честному человеку.

Для меня важно то, что Церковь, оказавшись в довольно морально сложной ситуации, особенно когда был ограничен доступ в храмы и священников не пускали в больницы, беспокоясь в том числе об их здоровье. Но оказавшись в очень сложной ситуации, священники все равно остались на передовой, на посту, в строю. И вот Церковь – об этом Святейший говорил на встрече с президентом – сразу включилась в работу. В епархиях сразу образовались центры помощи людям, и они за все это время не прекращали свою работу, а наращивали ее. Владыка Феофилакт в Пятигорске разносил по домам продукты. И он был не единственный.

Проблема и сейчас не потеряла своей остроты. Ситуация сложная, и пред нами встают вопросы, которые не решаются легко. Намного проще встать в позицию обвинителя. Или популистски призывать выйти из бедности. Это все правда, но что делать? В таких вопросах не бывает простых решений.

Разговоры вдогонку

Об оценке Церкви

Владимир Легойда: Мне кажется, что у нас оценки результатов и изменений церковной жизни грешат неким, может быть, уже и неизбежным социологизмом. Мы привыкли перед всякой оценкой что-нибудь считать и измерять, включая медийный резонанс.

Но нужно осознавать, что церковная жизнь намного шире и глубже этого. Не берусь нарисовать всю полноту картины, но несколько вещей обозначу.

Я хочу оттолкнуться от тезиса, уже звучавшего в наших разговорах: Церковь меняет людей, а люди меняют жизнь. Но это взгляд, он будет всегда теряться, потому что в Церкви видят прежде всего церковные структуры и пытаются оценить их роль. А нужно, говоря о жизни и роли Церкви, оценивать как раз то, как меняют жизнь разные люди. И это может быть не связано напрямую с церковным управлением, епархиальными структурами и т. п.

Я не раз встречался с оценкой журналистов вклада Церкви в дело помощи пострадавшим из-за пожаров, наводнений и других бедствий людям в том или ином регионе. Обычно Церковь сравнивают с другими социальными институтами. Говорят: «Общественная палата собрала столько-то денег, телемарафон Первого канала столько-то, а Церковь столько-то – как вы это прокомментируете?» Я это комментирую обычно так: среди дававших деньги в Общественной палате много православных людей, и среди жертвовавших зрителей Первого канала – тоже.

Потому что для оценки вклада Церкви это тоже нужно вычленять и суммировать. Что, кстати говоря, трудно – мы же не сможем опросить всех жертвующих об их вере. А если оценивать вклад Церкви в таких ситуациях только по вкладу официальных церковных структур, то он будет ниже. Но ведь люди так поступают в том числе и потому, что они себя считают верующими, православными людьми.

Если продолжить тему «Церковь меняет людей, а люди меняют жизнь», то человек, воспитанный в Церкви и пытающийся жить церковной жизнью в своих поступках – профессиональных, личных, – начинает опираться на Евангелие. Об этом много раз говорил патриарх, что это важный этап современной жизни Церкви, когда поступки человека мотивированы Евангелием. И это очень важный этап для человека – понять, что его церковность связана не только с тем, что он по воскресеньям ходит в храм или даже регулярно исповедуется и причащается, но и с тем, как он строит свою жизнь, чем он мотивирует свои поступки. Как вот эта перемена ума, покаяние, метанойя проявляется в его жизни, кем бы он ни был – менеджером, рабочим, депутатом, не важно. Чем больше определяется, тем это значимее для Церкви, для всех нас. А то, что это с нами происходит, мне кажется, совершенно очевидно. Это хуже видно одномоментно, но если мы сравним, как и что говорили разные люди – политики, ученые, люди из разных профессиональных сфер 10–20 лет назад, с тем, что и как они говорят сегодня, то мы увидим, что годы жизни в Церкви изменили многих людей.

Совершенно точно кончилась «эпоха подсвечников», характерная для первой половины 90-х – чиновников, стоящих в храме на праздники и не знающих, как креститься, этого уже ничего нет. Сегодня у тех же чиновников, бизнесменов есть свой опыт жизни в Церкви. Пусть сложный, неоднозначный, но реальный опыт, связанный и с поездками на Афон, и с первой исповедью, и с многими исповедями. Среди федеральных чиновников есть глубоко верующие люди. Этого не было и не могло быть 20 лет назад.

Ну и, конечно, случай уникальный, но для меня очень показательный: некоторое время назад чтец Георгий Великанов ценою своей жизни спас бездомного. Совершенно удивительный и абсолютно евангельский поступок. И для меня он связан с ответом на вопрос, что такое Церковь в нашей жизни. Когда ты понимаешь, что есть люди, которые отдают себя целиком. И я думаю, что таких людей много. Что они заняты социальным служением, работают с молодежью, помогают в хосписах.

Разговоры вдогонку

Еще раз о том, как оценивать Церковь

Владимир Легойда: Если Церковь оценивать не по критериям заметности, а по тому, как люди Церкви, от патриарха до мирянина, своей жизнью свидетельствуют о Христе, то… У меня нет какой-то статистики, социологии (и не только у меня, но ее нет вообще), но в жизни я все чаще вижу людей (не думаю, что это связано исключительно с моим кругом общения, хотя и с ним тоже), для которых их вера и христианство заключается не только в том, что по субботам и воскресеньям они ходят в храм, ставят свечку и даже исповедуются и причащаются. А в том, что они в своей жизни – обычной, бытовой, профессиональной – пытаются быть христианами. Задаваясь и отвечая на вопрос, как должен вести себя христианин в той или иной ситуации. В чем-то они, естественно, могут ошибаться. И неизбежно будут ошибаться. Но будут пытаться над всем этим думать.

Я часто вспоминаю фразу Питирима Сорокина: «По воскресеньям пуритане верят в Бога, в остальные дни – в фондовую биржу». Вот это разделение: Бог, воскресенье, храм и остальная жизнь было еще недавно очень характерно для нас. Но сегодня, мне кажется, мы все чаще задаемся вопросом: если я христианин, то что это значит, как я должен поступить?

У Кшиштофа Занусси в книге «Мои стратегии» есть мысль о том, что люди в целом ведь разделяют одни и те же нравственные принципы, но применяют, реализуют их очень по-разному. Мы все входим в некое сообщество, построенное на общих ценностях, и понимаем, например, что воровать нельзя. Но для кого-то это, например, означает табу на проезд «зайцем» в троллейбусе, а для кого-то нет. И вот что я, как христианин, могу сделать, а что нет – этот вопрос сегодня, мне кажется, остро стоит в жизни людей, называющих себя христианами. И часто наше христианское поведение определяют идеология, политика, партийность и вызванные ими разделения и противопоставления, и мы все это часто сплетаем.

Мне кажется, что это и есть диалектика и сложность жизни. Нам сегодня уже недостаточно мотивировать свое поведение политической или партийной позицией. Мы все-таки пытаемся определить его как христианское. То есть мы пытаемся для своих поступков найти основания, связанные с нашей верой… И мне кажется, что это очень важный момент.

Беседа третья

Объявление любви,

или почему Церковь —

это не паркетные новости

и не скандалы

Дата публикации: 19.07.2018

Владимир Романович, куда делись скандалы? Кажется, появись вторые «Пусси» или новые часы патриарха, в марках которых – мы-то с вами знаем – он не разбирается, будет осечка. Не пойдут резонансные круги… Неужели вы, как церковный политик, так «зачистили» медийное пространство?

Владимир Легойда: Ну мне-то как церковному чиновнику кажется, что скандалы никуда не делись. Каждый день из информационных сводок и мониторингов что-нибудь вылезает… Вот буквально вчера на каком-то портале появилось объявление – якобы настоятельнице монастыря в одной из епархий срочно требуется личный повар с зарплатой от 50 до 90 тысяч рублей. Из епархии тут же ответили: никакого повара ни за 90, ни за 30 тысяч не нанимаем! Причем ни в одном из монастырей. Объявление исчезло. Но осадочек-то остался! Все по «схеме провокации»: вбрасываем, некоторые СМИ и блогеры подхватывают, а вы, ну давайте, объясняйтесь.

Но все равно не взрывается это, как «бомба». Что-то отсырело.

Купить

Владимир Легойда: Наверное, если выйти из гонки новостного потока и попытаться посмотреть на ситуацию со стороны, то, пожалуй, можно сказать, что страсть к скандалам поуменьшилась. Зато выходит на первый план и становится заметным (особенно в псевдоаналитических каналах в различных мессенджерах) искусство из пустоты высасывать интригу. Скажем, прорекламирует сотрудница пресс-службы патриарха у себя в ВКонтакте новую телепрограмму на «Спасе», и тут же какой-нибудь информканал в одном из мессенджеров напишет: пресс-секретарь патриарха запускает свой информ-проект с целью потеснить на медийном поле Легойду. Мы с отцом Александром (священник Александр Волков, пресс-секретарь патриарха. – Прим. ред.) смеемся: и его, и меня с этим проектом связывают только зрительские симпатии, зато друг с другом – давние рабочие и дружеские отношения. Но интрига создана.

Но страсть делиться на «за» и «против» все-таки, похоже, утихает. Люди скорее, как в знаменитой песне Шнура «Вчера приснился сон прекрасный, Москва сгорела целиком…» (в России скоморохи всегда давали высочайшие образцы общественной рефлексии), незлобно, но явно хотят, чтобы все, набившее оскомину – хоть политическую, хоть интеллектуальную, хоть духовную, – «сгорело целиком». Отодвинулось, исчезло. Слишком постановочно-картонно выглядят многие сегодняшние показные актуальности. Душу ни к чему нельзя приложить. Не остро, не на разрыв, но, по-моему, обозначается линия невидимого кризиса. Или какого-то важного поворота.

Владимир Легойда: Церкви как собранию людей без кризисов не обойтись. Потому что она – живой организм. Светское общество, к сожалению, навязало нам и себе официально-паркетный взгляд на церковную жизнь. А она совсем не сводится к сухим новостям о том, какой сегодня праздник и где служит патриарх. И Патриарх – человек, а не фигура в выдуманном кем-то сценарии. Он молится, переживает, думает… Служит Богу и людям. Те, кто рядом со Святейшим, знают, как молится и как трудится патриарх. Потому что, помимо информационной вершины айсберга, видят и большую, хоть и не всю, подводную часть. И патриарх, и люди вокруг него пытаются сделать что-то очень серьезное и важное в церковной жизни. И естественно, что-то вызревает.

Спасенный «Спас»

Очень активно идет перестройка телеканала «Спас». Он иногда посылает интересные месседжи. Почти никто не верит, что за обновлением «Спаса» стоит один Борис Корчевников.

Владимир Легойда: Мы давно старались что-то сделать со «Спасом». Приходили разные люди, пытались реализовать свои интересные концепции. Что-то получалось, но полного удовлетворения не было. И когда Святейший благословил на труды Бориса Корчевникова, я, честно скажу, сначала не очень поверил в успех. Все-таки Борис, при всех его талантах, ничем подобным раньше не занимался. Но именно этот выбор принес плоды.

Почему?

Владимир Легойда: Во-первых, за всем происходящим сейчас на телеканале очень внимательно наблюдает патриарх. Он знает полную картину внутренней жизни канала. Пресс-секретарь Святейшего, отец Александр Волков, также много занимается каналом. Я, естественно, в курсе происходящего, всегда на связи с Борей. Именно ему и подобранным им людям удалось вывести канал на тот путь, который мы давно искали. Очень много «Спасу» помогает ВГТРК, за что большое спасибо Олегу Борисовичу Добродееву и его команде.

Вы хотите, чтобы «Спас» стал полноценным телеканалом.

Владимир Легойда: Нет, одного превращения «Спаса» в полноценный телеканал для нас мало. Потому что у «Спаса», в отличие от большинства телеканалов, нет необходимости работать на отбивку вложенных средств. Хотя, конечно, средства пока очень скромные…

Откуда взялись деньги на канал?

Владимир Легойда: Я не занимаюсь непосредственно финансовой стороной вопроса, но, насколько понимаю, финансирование пока остается прежним или почти прежним. А деньги у Церкви практически всегда из одного источника – это пожертвования. Нравится кому-то этот ответ или нет, но это так. Да еще на канале появилась реклама. Но здесь, как вы понимаете, существуют свои ограничения: и по содержанию, и по объему.

Но это все дает нам уникальную возможность стать каналом с очень качественным, вдумчивым контентом. Но при этом и каналом с большой аудиторией. Так что амбиции у нас большие. Зритель, особенно молодой, сегодня все чаще не верит телевидению, зато склонен доверять видеоканалам интернета. Я сейчас не о том, верно это или нет. Но это – данность. Скажем, мой товарищ посетовал, что его дети (возраст 20–25 лет) не будут смотреть мою программу «Парсуна», потому что она сделана по лекалам традиционного ТВ: заставка, студия и т. д. Советует мне непременно снять галстук, а программу перенести из студии куда-нибудь… на кухню. Я лично этого делать не хочу, так как рассчитываю не на молодежную аудиторию в первую очередь. И в галстуке мне нравится. Но замечание в целом принимаю. В том смысле, что для молодежи нужен новый телеязык, который они готовы воспринимать, которому они будут доверять. И «Спас» может найти этот язык. Мы должны учитывать запросы и ожидания молодых, если хотим реализовать свои амбиции и выполнить задачи, которые поставил перед телеканалом патриарх.

Мы можем дать ответ на чрезвычайно важный запрос – запрос на «новую искренность» – и совершить прорыв.

Но это амбиции проповеди?

Владимир Легойда: Конечно, проповеди! Цели и задачи «Спаса» в пределе определяются только Евангелием.

Вера в большом городе

«РГ» первой написала рецензию, поддерживающую вашу новую телепрограмму «Парсуна». Думаю, не означает ли ее появление конца эпохи церковных стен. И начало построения себя, внутренней жизни человека.

Владимир Легойда: Мне не кажется верным противопоставление «стены – души». В советское время и разрушали храмы, и опустошали души. Кроме того, храм – это еще и зримый символ присутствия веры в нашей жизни. Храмы никогда не стоят пустыми. Думаю, мы даже до конца не осознаем важность построенных сегодня церквей для будущего православия в нашей стране. Особенно с учетом демографической ситуации.

Давайте попробуем разобрать это столь важное для Церкви внимание к внутреннему человеку на самой скандальной встрече в вашей авторской телегостиной – с Валерией Германикой. Почему, кстати, вы ее пригласили? О ее сериале «Школа» вы когда-то говорили нечто совсем не комплиментарное.

Владимир Легойда: Да, я критиковал сериал «Школа». Помню, что он меня в чем-то раздражал, но не смотреть я не мог, это тоже помню. Потому что талантливо сделано. С болью. Да и концовка вполне ясно передает авторское отношение к изображенной там жизни. Этого многие критики просто не хотели замечать. Хотя с какой-то частью критики я и сейчас согласен. Готовясь к интервью с Валерией, посмотрел ее фильм «Все умрут, а я останусь» – тяжелая история, но тоже очень сильная.

Что касается приглашения, здесь все просто: у Германики недавно начался интересный ютюб-проект «Вера в большом городе»: ее беседы с современниками о христианстве. Борис Корчевников захотел взять его на «Спас». И попросил меня предварить все это встречей с Лерой на «Парсуне».

У меня от этой встречи очень хорошие впечатления. Лера очень сильно развернула свою жизнь и пришла к Богу. Я благодарен ей за то, что она сломала мой сценарий разговора. Это была одна из самых честных «Парсун», как мне кажется. Мы почти ничего не вырезали: ни слез Леры, ни невольных наездов на ведущего (то есть на меня). В какой-то момент я тоже завелся.

Комментарии к программе, как всегда, разделились. Кто-то увидел в Лере «человека без кожи», «с сердцем наружу». Кто-то потребовал публичного покаяния (ни больше ни меньше). Кто-то возмутился: почему я не приглашаю режиссеров, победителей «Золотого витязя»? А один незнакомый мне человек в ВКонтакте написал: ну все понятно, надо полжизни грешить, и Легойда позовет тебя на передачу. А я вот прожил скучную жизнь, даже жене ни разу не изменил, коплю и раз в год покупаю ей платье. И мы – с платьями для жен – никому не интересны.

В программе с митрополитом Иларионом я задал ему вопрос: почему так жестко часть аудитории относится к гостям? У нас же не икона – парсуна. Портрет. А мы разные. И портреты разные получаются. Владыка резонно заметил, что прошлое публичного человека не вычеркнуть, на него всегда будут реагировать. «Ну а если бы на передачу пришел апостол Павел, мне бы в Фейсбуке тут же написали: «А-а-а, так это тот, который гнал христиан?» – недоумевал я. А митрополит Иларион сказал в ответ простую вещь, которая мне почему-то сразу не пришла в голову: а так и говорили. И апостол Павел долго доказывал, что он имеет право говорить то, что говорит.

Я думаю, что путь Валерии к Богу – настоящий. Через страдания и очень тяжелый опыт, которого, например, у меня нет. А дискуссия вокруг нашей программы вообще погрузила меня в евангельское пространство. Когда в «праведном гневе» готовы забить камнями…

А не заметили, что она «играла» с вами?

Владимир Легойда: Что-то похожее сказал мне один очень крупный иерарх, которому трудно не поверить. Но мне так не кажется. Я думаю, в этой программе не играла ни Валерия, ни ваш покорный слуга.

Сейчас у Леры вышло уже несколько выпусков авторской программы «Вера в большом городе». Мы активно обсуждаем ее программу, переписываемся, общаемся. Я очень хочу, чтобы у нее все получилось.

На «Парсуну» кроме Германики приходили режиссер Юрий Грымов, митрополит (тогда – епископ) Тихон (Шевкунов), писатель Юрий Вяземский, музыкант Вячеслав Бутусов… Как вы выбираете собеседников?

Владимир Легойда: У меня четыре критерия. Человек должен быть готов к открытому разговору. Очень желательно, чтобы он размышлял над Евангелием. Гость мне лично должен быть интересен. Наконец, это должен быть человек более-менее известный. Неизвестного просто не будут смотреть. Кому нужны феерические интервью, которые интересны только мне, моему собеседнику и моей маме? Маме, понятно, нравятся все мои программы без исключения.

Анатолий Аграновский когда-то открыл никому не известного, но благодаря этому открытию ставшего великим офтальмолога Святослава Федорова…

Владимир Легойда: Ну пусть программа хотя бы полгода просуществует! Если она станет до такой степени интересной и известной, что зрители будут приходить на любого гостя, мы начнем приглашать незнаменитых, главное, чтобы три остальных критерия присутствовали.