Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 6. Январь – август 1902"

Ответ «читателю»

Мы получили следующее письмо в редакцию:

«Касаясь вопроса об агитации (если не ошибаюсь, в № 13), «Искра» высказывается против летучей агитационной литературы (брошюрки в два-три листика) на политические темы. Такая литература, по мнению редакции, с успехом заменяется газетами. Газеты, конечно, – дело хорошее. Против этого никто и спорить не будет. Но могут ли они заменить такие летучие листки, специальное предназначение которых – широкое распространение среди масс? В редакции уже имеется одно письмо из России, в котором группа рабочих-агитаторов высказывается по этому вопросу. Ответ «Искры» на это письмо – очевидное недоразумение. Вопрос об агитации так же теперь важен, как и вопрос о демонстрациях. Поэтому желательно, чтобы редакция сызнова подняла бы его, и на этот раз отнеслась бы к нему более внимательно.

Читатель».

Кто даст себе труд внимательно перечитать, наряду с этим письмом, наш ответ «Рабочим с юга» в № 13 «Искры»[141]141
  См. Сочинения, 5 изд., том 5, стр. 373–374. Ред.


[Закрыть]. тот легко убедится, что в очевидное недоразумение впал именно автор письма. О том, чтобы «Искра» высказалась «против летучей агитационной литературы», не было и речи; «замена» газетою «летучих листков» никому и в голову не приходила. Автор письма не заметил, что летучие листки – это и есть прокламации. Что такой род литературы, как прокламации, ничем незаменим и всегда будет безусловно нужен, – в этом и «Рабочие с юга» и «Искра» были вполне согласны. Но они были согласны и в том, что этого рода литературы недостаточно. Если мы говорим о хорошем жилище для рабочих, соглашаясь, что хорошей пищи им недостаточно, то это, наверное, не значит, чтобы мы были «против» хорошей пищи. Спрашивается, каков же более высокий вид агитационной литературы? «Рабочие с юга», поставив этот вопрос, ни словом не упомянули о газете. Это умолчание могло, конечно, зависеть от местных условий, и, нисколько не думая «спорить» с нашими корреспондентами, мы не могли, естественно, не напомнить им, что пролетариат тоже должен поставить свою газету, как сделали уже другие классы населения; – что недостаточно одной раздробленной работы, а необходима регулярная, активная, общая работа всех местностей над революционным органом.

Что же касается «брошюр в 3–4 страницы», то мы и «против» них отнюдь не высказались, а только усомнились в практичности плана создать из них регулярную литературу, распространяемую «одновременно по всей России». При объеме в 3–4 страницы это будут, в сущности, те же прокламации. Мы имеем со всех концов России много очень хороших и нисколько не тяжеловесных прокламаций, и студенческих, и рабочих, которые равняются даже 6–8 страницам малого формата. А действительно популярная брошюра, способная разъяснить даже совсем не подготовленному рабочему хоть какой-нибудь отдельный вопрос, будет, наверное, гораздо больше объемом, и распространять ее «одновременно по всей России» не будет ни возможности, ни надобности (ввиду ее не временного значения). Вполне признавая все и всякие, старые и новые, виды политической литературы, будь это только действительно хорошая политическая литература, мы бы, с своей стороны, советовали работать не над выдумкой среднего типа между летучими листками и популярной брошюрой, а над революционным органом, заслуживающим на деле название периодического (т. е. выходящего не раз в месяц, а по меньшей мере, два-четыре раза в месяц) и общерусского.

«Искра» № 16, 1 февраля 1902 г.

Печатается по тексту газеты «Искра»

Признаки банкротства

Всего только год прошел с того времени, как пуля Карповича, уложив Боголепова, очистила место «новому курсу» в области университетской политики правительства. В течение этого года мы последовательно наблюдали необыкновенный подъем общественного возмущения, необыкновенную ласковость тона в речах наших правителей, слишком обыкновенное, к сожалению, увлечение общества этими новыми речами, увлечение, охватившее и известную часть студенчества, и, наконец, вслед за осуществлением пышных обещаний Ванновского – новый взрыв студенческого протеста. Для тех, кто прошлой весной ожидал «новой эры» и серьезно верил, что царский фельдфебель осуществит хотя бы в малой дозе упования студентов и общества, – словом, для русских либералов должно быть теперь ясно, как неправы они были, лишний раз даровав правительству кредит, как мало было основания приостанавливать весной начавшее принимать внушительные формы движение в пользу реформы и дать себя убаюкать сладкими песнями правительственных сирен. После того, как нарушено было обещание вернуть в университеты всех пострадавших в прошлом году, после того, как рядом новых реакционных мер брошен вызов всем тем, кто требовал действительной реформы учебных порядков, после ряда новых кулачных расправ над демонстрантами, требовавшими от злостного банкрота исполнения данных им обязательств, – после всего этого правительство «сердечного попечения» опубликовывает задуманные в видах «умиротворения» «временные правила» о студенческих организациях{99}99
  Речь идет о «Временных правилах организации студенческих учреждений в высших учебных заведениях ведомства министерства народного просвещения», утвержденных 22 декабря 1901 года (4 января 1902 года) министром народного просвещения Ванновским. Студенты, недовольные «Временными правилами», которые ставили их организации под неослабный административный надзор, протестовали против нового акта правительственного произвола, отказываясь признавать эти «правила». Даже либеральная профессура протестовала против «Временных правил», которые навязывали ей функции полицейского надзора за студентами.


[Закрыть] и… вместо «умиротворения» получает картину общего пожара «беспорядков», охватившего снова все учебные заведения.

Мы, революционеры, ни на минуту не поверили в серьезность обещанных Ванновским реформ. Мы не переставали твердить либералам, что циркуляры «сердечного» генерала и рескрипты Николая Обманова{100}100
  Николай (Ника-Милуша) Обманов – персонаж фельетона А. В. Амфитеатрова «Господа Обмановы», напечатанного в газете «Россия» 13(26) января 1902 года. В фельетоне была дана, в завуалированной форме, сатирическая характеристика последних Романовых: Николая I, Александра II, Александра III и его жены Марии Федоровны, царствовавшего императора Николая П. За напечатание фельетона газета была закрыта, а Амфитеатров сослан в Минусинск. Фельетон «Господа Обмановы» широко распространялся по России в нелегальных изданиях и рукописных списках.


[Закрыть] представляют лишь новое проявление все той же либеральной политики, в которой самодержавие успело искуситься за 40-летний период борьбы с «внутренним врагом», т. е. со всеми прогрессивными элементами России. Мы предостерегали либералов от тех «бессмысленных мечтаний», которым они начали поддаваться после первых же шагов правительства в духе «нового курса», мы разоблачали всю заведомую лживость правительственных посулов и говорили обществу: если твой противник ошеломлен первым серьезным натиском, не уставай наносить ему новые удары, удваивай их силу и их частоту… Та карикатура на право организаций, которая ныне преподнесена студентам «временными правилами», предсказывалась революционерами с самого начала разговоров об этом новом подарке правительства. Мы знали, чего можно и должно ждать от самодержавия и его реформаторских потуг. Мы знали, что никого и ничего не «умиротворит» Ванновский, что никаких прогрессивных надежд он не удовлетворит и что «беспорядки» неизбежно возобновятся в той или другой форме.

Год прошел, и общество стоит у той же мертвой точки. Полагающиеся в благоустроенном государстве высшие учебные заведения снова отказываются функционировать. Снова десятки тысяч молодежи выбито из обычной колеи, и снова перед обществом поставлен тот же вопрос: «что же дальше?».

Значительное большинство студентов отказывается принимать «временные правила» и разрешенные ими организации. Профессора с большей, чем у них принято, определенностью выражают явное недовольство этим даром правительства. И, право, не нужно быть революционером, не нужно быть радикалом, чтобы признать, что такая, с позволения сказать, «реформа» не только не дает студентам чего-либо похожего на свободу, но и никуда не годна с точки зрения введения в университетскую жизнь какого-нибудь спокойствия. Да разве не ясно с первого взгляда на эти «временные правила», что ими заранее создается целый ряд поводов к столкновениям между студентами и властями? Разве но очевидно, что введение в жизнь этих правил грозит из каждой сходки, легально созванной по самому мирному поводу, сделать исходный пункт новых «беспорядков»? Можно ли сомневаться, напр., что исполняющая полицейские функции инспекция своим председательством на сходках должна вечно раздражать одних, провоцировать на протест других, нагонять трепет и сковывать уста третьим? И разве не ясно, что русское студенчество не станет терпеть, чтобы содержание прений на этих сходках грубо определялось «усмотрением» начальства?

А, между тем, дарованное правительством «право» сходок и организаций в том нелепом виде, в каком оно создано «временными правилами», есть максимум того, что самодержавие может дать студентам, оставаясь самодержавием. Всякий дальнейший шаг в этом направлении означал бы самоубийственное нарушение того равновесия, на котором покоятся отношения власти к «подданным». Или примириться с этим возможным для правительства максимумом, или усилить политический, революционный характер своего протеста – вот дилемма, которую приходится решать студентам. И большинство их принимает второе решение. Резче, чем когда-либо прежде, звучит в студенческих воззваниях и резолюциях революционная нота. Политика чередования зверских расправ и иудиных поцелуев делает свое дело и революционизирует студенческую массу.

Да, студенты так или иначе порешили поставленный перед ними вопрос и заявили, что отложенное в сторону (под влиянием убаюкивающих песен) оружие они снова готовы взять в руки. Но что же намерено делать общество, которое успело, поди, вздремнуть под звуки этих предательских песен? Отчего оно продолжает молчать и «втихомолку сочувствовать»? Отчего ничего не слышно об его протестах, об его активной поддержке возобновившихся волнений? Неужели оно готово «спокойно» ждать наступления тех неизбежных трагических явлений, которыми до сих пор сопровождалось всякое студенческое движение? Неужели оно думает ограничиться жалкою ролью счетчика жертв борьбы и пассивного зрителя ее потрясающих картин? Отчего не слышно голоса «отцов» в то время, когда «дети» недвусмысленно заявили свое намерение принести новые жертвы на алтарь русской свободы? Отчего наше общество не поддерживает студентов хотя бы так, как их уже поддержали рабочие? Ведь не их, не пролетариев, сыновья и братья обучаются в высших учебных заведениях, а между тем рабочие и в Киеве, и в Харькове, и в Екатеринославе уже заявили открыто свое сочувствие протестантам, невзирая на ряд «предупредительных мер» полицейских властей, несмотря на их угрозы пустить в ход против демонстрантов вооруженную силу. Неужели это проявление революционного идеализма русского пролетариата не повлияет на поведение общества, кровно и непосредственно заинтересованного в судьбе студентов, и не подвинет его на энергичный протест?

Студенческие «беспорядки» этого года начинаются при довольно благоприятных предзнаменованиях. Сочувствие «толпы», «улицы» им обеспечено. Было бы преступной ошибкой со стороны либерального общества, если б оно не приложило всех усилий для того, чтобы своевременно оказанной студентам поддержкой деморализовать окончательно правительство и вынудить у него действительные уступки.

Ближайшее будущее покажет, насколько наше либеральное общество способно к такой роли. От решения этого вопроса зависит в значительной степени исход нынешнего студенческого движения. Но каков бы ни был этот исход, одно остается несомненным: возобновление общестуденческих беспорядков после столь короткого периода спокойствия является признаком политического банкротства современного строя. В течение трех лет университетская жизнь не может войти в колею, учебные занятия ведутся урывками, одно из колес государственного механизма перестает действовать и, беспомощно повертевшись некоторое время, снова надолго останавливается. И не может быть теперь никакого сомнения в том, что в пределах современного политического режима нет средств для радикального исцеления этого недуга. Покойник Боголепов попытался спасти отечество «героическим» средством, заимствованным из арсенала допотопной, николаевской, медицины. Известно, что вышло из применения этого средства. Очевидно, что в этом направлении дальше идти нельзя. Теперь потерпела фиаско политика заигрывания со студентами. А ведь кроме насилия и заигрывания третьего пути нет. И каждое новое проявление этого несомненного банкротства современного режима будет все глубже и глубже подтачивать его основы, лишая правительство в глазах индифферентных обывателей всякого авторитета, умножая число лиц, сознающих необходимость борьбы с ним.

Да, банкротство самодержавия несомненно, и оно спешит сообщить о нем всему миру. Разве не объявлением о банкротстве является провозглашение «усиленной охраны» в доброй трети империи и одновременное выступление местных властей во всех концах России с «обязательными постановлениями», воспрещающими под угрозой усиленных наказаний поступки, и без того не разрешенные русскими законами? По самому существу своему всякие исключительные правила, отменяющие действие общих законов, предполагаются действующими в ограниченных пределах времени и места. Предполагается, что чрезвычайные условия требуют временного применения в определенной местности чрезвычайных мер для того, чтобы водворить то нарушенное равновесие, при котором возможно беспрепятственное действие общих законов. Таково рассуждение представителей современного режима. Вот уже 20 с лишком лет, как введено положение об усиленной охране. 20 лет действия его в главных центрах империи не повели к «умиротворению» страны, к восстановлению общественного порядка. После 20 лет применения этого сильно действующего средства оказывается, что болезнь «неблагонадежности», для борьбы с которой создано оно, распространилась так далеко и пустила такие глубокие корни, что применение его необходимо распространить на все сколько-нибудь значительные города и фабричные центры! Это ли не банкротство, открыто заявляемое самим банкротом? Убежденные защитники современного строя (такие, несомненно, имеются) должны с ужасом думать о том, как население понемногу привыкает к этому сильно действующему средству и становится нечувствительным к впрыскиваниям новых доз его.

А в то же время, уже помимо воли правительства, выясняется банкротство его экономической политики. Хищническое хозяйство самодержавия покоилось на чудовищной эксплуатации крестьянства. Это хозяйство предполагало, как неизбежное последствие, повторяющиеся от времени до времени голодовки крестьян той или иной местности. В эти моменты хищник-государство пробовало парадировать перед населением в светлой роли заботливого кормильца им же обобранного народа. С 1891 года голодовки стали гигантскими по количеству жертв, а с 1897 г. почти непрерывно следующими одна за другой. В 1892 г. Толстой с ядовитой насмешкой говорил о том, что «паразит собирается накормить то растение, соками которого он питается»{101}101
  В. И. Ленин цитирует статью Л. Н. Толстого «О голоде» (см. Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 29, 1954, стр. 104).


[Закрыть]. Это была, действительно, нелепая идея. Нынче времена переменились, и с превращением голодовки в нормальное состояние деревни наш паразит не столько носится с утопической мыслью накормить ограбленное крестьянство, сколько объявляет самую эту мысль государственным преступлением. Цель достигнута – нынешний грандиозный голод проходит при необычайной даже у нас обстановке гробового молчания. Не слышно стонов голодающих крестьян, нет попытки общественной инициативы в борьбе с голодом, газеты молчат о том, что делается в деревне. Завидное молчание, но не чувствуют ли гг. Сипягины, что это спокойствие чрезвычайно напоминает затишье перед грозой?

Государственный строй, искони державшийся на пассивной поддержке миллионов крестьянства, привел последнее к такому состоянию, при котором оно из года в год оказывается не в состоянии прокормиться. Это социальное банкротство монархии гг. Обмановых не менее поучительно, чем ее политическое банкротство.

Когда же наступит ликвидация дел нашего злостного банкрота? Долго ли еще ему удастся жить, изо дня в день заплатывая дыры в своем политическом и финансовом бюджете кожей с живого тела народного организма? От многих факторов будет зависеть большая или меньшая продолжительность отсрочки, которую даст история нашему банкроту; но одним из важнейших будет та степень революционной активности, которую проявят люди, сознавшие полное банкротство современного режима. Его разложение подвинулось очень далеко, оно значительно опередило политическую мобилизацию тех общественных элементов, которым приходится быть его могильщиками. Эта политическая мобилизация всего вернее будет совершена революционной социал-демократией, которая одна будет в силах нанести самодержавию смертельный удар. Новая схватка студентов с правительством дает всем нам возможность и возлагает на нас обязанность ускорить это дело мобилизации всех общественных сил, враждебных самодержавию. В политической жизни месяцы военного времени зачисляются историей за годы. А время, переживаемое нами, действительно – военное время.

«Искра» № 17, 15 февраля 1902 г.

Печатается по тексту газеты «Искра»

Из экономической жизни России

Под этим общим заглавием мы намерены периодически помещать, по мере накопления материала, статьи и заметки, посвященные характеристике, с марксистской точки зрения, всех сторон экономической жизни и экономического развития России. Теперь, когда «Искра» начала выходить два раза в месяц, недостаток такого отдела чувствуется особенно сильно. Но мы должны при этом обратить серьезнейшее внимание всех товарищей и сочувствующих нашим изданиям лиц на то, что ведение (сколько-нибудь правильное) этого отдела требует особенно богатого материала, а редакция наша поставлена в этом отношении в исключительно неблагоприятные условия. Легальный писатель и представить себе не может, о какие иногда элементарнейшие препятствия разбиваются намерения и стремления писателя «подпольного». Не забывайте же, господа, что мы не можем отправиться в императорскую публичную библиотеку, где к услугам журналиста имеются десятки и сотни специальных изданий и местных газет. А ведь материал для экономического отдела, сколько-нибудь приличествующего «газете», т. е. сколько-нибудь живого, злободневного, интересующего и читателя и писателя, – такой материал разбросан именно по мелким местным газеткам и специальным изданиям, из которых большая часть либо недоступна по цене, либо вовсе не поступает в продажу (издания правительственные, земские, медицинские и т. п.). Поэтому сколько-нибудь правильная постановка экономического отдела возможна исключительно при том условии, если все читатели нелегальной газеты будут поступать сообразно правилу: «с миру по нитке – голому рубашка». И, преодолевая ложный стыд, редакция «Искры» должна сознаться, что она в этом отношении ходит почитай что совсем голая. Мы уверены, что масса наших читателей имеет возможность следить и на самом деле следит «для себя» за самыми разнообразными специальными и местными изданиями. Только тогда, когда каждый такой читатель каждый раз, когда он встретит интересный материал, будет задавать себе вопрос: а есть ли этот материал в редакции нашей газеты? что я сделал для того, чтобы ознакомить ее с этим материалом? – только тогда мы добьемся того, чтобы все выдающиеся явления в экономической жизни России оценивались не только с точки зрения казенного, нововременского{102}102
  Говоря о «нововременском славословии», В. И. Ленин имеет в виду реакционное направление печати царской России, олицетворявшееся газетой «Новое Время» (выходила в Петербурге с 1868 по октябрь 1917 года).
  «Нововременство» было выражением, означавшим реакционность, продажность, подхалимство.


[Закрыть], виттевского славословия, не только ради традиционного либерально-народнического нытья, а и с точки зрения революционной социал-демократии. Ну, а теперь, – после этого нелиберального нытья, – теперь перейдем к делу.

Сберегательные кассы – один из самых излюбленных в последнее время поводов для славословия. Только этим пользуется не одно виттевское, а также и «критическое» славословие. Давиды и Герцы, Черновы и Булгаковы, Прокоповичи и Тотомианцы, – одним словом, все сторонники модной «критики марксизма» (не говоря уже о солидных профессорах, Каблуковых и Карышевых) на разные лады и голоса взывают: «толкуют эти ортодоксы о концентрации капитала! – Да вот одни уже сберегательные кассы показывают нам децентрализацию капитала. Толкуют о росте нищеты! А на самом деле мы видим рост мелких народных сбережений».

Возьмем присланные нам одним добрым человеком официальные данные о русских сберегательных кассах в 1899 году{103}103
  В. И. Ленин имеет в виду «Отчет государственных сберегательных касс за 1899 год», изданный Управлением государственных сберегательных касс (без указания года издания).


[Закрыть] и присмотримся к ним поближе. Всего в России было в 1899 г. 4781 государственная сберегательная касса, в том числе 3718 почтово-телеграфных и 84 фабрично-заводских кассы. За пять лет (с 1895 по 1899 г.) число касс возросло на 1189, т. е. на треть. Число вкладчиков за то же время поднялось с 1664 тыс. до 3145 тыс., т. е. на полтора почти млн. (на 89 %), сумма денежных вкладов – с 330 млн. р. до 608 млн. р., т. е. на 278 млн. р., или на 84 %. Итак, по-видимому, гигантский рост «народных сбережений»?

Но вот какое обстоятельство бросается при этом в глаза. Из литературы о сберегательных кассах известно, что за 80-ые годы и начало 90-х всего быстрее шло возрастание суммы вкладов в голодные годы, 1891 и 1892. Это с одной стороны. А с другой, – мы знаем, что за весь этот период вообще, за 80-ые и 90-ые годы вместе взятые, наряду с ростом «народных сбережений» шел поразительно быстрый и острый процесс обнищания, разорения и голодания крестьянства. Чтобы понять, как могут совмещаться эти противоречивые явления, надо только припомнить, что самую главную особенность экономической жизни России за указанный период представляет рост денежного хозяйства. Увеличение же вкладов в сберегательные кассы указывает само по себе вовсе не на рост «народных» сбережений вообще, а лишь на рост (иногда даже только на стягиванье в центральные учреждения) денежных «сбережений». В крестьянстве, напр., при переходе от натурального хозяйства к денежному, вполне возможно увеличение денежных сбережений при уменьшении всей суммы «народных» сбережений. Крестьянин старого закала держал свои сбережения в кубышке, когда это были сбережения денежные, а большей частью эти сбережения состояли из хлеба, кормов, холста, дров и т. п. предметов «в натуре». Теперь у разоренного и разоряемого крестьянина нет ни натуральных, ни денежных сбережений, а у ничтожного меньшинства богатеющих крестьян скапливаются денежные сбережения и начинают попадать в государственные сберегательные кассы. Таким образом, вполне объясним наряду с ростом голодовок рост вкладов, знаменующий не повышение народного благосостояния, а вытеснение старого, самостоятельного, крестьянина новой сельской буржуазией, т. е. зажиточными мужичками, которые не могут вести хозяйство без найма батраков или поденщиков.

Интересным косвенным подтверждением сказанного являются данные о распределении вкладчиков по роду занятий. Данные эти относятся к владельцам почти 3 млн. (2942 тыс.) книжек с суммой вкладов в 545 млн. руб. Средний вклад оказывается равным 185 руб. – как видите, сумма, ясно указывающая на преобладание среди вкладчиков тех, составляющих ничтожное меньшинство русского народа, «счастливцев», которые имеют родовое или благоприобретенное имущество. Самые крупные вкладчики – духовенство: 46 млн. р. на 137 тыс. книжек, т. е. по 333 р. на книжку. Попечение о спасении души паствы – дело, должно быть, небезвыгодное… Затем – землевладельцы: 9 млн. р. на 36 тыс. кн., т. е. по 268 р. на кн.; далее – торговцы: 59 млн. р. на 268 тыс. кн., т. е. по 222 р. на кн.; потом офицеры – по 219 р. на кн., гражданские чиновники – по 202 р. Лишь на шестом месте стоит «земледелие и сельские промыслы»: 640 тыс. кн. на сумму 126 млн. р., т. е. по 197 р. на кн.; затем «занятия на частной службе» – по 196 р.; «прочие занятия» – по 186 р.; городские промыслы – по 159 р.; «услужение» – по 143 р.; работа на фабриках и заводах – по 136 р., и на последнем месте «нижние воинские чины» – по 86 р.

Итак, фабрично-заводские рабочие занимают, в сущности, последнее место по размеру сбережений (не считая солдат, содержимых казной)! Даже прислуга имеет более высокий в среднем размер сбережений (143 р. на кн. против 136 р.) и дает гораздо большее число вкладчиков. Именно: у прислуги 333 тыс. кн. на сумму 48 млн. р., а у фабрично-заводских рабочих – 157 тыс. кн. на сумму 21 млн. руб. Пролетариат, создающий все богатства нашей знати и наших тузов, поставлен в худшие условия, чем их личная прислуга! Из всего числа русских фабрично-заводских рабочих (не менее двух млн. чел.) только шестая приблизительно часть{104}104
  При расчете допущена неточность: 157 тыс. составляют не шестую, а двенадцатую приблизительно часть от 2 млн. фабрично-заводских рабочих.


[Закрыть] имеет возможность делать хотя бы самые ничтожные вклады в сберегательные кассы, – и это несмотря на то, что у рабочих весь доход исключительно денежный и им приходится часто содержать семью в деревне, вследствие чего их вклады означают большей частью вовсе не «сбережения» в собственном смысле слова, а просто суммы, отложенные до следующей посылки домой и т. п. Мы уже не говорим о том, что в рубрику «работа на фабриках и заводах» попадали, вероятно, конторщики, мастера, надсмотрщики, одним словом, вовсе не настоящие рабочие.

Что касается до крестьянства, – если считать, что оно главным образом объемлется рубрикой «земледелие и сельские промыслы», – то у него средний размер сбережений оказывается, как мы видели, более высоким, чем даже у состоящих на частной службе, и значительно превышает средние сбережения «городского промышленника» (т. е., вероятно, лавочника, ремесленника, дворника и т. п.). Очевидно, эти 640 тыс. крестьян (на все число около 10 млн. дворов или семей) с 126 млн. руб. в сберегательных кассах принадлежат исключительно к крестьянской буржуазии. К этим и еще разве к ближайше соприкасающимся с ними крестьянам только и относятся те данные о прогрессе сельского хозяйства, о распространении машин, о повышении культуры земли и уровня жизни и т. п., – данные, которые выдвигают против социалистов гг. Витте, чтобы доказать «рост народного благосостояния», гг. либералы (и «критики»), – чтобы опровергнуть «марксистскую догму» о гибели и упадке мелкого производства в земледелии. Эти господа не замечают (или притворяются не замечающими) того, что упадок мелкого производства как раз и выражается в том, что из мелких производителей выдвигается ничтожное число богатеющих на счет разорения массы.

Еще более интересны данные о распределении общего числа вкладчиков по величине их вкладов. В круглых цифрах это распределение таково: из трех миллионов вкладчиков один миллион имеет вклады до 25 руб. У них всего 7 млн. р. (из 545 млн. руб., т. е. всего 12 коп. из каждых 10 руб. общей суммы вкладов!). Средний размер их вкладов – семь рублем. Значит, действительно мелкие вкладчики, составляя треть общего числа, обладают лишь ¹/₈₃ долей всех вкладов. Далее, вкладчики, имеющие от 25 до 100 руб., составляют пятую часть общего числа (600 тыс.) и имеют всего 36 млн. руб., – в среднем по 55 руб. Соединяя оба эти разряда, получаем, что больше половины вкладчиков (1,6 млн. из 3 млн.) имеют лишь 42 млн. руб. из 545, т. е. ¹/₁₂. Из остальных, состоятельных вкладчиков, один миллион имеет от 100 до 500 р. – у них всего 209 млн. руб., по 223 руб. на вкладчика. 400 тыс. вкладчиков имеют каждый свыше 500 р.; всего у них 293 млн. р. – по 762 руб. на вкладчика. След., эти, очевидно уже богатые, люди, составляя менее ¹/₇ всего числа вкладчиков, обладают больше чем половиной (54 %) всего капитала.

Таким образом, концентрация капитала в современном обществе, обездоление массы населения, сказывается с громадной силой даже на таком учреждении, которое специально приспособлено для «меньшего брата», для малозажиточного населения, ибо предельный размер вкладов по закону ограничен 1000 рублей. И заметим, что эта концентрация имущества, свойственная всякому капиталистическому обществу, еще сильнее в передовых странах, несмотря на большую «демократизацию» в них сберегательных касс. Напр., во Франции к 31 декабря 1899 г. было 10¹/₂ млн. кн. в сберегательных кассах на сумму 4337 млн. франков (франк немного менее 40 коп.). В среднем на одну книжку это дает 412 франков, или около 160 р., т. е. менее среднего вклада в русские сберегательные кассы. Число мелких вкладчиков во Франции тоже сравнительно больше, чем в России: почти треть вкладчиков (3¹/₃ млн.) имеет вклады величиной до 20 фр. (8 руб.), в среднем по 13 фр. (5 руб.). Всего у этих вкладчиков только 35 млн. фр. из общей суммы 4337 млн., т. е. ¹/₁₂₅. Вкладчики, имеющие до 100 фр., составляют немного более половины общего числа (5,3 млн.), а имеют они всего 143 млн. фр., т. е. ¹/₃₃ общей суммы вкладов. Наоборот, вкладчики с 1000 и более франков (400 и более рублей), составляя менее пятой доли (18,5 %) общего числа вкладчиков, сосредоточивают более двух третей (68,7 %) общей суммы вкладов, именно 2979 млн. фр. из 4337 млн.

Таким образом, читатель имеет теперь перед собой некоторый материал для оценки рассуждения наших «критиков». Один и тот же факт: громадное возрастание вкладов в сберегательные кассы и увеличение в особенности числа мелких вкладчиков толкуют различным образом. «Критик марксизма» говорит: растет народное благосостояние, растет децентрализация капитала. Социалист говорит: происходит превращение «натуральных» сбережений в денежные, растет число зажиточных крестьян, превращающихся в буржуазию и превращающих свои сбережения в капитал. Еще неизмеримо быстрее растет число крестьян, выталкиваемых в пролетариат, живущий продажей своей рабочей силы и отдающий (хотя бы временно) частички своих крохотных доходов на сбережение в кассы. Многочисленность мелких вкладчиков доказывает именно многочисленность бедноты в капиталистическом обществе, ибо доля этих мелких вкладчиков в общей сумме вкладов ничтожна.

Спрашивается, чем отличается «критик» от самого дюжинного буржуа?

Пойдем далее. Посмотрим, на какое употребление обращаются и как именно обращаются капиталы сберегательных касс. В России эти капиталы прежде всего усиливают могущество военного и полицейско-буржуазного государства. Царское правительство (как мы уже указывали в передовой статье № 15 «Искры»)[142]142
  См. настоящий том. стр. 257–263. Ред.


[Закрыть] распоряжается этими капиталами так же бесконтрольно, как и всем остальным попадающим в его руки имуществом народа. Оно преспокойно «занимает» из этих капиталов сотни миллионов на оплату своих китайских экспедиций, на подачки капиталистам и землевладельцам, на перевооружение войска, расширение флота и проч. Так, напр., в 1899 г. из всей суммы 679 млн. руб. в сберегательных кассах 613 млн. руб. находились в процентных бумагах, а именно: 230 млн. в государственных займах, 215 млн. в закладных листах земельных банков и 168 млн. в жел. – дорожных займах.

Казна делает очень выгодный «гешефт»: во-первых, она покрывает все расходы по сберегательным кассам и получает чистую прибыль (до сих пор обращавшуюся в запасный капитал сберегательных касс); во-вторых, она заставляет вкладчиков покрывать недочеты нашего государственного хозяйства (заставляет их давать казне деньги взаймы). Средним числом с 1894 по 1899 г. взносы денег в сберегательные кассы составляли по 250 млн. р. в год, а выдачи по 200 млн. р. По пятидесяти миллионов получается, след., ежегодно на заштопыванье путем займов дыр в мошне государственной казны, которой только разве ленивый не расхищает. Чего тут бояться дефицита от разбрасыванья денег на войны да на подачки придворным прихвостням, помещикам да фабрикантам! Из «народных сбережений» можно покрыть всегда порядочную сумму!