Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 6. Январь – август 1902"

Проект нового закона о стачках

Нам доставлен новый тайный документ: записка министерства финансов «о пересмотре статей закона, карающих забастовки и досрочные расторжения договоров о найме, и о желательности установления организаций рабочих в целях самопомощи». Ввиду обширности этой записки и необходимости ознакомления с ней возможно более широких слоев рабочего класса, мы издаем ее особой брошюрой{123}123
  В. И. Ленин имеет в виду брошюру «Самодержавие и стачки. Записка министерства финансов о разрешении стачек», изданную в 1902 году в Женеве Заграничной лигой русской революционной социал-демократии.


[Закрыть]. Теперь же изложим вкратце содержание этого интересного документа и укажем на его значение.

Записка начинается кратким очерком истории нашего фабричного законодательства, указанием на законы 3-го июня 1886 г., 2-го июня 1897 г.{124}124
  Закон 3 (15) июня 1886 года («Правила о надзоре за заведениями фабричной промышленности и о взаимных отношениях фабрикантов и рабочих») был принят под влиянием рабочего движения в Московской, Владимирской и Ярославской губерниях и, особенно, – знаменитой Морозовской стачки 1885 года. Основным в законе 3 июня 1886 года было некоторое ограничение произвола фабрикантов и заводчиков при взимании штрафов с рабочих (отсюда его известность как «закона о штрафах»). Подробный разбор и критику его дал В. И. Ленин в брошюре «Объяснение закона о штрафах, взимаемых с рабочих на фабриках и заводах» (см. Сочинения, 5 изд., том 2, стр. 15–60).
  Закон 2 (14) июня 1897 года («О продолжительности и распределении рабочего времени в заведениях фабрично-заводской промышленности») впервые в истории России вводил законодательное ограничение рабочего дня для части рабочих крупной промышленности; как и закон 3 июня 1886 года, он был принят под влиянием рабочего движения 90-х годов XIX века, главным образом – массовых стачек петербургских рабочих в 1895–1896 годах. В брошюре В. И. Ленина «Новый фабричный закон» даны анализ и критика закона 2 июня 1897 года (см. Сочинения, 5 изд., том 2, стр. 263–314).


[Закрыть] и переходит затем к вопросу об отмене уголовного наказания за уход с работы и за стачки. Министерство финансов полагает, что угроза арестом или тюрьмой за самовольный уход с работы одного рабочего или за прекращение работы по уговору многих рабочих не достигает своей цели. Сохранение общественного порядка этим не обеспечивается, как показал опыт; рабочих эта угроза только озлобляет, убеждая их в несправедливости закона. Применять эти законы очень трудно «ввиду крайней обременительности возбуждения сотни и иногда тысячи дел» за уход каждого рабочего, а также и ввиду того, что фабриканту невыгодно остаться без рабочих, если их засадят за стачку. Признание стачки преступлением вызывает чрезмерно усердное вмешательство полиции, приносящее больше вреда, чем пользы, больше затруднений и хлопот фабрикантам, чем облегчения. Записка предлагает совершенно отменить всякие наказания за самовольный уход отдельного рабочего с фабрики и за мирную стачку (не сопровождаемую ни насилием, ни нарушением общественного порядка и т. п.). Наказания должны быть установлены, по образцу иностранных законов, только «за насилия, угрозы или обесславления (!), совершенные кем-либо из работодателей или рабочих по отношению к личности или имуществу другого, и имеющие целью, вопреки свободным и законным намерениям последнего, принудить его или помешать ему» вести работу на тех или иных условиях. Другими словами, вместо уголовного наказания за стачки предполагается уголовное наказание за помеху «желающим работать».

Что касается до обществ самопомощи, то министерство финансов жалуется на административный произвол в этом деле (особенно проявившийся-де в Москве, где общество механических рабочих{125}125
  «Общество механических рабочих» (официально – «Общество взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве») возникло в Москве в мае 1901 года при участии охранки; устав его был утвержден московским генерал-губернатором 14(27) февраля 1902 года. Создание «Общества» было одной из попыток насаждения «полицейского социализма» (зубатовщины), отвлечения рабочих от революционной борьбы. Демагогическое заигрывание полиции с рабочими и, в частности, попытки зубатовских агентов – заправил «Общества механических рабочих» присвоить себе право посредничества при конфликтах между предпринимателями и рабочими вызвали недовольство московских фабрикантов и заводчиков и протесты отражавшего их интересы министерства финансов. С 1903 года, под влиянием растущего рабочего движения, роль «Общества», как и других зубатовских организаций, сходит на нет.


[Закрыть] заявило даже претензию на «посредническую роль» между рабочими и администрацией) и требует проведения в законодательном порядке нормального устава таких обществ и облегчения устройства их.

Таким образом, общий характер новой записки министерства финансов, несомненно, либеральный, и центральным пунктом является предложение отменить уголовное наказание за стачки. Мы не станем здесь подробно разбирать содержание всего «законопроекта» (это удобнее будет сделать после напечатания всей записки целиком), а обратим внимание читателя на характер и значение этого либерализма. Предложение предоставить рабочим некоторую свободу стачек и свободу организаций – не новость не только в нашей либеральной публицистике, но и в предначертаниях официальных, правительственных комиссий. В начале 60-х годов комиссия Штакельберга, пересматривавшая уставы фабричный и ремесленный, предлагала учредить промышленные суды из выборных от рабочих и хозяев и дать рабочим известную свободу организаций. В 80-х годах комиссия по составлению проекта нового уголовного уложения предполагала отменить уголовные наказания за стачки. Но теперешний проект министерства финансов существенно отличается от предыдущих, и это отличие останется крайне важным знамением времени даже и в том случае, если предложения нового проекта так же останутся под сукном, как и все прежние. Существенное отличие состоит в том, что новый проект характеризуется несравненно большей «почвенностью»: вы чувствуете в нем не только голос немногих теоретических передовиков и идеологов буржуазии, а голос целого слоя промышленников-практиков. Это уже не либерализм одних только «гуманных» чиновников и профессоров, это доморощенный, отечественный либерализм московских купцов и промышленников. Этот факт, скажу откровенно, наполняет мое сердце высокой патриотической гордостью: алтынный либерализм купца значит много больше, чем пятиалтынный либерализм чиновника. И самыми интересными в записке являются не тошнотворные рассуждения о свободе договора и о пользе государства, а те практические соображения фабрикантов, которые прорываются сквозь традиционно-юридическую аргументацию.

Невтерпеж! Надоело! Не суйся! – вот что говорит русский фабрикант русской полиции устами автора министерской записки. Послушайте-ка, в самом деле, следующие рассуждения:

«По взглядам полицейских органов, находящим себе поддержку в неопределенности и сбивчивости действующего закона, всякая забастовка рассматривается не как естественное экономическое явление, но непременно как нарушение общественного порядка и спокойствия. Между тем, если бы существовало более спокойное отношение к фактам прекращения работы на фабриках и заводах и забастовки не отождествлялись бы с нарушением общественного порядка, то было бы гораздо легче выяснить истинные причины таковых, отделять законные и справедливые поводы от незаконных и неосновательных и принимать соответствующие меры к миролюбивому соглашению сторон. При подобном, более нормальном порядке меры пресечения и подавления принимались бы лишь тогда, когда были бы налицо факты, удостоверяющие наличность беспорядка». Полиция не разбирает причин стачки, а заботится только о прекращении ее, пуская в ход один из двух приемов: либо заставляя рабочих (арестами, высылками и др. мерами «до употребления военной силы включительно») взяться за работу, либо побуждая хозяев к уступкам. «Нельзя сказать, чтобы хотя один из этих приемов был удобен» для гг. фабрикантов: первый «поселяет озлобление в среде рабочих», второй «укрепляет у рабочих крайне вредное убеждение в том, что забастовка есть вернейшее средство добиться исполнения своих пожеланий во всяком случае». «История забастовок, происходивших в течение последнего 10-летия, дает много примеров того вреда, который является результатом стремления быстрого подавления возникающих осложнений какой бы то ни было ценою. Поспешно произведенные аресты вызывали иногда такое озлобление среди совершенно спокойных до сего рабочих, что приходилось пускать в дело казаков, после чего, конечно, не могло быть и речи об удовлетворении даже законных требований забастовавших. С другой стороны, случаи быстрого удовлетворения незаконных требований рабочих посредством воздействия на фабрикантов вызывали непременно аналогичные же стачки в других промышленных заведениях, в которых приходилось уже применять не систему уступок, а военную силу, что бывает для рабочих совершенно непонятным и поселяет уверенность в несправедливом к ним отношении и произволе властей…» Чтобы полиция когда-нибудь удовлетворяла даже незаконные требования рабочих посредством воздействия на фабрикантов, это, конечно, увлечение гг. капиталистов, которые хотят сказать, что иногда они сами, поторговавшись со стачечниками, дали бы им меньше, чем приходится дать под давлением грозного призрака «нарушения государственного порядка и спокойствия». Записка подпускает шпильку министерству внутренних дел, которое в циркуляре от 12 августа 1897 г., «изданном без соглашения с министерством финансов» (вот где собака-то зарыта!), предписывает и аресты и высылки при каждой стачке и направление дел о стачках в порядке охраны. «Высшие административные власти, – продолжает записка излагать жалобы фабрикантов, – идут еще дальше (закона) и придают всем (курсив оригинала) случаям стачек прямо государственное значение… Между тем, в сущности, всякая забастовка (конечно, если она не сопровождается насилиями) есть явление чисто экономическое, вполне естественное и отнюдь не угрожающее общественному порядку и спокойствию. Охрана последнего в этих случаях должна бы выражаться в формах, подобно практикуемым во время народных гуляний, торжеств, зрелищ и т. п. случаев».

Это – язык настоящих либералов-манчестерцев{126}126
  Манчестерцы, то же, что фритредеры, – представители направления экономической политики буржуазии, требующего свободы торговли и невмешательства государства в частнохозяйственную деятельность; возникло в конце XVIII века. На родине фритредерства, в Англии, его оплотом в 30–40-е годы XIX века являлась промышленная буржуазия Манчестера; поэтому фритредеров называли также «манчестерцами», «манчестерской школой». Во главе «манчестерской школы» стояли Кобден и Брайт. Теоретическое обоснование это направление получило в произведениях А. Смита и Д. Рикардо. Тенденции фритредерства в эпоху домонополистического капитализма, наряду с Англией, нашли себе почву также в Германии, Франции, России и других капиталистических странах.


[Закрыть], объявляющих борьбу капитала и труда чисто естественным явлением, приравнивающих с замечательной откровенностью «торговлю товарами» и «торговлю трудом» (в другом месте записки), требующих невмешательства государства, отводящих этому государству роль ночного (и дневного) сторожа. И, что особенно важно, встать на эту либеральную точку зрения заставил русских фабрикантов не кто иной, как наши рабочие. Рабочее движение так широко разрослось, что стачки действительно стали «естественным экономическим явлением». Борьба рабочих приняла такие упорные формы, что вмешательство полицейского государства, запрещающее всякое проявление этой борьбы, действительно стало оказываться вредным не только для рабочих (им-то оно никогда, кроме вреда, ничего не приносило), но и для самих фабрикантов, в пользу которых это вмешательство делалось. Рабочие сделали полицейские запрещения фактически бессильными, – но полиция продолжала (и не могла в самодержавном государстве не продолжать) вмешиваться и, чувствуя свое бессилие, металась из стороны в сторону: то военная сила, то уступки, то зверская расправа, то заигрыванье. Чем меньше значения получало полицейское вмешательство, тем острее чувствовался фабрикантами произвол полиции, тем более склонялись они к убеждению, что им не расчет поддерживать этот произвол. Конфликт между известной частью крупных промышленников и полицейским всевластием все обострялся и принял особенно резкие формы в Москве, где система заигрыванья с рабочими расцвела особенно пышно. Записка прямо жалуется на московскую администрацию, затеявшую опасную игру с собеседованиями рабочих и обществом взаимопомощи рабочих в механическом производстве. Чтобы приманить рабочих, пришлось дать совету этого общества известное право посредничества, – и фабриканты сейчас же встали на дыбы. «Сначала сей совет, – пишет под их диктовку записка, – обращался к чинам фабричной инспекции, но засим, видя, что последние не признают его компетенции в принятой на себя самовольно посреднической роли, он стал обращаться к обер-полицмейстеру, который не только принимает получаемые заявления, но дает им законный ход, чем санкционирует присвоенные себе советом права». Фабриканты протестуют против частных административных распоряжений и требуют законодательного установления нового порядка.

Правда, либерализм фабрикантов не выходит пока из очень узких профессиональных рамок, их враждебность к полицейскому произволу ограничивается отдельными проявлениями невыгодных для них крайностей, не направляясь против коренных основ бюрократического самовластья. Но о росте этой враждебности, о расширении поводов для нее, о ее углублении позаботится экономическое развитие России и всего мира, обостряя классовые антагонизмы капиталистических стран. Сила пролетариата в том и состоит, что его численность и сплоченность увеличивается в силу самого процесса экономического развития, тогда как среди крупной и мелкой буржуазии все усиливается разрозненность и раздробленность интересов. Чтобы учесть это «естественное» преимущество пролетариата, социал-демократия должна внимательно следить за всеми столкновениями интересов среди господствующих классов, пользуясь этими столкновениями не только в целях извлечения практической выгоды в пользу тех или иных слоев рабочего класса, но и в целях просвещения всего рабочего класса, в целях извлечения полезного урока из каждого нового социально-политического эпизода.

Практическая выгода для рабочих от предлагаемого либеральными фабрикантами изменения закона слишком очевидна, чтобы на ней стоило долго останавливаться. Это несомненная уступка растущей силе, оставление неприятелем одной из его позиций, которая уже фактически почти отвоевана революционным пролетариатом и защищать которую дальше не хотят наиболее дальновидные вожди вражеской армии. Невелика эта уступочка, что и говорить: во-первых, смешно и думать о возможности настоящей свободы, свободы стачек при отсутствии политической свободы. Право арестов и высылок без суда остается у полиции и останется у нее до тех пор, пока существует самодержавие. А сохранение этого права означает сохранение девяти десятых всей той полицейской склоки, тех безобразий и того произвола, который начинает претить даже и фабрикантам. Во-вторых, и в узкой области собственно промышленного законодательства министерство финансов делает очень робкий шаг вперед, подражая тому немецкому законопроекту, который немецкие рабочие прозвали «каторжным» законопроектом{127}127
  Речь идет о так называемом «каторжном» законопроекте (Zuchthausvorlage), внесенном в 1899 году в германский рейхстаг, по настоянию предпринимательских кругов и императора Вильгельма II; законопроект угрожал тюремным заключением на срок от 1 года до 5 лет или денежным штрафом до 1000 марок тем, кто «путем насилия, угрозы, оскорбления чести или объявления бесчестным» содействовал участию рабочих в союзах и соглашениях, побуждал их к стачкам и пытался противодействовать штрейкбрехерству. Под давлением рабочего движения «каторжный» законопроект был отвергнут в рейхстаге 20 ноября (н. ст.) 1899 года голосами левых партий и партий центра.


[Закрыть], оставляя особые наказания «за насилия, угрозы и обесславления», стоящие в связи с договором о найме, как будто бы не существовало общих уголовных законов, карающих эти проступки! Но и маленькой уступкой русские рабочие сумеют воспользоваться для укрепления своей позиции, для усиления и расширения своей великой борьбы за освобождение трудящегося человечества от наемного рабства.

Что касается до полезного урока, которому нас учит новая записка, то мы должны заметить, прежде всего, что протест фабрикантов против средневекового закона о стачках показывает нам на маленьком частном примере общее несоответствие интересов развивающейся буржуазии и отживающего абсолютизма. Об этом следовало бы поразмыслить тем людям, которые (подобно соц. – рев.) до сих пор боязливо закрывают глаза на элементы буржуазной оппозиции в России и твердят по старинке, что «интересы» (вообще!) русской буржуазии удовлетворены. Оказывается, что полицейское самовластие приходит в столкновение то с теми, то с другими интересами даже таких слоев буржуазии, которых всего непосредственнее охраняет царская полиция, которым непосредственно грозит материальным ущербом всякое ослабление узды, надетой на пролетариат.

Оказывается, что действительно революционное движение дезорганизует правительство не только прямо тем, что просвещает, возбуждает и сплачивает эксплуатируемые массы, но и косвенно тем, что отнимает почву у обветшалых законов, отнимает веру в самовластье даже у его кровных, казалось бы, присных, учащает «домашние ссоры» между этими присными, заменяет твердость и единство в лагере врагов раздорами и шатаниями. Но чтобы достигать таких результатов, нужно одно условие, которого никогда не могли усвоить наши соц. – революционеры: для этого необходимо, чтобы движение было действительно революционным, т. е. поднимало к новой жизни все более и более широкие слои действительно революционного класса, преобразовывало бы фактически духовно-политический облик этого класса, а через его посредство и всех тех, кто с ним соприкасается. Усвоив эту истину, с.-р. поняли бы, какой практический вред приносит их безыдейность и беспринципность в коренных вопросах социализма, поняли бы, что не правительственные, а революционные силы дезорганизуют люди, проповедующие, что против толпы у самодержавия есть солдаты, против организаций – полиция, а вот отдельные террористы, смещающие министров и губернаторов, поистине неуловимы.

Есть и еще один полезный урок в новом «шаге» фабрикантского ведомства. Этот урок состоит в том, что надо уметь пользоваться всяким, хотя бы даже и алтынным либерализмом на деле, и надо в то же время «в оба смотреть», чтобы этот либерализм не развращал народных масс своей лживой постановкой вопросов. Пример – г. Струве, разговор с которым мы бы озаглавили: «как либералы хотят учить рабочих и как рабочие должны учить либералов». Начав печатание разобранной нами записки в № 4 «Освобождения»{128}128
  «Освобождение» – двухнедельный журнал, издававшийся за границей с 18 июня (1 июля) 1902 года по 5 (18) октября 1905 года под редакцией П. Б. Струве. Зародившись в недрах оппозиционного земского движения, «Освобождение» фактически являлось нелегальным органом русской либеральной буржуазии и последовательно проводило идеи умеренно-монархического либерализма. В 1903 году вокруг журнала сложился (и в январе 1904 года оформился) «Союз освобождения», просуществовавший до октября 1905 года. Наряду с земцами-конституционалистами, «освобожденцы» составили ядро образовавшейся в октябре 1905 года партии кадетов – главной буржуазной партии в России.


[Закрыть], г. Струве говорит там, между прочим, что новый проект есть выражение «государственного смысла», каковому смыслу вряд ли-де пробиться через стену произвола и бессмыслия. Не так это, г. Струве. Не «государственный смысл» выдвинул проект нового закона о стачках, а выдвинули его фабриканты. Не потому появился этот проект, что государство «признало» основные начала гражданского права (буржуазную «свободу и равенство» хозяев и рабочих), а потому, что отмена наказания за стачки стала выгодной для фабрикантов. Юридические формулировки и вполне доказательные мотивировки, которые дает теперь «само» («Осв.» № 4, стр. 50) министерство финансов, имелись налицо давным-давно и в русской литературе и даже в трудах правительственных комиссий, – но все это оставалось под спудом, пока не заговорили хозяева промышленности, которым рабочие практически демонстрировали нелепость старых законов. Мы подчеркиваем это решающее значение фабрикантских выгод и фабрикантской заинтересованности не потому, чтобы это ослабляло, на наш взгляд, значение предначертаний правительства, – напротив, мы уже сказали, что видим в этом усиление их значения. Но пролетариату в его борьбе против всего современного строя надо прежде всего научиться смотреть на вещи прямо и трезво, вскрывать настоящие побудительные причины «высоких государственных деяний» и неуклонно разоблачать те лживые напыщенные фразы о «государственном смысле» и т. п., которые ловкими полицейскими чинами выдвигаются по расчету, а учеными либералами – по близорукости.

Далее г. Струве советует рабочим быть «сдержанными» в агитации за отмену наказаний за стачки. «Чем сдержаннее будет она (эта агитация) по формам, – проповедует г. Струве, – тем больше будет ее значение». Рабочий должен хорошенько отблагодарить бывшего социалиста за такие советы. Это традиционная молчалинская мудрость либералов – проповедовать сдержанность именно тогда, когда правительство едва начало колебаться (по какому-нибудь частному вопросу). Надо быть сдержаннее, чтобы не помешать провести начатую реформу, чтобы не запугать, чтобы использовать благоприятный момент, когда первый шаг уже сделан (записка составлена!) и когда признание каким-либо ведомством необходимости реформ дает «неопровержимое (?) и для самого правительства и для общества (!) доказательство справедливости и своевременности» (?) этих реформ. Так рассуждает г. Струве о разбираемом нами проекте, так рассуждали всегда российские либералы. Не так рассуждает социал-демократия. Смотрите, скажет она, – даже из самих фабрикантов кое-кто начал понимать уже, что европейские формы классовой борьбы лучше азиатского произвола полиции. Даже самих фабрикантов мы заставили своей упорной борьбой усомниться в всесилии самодержавных опричников. Смелее же вперед! Распространяйте шире приятную весть о неуверенности в рядах врага, пользуйтесь всяким малейшим колебанием его не для молчалинского «сдерживания» своих требований, а для усиления их. За счет того долга, который лежит на правительстве перед народом, вам хотят отдать копейку из ста рублей. Пользуйтесь получением этой копейки, чтобы громче и громче требовать всей суммы долга, чтобы окончательно дискредитировать правительство, чтобы готовить наши силы для нанесения ему решительного удара.

«Искра» № 24, 1 сентября 1902 г.

Печатается по тексту газеты «Искра»

Подготовительные материалы

13.1.02.

Аграрный. В интересах уничтожения всех остатков нашего старого крепостного порядка социал-демократическая рабочая партия требует:

Печатается впервые, по рукописи

Абзацы:

I. Господство капиталистических отношений: средства производства у капиталистов и неимущие пролетарии = наемные – 2[172]172
  В рукописи цифры проставлены синим карандашом и указывают, видимо, на желательную перестановку абзацев. Ред.


[Закрыть].

II. Расширение области господства капитала: увеличение хозяйственного значения крупных и уменьшение мелких предприятий – 1.

III. Капиталистические отношения все сильнее давят на рабочий класс: относительно уменьшая спрос при увеличении предложения – 4.

Понижение цены рабочей силы. Рост общественного неравенства – 3.

+ таким образом (капитализм вызывает??) рост общественного неравенства, увеличение расстояния между имущими и неимущими (? +?)

V. Кризисы – 5.

VI. Рост недовольства рабочего класса, обострение борьбы + рост сознания, что необходима социальная революция, т. е.

(пояснение ее) – 6.

VII. Социальная революция – в интересах всего угнетенного человечества – 7.

VIII. Чтобы заменить товарное производство социалистическим – нужно, чтобы пролетариат имел политическую власть – диктатура пролетариата – 8.

IX. Рабочее движение стало международным – 10.

X. Русская социал-демократия – часть международной социал-демократии – 11.

XI. У русской социал-демократии та же конечная цель. Задача русской социал-демократии

XII. Ближайшая цель видоизменяется остатками крепостного порядка (гнет на всем трудящемся населении + главное препятствие рабочему движению).

XIII. Необходимо добиваться юридических учреждений, составляющих дополнение капитализма.

XIV. Самодержавие – остаток крепостного порядка, злейший враг, – то ближайшей задачей – низвержение монархии.