Текст книги "Ветвящееся время. История, которой не было"

Императрица Софья

В отличие от большинства упоминавшихся в этой книге вариантов несбывшейся истории, эпоха Петра Великого, и то, что он сумел (равно как и не сумел) свершить, уже давно – едва ли не с тех самых пор, не раз рассматривали под углом возможных альтернатив.

И, нередко, оценки царю – плотнику доставались нелицеприятные.

Даже рассматривающие реформы Петра как исключительно положительное явление отмечают «перенапряжение народных сил и сковывание народного труда и жизни».

В сугубо отрицательных характеристиках Петра и его деяний сходятся такие разные люди, как ультрамонархист и архиконсерватор екатерининской эпохи, князь Щербатов и анархист граф Лев Толстой; его равно осуждают историк – эмигрант Павел Милюков и стихийный империалист А. Бушков с западником Д. Оболенским – наши современники.

В отличие от вышеперечисленных, автор, говоря о возможных положительных альтернативах, вовсе не намерен «разоблачать и ниспровергать» Петра I, как разоблачали недавно буквально всех деятелей отечественной истории. Кстати, сам термин этот – разоблачение – в принципе в данном случае неуместен – все факты, на которые ссылается «антипетровская оппозиция», были всегда широко известны.

Напротив, автор готов признать за Петром определенные и немалые достоинства, и прежде всего – то, что несмотря на все свое оголтелое (увы – иного слова подобрать невозможно) западничество, он, думается, искренне любил Россию, и даже – не побоюсь этого слова – в глубине души страдал от бед русского народа, и искренне пытался им противостоять.

Только один пример – в начале своего царствования он запретил употреблять уничижительные имена в челобитных, и именовать себя холопами, падать перед царем на колени, и снимать шапки перед дворцом зимой. «К чему унижать звание, безобразить достоинство человеческое?» – так объяснил он свое решение.(41,178) За одни эти слова царю можно было бы многое простить, если бы дела не находились в столь явном противоречии с благими изречениями и намерениями.

Многое из совершенных им ошибок и зла было следствием не его порочной натуры, во всяком случае – не ее одной, а тяжелых обстоятельств, в которых оказалось (не без его участия, правда) государство Российское.

И та же яростная спешка, то вздыбливание страны «уздой железной», после нарвского поражения, на взгляд автора объясняется вовсе не гипертрофированной трусостью Петра, о которой с непонятной иронией пишет уважаемый А.А.(12,392) Вернее, объясняется оно, думается, и в самом деле страхом, но не вульгарной боязнью за свою шкуру или корону. Страхом за судьбу России в ее противостоянии жестокому и воинственному, да еще вдобавок – лучше организованному и вооруженному Западу, для которого она – не более чем страна варваров.*

Бушков опять-таки не к месту иронизирует над проектом Лейбница, по которому Россия должна была целиком войти в сферу влияния Швеции, став своего рода подмандатной территорией и полем для цивилизаторских экспериментов Стокгольма. С высоты нынешнего времени абсурдность и невыполнимость подобных идей может и очевидна, но в ту эпоху они вполне могли быть восприняты тем же Карлом XII «на ура».

Жестокость? Да, Петр был жесток. Но так ли все однозначно?

Вот например, что пишет Александр Буровский

«1703 год, штурм Нарвы. Перед каждым проломом в стене – груды трупов, гвардейцы Петра. Многих Петр лично знал, со многими был дружен. И Петр заплакал, глядя на эти еще теплые груды мертвецов. Борис Петрович Шереметьев подошел сзади, положил руку на плечо царя. Пятидесятилетний приласкал тридцатилетнего „Не плач, государь! Что ты! Бабы новых нарожают!“ Комментариев не будет».

Все же ситуацию следует прокомментировать. Автор не знает, откуда почерпнут данный сюжет, и можно ли безоговорочно доверять источнику. Но даже если и так, то почему Буровскому не пришло в голову посмотреть на этот эпизод с несколько другой точки зрения – монарх, которого вполне заслуженно считают жестоким и беспощадным, пожалел своих солдат? Можно ли представить плачущим над телами своих гвардейцев Фридриха Прусского, который как то высказался в том смысле, что более всего удивлен тем, что среди своей армии находиться в безопасности, или Валленштейна, именовавшего свое воинство(вполне, кстати заслуженно) – сбродом? Да хотя бы и Карла XII.

Наконец, отметим это особо – Петр, будучи как уже говорилось, оголтелым западником, тем не менее хорошо осознавал то, что напрочь были не способны понять его позднейшие и нынешние последователи. А именно – что России нечего ждать от Запада милостей.

Нет смысла спорить – был и «Всешутейный и всепьянейший собор» (смакованию неприглядных подробностей его отдают должное, похоже, все без исключения историки петровской эпохи равно как и беллетристы), в котором иные исследователи пытаются искать сходство то с итальянским карнавалом, то с «исконно русскими традициями скоморошества», то видят чуть ли не исполненную глубинного политического смысла пародию на православную (или католическую) духовную иерархию.

Параллели и впрямь тут можно провести, но отнюдь не с карнавалом. Скорее уж, с затеей другого «реформатора», сумасшедшего царя Иоанна Грозного, учинившего в Александровской слободе кощунственное подобие монастыря из опричников, где в промежутках между учиняемыми царем разнузданными оргиями (в том числе и гомосексуальными), казнями и пытками, развлекались пением сочиненных царственным безумцем духовных стихов.

В данном случае, мы имеем фарсовое повторение трагедии, в противоположность известному афоризму.

Так же и его труднообъяснимая борьба с бородами и русским платьем была не просто настойчивой, а прямо – таки маниакальной. Указ следовал за указом – запрет на ношение бород всем, кроме крестьян и духовенства, введение налога на бороду, ссылка и каторга уже не только за ношение русской одежды, но и за ее продажу. Достойно увенчал ее указ, каравший каторгой и конфискацией имущества, продажу… скоб и сапожных гвоздей для русских сапог.

Было и убийство сына (и тут параллель с Иваном Грозным!). Но и в этом случае Петр далеко не одинок – в истории европейских монархий не единичны примеры борьбы за трон отцов и сыновей. Правда – тут согласимся со всеми критиками – на западе подобные проблемы решались не в пример благопристойней, и ставшие опасными принцы умирали сугубо от естественных причин (правда, почему – то очень вовремя).*

Что касается возведенной в закон жестокости и пыток, на которых акцентируют внимание все петровские критики… Так ведь не вводил Петр подобные (действительно, кстати, как заметил Д. Мэсси, широко распространенные в мире порядки) на святой Руси, а всего лишь оформил на бумаге имевшую место порочную практику.

И Соборное уложение 1649 года, времен «тишайшего» царя Алексея Михайловича, было не менее жестоким, чем петровские законы.

Не думает же А. Бушков, что до написания обильно процитированного им раздела указа «О форме суда», посвященного пыткам, русские палачи не знали, как правильно пользоваться дыбой и кнутом?

Как правильно написал он сам «Пытали от Уральских гор до Бискайского залива», и насколько позволяет судить автору его юридическое образование – карательная политика европейских правительств мало чем отличалась от русской. «Каролина» – австрийский «уголовный кодекс» той эпохи, вполне стоила петровского «Артикула воинского», кстати, во многом списанного со шведских военных законов.

Правда, тут были и нововведения – при Петре на Руси стали сажать на кол – в Европе этим прежде развлекались только в Речи Посполитой.

Верно и то, что милитаризация при Петре достигла своего апогея. Пожалуй, даже предела возможного.

Если в начале царствования, после Нарвы, когда требовались отчаянные усилия по воссозданию новой армии, военные расходы составляли две трети бюджета, то после окончания Северной войны – три четверти. (23,Т1,68)

Но несмотря на это (вернее – именно благодаря этому) средств все равно не хватало даже на воинскую силу.

У военных производились вычеты из жалования – 20 копеек с рубля у генералов, 10-15 – с офицеров, 5 копеек у унтеров и офицеров гарнизонов. Задержка жалования на несколько месяцев была обычным явлением, а в конце жизни царя армия не получала жалования почти полтора года. Впрочем, это и не удивительно. К моменту смерти Петра, на 17 миллионов населения по самым оптимистическим подсчетам, приходилось четверть миллиона солдат и матросов, что было явно непосильной нагрузкой.(23,Т.1,67)

И если к примеру, участие в Северной войне вполне объяснимо и понятно – в конце концов, шведы – давний враг России, то поддержка трона герцога Мекленбургского (мужа племянницы Петра) штыками экспедиционного корпуса мягко говоря – мало оправдана.

Так же выглядят непродуманными если не сказать больше, попытки закрепить за Россией западное побережье Каспия, при отсутствии надежных коммуникаций, под непрерывной угрозой удара со стороны на тот момент весьма сильных Турции и Персии, да еще вдобавок, после изнурительной и длинной войны. Венцом же подобного авантюризма является пресловутый Прутский поход 1711 года, когда не закончив воевать со шведами, Петр во главе малой армии отправился освобождать балканских славян.

В ходе этой эскапады, Петр оказался в том же положении, что и Карл XII под Полтавой.

Конечно, и его европейские современники, пожалуй, могли похвастаться разнообразными чудачествами. Но скажите на милость – так ли уж было необходимо лично рвать зубы (не делая особой разницы меж больными и здоровыми)? Такая ли была нужда в том, чтобы тратить время на то, чтобы лично махать топором на верфях? У государя, тем более государя России, как по крайней мере кажется автору было немало других, более важных дел. Какая такая великая государственная мудрость состоит в том, что царь лично стриг бороды боярам, а затем поручил это дело шуту… Пусть историки поправят, но автор не видит ровно никакой связи между наличием бороды (или ее отсутствием), и задачами модернизации страны.

И зачем было насаждать чуть ли не с дубиной в руке курение табака?(121,145)

Но, разумеется, самое трагическое – не эти, в сущности не более чем исторические курьезы.

Людские потери эпохи Петра сопоставимы (хотя и далеко не равны) с потерями, которые понесла Россия в эпоху Ивана IV.

Не вдаваясь в подробные демографические подсчеты – они хорошо известны всем, более-менее интересующимся историей, в виде примера укажем только, что, судя по цифрам рекрутских наборов численный состав армии полностью обновлялся каждые 10-12 лет. Даже отбросив заметное число дезертиров, признаем, что процент потерь был неоправданно большим. (23,Т.1,70)

Но одними боевыми потерями жертвы не исчерпывались. Достаточно вспомнить – сколько тысяч безвестных страдальцев легли на строительстве Санкт-Петербурга (вот пример «мудрой» политики – во время напряженной войны тратить силы и средства на сооружение города на пустом месте).

«Работная повинность» обошлась народу едва ли не дороже, чем все войны Петра.

В общем и целом потери петровского времени оцениваются рядом историков в 20% (по ряду губерний – до 40%) населения России. Не будь присоединения достаточно густонаселенных по тем временам областей Лифляндии и Эстляндии, убыль населения была бы еще большей.

Между тем, если взглянуть на эпоху предшествующую Петру беспристрастным оком, то выясниться, что положение на Руси было не столь уж плохим, чтобы для его исправления требовалась бы какая-то чрезвычайная жестокость и ломка всего и вся. Напротив, наблюдалась пусть и неспешная, по русскому обыкновению, но осознанная и непрерывная положительная работа.*

Подъем культуры, модернизация государственного управления и вооруженных сил, церковная реформа, первые попытки создать флот и светское образование, возвращение утраченных после Смуты 1600-1613 годов земель и воссоединение с Левобережной Украиной, разгром турок под Чигириным – все это время правления Алексея Михайловича и Федора Алексеевича.

Тогда же в России были построены первые мануфактуры, аптеки и медицинские школы, о которых с восхищением отзывались иностранцы.

И между прочим, именно на этот момент приходится русско-шведская война 1660 – 64 годов, в ходе которой русское войско действовало довольно успешно, взяв ряд прибалтийских городов. Хотя тогда обеспечить выход к Балтике не удалось, но дело без труда удалось свести вничью, при том что приходилось вести боевые действия еще и на польском направлении.

Уже при дворе Михаила Федоровича носили немецкое платье, не исключая и детей – и будущего царя Алексея Михайловича.

Даже среди простолюдинов имелись люди, интересовавшиеся иноземными достижениями и нравами. Наконец, уже не первое десятилетие в состав России входили украинские земли, откуда, кстати, происходила большая часть образованных людей Руси – взять того же Феофана Прокоповича. Еще в середине ХVII века политику умеренных реформ активно проводилась группой прогрессивных чиновников при Алексее Михайловиче – Ртищев, Ордин-Нащекин, трагически погибший Артамон Матвеев. Позже эту же политику продолжили царь Федор Алексеевич, и Софья, и ее фаворит Василий Голицын.

Именно этот человек начал многое из того, что потом, и не всегда успешно, завершил Петр. Князь Голицын в широком масштабе привлекал незнатных способных помощников – Неплюева, Касогова, Змеева, Украинцева, с которыми и достиг отмеченных всеми – включая и приближенных Петра, успехов. Мысли о посылке дворян и талантливых разночинцев за границу – так же идея Голицына, правда, он предусматривал лишь добровольное обучение.(41,143)

И тут мы наблюдаем один весьма интересный и важный для будущего факт.

Именно после свержения Софьи и Голицына, и воцарения Петра наблюдался даже не застой, а регресс в области преобразований.

В массовом сознании Петр получает реальную власть сразу после сестры. Но на самом деле, после совершенного именем Ивана и Петра переворота, власть оказалась в руках их матери – Натальи Кирилловны Нарышкиной, вышедшей из темной малообразованной семьи, и практически всю жизнь прожившей сначала в тереме мужа, затем в почетной ссылке в селе Преображенском.(41,188)

Князь Куракин в мемуарах отозвался о матери своего государя и кумира так: «править была некапабель (неспособна), ума малого». Насчет последнего можно поспорить. Талант к государственным делам у «медведихи» – так именовали за глаза царицу в кругу знати, действительно напрочь отсутствовал. Но вот что касается ума житейского, помноженного на лисью хитрость и неплохую школу дворцовых интриг – этого было не занимать. Во всяком случае, его вполне хватило на свержение падчерицы и князя Голицына.

Ее помощником – фактически соправителем, стал ее родной брат Лев, двадцатипятилетний полуграмотный вертопрах. Немалую роль играл и любовник стареющей царицы Тихон Стрешнев, лукавый и злой «интригант дворовый», кстати, неплохо прижившийся при Петре, удостоенный сенаторского чина.

В записках окольничьего Желябужского рассказывается о разнообразных характерных проявлениях этого царствования, и персонах, что прославили себя разнообразными деяниями.

Бояре, дворяне, дьяки думные и простые, судившиеся и наказанные весьма разнообразно – от битья батогами до виселицы и плахи за брань во дворце, «неистовые слова» про царствующих особ, за женоубийство и изнасилование, подделку документов и казнокрадство. Жена Стрешнева была уличена в том, что активно способствовала последнему, но избежала кары, а князь Лобанов – Ростовский, владелец нескольких сел, «разбоем отбил» обоз с царской казной, за что был бит кнутом и сослан… чтобы через шесть лет стать капитаном привилегированного Преображенского полка.(41,163)

К этой веселой компании позже присоединились родственники первой жены Петра – худородные бояре Лопухины.

Главным же содержанием почти восьмилетнего правления клана Нарышкиных, по большей части одной Натальи Кирилловны, стало беззастенчивое присвоение государственных средств и обкрадывание тяглого населения.

«Правление весьма непорядочное и недовольное народу», «мздоимство великое и кража государственная», как написал Куракин, и – внимание – прямая отсылка к петровским временам «которое доныне продолжается с умножением, и вывесть сию язву трудно(выделено мной – Авт)».(41,142)

Признание это стоит многого.

Вот пример несколько другого рода. После смерти патриарха Иосафа, духовного отца переворота, многие, в том числе и Петр, предлагали на его место кандидатуру псковского митрополита Маркела, человека образованного и умного. Но царица Наталья Кирилловна и все ее приближенные решительно воспротивились – в ход пошли обвинения в том, что он говорит «варварскими» языками (т.е. латынью и французским), «учен слишком», и наконец – носит очень короткую бороду.(9,56)

Патриарший престол занял митрополит казанский Адриан, неуклонный ревнитель старины, именовавший бреющих бороду «котами», «псами» и почему-то «обезьянами».

К реальной власти Петра не подпускали, и с мнением его весьма мало считались, как это видно хотя бы из предыдущего абзаца.

И вот в такой-то обстановке и происходило взросление и формирование будущего царя как личности и государственного деятеля. В атмосфере воинствующего мракобесия, которое язык не поворачивается назвать благозвучным словом – ретроградство, придворных интриг самого низкого пошиба, в окружении людей, способных привести к краху любое государство, а не одну бедную и отсталую Московскую Русь.

Прибавьте к этому то, как могли повлиять на его характер и политические взгляды картины стрелецкого бунта, свидетелем которых он стал в детстве.

Ворвавшейся в Кремль разъяренной толпой были истреблены множество приказных чинов и стрелецких командиров, приказных дьяков и просто попавших под руку дворцовых служителей. Боярина Артамона Матвеева – ближайшего советника Алексея Михайловича, отца и сына Долгоруких, нескольких дядьев будущего царя по матери, подняли на пики буквально на глазах малолетнего Петра.

Прибавьте к этому жизнь фактически в ссылке при Софье, страх перед возможными репрессиями с ее стороны и вполне реальными заговорами – того же полковника Циклера.(13,264)

Современники, включая и иноземцев, полагали, что припадки необузданной ярости, конвульсивные судороги, периодически охватывавшие его, идут именно от потрясений детства и ранней юности.

Не слишком образованный – в противоположность своим сводным сестре и брату – Софье и Федору, он только в 15 лет он освоил четыре действия арифметики. Хотя слог его был в общем, неплох, очень долго Петр затруднялся правильно и грамотно излагать свои мысли, что пытался неуклюже компенсировать включением в письменную и устную речь иностранных слов (именно с него и на десятилетия вперед русскую речь засорили разнообразные «виктории» вместо победа, «сикурсы» вместо помощь, «предистанции» вместо предначертаний). Воюя с иностранцами, он давал иностранные названия русским городам – и до сих пор на русской земле, даже там, где и духу немецкого не было, стоят разнообразные «бурги».(Не столь давнее восстановление этих названий было обставлено как… возвращение к истокам отечественной истории).

Если принять за истину мысль, что политический деятель лучше всего проявляется в своем окружении, то и тут историческая правда далеко не в пользу Петра.

Иван Бутурлин – «человек злорадный, пьяный и мздоимливый».

Князь Федор Ромодановский (один из чинов «всешутейного» сборища) «собою видом как монстра, превеликий нежелатель добра никому», на посту руководителя Тайной канцелярии снискавший себе жутковатую славу.

Сам Петр именовал его «зверь». Данная личность, вполне уместная при дворе любого из предшественников царя – от Ивана IV до Алексея Михайловича, не отличалась никакими выдающимися способностями, зато «любил пить непрестанно, и других поить, да ругаться».

Между прочим, и гетман Мазепа – о чем украинские националисты предпочитают умалчивать, так же был любимцем Петра, пользовавшимся его полнейшим доверием, наравне с прочими «птенцами».

Иностранцы, которым он отдавал приоритет перед русскими командирами, блистательно проиграли Нарвскую битву, при почти трехкратном превосходстве русских войск над «скандинавским бродягой». Кстати, сам Петр это признает, в указе 1705 года сообщая, что весьма недешево обошедшиеся наемные офицеры «желаемого не возмогли достигнуть».(23,Т.1,77)

Впрочем, и русские офицеры оказались тогда отнюдь не на высоте.

Можно было бы перечислить еще немало язв петровского времени, но повторять уже написанное автор смысла не видит – все ясно и так.

Лучше перейти к рассмотрению путей, которыми могла пойти история России в конце XVII -начале XVIII веков. Попробуем, как это не трудно – по мнению уже не раз цитированного А. Буровского, одного из двух самых известных наших «альтерантивщиков», представить Россию без Петра просто немыслимо.

Иногда возможную альтернативу связывают с именем царевича Алексея. Историческая правда подобной точке зрения не способствует. И точно так же как совершенно справедливы требования покончить с идеализацией Петра, точно так же осуждения достойны попытки отдельных историков и беллетристов противопоставлять ужасному отцу добродетельного сына.

Так же вряд ли есть смысл рассматривать ход событий, случись старшему брату Петра, Федору Алексеевичу, прожить подольше, как то предположил А. Буровский – выдвинутая им гипотеза об отравлении царя Натальей Нарышкиной не представляется автору достаточно правдоподобной.(11,498)

Куда более близка к исторической правде попытка реконструировать развитие событий, которое могло последовать в случае, если бы переворот, организованный Нарышкиными, провалился. И власть остается за Софьей Алексеевной и возглавляемым ею правительством умеренных реформаторов.

Для начала приведем слова уже упоминавшегося князя Куракина – подчеркнем – петровского соратника и почитателя.

«Правление царевны Софьи началось со всякой прилежностью и правосудием и к удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было. И все государство пришло во время ее правления через семь лет в цвет великого богатства, так же умножились коммерции и ремесла, и науки почали быть латинского и греческого языку…и торжествовала тогда вольность народная». (41,142)

И наконец, о самой правительнице: «Великого ума и самых нежных проницательств, больше мужеска ума исполнена дева».

Софья, как и ее брат Федор Алексеевич, получили великолепное и, что тоже весьма важно отметить, систематическое образование стараниями одного из умнейших русских людей – Симеона Полоцкого.

Федор в совершенстве владел латынью, все еще сохранявшей значение международного языка, писал стихи, а Софья даже сочиняла пьесы для придворного театра.

Сам факт выдвижения Софьи в правительницы – и вовсе не придворными, более – менее продвинутыми кругами, а стрелецкой массой, свидетельствует как о заметных подвижках в массовом сознании, так и в определенной мере о том, что ее личные качества были неплохо известны и достаточно высоко оценивались.

Итак, переворот 1689 года провалился. Семейство Нарышкиных и всех примкнувших к ним ждет опала, ссылка, казни… Что за судьба постигла бы Петра Алексеевича Романова – предсказать нетрудно. Выбор тут невелик – почетная ссылка и смерть – разумеется, от сугубо естественной причины через какое-то время, большее, либо меньшее. Или же пострижение в монастырь, и смерть уже во иноческом чине от болезни, либо же насильственная смерть в самом начале событий, которую наверняка свалили бы на «лихих людей».

Иоанн – слабый и безвольный, опасности не представляет, продолжая пребывать под полным контролем сестры и ее приближенных.

В руках Софьи абсолютная и наконец-то полностью легитимная власть. Оставаясь формально всего лишь соправительницей младшего брата, во всех официальных документах она пишется «великой государыней и самодержицей всея Великия, Малыя, Белыя Руси», принимая от своего имени указы, принимая иноземных послов и отправляя послания иноземным государям.

Теперь существует возможность, не отвлекаясь больше на политическую борьбу, заняться решением вопросов назревшей модернизации страны.

И прежде всего – что делать для преодоления отставания в военной области, тем более, что обстановка у границ России к благодушию не располагает?

Выход мог быть найден в проведении по проекту Голицына военной реформы, в соответствии с которой предполагалось формировать постоянную армию почти исключительно из дворян, при минимально возможном привлечении «даточных людей»(рекрутов).

При этом дворяне проходили бы службу начиная с рядовых солдат, проходя обучение под руководством тщательно отобранных иностранных офицеров. Данный проект князя Голицына, предусматривал переход на чисто дворянскую армию, или, в крайнем случае – с минимальным привлечением иных сословий.

Впрочем, возможно были бы осуществлены менее радикальные идеи в области военной реформы. Скажем, сведение всех боеспособных частей – стрелецких, казачьих, дворянских – воедино и формировании на их основе армии нового типа, с заимствованием лучшего из западных вооруженных сил.

При этом, стрелецкое войско, хотя и реформированное, могло бы существовать еще неопределенно долго – существовали же до ХХ века казачьи войска, со своей системой званий и схожей социальной структурой.

Кстати говоря, Петр, ослепленный обидой на стрельцов, считая их «не воинами, но пакасниками», недооценивал боеспособность стрелецкого войска (вслед за ним эту ошибку усвоило и большинство историков).(9,71) Впрочем, косвенно признавал свою неправоту и сам Петр – стрельцы дрались под Полтавой, неплохо себя показав, а вот как раз под Нарвой их и не было. [54]54
  Стрелецкое войско было окончательно ликвидировано только во второй половине XVIII века (были упразднены т.н. «городовые стрельцы»)


[Закрыть]

Точно так же не принимал во внимание царь – преобразователь того, что главной причиной стрелецких бунтов было действительно тяжелое положение стрелецкой массы, страдавшей от произвола начальников и казнокрадства, а вовсе не слепая ненависть к новшествам.

Между прочим, когда пишут, что к концу XVII столетия стрелецкое войско было развращено и утратило многие боевые качества, это и в самом деле не так уж далеко от истины. Но развращено оно было вовсе не подачками Софьи, а многолетним миром – русско-польская война завершилась в 1667 году Андрусовским договором, хотя активные боевые действия закончились еще раньше. Единственной заметной военной акцией был неудачный Крымский поход князя Голицына (как, впрочем, и неудачей окончился аналогичный поход 1736 года, совершенный уже петровской армией). И то, что Россия более тридцати лет не знала больших войн, является косвенным подтверждением то, что с ее силой все таки считались соседи.

Что касается влияния случившегося в России («Московии», по терминологии Буровского и тогдашней просвещенной Европы) на международную политику, то оно почти незаметно. Примерно так же, как в нынешнее время не влияют на мировой политический пасьянс результаты президентских выборов где-нибудь в Бразилии. Время, когда европейские столицы будут с напряженным вниманием ждать известий с востока, еще впереди.

В Речи Посполитой вскоре умирает Ян Собесский – победитель турок под Веной, и начинается бескоролевье, когда на трон претендует несколько кандидатур. Два наиболее вероятных – французский принц Конти и саксонский курфюрст Август II, прозванный Сильным. Россия оказывает поддержку Августу, и тот занимает варшавский трон.

Только что закончилась война между Францией и Аугсбургской лигой, в которую входила Англия, Нидерланды, Испания, Швеция, Савойя и ряд небольших итальянских и немецких государств.

Франция потерпела поражение, потеряв часть земель в Германии и Италии.

Но приближалась новая война – за испанское наследство, поскольку престарелый испанский государь Карл Габсбург был бездетен.

Главными претендентами были Франция и Австрия, но свой кусок намеревались отхватить и Англия с Голландией.

В Швеции совсем недавно на престол вступил юный Карл XII, одержимый жаждой героических подвигов на поле брани и скучающий в ожидании какой-нибудь войны.

Ждать ему, впрочем, осталось совсем недолго.

В 1700 году умирает Карл Испанский, и по его завещанию королем Испании должен был стать его племянник, сын его сестры герцог Анжуйский, внук Людовика XVI – «Короля – Солнце». Он и вступил на испанский трон под именем Филиппа V.

Людовик открыто воспринял это как фактическое присоединение Испании со всеми ее колониальными владениями к Франции.

Подобная перспектива решительно не устраивала другие европейские страны, и прежде всего Австрию, Британию и Голландию. В 1701 они объединяются в Великий союз, и в следующем году объявляют Франции войну.

Обе стороны стремятся перетянуть на свою сторону Швецию, одновременно – втайне опасаясь.(9,73)

И вот тут то развитие событий начинает резко отличаться от бывшего в действительности.

С уверенностью можно сказать, что Россия не участвует в Северной войне (бывшей, своего рода, частью войны за испанское наследство), ибо стоящие во главе страны понимают, что для этого сил пока недостаточно. По крайней мере, ни Софья и ее правительство, ни даже Федор Алексеевич не стали бы очертя голову кидаться в большую войну.

Не будучи вынужден отвлекать силы с европейского театра военных действий на противоборство с Россией, Карл XII имеет возможность незамедлительно показать себя в полную силу.

Вначале он принимает сторону Франции, при этом в стане его противников оказываются две другие сильнейшие державы Европы – Австрийская империя и Англия (Карла XII, такие мелочи, как реальное соотношение сил не занимают).

Как элемент войны за испанское наследство, разгорается Северная война, между государствами южного побережья Балтики с одной стороны, и Швецией – с другой.

В 1700 году, шведский король одним стремительным ударом выводит из войны Данию.

Затем бросает все силы против Речи Посполитой.

В течение нескольких лет Карл XII воюет в польских землях. Кампании эти похожи одна на другую – шведский король выбивает саксонскую армию из какой – либо местности, а когда он ее оставляет, курфюрст Саксонии и король польский Август Сильный тут же забирает ее обратно. Как и в нашей истории, Карл, в очередной раз успешно разгромив войско Августа II, опираясь на некоторую часть шляхты, сажает на престол свою креатуру – Станислава Лещинского. Но это ничего не меняет, сравнительно, опять таки, с реально случившимся развитием событий. Речь Посполита не желает повиноваться шведскому ставленнику, вернее сказать – не желает вообще повиноваться королевской власти. Точно так же как царствовал, но не правил Август, так же царствует, но не правит и Станислав. (23,Т.1,28)