Текст книги "Записки бывшего директора департамента министерства иностранных дел"

Глава 1. Родство. Помещики. Губернская интеллигенция

Дед мой Алексей Александрович Лопухин был женат на княжне Варваре Александровне Оболенской. Отсюда родственная связь наша с тремя домами Оболенских, братьев моей бабки – Дмитрия, Сергея и Михаила Александровичей. Был еще четвертый брат Юрий, но он умер холостым. Ни деда, ни бабки, ни ее братьев, давно умерших, я не знал. Студентом был представлен моим отцом вдовам его дядей: Дмитрия Александровича – княгине Дарии Петровне, урожденной княжне Трубецкой, и Сергея Александровича – княгине Наталии Владимировне, урожденной Мезенцевой. Впоследствии познакомился с Оболенскими Михайловичами.

Княгиня Дария Петровна имела трех сыновей. Старший, Александр Дмитриевич, унаследовал большие средства от предусмотрительно выбранного крестного, богача Нечаева-Мальцева. И жену, Анну Александровну, взял себе из богатого дома – весьма надутого сноба Александра Александровича Половцова, бывшего в конце царствования Александра III государственным секретарем, потом членом Государственного совета, женатого на богачихе баронессе Штиглиц. Второй сын Дарьи Петровны Алексей Дмитриевич состояния не имел. Женился на княжне Салтыковой. Ее состояния хватило на обоих. Третий сын Николай Дмитриевич ни собственного состояния, ни состоятельной жены, ни вообще жены не имел. Но, не будучи богатым, все-таки своего рода капиталом обладал, и весьма по тем временам значительным, заключавшимся в личной дружбе царя Николая II, несколько охладившейся лишь в последние годы жизни рано умершего Николая Дмитриевича. Женскую половину семьи составляли сестры: Варвара Дмитриевна Бибикова, Елизавета Дмитриевна Новосильцева, княгиня Мария Дмитриевна Гагарина. Мужья первых двух только и были, что мужьями своих жен, доставивших каждому по губернаторству. Муж третьей сестры был в достаточной степени индивидуален. Назначенный, хотя и благодаря связям жены, первым ректором Петербургского политехнического института, вскоре приобрел на этом посту значительную популярность.

Милыми людьми были княгиня Дария Петровна, всеобщий любимец ее сын Николай Дмитриевич и его сестра Мария Дмитриевна Гагарина. Последняя в ее молодые годы была очень хорошенькая и интересная. И Николай Дмитриевич был наружности привлекательной, с приятным открытым лицом, напоминавшим его милую сестру. Остальные были далеко не столь милы. Александр Дмитриевич был некрасив, несодержателен, сух и скуп, Алексей Дмитриевич внешностью и повадкою олицетворял разбитного мелкого купчика или купеческого молодца самой что ни на есть провинциальной складки – немного наглого, очень самоуверенного. Варвара Дмитриевна также страдала самоуверенностью в форме, осложненной самовлюбленностью. Была неглупа, а в молодости и собою недурна[39]39
  Вписано вместо: «когда-то молода, следовательно свежа. Мнила себя внешне обаятельною. Родилась не глупою, считала себя умною, и не просто умною, а очень умною, тонко и остро».


[Закрыть]. Елизавета Дмитриевна была по внешности куда интереснее сестры, но чересчур деревянная и чопорная[40]40
  Вписано вместо: «и в то же время более скромного о себе мнения. Будь она менее деревянная и чопорная, она была бы совсем милая».


[Закрыть].

Княгиня Дарья Петровна не только поддерживала и укрепляла, пока была жива, сплоченность собственной семьи, но и являлась объединяющим центром для многочисленных родственников. Ее традиционные воскресные завтраки посещались и наиболее дикими центробежными элементами, к каковым принадлежал я. В этом объединяющем почине заключалась большая заслуга этой почтенной женщины, тем более значительная, что ее приемы, на которых она успевала уделять свое милое внимание всем и каждому, не могли, по ее преклонному возрасту, ее не утомлять. Но двери Д. П., независимо от воскресных фиксов, были постоянно открыты в любое время не только для родни, но и для всех друзей и просто знакомых. Можно было встретить у нее и влиятельного министра, и какого-нибудь совершенно скромного деревенского соседа, причем как к первому, так и ко второму она проявляла одинаково ласковое отношение без малейших разнствующих оттенков. И министры держали себя у нее просто и скромно. Припоминается и пересол простоты, проявленный однажды у меня на глазах К. П. Победоносцевым, которого я застал у Дарии Петровны лежавшим в растяжку на ковре в ее гостиной и игравшим с ее маленьким внуком, одним из сыновей Марии Дмитриевны Гагариной[41]41
  Вписано вместо: «доброй старушки».


[Закрыть].

Связи семьи выдвинули Александра Дмитриевича на должность обер-прокурора Первого департамента Сената. Потом он был назначен сенатором и вскоре членом Государственного совета.

Алексей Дмитриевич долгое время на службе хирел. Помнится, как он настойчиво добивался у А. С. Ермолова в его министерстве должности инспектора по сельскому хозяйству – совершенно скромной, инструкторско-ревизионного характера, по разъездам. Ермолов затруднялся назначить Алексея Дмитриевича на эту должность, за отсутствием у него предварительного ведомственного стажа. Помог устроиться Алексею Дмитриевичу брат его Николай Дмитриевич. Большой друг Матильды Ивановны Витте, еще до женитьбы на ней Сергея Юльевича, он по этой дружбе, а особенно в силу его отношений к царю, был исключительно предупредительно и внимательно принимаем в доме министра финансов, старавшегося быть с Николаем Дмитриевичем на короткой ноге. Сергей Юльевич Витте, никогда и ни с чем не считавшийся, когда чего-либо хотел, не постеснился, не считаясь ни с какими стажами, представить Алексея Дмитриевича к назначению на весьма в свое время приятную и достаточно высокую должность управляющего Государственным дворянским земельным и Крестьянским поземельным банками на жалование от 15 до 20 тысяч рублей, с прекрасною казенною квартирою в доме банков на Адмиралтейской набережной. Таково было влияние Николая Дмитриевича. Алексей Дмитриевич вышел в люди. Купеческий молодчик по типу, он недалеко ушел от этого типа по внутреннему своему содержанию. Не глупый, с природною сметкою, но без всяких солидных знаний, ни на какую самостоятельную большую работу он, однако, способен не был. Администрировал по докладам владевших техникою дела своих сотрудников. И заведенная машина двигалась. Пробравшись в люди, Алексей Дмитриевич пошел и далее, вглубь карьеры. Попал в товарищи министра внутренних дел и даже получил портфель обер-прокурора Синода в кабинете Сергея Юльевича Витте. Давалось понять, что он весьма сведущ в церковных вопросах. На деле этого совершенно не было. Пробрался потом в Государственный совет. Был в свое время пожалован в шталмейстеры. По-детски обрадовавшись мундиру, одевал на первых порах придворную форму кстати и некстати. Однажды я его встретил в ней на Николаевском вокзале, отъезжавшим с семьею на лето в деревню. Очевидно, хотел произвести соответствующее впечатление в уезде и на селе.

Флигель-адъютант князь Николай Дмитриевич, выйдя из Конного полка в чине полковника, был назначен, с производством в свитские генерал-майоры, сначала начальником контроля Министерства двора, а потом начальником «Кабинета его величества». Незадолго до своей кончины получил назначение состоять при вдовствовавшей императрице Марии Федоровне. Близости Николая Дмитриевича к супругам Витте обязан был не только его брат Алексей Дмитриевич своею карьерою, но и муж сестры, князь Гагарин, своим назначением ректором Политехнического института.

Вдова князя Сергея Александровича Оболенского княгиня Наталия Владимировна была душевно больная. Пунктом ее помешательства было ее убеждение в том, что она стеклянная. Может разбиться и рассыпаться. Вне этого пункта проявляла себя вообще нормальною. Принимала, выезжала. Придерживалась тех же семейно-объединяющих начал, что и княгиня Дарья Петровна. Была столь же приветлива и благожелательна. Вероятно, это была особенность ее поколения, не унаследованная поколением, непосредственно следовавшим. Но, по болезни, приемы ее были не столь частые, и посещаемость их была меньшею, чем у Дарьи Петровны. Старший ее сын князь Владимир Сергеевич с головою ушел в службу при дворе, где был гофмаршалом при царе Александре III. И двор же поженил его на приближенной к императрице Марии Федоровне неинтересной и некрасивой камер-фрейлине графине Александре Александровне Апраксиной. Сам же был и красивый, и видный, и с хорошим положением. Но весь во дворе и ничего вне двора. Так и умер, неожиданно и рано, на своем посту, замещенный мужем своей сестры Веры Сергеевны, графом Александром Васильевичем Голенищевым-Кутузовым. Брат Владимира Сергеевича, князь Валерьян Сергеевич, был старшим советником Министерства иностранных дел на правах товарища министра при графе Муравьеве, а потом товарищем министра при преемнике последнего графе Ламздорфе. Честный, но ограниченный, сухой и скупой при совершенно достаточной материальной обеспеченности, чиновник-педант и формалист крайне узкого кругозора. Третий брат, князь Платон Сергеевич, отличался только красотой и несчастливым браком на столь же, как и он, красивой супруге, урожденной Нарышкиной, которая от него ушла к флигель-адъютанту из офицеров Преображенского полка Рейтерну, лицу, по общему мнению, всего менее заслуживавшему предпочтения перед Платоном Сергеевичем. Карьеры Платон Сергеевич не делал и не сделал. Был в свое время, как и его брат Владимир Сергеевич, кавалергардом. Состоял при дворе вел. кн. Владимира Александровича.

Семья Михаила Александровича Оболенского состояла в пору моей встречи с ней из его вдовы, урожденной кн. Стурдза, сына Ивана Михайловича и двух дочерей, Елены Михайловны Чертковой и Агриппины Михайловны Панютиной. Румынская кровь Стурдза ярко сказалась на внешности князя Ивана Михайловича и отчасти Елены Михайловны. Агриппина Михайловна – Грушенька Панютина – нисколько на них не похожая, скорее олицетворяла северный тип. Была красива и интересна. Иван Михайлович, некогда мичман флота, долгие годы был не у дел. Соскучившись и созрев, решил вступить в карьеру. Был назначен губернатором в одну из южных губерний. В пору вспыхивавших то здесь, то там аграрных беспорядков кого-то где-то усмирял[42]42
  Князь И. М. Оболенский вначале был херсонским, а затем харьковским губернатором. Занимая последний пост, в 1903 г. он руководил подавлением крестьянских волнений.


[Закрыть]. За усмирение на него было произведено покушение. В него стреляли. Что-то плохо помнится, не то пуля мимо прошла, не то только слегка его оцарапала. Но он все-таки попал в герои и из героев был перемещен на должность финляндского генерал-губернатора. Захотелось ему непременно генеральских эполет. И так как в юности был мичманом, то его произвели в генералы по адмиралтейству. В настоящие адмиралы бывший мичман не прошел. Не доплавал. Память как об умном человеке по себе не оставил и, как говорят, данных на то не имел. Елена Михайловна была образцовая семьянинка – прекрасная мать и жена, милая, добрая, приветливая, простая, лишенная всякого аристократического снобизма. Пользовалась общими симпатиями и уважением. И муж ее, Федор Михайлович Чертков, помещик и местный деятель Воронежской губернии, был хороший человек. Прожили большую часть жизни в провинции. В Петербург перебрались довоспитывать детей. Федор Михайлович получил в столице скромное место члена Дворянского банка. Грушенька была героинею трагического романа. Ее полюбил, долго за нею ухаживал и сделал ей предложение царскосельский гусар Панютин. Она с ним кокетничала, поддерживала его увлечение, а когда дело дошло до предложения, почему-то ему отказала. Вскоре отправилась на Кавказ. Там познакомилась и, по свойственному ей обычаю, стала кокетничать с нижегородским драгуном Лазаревым. И этот сделал ей предложение. Она согласилась. Объявлены были женихом и невестою. Снимались вместе в качестве женихов и раздавали снятую с них фотографическую карточку. Затем Грушенька передумывает. Пишет о своем согласии Панютину. Бежит с Кавказа и венчается с ним. Лазарев приезжает в Петербург, вызывает Панютина на дуэль и с первого выстрела его убивает… Виновница кровавой трагедии Грушенька действовала совершенно бессознательно, не отдавая себе отчета в возможных последствиях проявленных крайнего легкомыслия и необдуманности.

Через Оболенских мы были в родстве и с семьею Озеровых, состоявшей из приближенной к императрице Марии Федоровне ее любимицы камер-фрейлины Екатерины Сергеевны и братьев, генералов Андрея Сергеевича, женатого на моей тетке Ольге Алексеевне Лопухиной, управлявшего двором великого князя Михаила Николаевича, и Сергея Сергеевича, бывшего командиром Преображенского полка. Андрей Сергеевич был душевный и милый человек, его же брат и сестра – неприветливые сухие люди. До мафусаиловых лет дожила их мать Наталия Андреевна. В качестве старейшего члена многочисленной семьи она являлась предметом особенного родственного почитания. Считалось обязательным являться к ней время от времени на поклон. Старуха была приветливая и добрая. Но постепенно, перевалив за 90 лет, выжила из ума. Паломничество к ней было делом в достаточной степени скучным. Последние года она настолько иссохла, что превратилась в совершенные мощи. И все думалось: этот визит будет последним. Но она пережила все предвидения этого рода. Стала по несколько раз в год болеть воспалением легких столь же часто и просто, как другие люди отбывают обыкновенный насморк. При первых ее воспалениях казалось, что должна неминуемо наступить развязка. Но после каждой болезни она только ощущала прилив новой бодрости. Окончательно всех сбила с толку. Умерла, когда окружающие всего менее этого ожидали.

Деда своего Алексея Александровича и бабку Варвару Александровну я не знал. Оба скончались в пору моего младенчества. По рассказам представляю себе деда по его времени передовым и культурным человеком. Дом его в Москве на Молчановке привлекал наиболее выдающихся людей его эпохи. Частыми посетителями и друзьями были Гоголь, Самарин, Хомяков. Тесная дружба связывала деда с поэтом Лермонтовым, увлекавшимся родною сестрою деда. Вхожи были в дедовский дом и менее крупные величины. Часто бывал писатель Маркевич, списавший действующих лиц своего известного романа «Четверть века назад» с большинства друзей и знакомых моего деда[43]43
  Романная трилогия писателя Б. М. Маркевича «Четверть века назад. Правдивая история» считается его главным произведением и была опубликована в 1879 г. в журнале «Русский вестник». В том же году в Москве вышло отдельное издание этой трилогии.


[Закрыть]. Политические тенденции дедовского кружка были прогрессивные, но лояльные. Идеология – славянофильство. Настроение – мистическое. Склонность к романтике и фатализму. Как человек культурный и передовой, дед установил в своих имениях режим исключительно мягкий и гуманный. Принципиально являлся сторонником открепощения крестьян. Событий, однако, не предвосхищал. Но когда они наступили, и воля была объявлена, то все-таки растерялся, предоставив проделать все требовавшиеся формальности своему зятю князю Трубецкому, которого и снабдил полною доверенностью[44]44
  Имеется в виду произошедшее по Манифесту 19 февраля 1861 г. освобождение крепостных крестьян. Нижеследующие воспоминания В. Б. Лопухина ср. с воспоминаниями его двоюродного брата, который, характеризуя А. А. Лопухина, писал: «Помнится, мы, дети, почти всегда заставали его лежащим в постели. Целыми неделями он не вставал, и мы считали его больным. Но ничуть не бывало, дедушка был совершенно здоров. Вдруг, без всякого повода, он на несколько недель вставал, а потом опять ложился. Впоследствии я узнал, что это периодическое лежание вызывалось глубокой и непонятной нам, детям, трагедией. “Болезнь”, периодически заставлявшая дедушку ложиться, была чем-то вроде паралича воли, и была она вызвана, как это ни странно, актом 19 февраля. До этого времени дела его шли недурно; судя по рассказам моих тетей – его дочерей, смутно понимавших деловую сторону жизни, при крепостном праве “все делалось само собою, сами собою получались и доходы”, а после этого дедушке выпала задача – самому приняться за устройство своего хозяйства. Он пришел в полную прострацию и, подавленный сознанием своей беспомощности, “превратился в какого-то Обломова”. Управляющие воровали, доходы не получались, дела “сами собою приходили в расстройство”, а дедушка уединялся с тяжелыми думами в своей кровати». «Дедушка, – отмечал Е. Н. Трубецкой, – не умел и не мог сократить в чем-либо привычный образ жизни, а потому и не расставался с лишней прислугой из бывших дворовых, что и было одной из причин его прогрессирующего разорения. Все это было невинно, но была и другая, только что минувшая эпоха, когда этих же бывших дворовых секли. При всей своей доброте дедушка Лопухин был сыном своего времени, он был убежден в своей отеческой власти над дворовыми, которая обязывала его сочетать любящую доброту со строгостью. И в случаях исключительно тяжелой вины он приговаривал к сечению. Дети этому, разумеется, не могли сочувствовать» (Трубецкой Е. Н. Из прошлого // Россия воспрянет. Князья Трубецкие. М., 1996. С. 17, 20).


[Закрыть]. Сам же лег в своем кабинете на диван, запретил кого бы то ни было к себе пускать и, отвернувшись к стене, в молчании пролежал два месяца. Пытавшийся несколько раз проникнуть к нему, чтобы переговорить о делах, князь Трубецкой был всякий раз неизменно изгоняем. Все-таки и по эмансипации состояние осталось у деда большое – имения в Московской, Рязанской и Смоленской губерниях. Тем не менее растерянность, неприспособленность, неумение жить были таковы, что бывали дни, когда в доме не оказывалось ни копейки и приходилось занимать рубля по 3, по 5, на день, на два. Сокращение расходов понималось так, что все лошади, экипажи и весь выезд были безвозмездно переданы в собственность извозопромышленнику с обязательством в течение года[45]45
  Вписано вместо: «двух лет».


[Закрыть] подавать, в случае надобности, экипаж за ту самую месячную плату, за которую можно было бы подрядить извозчика и без уступки ему целого легкового обоза. Сын богатых родителей, мой отец спал все четыре года своего студенчества в родительском доме на диване с вылезшими и покривившимися пружинами, впиравшимися ему в спину и бока.

Сыновей у деда было трое: старший Александр, второй – мой отец Борис и младший Сергей, дочерей – пять: София – княгиня Трубецкая, Мария и Лидия, оставшиеся девицами, Эмилия, вышедшая замуж за графа Капниста, и Ольга – супруга А. С. Озерова[46]46
  Так в рукописи. Правильно: пять.


[Закрыть].

Дядя Александр Алексеевич, красавец и богатырь с густою гривою волос, седых с двадцатипятилетнего возраста, что при молодом лице придавало его наружности особую оригинальность, пользовался исключительным успехом у женщин, которых, с<о> своей стороны, был большим и тонким ценителем. И сердце его было по отношению к дамам весьма любвеобильное. При таких его особенностях и данных он совершенно неосмотрительно дал себя «по рассудку» поженить на Елизавете Дмитриевне Голохвастовой, особе по внешним качествам абсолютно неинтересной. Но она была неглупа и впоследствии показала себя хорошей матерью. Она прижила с Александром Алексеевичем пятерых сыновей. Муж был ей верен минимально короткий срок, прибегая по его прошествии к содействию жены для продолжения рода только, так сказать, мимоходом, между делом того же порядка, но в сочетаниях более для него заманчивых и приятных. Елизавета Дмитриевна относилась к этому крайне нетерпимо. Так как она была женщина с характером, настойчивая и упорная, то предпринятая ею борьба с мужем против его романических выступлений в роли сеятеля на не принадлежащей ему земле делала семейную жизнь Александра Алексеевича лишенною всякой привлекательности. Он счел чашу переполненною, когда однажды ночью, выйдя из клуба и садясь в свою карету, нашел в ней подстерегавшую его ревнивую супругу. Надо полагать, что Александр Алексеевич не располагал вернуться в эту ночь из клуба прямо домой. Как бы то ни было, но наутро он вышел из дому окончательно и более не возвращался, вверив Елизавете Дмитриевне воспитание своих сыновей. С этою задачею она справилась. Сыновей выходила и воспитала. Александр Алексеевич предался радостям жизни, как он понимал их, и карьере, которая развернулась перед ним достаточно широко. Образование получил не ахти какое, окончив всего только Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, переименованную впоследствии в Николаевское кавалерийское училище. Но был человек способный и обладал недюжинным природным умом. Попав в мировые судьи первого их призыва, пленил толковым и бойким разбирательством дел посетившего его камеру министра юстиции графа Палена. Последний выдвинул его по прокуратуре. Был прокурором Петербургского окружного суда, а затем Петербургской судебной палаты. Пути его карьеры ширились. Случился, однако, процесс Веры Засулич, стрелявшей в градоначальника Трепова. Оправдание ее судом присяжных под председательством А. Ф. Кони повредило не только последнему, впавшему в открытую немилость, но и Александру Алексеевичу, которому пришлось несколько отступить, получив назначение в Царство Польское, на должность председателя судебной палаты в Варшаве[47]47
  В. И. Засулич 24 января 1878 г. стреляла из револьвера в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова в знак протеста против употребления по отношению к политическим заключенным телесных наказаний. Во время процесса В. И. Засулич, проходившего 31 марта того же года в Петербургской судебной палате, на котором А. А. Лопухин являлся прокурором, а А. Ф. Кони – председателем суда, она была оправдана присяжными заседателями. Причиной передачи дела В. И. Засулич на рассмотрение присяжных, оказавшейся косвенной предпосылкой подобного исхода, стала обоснованная А. А. Лопухиным позиция Министерства юстиции, которое, в лице своего руководителя К. И. Палена, отрицало политический характер этого дела. По воспоминаниям А. Ф. Кони, А. А. Лопухин содействовал тому, что «из следствия было тщательно вытравлено все, имевшее какой-либо политический оттенок, и даже к отысканию несомненной сообщницы Засулич, купившей для нее револьвер, не было принято никаких серьезных мер». Подробнее о роли А. А. Лопухина в деле В. И. Засулич см.: Кони А. Ф. Избранное. М., 1989. С. 315, 318, 328, 330, 331, 335, 349, 350.


[Закрыть]. Вскоре у него разыгрался роман с Ольгою Федоровною Добровольской. Она ли так дело повела, он ли увлекся не в меру, но задумал во что бы то ни стало на ней жениться. Между тем продолжал быть формально женатым на Елизавете Дмитриевне Голохвастовой. Последняя на все его просьбы о согласии на расторжение брака отвечала отказом. Отправился с Ольгою Федоровной в Болгарию и там с нею обвенчался. Оказался в строго каравшемся двоеженстве, особенно соблазнительном и нетерпимом в лице старшего представителя, на окраине, судебной власти, нарочито призванной охранять закон. Нашлись друзья, которые не преминули доложить об этом случае Александру III. На очередном докладе министра юстиции царь приказал Александра Алексеевича «убрать». Дело могло бы для него кончиться куда хуже. Уволенный со службы Александр Алексеевич остался в Варшаве, где занялся адвокатурою. Его прошлое обеспечивало его многочисленною клиентурою. Тем не менее, служебное крушение было для него тяжело. И еще страдал он от непризнания его второго брака[48]48
  В рукописи ошибочно: «брата».


[Закрыть] семьею и обществом.

О старшем сыне Александра Алексеевича Алексее Александровиче, бывшем директором Департамента полиции, рассказано выше – на стр. 125 записок.

Насколько отрицательною рисуется его личность, настолько хорошим человеком, редких качеств души и сердца был брат его Дмитрий Александрович Лопухин. Кристаллически честный, прямой, простой во всех своих проявлениях, скромный без слюнтяйства и уничижения паче гордости, в то же время в себе уверенный без самомнения, отзывчивый, чуткий, добрый, где надо – стойкий и мужественный до бесстрашия, он всею своею жизнью до героического ее конца в империалистическую войну являл незабываемый образ едва ли не последнего рыцаря без страха и упрека. Надо к этому прибавить, что он был образованный человек, хорошо окончив Московский университет, а в офицерских чинах пройдя Академию Генерального штаба. Он был военный по призванию. Предназначал себя к военной службе еще с гимназической скамьи. По окончании университета поступил вольноопределяющимся в Нижегородский драгунский полк на Кавказе. Вскоре после производства в офицеры женился там на султанше – княжне Елизавете Михайловне Тохтамыш-Гирей. Отец ее был магометанином, а мать, по происхождению итальянка, – католичкою. Жена Дмитрия Лопухина была также католичкою. Это обстоятельство долгое время препятствовало Дмитрию Лопухину поступить в Академию Генерального штаба. В видах недопущения в Генеральный штаб офицеров-поляков, вообще лиц польской ориентации или хотя бы только сочувствующих в той или иной мере полякам, устав академии преграждал доступ в нее католикам, а также лицам, женатым на католичках[49]49
  После Польского восстания 1863 г. в Российской империи существовала целая система ограничений, которые распространялись на католиков (фактически – поляков), находившихся на военной службе. Так, численность поляков-офицеров в отдельных армейских подразделениях не должна была превышать определенного процента, поляки не имели права поступления в военные академии и некоторые войсковые части, не могли занимать должности воспитателей в военно-учебных заведениях и т. д. Некоторые из перечисленных ограничений распространялись даже на русских офицеров, женатых на польках. Все эти ограничения были отменены только в августе 1915 г.


[Закрыть]. Случай жены-католички – дочери султана-мусульманина устав академии не предусмотрел. И только долгие и настойчивые хлопоты влиятельного родства раскрыли в конце концов перед Дмитрием Лопухиным, в виде совершенного исключения, двери академии. Я был всегда близок к Дмитрию Лопухину и по родству, и по взаимным пониманию и симпатии. И брак его не ослабил, как это иногда бывает, его приязненных отношений к родственникам, так как и жена его была такая же хорошая, как он сам. Особенно сблизился я с ним во время его пребывания в академии. Юрист по образованию, он с трудом разбирался в математических предметах академического курса и обратился к моей помощи. Я как раз был в то время студентом-математиком старших курсов. И помогал ему в овладении основами математических дисциплин. Во все тяжелые значительные минуты моей жизни как-то случалось, что он неожиданно появлялся передо мною (хотя по окончании им академии мы жили в разных городах) и несказанно поддерживал меня своею светлою бодрящею философиею. Именно светлую бодрость нес в себе этот исключительно милый, прямой и сердечный человек на всем протяжении своей жизни. В империалистическую войну[50]50
  Имеется в виду Первая мировая война 1914–1918 гг.


[Закрыть] в чине уже генерала он командовал гвардейским Конно-гренадерским полком. В полку состоял младшим офицером его единственный, нежно любимый им сын Георгий, милый, красивый юноша. За несколько дней перед развившимися вскоре большими боями в Польше, в пору сравнительного затишья перед грозой, в отсутствие отца, шальная пуля на месте уложила Георгия. Вернувшись к вечеру к полку из поездки в штаб, ничего еще не зная, Дмитрий принимал обычный рапорт. Ранено, убито… столько-то нижних чинов. Один офицер. Убит. Кто? Корнет Лопухин… Очевидцы передавали, Дмитрий не дрогнул. А ему был нанесен такой удар, который он не мог пережить. И в то время, как в большинстве случаев другие генералы щадили в своем лице высший командный состав, Дмитрий Лопухин ринулся в бой во главе своего полка. Он искал смерти. И он ее нашел через три-четыре дня после гибели сына в бою перед Ивангородом. Смертельно раненный, скончался через несколько часов в сильных страданиях[51]51
  Вписано вместо: «были расстреляны».


[Закрыть].

Следуют братья Борис, Виктор, Юрий. Борис и Юрий были люди совершенно заурядные, среднего типа вымиравшего дворянства. Погибли в 1918 г. в г. Орле, под которым находилось их маленькое имение, случайными жертвами революционной бури. Виктор Лопухин заслуживает несколько более подробной характеристики. В нем были ярко выражены отрицательные черты провинциального бюрократа-арривиста. Не глупый, но аморального ума, стяжательный и наглый, с юности стремившийся побольше урвать от жизни ценою наименьших усилий, еле дотянул гимназию. Поступил в б<ывшее> Николаевское кавалерийское училище, откуда был выпущен корнетом в армейский драгунский полк. Придирчиво, в оскорбительной форме подтягивал вольноопределяющихся. Проявлял несноснейший офицерский снобизм. Наружности был в молодости довольно счастливой. И имел относительный успех у женщин. Потолкавшись в полку и видя, что военной карьеры ему не сделать, так как ее могла бы дать ему, как армейцу, только недоступная ему по малому образованию академия или недоступная же по недостатку личных средств служба в гвардейском полку, Виктор Лопухин перешел на гражданскую службу, начав с должности чиновника особых поручений минского губернатора, в ту пору нашего общего дядюшки князя Николая Николаевича Трубецкого, кстати, обещавшего в свое время эту должность мне. Потом Виктор перешел чиновником же особых поручений к киевскому генерал-губернатору М. И. Драгомирову. В Киеве завел роман с замужнею еврейкою, развел ее с мужем и женился не столько на ней, сколько на ее состоянии, хотя и не чересчур большом, но для начала достаточном[52]52
  Женой В. А. Лопухина стала Нина Исидоровна Гессен (1868–1929), родная сестра историка Ю. И. Гессена и двоюродная сестра одного из лидеров Конституционно-демократической партии И. В. Гессена (Островский А. В. Родственные связи А. А. Лопухина (1864–1928) // Из глубины времен. СПб., 1996. Вып. 6. С. 206).


[Закрыть]. Побывал мировым посредником и уездным (по назначению) предводителем дворянства в Ковенской губернии. Тут с ним приключились кое-какие неприятности. Кто-то за что-то его ударил. Но у него уже был открытый дом и связи. Проник к виленскому генерал-губернатору князю Святополку-Мирскому (назначенному после убийства Плеве министром внутренних дел). Виктору посчастливилось оказать Святополку кое-какие услуги. Святополк не оказался неблагодарным. Виктор получил место вице-губернатора в Екатеринославе и вскоре был назначен губернатором, сначала в Пермь, потом в Новгород, Тулу, после в Вологду. Завершил свою карьеру членом совета министра внутренних дел. Весьма непопулярным был губернатором, особенно в Туле. Неприятные доходили слухи о нем. Приходилось от него открещиваться, ссылаясь на отсутствие отношений, прекратившихся за полным расхождением в обычаях и взглядах еще со времени моего студенчества и его юнкерства.

Младший мой дядя Сергей Алексеевич Лопухин был значительно моложе моего отца. Поэтому я его помню еще молодым человеком, когда по окончании Московского университета он отбывал повинность в 70-х годах прошлого столетия в Сумском гусарском полку. С полком участвовал в турецкой кампании 1877–78 г. Вернулся с солдатским Георгием. Женился в Москве на графине Барановой. Поступил на службу по судебному ведомству и по прошествии некоторого времени был назначен товарищем прокурора окружного суда в Тулу. Это его особенно устраивало потому, что в Тульской губернии, неподалеку от Тулы, находилось имение его жены, полученное в приданое. Весьма не глупый, острословец и весельчак, он был человеком совершенно инертным, слабохарактерным и необычайно ленивым. Легкая служба по близости к имению представлялась ему панацеею, которую, по инертности и лени, он ни за что и ни на что променять не хотел. Всю жизнь старался играть какую-нибудь отменно веселую роль острого сатирика. Актерство, поза, обязательная потуга на остроумие в придачу к каждому жесту и слову были характерною особенностью москвичей дворянско-служилого круга. Напряженность, в большинстве случаев и у большинства москвичей, мало удачного остроумия на свежего человека действовала удручающе, вызывая чувство неловкости, а подчас тошноты. Сергей Алексеевич был остроумнее других. Но, к сожалению, злоупотреблял остроумием, не жалея, что называется, для красного словца ни матери, ни отца. Добрый по существу, он позволял себе острословие и по случаям трагическим в жизни ближнего, не отдавая себе, по-видимому, отчета в неуместной до дурного тона жестокости отпускавшихся шуток. Позу избрал благодушного лентяя, поставившего себе целью умножение рода. Жена не выходила из беременности. И по этому поводу остроумие Сергея Алексеевича не иссякало. Не считая не выживших детей, было рождено поставленных на ноги десять человек – пять сыновей и столько же дочерей. Занятый деторождением и сладостным отдыхом, между делом, в имении, Сергей Алексеевич упорно отказывался от всякого служебного перевода и без малого двадцать лет просидел товарищем прокурора в Туле. Позируя в добродушного ленивца, валялся по диванам и кушеткам и ради вящего остроумия, лежа на диване, стрелял из ружья в потолок. В конце концов избранная им благодушная роль и его утомила. Он принял назначение прокурора окружного суда в Орел. Оттуда через несколько лет был переведен прокурором судебной палаты в Киев. В позу его входил либерализм, выражавшийся в острословии по поводу действий правительства. Поэтому когда Витте в 1905 году впервые формировал объединенный кабинет министров из либеральных деятелей, то ему был назван, в числе прочих, в качестве эвентуального кандидата на пост министра юстиции (князем Алексеем Дмитриевичем Оболенским) Сергей Алексеевич, тот самый либерал, который развлекался стрельбой с дивана в потолок. Витте его вызвал[53]53
  Речь идет о предпринятой во второй половине октября 1905 г. председателем Совета министров графом С. Ю. Витте попытке образовать так называемое «Министерство общественного доверия», которое бы состояло из общественных и бюрократических деятелей, пользующихся авторитетом у либеральной оппозиции. Вопрос об этом С. Ю. Витте поднял перед Николаем II еще до получения премьерства (Корелин А. П., Степанов С. А. С. Ю. Витте – финансист, политик, дипломат. М., 1998. С. 436, 437). Согласие на образование Министерства доверия царь дал 18 октября. Кандидатами С. Ю. Витте были: А. И. Гучков (министр торговли и промышленности), А. Ф. Кони (министр юстиции), А. С. Посников (товарищ министра народного просвещения), М. А. Стахович (главноуправляющий землеустройством и земледелием), Н. С. Таганцев (министр народного просвещения), князь Е. Н. Трубецкой (министр народного просвещения), князь С. Д. Урусов (министр внутренних дел), Д. Н. Шипов (государственный контролер). Переговоры С. Ю. Витте с общественными деятелями (А. И. Гучков, М. А. Стахович, Е. Н. Трубецкой, С. Д. Урусов и Д. Н. Шипов) о вхождении их в правительство происходили с 19 октября в Петербурге при посредничестве обер-прокурора Синода князя А. Д. Оболенского. Д. Н. Шипов, выражая мнение своей группы, настаивал на включении в кабинет более левых политиков – членов бюро заседавшего в Москве Съезда земских и городских деятелей, а именно – С. А. Муромцева (министр юстиции), И. И. Петрункевича (министр внутренних дел) и князя Г. Е. Львова (главноуправляющий землеустройством и земледелием). Состоявшиеся 21 октября переговоры С. Ю. Витте с делегацией Бюро, в которую входили его председатель Ф. А. Головин, Ф. Ф. Кокошкин и Г. Е. Львов, ни к чему не привели. Разногласия между С. Ю. Витте и группой Д. Н. Шипова породил вопрос о главе МВД. Общественные деятели предлагали этот пост премьеру, он же выставил кандидатуры П. Н. Дурново и Д. Ф. Трепова, вызвавшие протест со стороны шиповцев. Тогда С. Ю. Витте согласился сделать министром внутренних дел С. Д. Урусова, а П. Н. Дурново – его товарищем, на что последовало согласие собеседников премьера. Однако 26 октября С. Ю. Витте заявил А. И. Гучкову и Д. Н. Шипову, что министром будет П. Н. Дурново, а товарищем – С. Д. Урусов, чем возмутил общественных деятелей. Тогда же в качестве альтернативной кандидатуры в руководители МВД А. Д. Оболенский предложил П. А. Столыпина, против которого высказался Д. Н. Шипов. В результате управляющим МВД стал П. Н. Дурново, план же образования «Министерства общественного доверия» провалился. Подробнее об этом см.: Старцев В. И. Русская буржуазия и самодержавие в 1905–1917 гг. Борьба вокруг «Ответственного министерства» и «Правительства доверия». Л., 1977. С. 8–31; Ананьич Б. В., Ганелин Р. Ш. Сергей Юльевич Витте и его время. СПб., 1999. С. 234–236. Что касается С. А. Лопухина, то его кандидатура всплыла не во второй половине октября, а в середине ноября 1905 г., в связи с отставкой министра юстиции С. С. Манухина. Назначить его преемником С. А. Лопухина премьеру предложил Николай II, причем С. Ю. Витте решил, что этого кандидата царю «подсунул» А. Д. Оболенский. Премьер счел назначение С. А. Лопухина нежелательным, получив отрицательный отзыв о нем от профессора Киевского университета Н. В. Самофалова. Характеризуя С. А. Лопухина С. Ю. Витте, Н. В. Самофалов сказал, что это – «весьма почтенный человек, уважаемый в судебном округе и симпатичный барин», однако, находя его, как и С. С. Манухина, «излишне либеральным», заметил, что «Лопухин будет Манухиным, но только без его авторитетности, серьезных юридических знаний, опытности и громадной трудоспособности». Преемником С. С. Манухина оказался кандидат С. Ю. Витте – сенатор М. Г. Акимов (Из архива С. Ю. Витте: Воспоминания. Рассказы в стеногр. записи. Рукоп. заметки. СПб., 2003. Т. 2. С. 352–253).


[Закрыть]. Достаточно было, однако, ему повидать Сергея Алексеевича и поговорить с ним, чтобы министерская кандидатура последнего отпала. В компенсацию был назначен обер-прокурором одного из департаментов Сената, а потом сенатором.

Старшая сестра моего отца Софья Алексеевна была замужем за князем Николаем Петровичем Трубецким, сыном увековеченного Лесковым орловского губернатора-самодура П. И. Трубецкого, известного эпическими битвами с епархиальным архиереем Смарагдом[54]54
  Ср. с описанием личности князя П. И. Трубецкого, данным его внуком. См.: Трубецкой Е. Н. Из прошлого. С. 10–16.


[Закрыть]. Николай Петрович был прекрасный человек и хороший семьянин. Долгое время был калужским вице-губернатором, потом почетным опекуном Ведомства учреждений императрицы Марии по московскому присутствию. Чрезвычайно благожелательный, всю жизнь неустанно за кого-нибудь хлопотал. И зачастую хлопоты его, по их настойчивости, увенчивались успехом. Отличался феноменальною рассеянностью. Перепутывал и не узнавал близких друзей и знакомых, даже собственных детей. Садился в чужие экипажи. Одевал чужие шубы. Делая визиты, развозил чужие визитные карточки. На тетушке Софии Алексеевне был женат вторым браком, овдовев после первого брака с Орловой-Денисовой. От нее у него был сын Петр Николаевич, весьма в свое время видный московский губернский предводитель дворянства, застреленный своим племянником Кристи из ревности к жене, за которой Петр Николаевич неумеренно ухаживал. Были и две дочери – Кристи и Глебова. С тетушкою Софиею Алексеевною Николай Петрович прижил трех сыновей и шесть дочерей. Старший сын Сергей, доктор философии, впоследствии ректор Московского университета, возглавлял в 1905 году депутацию к царю с ходатайством о даровании реформ управления[55]55
  Имеется в виду принятая Николаем II 6 июня 1905 г. депутации 14-ти лидеров либерального движения (граф П. А. Гейден, Ф. А. Головин, князь П. Д. Долгоруков, Н. Н. Ковалевский, барон П. Л. Корф, князь Г. Е. Львов, Н. Н. Львов, А. Н. Никитин, Ю. А. Новосильцев, И. И. Петрункевич, Ф. И. Родичев, князь С. Н. Трубецкой, М. П. Федоров, князь Д. И. Шаховской), которые представили царю адрес Съезда земских и городских деятелей, прошедшего 24–26 мая 1905 г. в Москве, когда поражение России в войне с Японией, после гибели русского флота в Цусимском сражении, стало очевидным окончательно. Адрес призывал Николая II ускорить созыв народного представительства и поручить ему решение вопроса о войне и мире, а также позволить народным избранникам установить «обновленный государственный строй». Во время приема депутации монархом С. Н. Трубецкой обратился к нему с речью, текст которой накануне был согласован им с коллегами по депутации. С. Н. Трубецкой просил Николая II даровать гражданское и национальное равноправие, создать всесословное народное представительство, имеющее право призывать к ответственности бюрократию, и разрешить свободное обсуждение намеченных реформ не только представительству, но и обществу, т. е. предоставить свободу слова и собраний. «Отбросьте ваши сомнения, – заявил в ответ Николай II. – Моя воля, воля царская – созывать выборных от народа – непреклонна. Привлечение их к работе государственной будет выполнено правильно. Я каждый день слежу и стою за этим делом. Вы можете об этом передать всем вашим близким, живущим как на земле, так и в городах. Я твердо верю, что Россия выйдет обновленною из постигшего ее испытания. Пусть установится, как было встарь, единение между царем и всею Русью, общение между мною и земскими людьми, которое ляжет в основу порядка, отвечающего самобытным русским началам. Я надеюсь, что вы будете содействовать мне в этой работе» (Полное собрание речей императора Николая II. 1894–1906: Сост. по офиц. данным «Правительственного вестника». СПб., 1906. С. 57–58; Обнинский В. П. Последний самодержец: Очерк жизни и царствования императора России Николая II. М., 1992. С. 108–111).


[Закрыть]. Второй сын Евгений – тоже философ, но значительно меньшего калибра, профессор Демидовского юридического лицея в Ярославле, потом Киевского и Московского университетов, был членом Государственного совета по выборам от академической курии. Младший сын Григорий служил по Министерству иностранных дел и был отправлен перед самым началом империалистической войны посланником в Сербию. Ярким человеком был, собственно, один Сергей Трубецкой. Но он страдал крайнею книжностью и отвлеченностью. Живой жизни не знал. Совершенно не ведал жизненной борьбы. Был серьезным, умным ученым, честным по воззрениям и чистой жизни, но безнадежным теоретиком. Евгений был добродушный малый, ученый не столько по существу и по призванию, сколько по официальному цензу и из подражания брату, добившийся профессуры лишь трафаретным выполнением определенной официальной программы. Составил определенное число компилятивных трудов, пользуясь для этого всеми удобствами и всею неограниченною свободою во времени, которые ему предоставила обеспеченная жизнь с богатою женою, и защитил свои диссертации. Григорий был не глупый, способный, но крайне переоценивавший себя человек, большого самомнения. Также богато женатый, он в свое время бросил службу по дипломатическому ведомству, искусившись без особого блеска только на младших совершенно субалтерных должностях на Ближнем Востоке. По московским связям и отношениям встретился с С. Д. Сазоновым, когда последний был назначен в 1910 г. министром иностранных дел. Всегда и во всем мало основательный и весьма легкомысленный Сазонов решил, что нашел в лице Григория Трубецкого как раз нужного для ведомства человека выдающихся способностей и знаний. Вероятно, в этом убедил его сам Григорий