Текст книги "Записки бывшего директора департамента министерства иностранных дел"

Трубецкой, самоуверенно и развязно развив перед ним какие-либо свои доморощенные политические теории и системы. Сазонов, в свою очередь, убедил Григория Трубецкого придти на помощь ведомству, предложив ему с места, невзирая на его слабый ведомственный стаж, ответственный пост начальника политического отдела Ближнего Востока. Григорий принял назначение. И, как водится, тотчас был проведен Сазоновым в камергеры. При ближайшем сотрудничестве совершенно, в сущности, не подготовленного Григория Трубецкого Сазонов вел плачевнейшую политику на Балканах. После вторжения в империалистическую войну австрийских войск в Сербию Григорию Трубецкому, отправленному туда посланником, пришлось поспешно эвакуироваться. Был отозван в Петербург, где оставался без дела. Когда ожидалось несостоявшееся падение Константинополя и намечалась организация международного его управления союзниками, Сазонов, верный своему увлечению Григорием Трубецким, имел в виду провести его назначение русским комиссаром этого международного управления[56]56
  Падение Константинополя (Стамбула) ожидалось в связи с Дарданелльской (Галлиполийской) операцией, длившейся с 19 февраля 1915 по 9 января 1916 г. и являвшейся одним из важнейших эпизодов Первой мировой войны 1914–1918 гг. Целью операции, в которой участвовал объединенный англо-французский флот, действовавший против Турции, было взятие Галлиполийского полуострова и, в перспективе, Константинополя. Первоначально операция развивалась успешно для союзников, поскольку в конце апреля союзный десант высадился на юге полуострова и закрепился на небольшом плацдарме.
  В начале августа англо-французские войска десантировались на побережье бухты Сувла. Однако действия германского подводного флота, нарушив сообщения между десантами и основными силами Англии и Франции, существенно осложнили их оборону на Галлиполи, вследствие чего 6 декабря 1915 г. было принято решение об эвакуации союзников с этого полуострова. Подробнее о Дарданелльской операции и отношении к ней русского правительства см.: Константинополь и проливы по секретным документам бывшего Министерства иностранных дел. М., 1926. Т. 2. С. 128–183; Мурхед А. Борьба за Дарданеллы. Решающее сражение между Турцией и Антантой. М., 2004.


[Закрыть]. Как-никак все трое братьев Трубецких были незаурядными личностями в среде современников своего круга. И этим они были в значительной мере обязаны своей матери Софии Алексеевне, отдавшей их воспитанию все свои силы. Достаточно сказать, что не только она сама лично подготовила сыновей в гимназию, но и на протяжении гимназического курса репетировала их, одновременно с двумя старшими проходя гимназическую программу, включительно до бывших ей ранее совершенно неизвестными древних языков латинского и греческого. Поэтому влияние ее на сыновей было громадное. Выразилось оно и в том, что ни один из них не женился по собственному почину и выбору. Всех поженила мать на тщательно ею подобранных невестах. Невесты все были родовитые и богатые. И что представляется совсем неожиданным, все три брака оказались удачными. Сергей женился на княжне Оболенской, Евгений – на княжне Щербатовой, Григорий – на графине Хрептович-Бутеневой. Все три брата были не чужды московских поз и московского острословия. У Сергея, как у самого умного, оно выражалось в наиболее приемлемой форме. Григорий, с годами драпируясь в позу просвещенного, основательно переросшего современников общественника-либерала, становился все менее приемлемым. Самоуверенность его сделалась совершенно несносною[57]57
  Вписано вместо: «Странное имя для коренной русской женщины. Но такой уже привиделся бабушке сон, когда она была беременна Эмилиею Алексеевною. Было ей во сне повелено наречь имевшую родиться, непременно дочку, именно Эмилиею. Тетушка Эмилия Алексеевна была умною женщиною».


[Закрыть].

Другою сестрою моего отца была, как упомянуто, графиня Эмилия Алексеевна Капнист. Она была женщиною не глупою. Поэтому, будучи к тому же москвичкою, считала себя обязанною быть отменно остроумною. Позировала оппозицию правительству. И какой тонкой, язвительной, беспощадной сатире подвергала она бедное правительство! Делала салон и делала общественное мнение в либеральном духе. Это не мешало мужу ее графу Павлу Алексеевичу быть педантично строгим попечителем Московского учебного округа, решительно боровшимся со студенческою «крамолою». Отсюда непопулярность. Когда в конце девятидесятых годов прошлого столетия студенческие страсти разгорелись, Павел Алексеевич был отозван в Петербург с назначением сенатором. Но заменил его уже совершенный зубр, ректор Московского университета Боголепов. Очень родственные люди были Капнисты[58]58
  Вписано вместо: «Милые и добрые люди были Капнисты. И исключительно родственные».


[Закрыть]. Молодые Трубецкие, Сергей и Евгений, поступив в Московский университет в то время как родители их оставались в Калуге, были взяты к себе Капнистами, у которых и провели все свои студенческие годы. Одновременно Капнисты приютили тогда же поступивших в университет Алексея и Дмитрия Лопухиных, мать которых, довоспитывая младших сыновей, оставалась в Орле. Впоследствии к Капнистам перешли, сделавшись студентами, и братья их Борис и Юрий. И молодые княжны Трубецкие, приезжая из Калуги повеселиться в Москву, месяцами живали у тетушки Эмилии Алексеевны. Было у нее оживленно, людно и весело. Собственных детей у Капнистов было двое – сыновья Алексей и Дмитрий. Старший Алексей был хороший человек. Начитанный, образованный, очень неглупый, простой и скромный, чуждый всякой московской позы и фанфаронства. Моряк по призванию, долго служил во флоте. Имел большой стаж дальнего плавания. В японской войне[59]59
  Имеется в виду русско-японская война 1904–1905 гг.


[Закрыть] не участвовал, так как незадолго перед войною был назначен морским агентом при посольстве в Риме. Там женился на девушке[60]60
  Вписано вместо: «весьма милой особе».


[Закрыть] из дипломатической семьи Ольге Константиновне Лишиной. По возвращении в Россию служил в Севастополе в штабе Черноморского флота. Выйдя в отставку, хозяйничал в имении в Полтавской губернии, одновременно служа по выборам в качестве уездного предводителя дворянства. С началом империалистической войны вернулся на морскую службу, получив видное назначение в Главный морской штаб в Петербурге. В деловом отношении был ценим. В семье же и в обществе отдавалось предпочтение его брату Дмитрию, исключительно из-за чрезмерной скромности Алексея. Последний был добрый и отзывчивый человек, Дмитрий же себялюбивый сухарь, в некоторых случаях прямо поражавший своею бесчувственностью. Но отец и мать, а за ними некоторые ближайшие родственники несправедливо считали Дмитрия лучше, талантливее, умнее Алексея. Он, правда, был не глупый и в некоторых отношениях способный человек. Но совершенно средний. Предпочтение же себе завоевал московским острословием, которое плоско и пошло культивировал с детских лет. И он застыл в этом детском острословии. Поэтому и в зрелых годах проявлял себя мальчишкою. Никакой серьезной работы никогда не проделывал. Был членом Государственной думы III и IV созывов, при бледности и бездарности большинства ее состава – одним из видных членов. Материально его обеспечила приблизившая к себе бездетная тетка, сестра отца, Чичерина, вдова известного почтенного профессора Московского университета Бориса Николаевича Чичерина. Не забыл его и дядя, бывший директор Азиятского департамента Министерства иностранных дел сенатор граф Дмитрий Алексеевич Капнист, поделивший по завещанию свое состояние между обоими племянниками Алексеем и Дмитрием. Были у братьев Капнистов еще и другие именитые денежные дяди – бывший посол в Вене граф Петр Алексеевич и харьковский губернский предводитель дворянства граф Василий Алексеевич Капнисты.

Из других родственных моему отцу семей следует упомянуть о Самариных и Свербеевых. Младший из современных мне представителей семьи Самариных, Александр Дмитриевич, был призван в последние годы царствования императора Николая II на пост обер-прокурора Синода. Но он попал на этот пост уже в эпоху агонии империи, в разгар министерской чехарды, когда люди приходили к власти на несколько дней и часов и уходили ввиду безнадежной непримиримости велений совести с тем курсом, которому им предлагалось следовать и который диктовался пагубными влияниями на последнего царя, действовавшими через совершенно его поработившую императрицу[61]61
  «Министерская чехарда» – чрезвычайно частые перемены в составе Совета министров Российской империи, которые происходили в период Первой мировой войны, преимущественно с сентября 1915 по февраль 1917 г. Само выражение «министерская чехарда» впервые употребил член правой фракции IV Государственной думы В. М. Пуришкевич, выступая в ней 12 февраля 1916 г. Всего с июля 1914 г. по февраль 1917 г., т. е. за 31 месяц, министрами перебывали 39 человек, в т. ч. 4 председателя Совета министров, столько же военных министров, министров юстиции и земледелия и обер-прокуроров Синода, 3 государственных контролера, 3 министра иностранных дел, народного просвещения и путей сообщения, 2 министра торговли и промышленности, наконец, 6 министров внутренних дел. Причиной «министерской чехарды» современники считали вмешательство в кадровую политику камарильи, прежде всего – императрицы Александры Федоровны и Г. Е. Распутина. Отрицать попытки камарильи влиять на формирование правительства неверно, однако проблема заключается не в том, были эти попытки или нет, а в том, насколько они являлись результативными. Если под кандидатами камарильи понимать сановников, найденных Александрой Федоровной и Г. Е. Распутиным и назначенных по их совету, то среди министров такие кандидаты отсутствовали. Из 39 и 53 сановников, получивших за время войны посты товарищей министров и членов Государственного совета, кандидатами императрицы были, соответственно, один (князь Н. Д. Жевахов) и два (А. Б. Нейдгардт и Н. К. Шведов) сановника. Из 78 губернаторов, назначенных за то же время, кандидатом старца являлся лишь один губернатор (Н. А. Ордовский-Танаевский). Представляется, что «министерская чехарда» была следствием влияния (причем косвенного) не камарильи, а народного представительства, став не чем иным, как формой согласования кадровой политики Николая II с законодательными палатами, но такого согласования, которое, не ведя к установлению парламентаризма, проходило в рамках дуалистической системы, конституированной Основными государственными законами 1906 г. Тасуя министров, император пытался создать свой вариант «министерства доверия», альтернативный предлагавшемуся оппозицией. О «министерской чехарде» см.: Куликов С. В. 1) «Министерская чехарда» в России периода Первой мировой войны. Хроника событий (июль 1914 – февраль 1917) // Из глубины времен. СПб., 1994. Вып. 3. С. 42–57; 2) Камарилья и «министерская чехарда». Соотношение вербальных и бюрократических практик в позднеимперской России // Новая политическая история: Сб. науч. работ. СПб., 2004. С. 77–97.


[Закрыть].

О Свербеевых: сенаторе Александре Дмитриевиче и бывшем после в Берлине Сергее Николаевиче упомянуто выше на стр. 69 записок[62]62
  Фраза приписана позднее на нижнем поле листа от руки.


[Закрыть].

Родство моей матери переносит нас из вельможных бюрократических кругов в среду поместного дворянства. Дед мой по матери Иван Александрович Протасьев, женатый на Марии Евлампьевне Кашинцевой, был во Владимирской губернии предводителем дворянства. Состояние его было большое. Но он имел неосторожность, не обладая соответствующими знаниями и опытом, поместить свои капиталы в промышленные дела. Вследствие заминки в импорте хлопка из Америки по случаю войны северных штатов с южными[63]63
  Подразумевается Гражданская война в США, происходившая в 1861–1865 гг.


[Закрыть], совершенно растерявшись и не сумев преодолеть кризиса, дед за бесценок ликвидировал ткацкую фабрику. В нее же всажены были громадные денежные средства и почти все дедовские имения. Разорение усугубили крупные проигрыши в карты сыновей деда. От большого состояния остались лишь небольшие земельные владения, перешедшие к сыновьям, и писчебумажная фабрика во Владимирской губернии. Вложенный в нее капитал был распределен на паи, доставшиеся после смерти деда его многочисленным наследникам. К числу их принадлежала моя мать. Управление фабрикою было вверено сонаследниками брату матери Николаю Ивановичу. Как и дед, никаких специальных сведений он не имел. Управлял владимирскою фабрикою, сидя в Москве и продолжая играть в карты. Последствия сказались постепенным уменьшением дивидендов. Дело долгие годы кряхтело, пока не развалилось окончательно. Мать потеряла все до копейки, когда я еще был гимназистом. Единственно, кого миновала катастрофа, это сестру моей матери, тетушку Ольгу Ивановну, бывшую замужем за сенатором Батуриным. Желая приобрести предлагавшееся ей имение в Ковенской губернии в то время, когда Протасьевская писчебумажная фабрика еще существовала, она просила сонаследников о выделе ее из предприятия. Ее выделили, выдали причитающийся капитал, и имение она купила.

У деда и бабки Протасьевых было 19 человек детей. Но выжили девять – четверо сыновей Александр, Евлампий, Николай, Константин и пять дочерей, Надежда, Варвара, Анна, Ольга и младшая, моя мать, Вера.

Александр Иванович был женат на графине Софии Сергеевне Толстой, с которой прижил трех дочерей Марию, Анну и Надежду. Жена Александра Ивановича, прожив с ним лет пятнадцать, впала в душевную болезнь, от которой вскоре скончалась. Ему пришлось одному довоспитывать дочерей, что ему в совершенстве удалось, так как он был чистый сердцем, добрый и отзывчивый человек. Имел доставшееся ему от его матери небольшое имение в Рязанской губернии. Но он им не занимался, проводя с дочерьми в имении только часть летнего времени. Жил и служил в Петербурге, где был мировым судьею первого созыва реформированных судебных учреждений императора Александра II. Большой чревоугодник, хлебосол, любитель всего веселого, охотник послушать всякие соленые анекдоты и самому поврать, он был олицетворением беспечного сибарита. В молодости неумеренно играл в карты. И значительную часть состояния промотал. Политической физиономии не имел никакой. Мировым судьею был добросовестным и хорошим.

Евлампий Иванович был только всего типичным прожигателем жизни, но прожигателем убежденным, большого масштаба. Красивый собою, он был избалован женщинами. И отдавался любовным увлечениям не в меру. Но прежде всего он был игрок, спустивший в карты огромные средства. Это, главным образом, его пагубная страсть к картам окончательно подорвала состояние его отца, расстроенное неудачною промышленною спекуляциею. Дед много раз отказывался платить карточные долги сына. Но бабушка, которой Евлампий Иванович был любимцем, всякий раз добивалась платежа. Дед, суровый и строгий, выходил из себя. Происходили семейные сцены. Но дед платил и платил до изнеможения. В промежутках между карточною игрою Евлампий Иванович отдавался кутежам. Много пил. Женился на Марии Николаевне Вишневской. Имел от нее двух дочерей – Марию и Евлампию. Еще в первые годы супружества к жене приехала погостить ее сестра-барышня. Евлампий Иванович ее соблазнил и стал жить с нею. Жена накрыла любовников. Свояченица оказалась беременною. В доме водворился сущий ад. Евлампий Иванович старался сбыть свояченицу замуж как-нибудь за кого-нибудь. Но это не удалось. От создавшейся обстановки Евлампий Иванович запил. Женщины, вино, запойная игра в карты сломили его здоровье и в сравнительно еще молодые годы прожигатель жизни сгорел.

Николай Иванович, управлявший Протасьевскою писчебумажною фабрикою, был также страстным игроком. Карты поглотили все его состояние, сгубив и вверенную ему сонаследниками фабрику. Женат был на Любови Сергеевне Загоскиной (внучатой племяннице писателя Загоскина), от которой имел пять сыновей и двух дочерей. Старший сын Иван, мой сверстник, в ту пору, когда впервые образовывалось наместничество на Дальнем Востоке, с адмиралом Алексеевым во главе, был назначен в состав управления наместничества на должность комиссара по финансовой части, из податных инспекторов в Петербурге, как единственный из инспекторов, владевший английским языком, знание которого считалось обязательным для службы на Дальнем Востоке[64]64
  Учреждение Дальневосточного наместничества и назначение наместником Е. И. Алексеева последовали 30 июля 1903 г. Хотя положения об этом наместничестве выработано не было, Е. И. Алексеев, по повелению Николая II, ведал на Дальнем Востоке не только внутренней, но и внешней политикой. Более того, 19 декабря 1903 царь повелел наместнику по всем вопросам обращаться лично к нему или управляющему делами Особого комитета Дальнего Востока А. М. Абазе, минуя министерства. С началом русско-японской войны 1904–1905 гг. Е. И. Алексеев стал главнокомандующим сухопутными и морскими силами России на Дальнем Востоке, однако вскоре, из-за разногласий с командующим сухопутными силами А. Н. Куропаткиным, Е. И. Алексеев был отозван в Петербург. Упразднение Дальневосточного наместничества произошло 8 июня 1905 г., в связи с поражением России в русско-японской войне. См. об этом: Ремнев А. В. Проблемы организации дальневосточного управления накануне и в начале Первой российской революции // Революция 1905–1907 годов и общественное движение в Сибири и на Дальнем Востоке. Омск, 1995; Лукоянов И. В. Дальневосточный наместник Е. И. Алексеев: необыкновенная карьера // Азиатская Россия. Люди и структуры империи: Сб. науч. ст. Омск, 2005.


[Закрыть]. С упразднением Дальневосточного наместничества Иван Николаевич был переведен в центральную Россию управляющим Курскою казенною палатою, а затем членом Совета наместника на Кавказе, по финансовой части. Умер вскоре после Октябрьской революции.

Младший из братьев моей матери, наиболее ею любимый, Константин Иванович, был чужд пагубной страсти к карточной игре, отличавшей старших его братьев. Был милым, красивым, скромным юношею. По окончании Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров на военной службе не остался. Скончался, не достигнув двадцатипятилетнего возраста, от скоротечной чахотки.

Старшая сестра моей матери Надежда Ивановна, настолько старшая, что ровесницею моей матери была дочь Надежды Ивановны от ее брака с Н. И. Христофоровым[65]65
  В. Б. Лопухин неточно передает фамилию, правильно – Криштафович (см.: ОР РНБ. Ф. 1000. 1971. № 7/2. Л. 40 об. Мурзанов Н. А. Словарь русских сенаторов. 1711–1917 гг.: Материалы для биографий). (Комментарий Д. Н. Шилова).


[Закрыть] Мария Николаевна, скончалась вскоре после выхода замуж. Мария Николаевна вышла за судебного деятеля, бывшего потом сенатором, Брока, но развелась с ним, чтобы стать женою служившего в ту пору по прокурорскому надзору Леонида Михайловича Князева, впоследствии губернатора тобольского, после вологодского, костромского, курляндского, а затем иркутского генерал-губернатора и после члена Государственного совета. От брака с Броком у Марии Николаевны были сын и дочь. Дочь Наталья вышла за двоюродного брата своей матери, упоминавшегося выше Ивана Николаевича Протасьева, комиссара по финансовой части Дальневосточного наместничества. От брака с Князевым у Марии Николаевны было четверо детей. Двое умерли в раннем детстве. Выжили одна дочь и сын Владимир, офицер Конного полка, убитый в самом начале мировой войны при наступлении в Восточной Пруссии.

Наиболее близка моей матери была тетушка Ольга Ивановна. Погодки, связанные тесною дружбою, сестры задались целью устроить свою жизнь так, чтобы и по выходе замуж не разлучаться. И им действительно удалось всю жизнь за редкими лишь перерывами прожить вместе. Ольга Ивановна семнадцатилетнею девушкою вышла за вдовца, много старше ее, имевшего уже от первого брака четырех детей, Анатолия Дмитриевича Батурина. Едва ли этот брак являлся результатом сознательного, сколько-нибудь продуманного шага со стороны невесты, по молодости ее лет. Едва ли имело место и серьезное с ее стороны увлечение. Говорят, убедила Ольгу Ивановну согласиться на предложение Батурина ее мать Мария Евлампьевна, исходившая из склонности большинства матерей того времени и того круга: при мало-мальски подходящем случае сбыть поскорее дочь замуж, чтобы не засиделась в девицах. Трудная на самом деле выпала задача Ольге Ивановне в семнадцатилетнем возрасте стать мачехою четырех пасынков. Но она для них была не мачехою, а подлинною любящею матерью. И не изменила своего любовного, полного заботливости отношения к ним, когда появились у нее и собственные дети. Всего менее заботился о своих детях их родной отец, черствый и грубый во внешних проявлениях своего отношения к ним. Когда дети подросли и их отдали в учебные заведения, Ольга Ивановна зачастую вносила задерживавшуюся мужем плату за их обучение из своих личных средств. Черствый и грубый, Анатолий Дмитриевич был вместе с тем развратный человек, искавший удовлетворения своей чувственности в постоянной смене объектов ее приложения. Он стал изменять жене на первых же порах после свадьбы. Ольга Ивановна это знала. Чувствовала себя оскорбленною. Но терпеливо сносила обиду, отдаваясь наполнявшим ее существование заботам о детях и пасынках. Анатолий Дмитриевич служил в Петербурге, где вскоре был назначен сенатором. Отец мой после недолгой службы в Петербурге в должности товарища прокурора окружного суда был переведен прокурором в провинцию – в Новгород, потом в Варшаву, откуда был назначен председателем окружного суда в Ярославль. На зиму семьи наши были разлучены. Но лето неизменно проводили вместе, сначала на дачах под Петербургом, в Старой Руссе, в Друскениках, а с приобретением Ольгою Ивановною имения в Ковенской губернии – в этом последнем имении. Одно лето обе семьи провели в Ярославле. Таким образом ими не прерывались самые тесные отношения. Жизнь тетушки и ее детей проходила у меня на глазах. Собственных ее детей было трое: сыновья Анатолий и Александр и дочь Ольга. Александр умер в раннем детском возрасте. Смерть его была первым горем[66]66
  Вписано вместо: «сын Анатолий, на год старше меня, дочь Ольга – моложе меня на год, и младший сын Александр, умерший в пятилетнем возрасте от дифтерита. Смерть этого ребенка была первою тяжелою трагедиею».


[Закрыть] Ольги Ивановны. Но источником непрерывных и все увеличивавшихся мучений был сын Анатолий. Красивый мальчик, льстивший своею счастливою наружностью самолюбию отца, он даже с его стороны, при всей черствости Анатолия Дмитриевича, встречал только предупредительную ласку. Мать души в нем не чаяла. Оба родителя его баловали. Баловство, но не одно баловство, а, несомненно, и плохая врожденность, привели к тому, что в 12–13 лет Анатолий совершенно перестал учиться и не подчинялся никакой дисциплине. В случае наказания буйствовал. Он последовательно был исключен из трех учебных заведений. В этом же возрасте 12–13 лет стал пить и познал женщин. 15-ти лет он был уже подлинным алкоголиком, способным в состоянии опьянения ко всякому насилию и преступлению, и заболел сифилисом. Хотя и помещенный в больницу, продолжал пить, отчего от беспощадного недуга был только подлечен, а не вылечен. Жизнь в семье стала невозможною. Если ему отказывали в деньгах на вино и на женщин, то он громил квартиру, уносил ценные вещи и их закладывал. Неоднократно вступал в драку с отцом, выходя всякий раз победителем, так как в ярости был способен решительно на все, вплоть до убийства. Пришлось поселить его отдельно, выплачивая деньги на содержание. Тут он опустился до дна. Когда ему минул 21 год, его взяли в солдаты в гвардейскую конную артиллерию. Пить пришлось реже. Он был поставлен под особое наблюдение и в отпуск ходил не иначе, как в сопровождении дядьки. Все-таки пил. В промежутках отчаянно тосковал. Однажды после долгого выдержанного воздержания от вина в лагерях заполучил бутылку водки. Забрался на конюшню. Запрокинул бутылку с горлышка в рот и всю ее очистил. Покачнулся и упал мертвым. По-видимому, его сразил удар на почве незалеченного сифилиса. Мать его любила тем больше, что он был несчастным, больным неудачником, за которого она ни одной минуты не могла быть спокойною, что он не попадет под уголовную кару. Что приходилось матери переживать, вызволяя его из ряда серьезных историй? Спьяна он был однажды соучастником ограбления ювелирного магазина и при задержании на железной дороге стрелял в арестовавших его жандармов. В прекращении вечной мучительной тревоги за него мать не нашла все же утешения от его смерти. А за несколько лет перед тем Ольге Ивановне пришлось окончательно разъехаться с супругом, так как Анатолий Дмитриевич вступил в открытую связь с некой семейною дамою и совершенно забросил собственное семейство. Ольга Ивановна с дочерью Ольгою Анатольевною переехала к моим родителям в Ярославль, а потом вместе с ними жила в Петербурге. Лето обе семьи проводили в ковенском имении Ольги Ивановны. Ольга Анатольевна вышла в Петербурге замуж за друга детства, бывшего царскосельского гусара, крупного волынского помещика Бориса Сергеевича Мезенцева. Пасынки Ольги Ивановны Сергей и Дмитрий Батурины оба были военные. Красавец Сергей, адъютант командующего войсками Одесского военного округа, рано скончался от прогрессивного паралича. Дмитрий, добрый, душевный человек, безукоризненный джентльмен, вышел из юнкерского училища в офицеры в Смоленский драгунский полк, стоявший под гор<одом> Ковною, постоянно бывая в имении мачехи. В Ковно же женился на милой и хорошенькой барышне Ольге Александровне Скорняковой-Писаревой. Во время японской войны, командуя эскадроном Смоленского полка, остававшегося в России, отправился добровольцем в действующую армию в казачью часть. Воевал, участвовал в сражениях, но остался цел. При эвакуации заразился в Сибири тифом и скончался. Анатолий Дмитриевич Батурин, постепенно охладевая к разлучившей его с женою семейной даме, стал все более опускаться. Свое сенаторское звание он волочил по кабакам и увеселительным садам, ухаживая за проститутками. В обществе от него стали отворачиваться. Излюбленным им местом похождений был владимирский приказчичий клуб, представлявший собою в описываемое время подлинный женский базар.

* * *

К помещичьему быту мне довелось ближе всего присмотреться, в восьмидесятых и девятидесятых годах прошлого столетия, в губерниях Ярославской и Ковенской (ныне входящей в состав автономной Литвы).

В Ярославской губернии, как вообще в северной и средней полосе прежней России, помещичьи усадьбы преимущественно были под один шаблон. От почтового тракта или проселка идет к усадьбе непременно аллейная дорога, обсаженная березою. Упирается в ворота. Вы въезжаете в просторный двор, густо заросший крапивой, лопухом, чертополохом и изборожденный протоптанными тропками от стоящего в центре главного дома к флигелям и службам. Дом преимущественно одноэтажный, но непременно с мезонином. Подкатываете к подъезду и проникаете в дом. Большие, многооконные, светлые комнаты. Старинная мебель, большею частью красного дерева. Карельская береза. Мебель почернелая, сильно подержанная, с изъянами. В углу от пола почти до потолка старинные английские часы с огромным циферблатом. Портрет императора Николая I и батальные картины. Деревянная позолоченная люстра empire и такие же стенные бра. Это – зала, порою одновременно служащая столовою. Иногда тут же более или менее старое фортепиано. Далее гостиная, стены которой сплошь увешаны портретами предков, писанными масляными красками, или старинными дагерротипами. Из позолоченных рам выглядывают старые, молодые, красивые, безобразные, порою совершенно неопределенные средние лица. Иные портреты так от времени потемнели, что ничего в них не разберешь. Мужчины в военных, гражданских мундирах, старинных фраках, с взбитыми коками и начесанными вихрами висков. Высокие воротники. Широкие обмотанные вокруг шеи галстухи. Дамы, девицы в высоких прическах, светлых платьях, сильно декольтированные, с неизбежным цветком в манерно согнутой руке. Старинная бронза. Часы с музыкой и пляшущими фигурами. Механизм большею частью попорчен. Из гостиной стеклянная дверь ведет на веранду. От нее, поддерживая балкон мезонина, поднимаются, в числе от четырех до шести, массивные деревянные колонны. Спустившись с веранды по ступенькам широкой деревянной лестницы в сад и обернувшись назад, вы созерцаете декорацию первого действия «Евгения Онегина»[67]67
  Имеется в виду опера «Евгений Онегин», музыка к которой была сочинена П. И. Чайковским в 1878 г.


[Закрыть], изображающую дом Лариных. Мы попали в совершенно такой же дом помещичьего типа, воспроизводившегося во всей средней полосе прежней России. В доме комнат много. Сад большой, запущенный, две-три клумбы цветов перед верандою и обчелся. А дальше густая трава, заросшие сорными травами дорожки, еле заметные тропинки. Сад незаметно переходит в парк, а последний, по своей запущенности, столь же незаметно в лес. Попадаются следы разрушенных беседок. Подходим к широкому, близ берегов зацветшему пруду. За ним виднеется маленькая, покосившаяся баня. К парку примыкает церковная ограда. Небольшая сельская церковь, погост, дом священника.

В одном таком имении хозяйничал владелец-земец, бывший измайловский офицер князь Дмитрий Семенович Урусов. Он с шестидесятых годов прошлого века проводил в своем хозяйстве крайне своеобразно им усвоенные принципы рационализации и режима экономии. Срубил фруктовый сад, как не оправдывавшую расходы роскошь, выкорчевал и обратил в огород и пашню. Признав нерациональною дорожную аллею от усадьбы к соседней деревне, ибо отбрасывавшаяся аллеею тень задерживала рост примыкавших хлебных посевов, князь срубил и аллею. Разрушил и снес все казавшиеся ему нерациональными службы и постройки. Находил разорительным содержание в доме окон, требовавших время от времени ремонта рам и нового по мере разбития стекол остекления. Хотел половину окон замуровать. Княгиня Варвара Силовна заставила его от этого плана отказаться, категорически заявив, что если он замурует хотя одно окно, то она не переступит порога деревенского дома и будет проводить лето в городе. Разрушительные фантазии князя были куда менее вредны созидательных проектов других помещиков, фантастичнее один другого. Поэтому его имение, хотя еле-еле, держалось и сохранилось за семьею и после смерти князя. В земстве князь стремился осуществлять те же своеобразные рационализацию и режим экономии. Но ему не давали ничего разрушать, хотя бы, с его точки зрения, и нерациональное. Зато он ничего не созидал, и за время его председательства в губернской управе земство не несло, по крайней мере, непроизводительных расходов. Только уж больно он был горяч на земских собраниях. Его критика действий земских людей неизменно сопровождалась негодующим выкриком, что «такого-то земца надо спустить в отхожее место». Это, разумеется, не нравилось, и князя за такие выкрики не любили, но считались с ним. Князь был взглядов просвещенных, твердый, по отношению к власти лояльный, и на таких, как он, власть могла опираться. Жена его Варвара Силовна, из петербургской дворянской семьи Баташевых, отличалась большою манерностью и жеманством, которыми подчеркивала деликатность и тонкость воспитания. Наружно была отменно набожная, но зла на язык. Все косточки-то ближнего она перемоет. Все-то подметит и все осмеет. Свое насмешливое злоязычие она передала и трем своим дочерям – Варваре, вышедшей впоследствии замуж за сына упоминавшегося выше сенатора Калачова, бывшего офицера, а потом земского деятеля Геннадия Викторовича, Екатерине и Марии. Насмешливые злючки-княжны были, за всем тем, интересные. В девицах не засиделись. Екатерина Дмитриевна вышла замуж за упоминавшегося выше директора Департамента полиции А. А. Лопухина.

Из сыновей князя упоминавшийся выше в настоящих записках старший Сергей, рано женившись по окончании Московского университета, засел хозяйничать в имении жены в Калужской губернии и служил там по выборам. Впоследствии был в одной из центральных губерний вице-губернатором, а потом бессарабским губернатором, стяжавшим себе большую популярность среди еврейского населения. Его перу принадлежит обратившая в свое время на себя внимание[68]68
  Вписано вместо: «талантливо составленная».


[Закрыть] книжка «Записки губернатора»[69]69
  Речь идет о книге, являвшейся 1-м (и единственным изданным) томом воспоминаний С. Д. Урусова: Урусов С. Д. Записки губернатора. Кишинев. 1903–1904 г. М., 1907. Кроме того, она была опубликована в 1907 и 1908 гг. в Берлине и в Лейпциге (год издания неизвестен) и переведена на шесть европейских языков.


[Закрыть]. В губернаторах не удержался, так как был признан не в меру либеральным. В 1905 г., с образованием первого объединенного кабинета министров под премьерством С. Ю. Витте, был назначен товарищем министра внутренних дел. И здесь не удержался, опережая своими действиями развитие событий. Вступил в партию кадетов, баллотировался в первую Государственную думу и попал в число ее членов. После роспуска Думы подписал известное Выборгское воззвание, за что положенный срок отсидел и на этом закончил свою политическую карьеру[70]70
  В действительности С. Д. Урусов вступил не в Конституционно-демократическую партию, а в более умеренную Партию демократических реформ. Далее речь идет о воззвании, которое подписали 9 июля 1906 г. в Выборге 180 депутатов I Государственной думы (в основном – кадеты, трудовики и социал-демократы) после ее досрочного роспуска. Впоследствии воззвание поддержали еще 52 депутата, в т. ч. председатель Думы С. А. Муромцев. Протестуя против роспуска, оно декларировало необходимость гражданского неповиновения, призывая население не давать «ни копейки в казну, ни одного солдата в армию», т. е. к нарушению статей 70 и 71 Основных государственных законов 1906 г., которые обязанностью российских подданных как раз и объявляли «защиту престола и Отечества» и выплату «установленных законом налогов и пошлин». Полный текст Выборгского воззвания см.: Обнинский В. П. Последний самодержец. М., 1992. С. 262. Против лиц, подписавших Выборгское воззвание, возбудили уголовное дело, причем 169 из них судило Особое присутствие Петербургской судебной палаты, заседавшее 12–18 декабря 1907 г. В результате процесса «выборжцев» 167 человек, в т. ч. С. Д. Урусов, были приговорены к 3-месячному тюремному заключению, которое повлекло за собою лишение их избирательных прав. Подробнее об этом см.: Выборгский процесс: Иллюстрир. изд. СПб., 1908.


[Закрыть]. Вернулся к земле. Был человек умный, остроумный и обаятельный.

Колоритную фигуру представлял собою брат князя Дмитрия Семеновича генерал-майор в отставке князь Сергей Семенович Урусов. Гигантского роста, красивый, бодрый старик с большою окладистою бородой, большими умными глазами. Из офицеров Лейб-гвардии Конного полка отправился добровольцем на защиту Севастополя, выдержав всю его одиннадцатимесячную осаду, командуя сначала полком, а потом бригадою[71]71
  Имеется в виду центральный эпизод Крымской (Восточной) войны 1853–1856 гг.


[Закрыть]. Он поражал своим бесстрашием не только своих, но и неприятеля, сознательно его щадившего. «Ne visez pas le grand»[72]72
  «Не целиться в большого» (фр.).


[Закрыть], – раздавалась команда из французских окопов. По окончании войны производил смотр его героической бригады прибывший из Петербурга штабной генерал, на войне не побывавший и пороха не нюхавший. Он возмутил князя мелкою придирчивостью к солдатам по поводу недостаточно блестевших пуговиц на мундирах и других мелочей. Когда за вовсе отсутствовавшую пуговицу ревизующий генерал одного бравого ветерана ударил, князь с восхитительною непосредственностью приказал солдату выстрелить в ревизора, добавив к командной формуле своим раскатистым басом: «Стреляй в эту сволочь». Солдат команду выполнил. Находчивость побудила его, однако, выстрелить выше цели. Князя по квалификации слишком видного севастопольца за этот подвиг только «убрали». Он удалился будировать в подмосковное имение, невдалеке от Троице-Сергиевской лавры, оставленное ему в пожизненное владение рано скончавшеюся женою. Там, в опальном уединении, он впервые занялся высшею математикою, издав замечательные труды, частью перепечатанные в мемуарах Французской академии. Изучил древний еврейский язык, а потом весь ушел в оккультные науки. Попутно настолько усовершенствовался в шахматной игре, что приобрел, в качестве выдающегося шахматиста, широкую[73]73
  Вписано вместо: «мировую».


[Закрыть] известность, и к нему приезжали в имение с<о> специальною целью с ним сразиться знаменитости из-за границы. Князь был большим приятелем соратника своего по Севастополю графа Льва Николаевича Толстого. Часто наезжал к нему. Крестил нескольких его детей. При свиданиях происходили нескончаемые споры, порою заканчивавшиеся, вследствие повышенного темперамента обоих спорщиков, временными размолвками между ними. Потом дружба восстанавливалась, горячие споры возобновлялись. Хозяйством в имении князь непосредственно не занимался и не принимал участия и в земских делах. После долгого своего затворничества в имении, стариком, хотя и очень бодрым, но уже около 60 лет, внезапно появился у своего брата Дмитрия Семеновича. Не избег очарования своих племянниц, явно влюбившись в двух старших. Ревновал ко всей ухаживавшей за племянницами молодежи. Терзался выходом каждой из них замуж. Но уже не мог оторваться от семьи брата и все последние годы прогостил частью у него, частью у замужних его дочерей, всячески их балуя, развлекая, одаривая за счет сбережений, накопленных за время сидения в подмосковном имении.

В числе ярославских помещиков был еще другой севастопольский герой, чье имя отмечено в летописях войны 1854–55 гг.[74]74
  Точнее – войны 1853–1856 гг., т. е. Крымской.


[Закрыть], моряк Михаил Федорович Белкин. Ему принадлежало прекрасное имение на впадающей в Волгу реке Которосли, в стороне от московского тракта, с которого сворачивали к нему от расположенного на этом тракте села Кормилицына, невдалеке от имения поэта Н. А. Некрасова при селе Карабихе. Михаил Федорович, не только доблестный герой войны, но и редкой души прекрасный человек и хороший служака, продолжавший и после войны служить в Морском ведомстве в Петербурге, был хозяином своего имения отменно плохим. Хозяйства он не знал и им не занимался, наезжая в имение с семьею только летом на дачу. Сдавал имение в аренду основательно его грабившим местным кулакам. Дела его были в настолько плачевном состоянии, что сдавался на лето внаем под дачу и главный дом в имении, и Михаил Федорович ютился с семьею в небольшом флигельке. В другом проживал арендатор имения. В местных выборных учреждениях Михаил Федорович участия не принимал.