Текст книги "Простая истина"

Владимир Маканин
Простая истина
рассказ

Терехов, человек молодой, стеснялся молодой женщины по имени Валя; жить с ней он жил, пожалуй, и любил, а вот ведь стеснялся – испытывал неловкость. О чем и речь. Валя, особенно не рассчитывая, все же надеялась, потому что прямо или косвенно женщина надеется, даже если думает, что это не так; Терехов к тому же был не женат, так что надежда крепилась, невеликая, а все же. Как-никак тридцать лет. Мужчина. И ведь когда-нибудь скрутит его радикулит, и должен же будет кто-то помыть ему ноги и переодеть в чистое белье, прежде чем вызвать неотложку.

– Радикулит? – и Терехов, спокойный, рассмеялся.

– А нечего смеяться.

– Повтори.

– Не хочу.

– Ну пожалуйста…

Но повторять Валя не захотела, она произносила слово «радикулит» как-то не совсем так – и знала, что смешно.

– Ну прости. Не дуйся, – улыбался Терехов.

– Отстань.

Они, конечно, мирились, укладываясь спать, иногда торопливо; встречались они у Вали – у неё была комнатушка в коммунальной квартире, чистенькая. Во всяком случае Терехову здесь нравилось. Тишина, чистота, простенькие обои на стенах – и особенно ему нравилось просыпаться утром; он потягивался; Вали уже не было (она уходила на фабрику в самую рань); еще сонный, он топал в коридор, обливался под душем, завтракал, здоровался с соседями Вали (милые люди!) и шел, не торопящийся, на работу. Утренняя новизна. Район возбуждающе незнаком; дома, люди, транспорт – все новое.

Терехов тоже жил в коммунальной квартире, но Валю к себе не приводил. Работал он в газете, журналист.

Роман их тянулся около года, чуть более, а Терехов был именно из тех, кто не против помочь, а то и побегать, позвонить и посуетиться ради другого, – так что проявиться он мог; трогательных и добрых дел он и в суете делал немало, и не потому, что надеялся отладить их в некую итоговую человечью копилку. Когда мать Вали приболела, он приехал к ним с опытным врачом, притом скоро, и отправил мать в больницу, где ее оперировал один из лучших хирургов. Спустя несколько месяцев матери, а также Вале (для ухода за выздоравливающей) он достал две замечательные путевки в Крым. И это было нелегко – достать две.

Мать и отец Вали жили в Подмосковье.

– Ты кто ж такой будешь? – поинтересовалась мать в тот особый раз и в то единственное посещение, когда Терехов приехал к ним с врачом.

– Друг Вали.

– Я тебя первый раз вижу.

– Я вас тоже, – улыбнулся Терехов, улыбка у него была добрая.

Больше они его не видели. А Валя (она уже поняла, что выйти за него замуж не светит) не рассказывала им о Терехове; она и вообще родителям мало и редко рассказывала, жила отдельно от них, своей жизнью.

Сама Валя тоже подчас удивлялась – Терехов, на ее взгляд, был добр и заботлив куда более, чем требовал этот их романчик, один из мимолетных, суетливых, скоро забывающихся романов, какими большой город кишмя кишит.

При всем том Терехов стеснялся Вали, о чем и рассказ.

Роман начинался, как и должно начинаться роману, – радужно. Терехову льстило, что вот ведь еще одна женщина любит его, а Вале – что еще один бегает за ней, увлекся, потерял голову или даже любит – в начале романа оттенки эти и разница их значения не имеют, невидные.

Когда Терехов поостыл, потух, что-то его еще держало, может быть инерция, а в Вале, как бы приотставшей от него, огонь только-только начинал гореть в полное пламя. Скоро, впрочем, она поняла, что надеяться не на что, и, понявшая, стала костер в себе тушить, потому что зачем же жечь зря и тратить силы. И потушила. В этом смысле Валя была опытной костровой, то есть опыт уже имелся – и как же нам не считаться с опытом.

Так что теперь это тянулось по инерции у обоих. А потом кончилось: просто и спокойно сошло на нет. И они перестали видеться.

В финале был такой штришок, запомнившийся. Терехов не хотел, чтобы Валя знала, где он живет: кончено – значит кончено. Хотя он и понимал, что она не придет и разыскивать не станет, однако сработала некая избыточная предосторожность.

Валя же, заметив, что он осторожничает и излишне обрывает концы, стала вдруг (хотя и было ей ни к чему) проявлять интерес и настаивать. В ней заговорило нечто лирическое, может быть, женское: встретиться, к примеру, лет через десять, пусть пятнадцать и попросту, по-человечески поспрашивать – как живешь, мил друг, как дела, как детки?

– Почему ты не хочешь дать адрес – что тут такого?

– А зачем?

– Ну так. Исчезнешь, как в лесу.

Терехов отмахнулся:

– Вот и отлично.

– Не приду я, не волнуйся – но лет через пятнадцать интересно же потолковать друг с другом, правда?

– Ничего интересного…

И не дал адрес.

Валя у Терехова была однажды, однако приехали они тогда на такси, поздно вечером, во тьме кромешной – дома, современные, стояли похожие один на другой.

– Не дашь адрес?

– Ну посмотрим, посмотрим, – уклоняясь, ответил он. И не дал. Чего он боялся, он и сам не знал. Глупость, конечно, ничего он не боялся. Вздор. Штришок под занавес.

Прошло два года. Валя жила с другим человеком, потом у нее было что-то еще и разное – и в конце концов она Терехова напрочь забыла. Имя еще как-то держалось, но лица его Валя уже не помнила.

И Терехов в свой черед постепенно забывал о ней – жил не тужил. Случился, правда, приступ радикулита, который предрекали, – его скрутило, соседи вызвали «помощь», помогли вынести и погрузить, после чего машина увезла Терехова в больницу. Поначалу пришлось несладко: Терехов лежал пластом, кричал, звал и два или три раза, издерганный, мочился лишь с помощью катетера, но потом отпустило, прошло. И засияло в больничные окна солнце. И сестреночки были милы. И друзья навещали. И, провалявшись дней десять, Терехов счастливо отбыл домой.

Он, одинокий, конечно же, вспомнил, что предрекала Валя, – и теперь смеялся. Был рад, что государство здорово нас оберегает и что нет нужды жениться лишь потому, что у тебя склонности, быть может наследственные, к радикулиту и к острым приступам.

Но все же он женился. И теперь тоже напрочь забыл о Вале, как забыла о нем она. Чужие люди. Конец.

Роман их был в самом разгаре, когда случилась встреча с тем рослым парнем, – Терехов и Валя возвращались к себе и, кажется, не спешили, кажется, из кино. Столкнулись же с ним они у самого Валиного дома, это точно.

– Валя? – удивился рослый парень и добавил, несколько развязно: – Как живешь?

Валя вся смешалась, и, видно, ей, смешавшейся, послышалось не как, а где живешъ?

– Здесь живу. По-прежнему.

– Помню, что здесь… В гости, что ли, зовешь?

А она все показывала дом и окна и все объясняла – здесь, дескать, живу, и получилось, что она его приглашает, хотя она не приглашала его вовсе. И тогда парень поплелся и пошел вместе с ними, от нечего делать пошел. Так получилось. Ситуация была предельно ясной. Все трое сидели за столом, и говорить им было не о чем.

Появился на столе чай, и какие-то слова, возникая, все же стали налаживаться – о кино, о погоде.

Парень вдруг засмеялся:

– Смотри-ка. Это ж моя книжка. И точно – одна из книг была его, когда-то, в свое время, он ее здесь забыл.

– Твоя, – с готовностью и даже спешно подтвердила Валя. – Твоя. Ты тогда забыл ее, бери.

– Возьму.

– Бери. Конечно, бери.

И тут Терехов (он сидел молча) услышал в ее голосе что-то такое, чего не слышал – испуг и жалкость, в том самом сочетании. Это было удивительно, но втрое удивительнее ему были его собственные, Терехова, слова, которые тут же и как бы сами собой последовали, – тут-то, кажется, в Терехова и вошло нечто, вошло глубоко, и названия этому не было.

– Как же так, Валя, – произнес Терехов с непонятней ему самому улыбчивостью и с полушутливым укором, – отдавать нужно чужое.

А парень продолжал:

– С некоторыми приходится скандалить – не отдают книгу, и все.

– Как же не отдать… Твоя же книга. Как это не отдают, – Валя, потерявшаяся, сыпала слова одно за другим; она была сама готовность, сама уступчивость.

Что-то повисло в воздухе, и Терехов не знал – что.

– А ведь эта тоже, кажется, моя книга, – продолжал парень. С этаким смешком продолжал он. – Моя…

Книга была на этот раз не его, дешевенький томик Есенина, – Терехов видел и помнил, как Валя ее покупала. В букинистическом.

Валя вспыхнула – и тут же заспешила:

– Бери, – у нее даже руки задрожали. – Бери. Конечно, твоя… Бери.

– Моя, – посмеивался парень. – Моя книга.

– Да, Правда, правда, – тараторила Валя, – твоя… И как так получилось, прямо не знаю.

Терехов заметил тогда же еще кое-что – глаза парня: мелькнула в них и, мелькнувшая, уже не уходила небрежность, бесцеремонность, что ли, когда с человеком позволено, дескать, и так и этак. Как хочешь. Большего-де она не заслуживает, такой человек… Чувство, хотя уже и узнанное, было Терехову в новизну: он сидел подавленный. Он понимал и знал лишь то, что, как и Валя, он готов отдать сейчас все, что на книжной полке и вне ее тоже, лишь бы человек этот, встреченный ими и вторгшийся, ушел по-тихому. Лишь бы исчез.

И тот ушел. И исчез.

За месяц или полтора случай будто бы выветрился, но однажды Терехов, придя к Вале, сказал, как говорил обычно; «Пойду в гастроном. Слетаю. Надо же купить чего-то на вечер», – а она увязалась за ним. «Валя, я сам схожу», – сказал Терехов и остро почувствовал, что ее сопровождения он почему-то не хочет. Он даже не понял почему. Даже удивился, как удивляются самому себе.

Обычно за покупками ходили то он, то она, но не вместе – так получалось.

– Посиди дома – одному в магазине проще, – говорил Терехов и слышал свой собственный странный голос.

– Ничего не проще.

Он шел с сумкой, Валя шла рядом – и впервые он понимал, что на них смотрят. Их видят.

– Может быть, вернешься? – попросил он.

– Н-нет, – сказала она, жмясь к его плечу.

– Ну хотя бы иди прилично.

– Что тут такого?

– Мы на улице все же. Не дома.

Он в меру попал, задев ее словом и царапнув, – теперь она не висла и не ластилась к нему, просто шла рядом. Постукивала каблучками. «Замухрышка, конечно, – подумал неожиданно Терехов, – но ведь знакомых вокруг никого…»

И только подумал, как увидел, что в гастроном входят они – Виктор и его жена Саня… может, и, не они (откуда им быть в этом районе), может, совсем другие люди, однако испарина, влажная, уже выступила на лбу Терехова. «Да что это со мной?» – с каждым шагом он удивлялся себе все больше.

Он сказал ей – нет, в тот отдел мы не пойдем.

– Ты же хотел вина купить, – Валя улы

...

конец ознакомительного фрагмента