Текст книги "Мечтатель"

Глава II

Красавец-генерал в гордой позе с поднятой головой, щегольски одетый, небрежно придерживая левой рукой поводья и подбоченясь правой, неспешно покачивался в такт лошадиным шагам. Справа текла мутная и извилистая речка Серет, слева тянулась выжженная солнцем унылая и бесконечная молдавская (или валашская – кто ее разберет) равнина.

Несмотря на весь свой бравый вид, генерал от кавалерии всю дорогу от Ясс терзался двусмысленностью своего положения. С одной стороны, он самостоятельно командует кавалерийским корпусом из восьми драгунских полков в пять с половиной тысяч сабель, да еще и с целой тучей иррегулярной конницы в придачу. Но самое обидное то, что послали его с этим корпусом не в «баталии славные», а на поиск и захват провианта и фуража, что были запасены турками для своей армии. Пришли-то сюда русские, по своей всегдашней безалаберности, наобум, без должных запасов. Зато взяли с собой жен и метресс, прямо как на увеселительную прогулку.

Что ж, сам виноват. На том памятном военном совете за Днестром все генералы отговаривали царя идти к Дунаю. Правы они были, еще как правы! Нужно было выждать, сделать запасы, дождаться подкреплений. Один он славы возжелал! Спорить стал! Всем сказал, что негоже за Днестром прятаться, а продовольствие и фураж у неприятеля отберем. Вот царь и послушал его – отправился всей армией к Дунаю, а ему велел, раз так, идти и добывать припасы, как и обещал.

Вот теперь и терзался генерал на русской службе. По слухам-то, Балтаджи-паша собрал сто двадцать тысяч войска, переправился через Дунай и уже соединился с татарами Девлет-Гирея. Выходит, что дело плохо, а как ни крути, он ведь царя подбил на этот гиблый поход за Днестр. «Представляю, что сейчас там, в основной армии творится. Пока я тут по степям гарцую, всех собак на меня повесят», – подумал генерал.

А все из-за того, что обиженным себя посчитал, славы, видишь ли, не хватило. Хотя, конечно, нечего бога гневить – служба его в армии русского царя состояла сплошь из одних викторий. Нарвский конфуз случился еще до его поступления на службу, а потом он в каких только боях не участвовал; самого Шлиппенбаха вдрызг разбил. Только вот в славной полтавской баталии, где грозного Карла одолели, ему отличиться не удалось. Обидно вышло: ранен был еще рано утром – так всю битву и пропустил.

Конечно, карьера и так небогатого, да еще и основательно ограбленного шведским королем Карлом эстляндского барона была головокружительна. За каких-то восемь лет в армии русского царя Петра он дослужился до генерала от кавалерии. Впрочем, в русской армии все было не так, как в Европе. Карьеры здесь делались быстро, но ценились они в европейских армиях весьма невысоко. Так что для признания его заслуг в Европе нужен был успех в походе серьезном, славном и удачном, а все обернулось иначе.

Зачем вообще царю Петру понадобилась эта война с турками – непонятно. Ну сидит у них там в Бендерах разбитый Карл, так оно и к лучшему – добивай Швецию, пока он не вернулся. Нет! Надо было, не закончив одну войну, ввязаться в другую – с турками.

Прибыл с донесением ординарец от царя. Генерал покамест сунул пакет в карман: по-русски он говорил с трудом, а уж прочесть малопонятные каракули царя тем более не мог. Лишь поздно вечером, на привале, он с помощью адъютанта прочел царское послание. Это был приказ срочно вернуться с провиантом, который удалось собрать, в Яссы, поскольку турецкая армия уже переправилась через Дунай и стоит у реки Прут.

Известие о расторопности турок не было для генерала новостью – его иррегулярная конница из местных молдавских всадников была вездесуща и доставляла ему сведения обо всем, что делается, без проволочек, так что разведка в его корпусе была великолепной, а осведомленность об окружающей обстановке – лучше, чем в царской армии. Мало того, генерал уже знал, что татары переправились через Прут позади русской армии, перекрыв, таким образом, коммуникации.

Что было делать? Поворачивать назад в Яссы? Идти дальше на Браилов? Все решения были плохими. «Утро вечера мудренее», – вспомнил генерал русскую мудрость, показавшуюся ему в нынешней ситуации несусветной глупостью. Тем не менее сейчас это было единственно возможным решением, и генерал решил дождаться следующего дня.

Следующее утро не стало для генерала мудрым, оно оказалось ужасным. Сведения, которые он получил от своих лазутчиков, вызвали у него крупную дрожь. Командующий кавалерийским корпусом несколько минут пребывал в отчаянии, если не сказать в панике. Там – на берегу реки Прут – случилось непоправимое: вся русская армия вместе с обозом, женщинами, царем и его любовницей, но без продовольствия и боеприпасов, оказалась окруженной чуть ли не впятеро превосходящей армией турок и прижата к реке. Лазутчики сообщили, что крымский хан уже похваляется провезти сидящего в клетке русского царя по улицам Константинополя.

Теперь уже генерал винил во всех неудачах только себя и понял, что его карьеру и доброе имя может сохранить только чудо. И он решил это чудо сотворить собственными руками, или, если точнее, саблями своих драгун. Приказав трубить марш, генерал повернул конные полки назад, но не в Яссы, а на восток – к реке Прут.

Побросав все что было можно на реке Серет, драгунский кавалерийский корпус скорым маршем спешил к месту прутской катастрофы. По дороге из армии приходили известия одно другого хуже. Армия русских окопалась на берегу Прута и атаки янычар успешно отбила, но положение у нее аховое: обложены русские со всех сторон так, что мышь не проскочит. Турки насыпали вокруг русских редутов вал, установили артиллерию и простреливают весь лагерь царя Петра насквозь, да еще и с другой стороны Прута, занятого татарами, тоже пушки палят. Чувствуется опытная рука европейских советников, которых в ставке визиря развелось множество. Петр, оставшись без припасов, запросил мира; говорят, согласен на все, что только турки запросят, даже Карлу сулит отдать все Шведские земли, которые навоевал в Северной войне. Конец всему!

Отряды татарской конницы рыскали повсюду, так что подойти со своим корпусом скрытно и внезапно генерал не рассчитывал. Наоборот, он подошел к реке Прут открыто, днем и, демонстративно встав лагерем выше по течению, обозначил свое присутствие как козырь в мирных переговорах. Турки, конечно, знали численность корпуса и особо его не опасались, но все же нервозность от близкого соседства неприятельской кавалерии была при переговорах кстати.

Но ограничиваться демонстрацией генерал отнюдь не собирался, в его голове созрел смелый до дерзости план, который можно было назвать безумным. Командующий корпусом довольно неплохо разбирался в стратегии и тактике своего времени и быстро разобрался в диспозиции русских и неприятельских войск, и была она далеко не безнадежна. У царя Петра, для того чтобы сохранить армию и не попасть вместе со своей пассией в позорный плен, существовало всего два выхода. Первый – тяжелый, дорогой и унизительный, но зато самый действенный – заключить с турками мир на их условиях. Сей способ, видимо, и выбрал Петр в создавшейся обстановке, но генералу он никак не подходил, поскольку тогда виновным во всех неудачах могут сделать его, а царь, насколько он его изучил, на расправу скор, а также честолюбив и своих просчетов никогда не признает. Кроме того, турки могли и не пойти на мирные переговоры или попросту затянуть их, выжидая, когда в русской армии начнется голод, а тогда всеобщего плена не избежать.

Существовал и другой выход – пойти на прорыв турецких позиций, нанести им поражение и, пока турки не опомнились, отойти к Яссам, где собраны запасы провизии и боеприпасов, а там уже можно с миром и не торопиться: занять выгодную позицию или отступить дальше к Днестру, дождаться подхода своих резервов, а возможно, и полков союзника – польского короля Августа.

В пользу лихой атаки говорило и то обстоятельство, что турки в своих попытках захватить русские позиции потеряли много янычар, и после этого войско визиря сильно в бой не рвется, а турок, сидящий в обороне, – вояка упорный, так что, скорее всего, визирь решил морить русских голодом, принуждая к сдаче.

Командующий корпусом размышлял об этом весь день, и так и эдак рассматривая карту местности, составленную им самим по рассказам лазутчиков. Худшего места для позиций русской армии выбрать было нельзя. Куда ударить? В каком направлении прорываться? Позади лагеря Прут – река не великая, но и не ручей, вброд не перейдешь. За рекой татары – вояки так себе, но на холмах за рекой несколько батарей, да и турки в тылу не дадут просто так переправиться – их артиллерия тоже до реки достает.

Оставалось ударить в лоб турецким укреплениям. Под артиллерийским огнем, да на янычарские сабли – таким манером уцелеют немногие. Обоз придется бросить, но это еще полбеды. Добраться до Днестра остаткам армии без провизии и почти без боеприпасов, имея за спиной стотысячную турецкую армию, просто невозможно. Нужен был не просто прорыв, а серьезный удар, который нанесет туркам существенный урон.

К ночи генерал нашел то, что нужно: на правом фланге русских позиций укреплений ни турецких, ни русских не было – там имелась заболоченная низина, примыкавшая к реке в месте, где в Прут впадала малая речушка – почти ручей, бравшая начало где-то за турецкими позициями и протекающая прямо через лагерь визиря. Это болотце прикрывало русский лагерь с северо-запада, и турецких войск здесь не было. Сразу за ним, ниже по течению, после разрушенного деревянного моста через реку, от которого остались одни только сваи из толстых бревен, берег Прута был значительно выше. На этом возвышении и стоял укрепленный лагерь русских. Место подходящее!

Снова и снова генерал от кавалерии посылал лазутчиков вниз по течению реки Прут, они добирались почти до самого татарского лагеря, вступая в стычки, отходя назад и снова отправляясь на разведку. Командующий корпусом тщательно выверял на карте все изгибы реки, высчитывал перепады высот, прикидывал направление ударов. К утру план был готов.

Весь следующий день ушел на подготовку. Для успеха операции требовались слаженные действия кавалерийского корпуса и полков основной армии. Для верности генерал снарядил целых трех офицеров с тем, чтобы кто-нибудь из них скрытно проник в лагерь и изложил план царю и генералам. Своей цели достигли все трое, а двоим даже удалось вернуться назад. Они и принесли новость, что Балтаджи-Мехмед-паша согласился на перемирие и велел прислать для переговоров «важного человека». Царь вроде бы обрадовался и завтра утром собирается послать к визирю самого вице-канцлера Шафирова для переговоров. Что до смелых предложений командующего корпусом, то Петр, видимо, не очень веря в успех, обещал все же изготовиться для атаки и, если все случится, как сулит генерал, вступить с турками в бой. Обещания царя были не слишком обнадеживающими, но обещал он то, что и требовалось для осуществления замысла генерала: главное, чтобы русские полки были предупреждены и задуманное предприятие не стало бы для них неожиданностью.

И вот наступили сумерки. Река Прут обмелела, превратившись в небольшой ручеек на оголившемся песчаном дне. Нужно было торопиться. Запруда, которую соорудили драгуны выше по течению, там, где был разбит лагерь кавалерийского корпуса, сдерживала небыстрое течение молдавской реки, но надолго ее не хватит – слишком хлипкая. Но это и не требовалось. Сейчас, пока темно, драгуны, заполнив землей холщовые мешки, великое множество которых было припасено в обозе (корпус был отправлен добывать продовольствие, для перевозки которого и были заготовлены мешки), без лишнего шума, эскадрон за эскадроном, берегом реки и по обмелевшему руслу подходили к разрушенному мосту возле русского лагеря и скидывали мешки между сваями. Татарские всадники, которых, правда, было немного, беспокоили драгун, но не слишком. К полуночи на месте бывшего моста образовалась плотина из заполненных землей с камнями мешков, удерживаемых сваями моста.

Теперь драгуны, вернувшись на исходные позиции, вместе с иррегулярной конницей застыли в ожидании. Генерал был как на иголках, теперь решалось все: его карьера, судьба русской армии, исход войны. Только бы расчет оказался верен. Инженерных изысканий, понятное дело, не проводилось, да и некому тут расчеты делать, так что генерал решил во всем положиться на удачу и на промысел божий и очертя голову приступил к реализации задуманного.

За два часа перед рассветом, генерал, уставший ждать, полный терзающих его сомнений, боясь, что еще немного и он отменит задуманную атаку, наконец скомандовал короткое русское «пора». Сразу же стоявшие наготове драгуны палашами перерубили веревки, удерживающие бревна запруды, верхние мешки упали, и отливающая сталью вода Прута лениво перевалилась через гребень плотины и с журчанием устремилась вниз. Поток воды нарастал, журчание сменилось гулом, а затем и рокотом. Вода прибывала, заполняя русло и упершись во вторую плотину, сложенную там – за болотом у разрушенного моста перед русскими позициями, устремилась в самое низкое место – в заболоченное устье речушки, впадающей в Прут.

Еще полчаса томительного ожидания, и в предрассветных сумерках на русских редутах заговорили пушки. Это был сигнал, но не просто сигнал! Это означало, что план командующего корпусом сработал, или, по меньшей мере, удалась первая его часть. Ломая голову над тем, что же предпринять для того, чтобы нанести туркам урон, да еще такой, чтобы они не сразу опомнились, генерал, кроме проверенного военного союзника – неожиданности, решил взять в помощь силы природы и сотворить нечто такое, что деморализует турок, а если повезет, то и посеет панику в их лагере.

Главная загвоздка была в том, чтобы прутская вода повела себя так, как рассчитывал генерал. И она не подвела! Долго сдерживаемое первой плотиной течение реки быстро заполнило русло до второй плотины, и, оказавшись запертыми, массы воды устремились в низину, по которой протекала впадающая в Прут речка, и мгновенно затопили лагерь беспечно спавших турок.

Вот тут с криками и гиканьем драгуны вместе с молдавскими всадниками бросились в атаку в обход вала с турецкими батареями в сторону лагеря, держа направление прямо на ставку визиря.

То, что творилось в турецком лагере, трудно описать: разбуженные пушечной канонадой янычары, солдаты, сипахи и простые всадники вскакивали на ноги и с ужасом смотрели на затопленный стремительно прибывающей водой лагерь. Если генерал и рассчитывал на некоторую панику в турецком лагере, то действительность превзошла все его самые смелые ожидания. Над лагерем стоял даже не крик ужаса, а какой-то тоскливый вой, исходящий из многих тысяч глоток. Побросав все, войска визиря побежали в разные стороны не разбирая дороги. Всадники, успевшие вскочить на лошадей, давили метавшихся людей, ломали шатры, опрокидывали повозки. Оставшиеся на возвышении насыпанного перед русскими позициями вала расчеты турецких пушек и стоявшие там регулярные части, хотя и не попавшие в зону затопления, тоже поддались всеобщей панике и, не зная, что делать, открыли беспорядочную стрельбу, причем во все стороны – и в своих, и в чужих. Драгунский корпус, обойдя лагерь с востока, атаковать бегущих турок в темноте не решился. Спешившись и дав несколько залпов в сторону бегущих турок, драгуны отошли. Иррегулярная конница, видя убегающего врага, сорвалась с места и кинулась за ним, рубя бегущих саблями.

Показавшееся за турецким лагерем солнце открыло величественную картину хаоса переломанного, исковерканного и безлюдного турецкого лагеря. На опустевший вал с брошенной турками артиллерией поднимались прямоугольники русских полков. Сложенная драгунами дамба на месте моста через Прут, видимо, наконец не выдержала. Река как будто опомнилась и, устремившись по привычному руслу, мигом вобрала в себя разлившуюся по турецкому лагерю воду. По колено в воде, собравшаяся в гигантское каре с обозом и артиллерией внутри русская армия медленно отходила в сторону Ясс.

Отступлению русских войск никто не мешал. Только татарская конница, быстро переправившись через Прут, поначалу наскакивала то на один фланг каре, то на другой. Толку от этих шумных, но бестолковых атак не было никакого, и их быстро отбили. Потом татары, видимо, сообразив, что турецкая армия разбежалась, тут же занялись привычным делом, преследуя, грабя и нещадно избивая своих союзников.

Драгунский корпус между тем тоже отправился преследовать бегущих турок, но с другой целью. Голова генерала явно закружилась от успеха, и он решил, ни много, ни мало, взять в плен самого Балтаджи-пашу. Такая самонадеянность чуть не стоила ему жизни: турки хоть и разбежались, но ведь их никто не разбил, и они почти все остались целы. Войска визиря понемногу опомнились, и турецкие офицеры стали собирать и приводить в порядок своих солдат. Тут командующий корпусом сообразил, что он находится один всего с пятью тысячами драгун посреди стотысячной турецкой орды. Надо было срочно уносить ноги, что генерал от кавалерии поспешил исполнить. «Жаль! – сокрушался он. – Мог бы и самого визиря на шпагу взять, и казна турецкой армии наверняка при нем».

Поредевшая, голодная, измученная, но целая русская армия с большим трудом преодолела семьдесят верст до Ясс. Катастрофы избежать удалось, но продолжать войну не было никакой возможности. Визирь быстро приводил в некоторый порядок свою громадную армию, путь назад до Днестра тяжелый, татарская конница в тылу армии.

Через день был заключен мир. Когда, попав в окружение, царь, как говорят, без памяти бегал по лагерю, не способный даже что-либо членораздельно сказать, он готов был в обмен на свою свободу отдать туркам Азов и все, что они пожелают в придачу, к тому же он согласен был и Карлу ХII отдать все, что тот захочет, кроме дорогого царскому сердцу Санкт-Петербурга, который, впрочем, хотел обменять на Псков. Сейчас же условия мирного соглашения оказались достаточно мягкими: туркам обещан был Азов, все малые крепости вокруг него русские должны были разрушить, в польские дела Россия обещала больше не вмешиваться. По иронии судьбы то, что с таким непонятным упорством добивался Петр – выдворение из Бендер шведского короля, осуществилось само собой, ибо по мирному договору Россия обязалась беспрепятственно позволить Карлу вернуться на родину.

Приведя свой драгунский корпус к Яссам, генерал от кавалерии закончил свой славный поход и соединился, наконец, с основной армией. Вернувшись как герой, спасший армию, генерал заметил, что ему здесь не очень-то рады. Царь ходил мрачнее тучи, с ним едва поздоровался. Командование вело себя тишайше; царю старались на глаза не попадаться; по лагерю двигались на цыпочках. С командующим кавалерийским корпусом русские генералы старались не говорить, не зная, в каком он сейчас положении: в фаворе или, наоборот, в немилости. В общем, в русской армии ожидали грозы и с ужасом гадали, на чьи головы выплеснутся царские гнев и досада из-за всех несчастий этого похода. В довершение всех бед пришли неутешительные вести с севера: Швеция, воспользовавшись передышкой, немного оправилась, и неоконченная Северная война скорой и легкой победы уже не сулила.

Наконец остатки русской армии двинулись к Днестру. После возвращения царя как будто подменили; его мрачное настроение сменилось лихорадочным весельем: отслужили благодарственный молебен, устроили торжества с пушечным салютом. Прутскую катастрофу праздновали как великую победу! Генерал от кавалерии страдал от досады и унижения. Невнимание царя после его блестящего маневра обижало его чрезвычайно, а главное – никто, решительно никто, не признавал его удачу, его триумф. Все делали вид, что ничего такого не произошло: русская армия исключительно своими искусными маневрами выбралась из прутского мешка; относительно выгодного мира добился вице-канцлер Шафиров своей ловкостью и немалыми взятками, а он лишь командовал кавалерийским корпусом, выполнявшим всего-навсего задачу по поиску провианта и фуража, да и то не очень успешно.

Было от чего пребывать в меланхолии. В довершение всех бед царь Петр взвалил всю ответственность за неудачи турецкого похода на иностранных командующих и задумал устроить в своей армии чистку. Впрочем, генерала от кавалерии бог миловал: он сохранил свой чин и даже получил высокий орден Андрея Первозванного. Однако бывшего фавора уже не было – царь, видимо стараясь забыть прутскую конфузию, старательно отдалил от себя бывших с ним командиров, наверное, чтобы пореже вспоминать сию неприятную историю. С полсотни иностранцев – генералов и офицеров – было уволено с русской службы, но бывшего командира драгунского кавалерийского корпуса царь оставил в русской армии, отправив командовать дивизией на Украину. Это была хоть и не опала, но назначение отнюдь не по заслугам. Делать нечего: надо отправляться в Киев к месту службы, и обиженный генерал отправился в путь.

Мрачные мысли лезли в голову весь долгий путь до Киева. Поделиться своей досадой было не с кем, адъютант, сидевший рядом с ним в карете, с опаской поглядывал на мрачного генерала и благоразумно молчал. Карету сильно трясло на скверной дороге, но внезапно ход экипажа стал ровный и почти бесшумный, густой и тяжелый воздух жаркой украинской степи сменился сухим холодом кондиционера, справа и слева появились стеллажи с ровными рядами ярких упаковок, а каретный поручень в руках генерала сменился ручкой магазинной тележки.

Сидевший напротив адъютант стал трясти его за руку и почему-то женским голосом раздраженно заговорил:

– Ты слышишь меня или нет? Очнись давай!

Илья с трудом опомнился посреди большого супермаркета и некоторое время озирался с вытаращенными глазами по сторонам. Внезапное перемещение на три века вперед, несмотря на то что такое бывало с ним нередко, давалось Илье все с большим трудом.

– Да, да… – поспешно ответил он. – Что ты хочешь?

Жена Светлана, уже несколько привыкшая к его частым отлучкам в собственное подсознание, не удивилась, но с заметным раздражением сказала, выговаривая слова медленно и громко:

– Ты что, завис опять?! Иди возьми тряпочки для кухни. Те желтые, как я обычно покупаю, и становись в очередь в кассу. Я сейчас.

Пройдя по соседнему магазинному ряду, Илья, взяв с полки ненавистные тряпочки, пошел к кассам быстрым шагом, стараясь снова не провалиться в свои мысли. Семейная жизнь с предметом его молчаливого обожания из страховой компании явно не сложилась. Жена, в отличие от родителей, сильно ему досаждала, поскольку стремилась заполнить все его личное пространство и вытеснить несущественные, с ее точки зрения, для семейной жизни привычки и занятия за пределы семейного быта. Между тем его привычки уходить в собственные мысли и мечты и перемещаться во времени, пространстве и быть тем, кем он сам желает, уже стали превращаться в некую зависимость. Пробыв больше одного-двух дней вне своих мечтаний, Илья чувствовал себя полностью потерянным и ощущал почти физические страдания.

Семейная жизнь, естественно, внесла коррективы в устоявшееся существование Ильи. Проблем с жильем у молодоженов не возникло: они поселились в маленькой квартирке в спальном районе, доставшейся Илье от прабабки, которую он плохо помнил. Родители наперебой делились со всеми родственниками и знакомыми своей радостью, что их сынок, наконец, нашел хорошую девочку из хорошей семьи, с хорошим образованием, с хорошей работой и, вообще, очень хорошую.

Съехав от родителей, Илья первое время пребывал в состоянии некоторой эйфории. Видения перестали его посещать, и он уже подумал, что его вымышленный мир ушел навсегда, замененный более сильными эмоциями семейного счастья, но не тут-то было. Эйфория быстро прошла, а очень хорошая девушка, ставши женой, властно потребовала в свое личное распоряжение время, деньги и мысли счастливого мужа. Тут отлучки в свои мечтания из суровой действительности семейной жизни стали критически необходимыми, чтобы оставаться в более или менее здравом рассудке.

Мало-помалу Илья приспособился к пребываниям в собственном мире параллельно с обычными рутинными занятиями, которые он научился делать, как говорится, не приходя в сознание. Далось это нелегко, и вскоре появились некоторые тревожные симптомы. Уйти в себя он теперь мог неожиданно и помимо своей воли, а возвращаться к реальности стало намного труднее, но и видения его стали ярче, насыщеннее событиями и необыкновенно реалистичными. Сам Илья, благоразумно скрывающий эти свои особенности от окружающих и, прежде всего, от жены, спасался тем, что практически целые дни проводил на работе, где он мог без особых усилий пребывать в своей нирване. Еще под предлогом стремления заработать побольше денег для семьи он часто оставался работать сверхурочно – по вечерам. На самом деле Илья, наоборот, уходил с работы пораньше, благо так часто делали и другие сотрудники, и размеренным шагом ходил, невзирая на погоду, по улицам до позднего вечера. Вот где было раздолье для его фантазий: никто не мешал, не отвлекал от мыслей. Красота!

Супруги вышли из магазина, нагруженные пакетами с продуктами, и направились к дому. Идти было недалеко – пару кварталов, но прогулка с полными руками тяжестей удовольствие не доставляла. Каждая такая вылазка в супермаркет, случавшаяся раз или два в неделю, сопровождалась неприятным для Ильи разговором. Вот и на этот раз Светлана не заставила себя просить.

– Пора уже машину купить, – сказала она, – нет больше сил такие тяжести таскать.

– Можно почаще в магазин ходить, если хочешь, – предложил Илья.

– Я хочу жить, как нормальные люди, а не нищебродить!

Илья, оценив изобретенный женой глагол, принялся нудно перечислять причины нецелесообразности покупки автомобиля:

– Мы же не так часто за продуктами ходим. В крайнем случае можем и на такси из магазина доехать – всяко дешевле будет. Кроме того, хранить нам эту машину негде, да и хлопот с ней выше крыши. И скажи, пожалуйста, куда мы на ней ездить будем? На работу и тебе, и мне удобнее на метро добираться – так намного быстрее.

Светлана не отвечала, выжидая от него извечной фразы о недостатке денег, чтобы реагировать на нее в нужном ей ключе, и потому молчала, укоризненно глядя на инфантильного супруга. Поднимать денежный вопрос не хотелось, но разговор этот все равно придется продолжить – жена настроена решительно и увильнуть не удастся. Печально вздохнув, Илья извиняющимся тоном сказал:

– Ты же знаешь, лапуся, у нас не так много денег, чтобы пойти на такие покупки. Может, немного подождем?

– Конечно, подождем! Потом еще немного подождем, – жена говорила спокойно, явно заготовив план разговора заранее. – Так вся жизнь пройдет.

– Ну почему так мрачно?

– Потому что давно тебе надо бросить твою гребаную работу, – в словах супруги частенько проскальзывали грубоватые словечки, впрочем, довольно органично.

– Я ищу что-нибудь получше, – в который раз соврал Илья. – Как только найду, сразу уйду из своей конторы. Нельзя же уходить с работы, не найдя сначала другую.

– Можешь уже не искать; я нашла тебе новую работу.

– Только не говори, что ты попросила своего папу меня пристроить!

– А что ты хотел? Среди твоих знакомых олигархов ни разу не наблюдается, одни лузеры!

От этих слов Илья похолодел, а во рту появился отвратительный привкус. Этого он и боялся. Отец его жены считал его полным ничтожеством, ни во что не ставил и, сохраняя внешнее приличие, относился к нему с почти нескрываемым пренебрежением. Нечастые встречи с тестем Илья переживал мучительно, самолюбие его страдало, и он с ужасом представил себе, что в случае перехода на работу в компанию, где работал отец жены, эти встречи станут ежедневными. Было от чего испугаться.

Тесть работал в той же страховой компании, что и Светлана (собственно, он ее туда и пристроил), и занимал там довольно солидный пост, далекий, впрочем, от уровня высшего руководства, но достаточно весомый, чтобы рекомендовать на работу своих родственников. С самого знакомства Ильи с его единственной дочерью тогда еще будущий тесть решил для себя, что его дочери он недостоин. Сама Светлана, правда, уверяла, что отец таким образом относился ко всем ее ухажерам.

– Чем же я там буду заниматься? Я же в страховом деле вообще не разбираюсь, – вяло попытался возразить Илья.

– Ничего, разберешься! – отрезала супруга, из чего Илья сделал вывод, что вопрос решенный и сопротивляться бесполезно.

– И что за должность дорогой наш папа мне предлагает?

– Тебе крупно повезло! У них освободилось место начальника отдела лизинга.

– А лизинг – это разве не кредит на автомобили? – ухватился за соломинку Илья. – Этим же вроде банки занимаются. При чем здесь твоя страховая?

– По-твоему, папа не знает, что такое лизинг?

– Что ты заводишься? Я же говорил, что в страховании я не понимаю ни уха ни рыла?

– Объясняю! Когда юридические лица покупают машины или еще какую технику, кредит им дают при условии страхования предмета лизинга. Вот отдел лизинга и работает с этими юридическими лицами. Понятно?

– И как я буду там работать? Я же ничего в этом не понимаю!

– Ничего, напряжешь понималку. Зато зарплата больше, чем в твоих занюханных окнах.

Приговор был вынесен, обжалованию не подлежал и должен был быть приведен в исполнение в ближайшее время. В воскресенье супруги были приглашены в гости к родителям жены, где и должна была состояться беседа с тестем по поводу новой работы Ильи.

Встретила Илью с женой теща – тихая и безответная женщина, обожавшая свою семью и боготворившая своего мужа.

– Светочка с Илюшей пришли, – просветлела она. – Проходите. Павла еще нет, но он звонил – уже выехал, скоро будет.

– Привет, мам! – быстро чмокнув тещу, сказала жена и, сбросив туфли, прошла в комнату.

– Добрый вечер, Зинаида Львовна! – сказал Илья, протягивая теще сверток с пирожными. – Эклеры, как вы любите.

– Спасибо, Илюша! Проходи.

Зинаида Львовна, в отличие от тестя, души не чаяла в муже своей дочери. Воспитанная в профессорской семье, она просто млела, слушая правильную речь зятя, восхищалась его застенчивыми манерами и готова была прослезиться каждый раз, когда Илья пододвигал ей стул перед тем, как самому сесть за стол. Илья все время при встрече с родителями своей жены сокрушался, что характером Светлана пошла в отца. Однако через какое-то время он стал замечать, что теща обладает редкой проницательностью, и, хотя говорила она мало и редко, ее суждения, особенно об окружающих людях, бывали исключительно меткими. Илье стало казаться, что Зинаида Львовна догадывается о его мысленных путешествиях с погружением в себя, а когда теща однажды ласково назвала его мечтателем, его догадки переросли в уверенность.