Текст книги "Интеграция мигрантов: концепции и практики"

Подходя к делу чисто теоретически, можно выделить несколько вариантов поведения государств по отношению к иммигрантам. Вариант первый: стремиться к скорейшему их растворению в принимающем обществе. Вариант второй: пытаться удержать мигрантов на максимально длинной дистанции от местного населения. Вариант третий: организовать публичную сферу таким образом, чтобы в ней сосуществовали различные этнокультурные сообщества (а государство выступало как инстанция, которая обеспечивает диалог между такими сообществами). Таковы три возможные модели в обращении государства с новоприбывшим населением. Надо, однако, заметить, что такой ход рассуждения сослужил дурную службу исследователям.

На протяжении полутора десятков лет социологи и политологи, занимающиеся миграционной проблематикой, привычно ведут речь о трех моделях. Это ассимиляция, сегрегация (или гастарбайтерство) и плюрализм (или мультикультурализм). Первую из этих моделей обычно иллюстрируют Францией, вторую – Германией, третью – Великобританией. Между тем к данной типологии можно предъявить немало претензий.

Во-первых, при внимательном рассмотрении обнаружится, что чистых типов в политике государств по отношению к мигрантам не существует и никогда не существовало. Лица, принимающие решения, перепробовали множество разных (лежащих в русле совершенно разных логик) мер – иногда одновременно, иногда с небольшим временным интервалом[77]77
  Например, голландские чиновники в 1950–70-е годы делали ставку на ассимиляцию мигрантов, в 1980-е переориентировались на интеграцию без ассимиляции, а в конце 1990-х еще раз сменили стратегию, поставив задачу гражданской интеграции (см. об этом подробнее гл. 16). Вместе с тем Франция, которая, как считается, на протяжении почти полутора столетий держала курс на скорейшую натурализацию мигрантов, одно время проводила политику гастарбайтерства (обычно ассоциируемую с Германией). О феномене гастарбайтерства применительно к Франции см.: Noiriel G. Le creuset francais: Histoire de l’immigration XIX–XX siècle. P. 137–144.


[Закрыть].

Это понятно – ведь в деятельности чиновников прагматические соображения превалируют над идеологическими. Поведение бюрократии любого государства определяется скорее соображениями raison d’état, чем какими-либо абстрактными принципами. Неслучайно во Франции – несмотря на жестко ассимиляционистскую риторику – принималось немало решений, которые вполне могут быть истолкованы как признание различий (то есть как мультикультурализм). В свою очередь, в Германии с конца 1980-х – начала 1990-х годов идет публичное обсуждение интеграции мигрантов, а начиная со второй половины 1990-х разрабатываются конкретные меры по достижению этой цели.

Во-вторых, на протяжении последних полутора десятилетий прослеживается очевидная конвергенция различных подходов к иммиграции вообще и к инкорпорированию иммигрантов в частности. И на уровне решений национальных правительств, и на наднациональном уровне (в частности, на уровне структур Евросоюза) принимаются решения, направленные на выработку единого, общеевропейского подхода к этой проблематике[78]78
  См.: Hansen R., Weil P. Introduction: Citizenship, Immigration and Nationality: Towards a Convergence in Europe? // Towards a European Nationality: Citizenship, Immigration and Nationality Law in the EU /Hansen R., P. Weil (eds.). N.Y.: Palgrave, 2001; Малахов В. Недоразумения вокруг «мультикультурализма» // Малахов В. Культурные различия и политические границы в эпоху глобальных миграций. М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 96–111.


[Закрыть].

Возникает вопрос, существуют ли вообще отдельные модели в обращении принимающих стран с мигрантами или эти модели представляют собой не более чем теоретический конструкт (и к тому же конструкт, себя изживший)?

На мой взгляд, сама постановка вопроса о различиях в поведении различных государств по отношению к включению/исключению новоприбывшего населения не лишена смысла. Главное, чтобы речь при этом шла не столько о типах (моделях), сколько о тенденциях. В самом деле, есть страны, которые на протяжении длительного времени тяготели к возможно более быстрому и полному инкорпорированию приезжих (американский «плавильный котел», французский «республиканизм»). И есть страны, которые, напротив, в течение десятилетий пытаются удержать приезжих на максимальной дистанции от коренного населения. Такая тенденция (помимо Германии, которую в этой связи не поминает только ленивый) отчетливо просматривалась в Австрии и до сих пор актуальна для Швейцарии. Наконец, есть государства, которые благоволят институционализированному плюрализму (мультикультурализму). Таковы наряду с Канадой и Великобританией Нидерланды и Швеция. Точнее, эти государства проявляли себя в таком качестве в течение последних двух десятилетий XX века. В 2000-е годы везде, кроме Канады, ситуация изменилась[79]79
  См. гл. 16.


[Закрыть].

Дискуссии о влиянии исторических (культурно-исторических и историко-политических) факторов на процесс интеграции мигрантов были инспирированы исследованиями Роджерса Брубейкера. Речь идет в первую очередь о его хрестоматийном труде 1992 г.[80]80
  См.: Brubaker R. Citizenship and Nationhood in France and Germany. Cambridge, Mass.: Cambridge University Press, 1992; Idem. Citizenship and Naturalization: Policies and Politics // Immigration and the Politics of Citizenship in Europe and North America /R. Brubaker (ed.). N.Y.: University Press of America and German Marshall Fund of the United States. P. 99–128.


[Закрыть]

Гипотеза Брубейкера состояла в следующем. Политическая история Франции (а именно события, начатые Французской революцией 1789 г.) предопределила господствующее здесь понимание нации как территориального сообщества – сообщества граждан. Кроме того, этой историей порождена государствоцентричная (state-centric), централистская модель политического сообщества. С французским случаем контрастирует случай Германии. Здесь государственно-территориальное единство долгое время не складывалось, в силу чего нацию стали понимать по преимуществу в этнических терминах – как сообщество происхождения и культуры.

Если применить эти два представления о природе нации к вопросу об интеграции новоприбывшего населения, то возникает своеобразная дихотомия. С одной стороны, характерное для Франции тяготение к ассимиляции, с другой – свойственное Германии тяготение к исключению этнически чуждого населения из состава нации[81]81
  Точнее, тяготение, которое было свойственно немецкому государству до начала 2000-х годов. Новое законодательство о гражданстве (1999) и об иммиграции (2002) обозначило новый курс в этом вопросе.


[Закрыть]. В той мере, в какой французский подход более государствоцентричный, инклюзивный и ассимиляционистский, он нашел выражение в законодательстве о гражданстве, предусматривающем право земли, и напротив, в той мере, в какой немецкий подход более этноцентричный и эксклюзивный (от слова «исключение»), он нашел выражение в законодательстве о гражданстве, основанном на праве крови (jus sanguinis) и почти не предусматривающем право земли.

Право земли означает, что дети иммигрантов, родившиеся на территории Франции, имеют право на французское гражданство. Хотя оно не является автоматическим – вступление в гражданство, как правило, происходит по достижении совершеннолетия[82]82
  Между 1993 и 1998 гг. действовала поправка к законодательству, согласно которой претендент на гражданство должен был обратиться по достижении шестнадцатилетнего возраста с письменным заявлением о своем намерении. Однако впоследствии эта поправка была отменена. В настоящее время единственным условием для вступления во французское гражданство детей легально проживающих мигрантов является проживание в стране в течение не менее пяти лет.


[Закрыть].

Право крови означает определение гражданства ребенка по гражданству родителей. Оно не предусматривает права на гражданство страны, в которой этот ребенок родился и вырос. (Хотя, разумеется, никто не запрещает ему ходатайствовать о предоставлении такого гражданства. Но решение о том, предоставить гражданство или отказать в нем, остается на усмотрении властей.) Отсутствие в немецком законе права на гражданство по факту рождения привело к абсурдной ситуации. Выходцы из Турции, прожившие на территории Германии полтора-два десятка лет, в большинстве своем не обретали немецкого гражданства. Они считались иностранцами. Тот же правовой статус имели и их дети – даже те из них, кто окончил немецкую школу.

Упорное нежелание немецких элит (и значительной части немецкой общественности) пересмотреть явно устаревший закон о гражданстве Роджерс Брубейкер объяснил именно приверженностью немецкого общества «этническому» представлению о национальном сообществе. И напротив, причину относительной легкости, с какой во Франции, начиная с 1889 г., иностранцы и их дети становятся гражданами, американский социолог возводит к утвердившейся в этой стране территориальной трактовке нации.

У Брубейкера нашлось множество последователей, но при этом и множество противников. Критики гипотезы Брубейкера указывали, в частности, на проблемы с ее верификацией[83]83
  См.: Weil P. Nationalities and Citizenships: The Lessons of the French Experience for Germany and Europe // Citizenship, Nationality and Migration in Europe /D. Cesarani, M. Fulbrook (eds.). L.: Routledge, 1996. P. 74–87. Подробнее о полемике вокруг «гипотезы Брубейкера» см.: Малахов В.С. Гражданство и иммиграция в странах либеральной демократии: между идеологией и прагматикой // Общественные науки и современность. 2012. № 4. С. 120–128.


[Закрыть]. Целый ряд аналитиков предпочли переключить внимание с культурных на структурные факторы процесса интеграции[84]84
  См.: Reitz J.G. Warmth of the Welcome: The Social Causes of Economic Success for Immigrants in Different Nations and Cities. Boulder, CO: Westview Press, 1998.


[Закрыть].

Шаг в сторону теоретического компромисса между «культуралистским» и «структуралистским» подходами сделала Ясмин Сойсал[85]85
  См.: Soysal Y. Limits of Citizenship: Migrants and Postnational Membership in Europe.


[Закрыть]. Британская исследовательница ставит вопрос о различиях в режимах инкорпорирования, действующих в разных странах. Эти режимы определяются, с одной стороны, тем, в каких терминах протекают национальные дискуссии о включении мигрантов, а с другой – организационными структурами, то есть институтами, в рамках которых происходит такое включение. Значимость дискурсивных факторов интеграции, таким образом, не отрицается. Но не меньшее значение для успешного инкорпорирования нового населения (или, напротив, пробуксовывания в ходе этого процесса) имеет работа институтов. Это в первую очередь правовые и экономические институты.

Развивая мысль Ясмин Сойсал, американский социолог и политолог Гарри Фриман предлагает схему, которая синтезирует «культурно ориентированные» и «институционально ориентированные» подходы к проблеме. Согласно Фриману, процесс интеграции мигрантов определяется взаимодействием институтов принимающего общества, с одной стороны, и ожиданий мигрантов – с другой. Под институтами понимаются, в частности, институты права (прежде всего законодательство об иммиграции и о гражданстве), институты рынка (определяющие структуру занятости местного и приезжего населения), институты социальной защиты (welfare state) и институты культуры. Что касается ожиданий мигрантов, то речь идет прежде всего о том, ориентировано ли приезжее население на временное (пусть и долгосрочное) пребывание в стране или на постоянное жительство[86]86
  См.: Freeman G. Immigrant Incorporation in Western Democracies // International Migration Review. 2004. Vol. 38, N 3. P. 945–969.


[Закрыть].

Итак, процесс интеграции мигрантов одновременно протекает в четырех сферах. Во-первых, это рынок труда и трудовые отношения. Важнейшие параметры интеграции в данном контексте – это занятость и доход (уровень зарплаты у наемных работников, прибыль у тех, кто организует собственный малый бизнес). Во-вторых, это сфера административно-правовая. В нее входят прежде всего законы (причем как выполняемые, так и невыполняемые[87]87
  Русскому читателю, привыкшему к огромному зазору между писаным правом и правоприменительной практикой, эта мысль должна быть особенно понятна.


[Закрыть]), от которых напрямую зависит жизнь приезжего населения. В-третьих, это система социальной защиты. Она охватывает начальное и среднее образование, неотложную медицинскую помощь и медицинское страхование, пособие по безработице, пособие по утрате трудоспособности и т. д. То, в какой мере мигранты имеют доступ к этой системе, непосредственным образом влияет на их интеграцию. Исключенность из системы социальной защиты – очевидное препятствие интеграции[88]88
  Впрочем, ряд экспертов считают, что развитые системы социальной защиты продуцируют клиентелистские настроения среди части мигрантов. В результате оказывается, что показатели интегрированности новоприбывшего населения в странах, где welfare state менее развита, выше, чем в странах, где такая система получила максимальное развитие. Например, канадский исследователь Рэндал Хансен, сопоставляя Нидерланды и США, приходит к выводу, что плохая социальная и культурная интегрированность мигрантского населения в Нидерландах (в сравнении с Америкой) объясняется излишними социальными гарантиями. Мигрантам и их потомкам в голландском случае гарантировано практически все, от социальных пособий до муниципального жилья. Отсюда провокационный вывод автора: для успешного включения иммигрантов необходимы две вещи – доступ к рынку труда и ограниченный доступ к институтам welfare state. См.: Hansen R. Two Faces of Liberalism: Islam in Contemporary Europe // Ethnic and Migration Studies. 2011. Vol. 37, N 6 (July). P. 881–897.


[Закрыть]. В-четвертых, это сфера культуры. Именно в культурной сфере накапливаются основные напряжения, связанные с разными представлениями об интеграции у принимающей стороны и у приезжих. Это использование родного языка в публичной сфере, публичная демонстрация культурной отличительности (дресс-код, строительство культовых зданий), а также сохранение паттернов поведения, связанных с традицией страны происхождения (от особенностей кухни до семейных отношений).

Размышляя о режимах инкорпорирования мигрантов, Фриман предлагает сосредоточиться не на изучении устойчивого набора (постоянных) факторов, а на сложном переплетении (изменчивых) обстоятельств структурного и культурного свойства. К числу этих обстоятельств относятся:

а) иммиграционная политика и политика в сфере гражданства;

б) тип организации экономики;

в) тип системы социальной защиты (welfare state);

г) культурные характеристики мигрантского населения и характер культурной политики принимающей страны.

Иммиграционная политика может быть открытой, умеренно открытой, рестриктивной или вовсе отсутствовать. Она может быть открытой по отношению к временной трудовой миграции и рестриктивной по отношению к миграции с целью постоянного жительства. Политика в сфере гражданства (режим гражданства) обычно соответствует иммиграционной политике. Государство может, например, поощрять временную миграцию, пытаясь при этом препятствовать натурализации мигрантов.

С точки зрения типа организации экономики существует различие между либерально-рыночными государствами и странами с регулируемой рыночной экономикой. С точки зрения системы социальной защиты принято, в соответствии с классификацией, предложенной Гёстой Эспинг-Андерсеном, выделять три типа государств благосостояния: либеральные, корпоратистские и социал-демократические[89]89
  См.: Esping-Andersen G. The Three Worlds of Welfare Capitalism. Cambridge: Polity Press. 1990.


[Закрыть]. Для либеральных государств характерен примат рынка, социальные права привязаны к рынку. В государствах корпоративистского типа признается и гарантируется широкий объем социальных прав, однако количество их получателей ограничено. Наконец, социал-демократическое государство благосостояния предоставляет социальные права практически всему населению.

К либеральному типу относятся США, Австралия и Швейцария, к корпоратистскому – Франция, Германия, Австрия, Италия, а к социал-демократическому – страны Скандинавии и Нидерланды. Что касается таких стран, как Канада и Великобритания, то они представляют собой промежуточный тип, в котором сочетаются элементы либерального и социал-демократического государства благосостояния.

Наконец, то, как протекает процесс инкорпорирования новоприбывшего населения, зависит от культурных характеристик этого населения и от политики государства в культурной сфере. К числу культурных характеристик относятся прежде всего языковая и социальная компетенции мигрантов (в какой мере они владеют языком принимающей страны и разделяют ли образцы поведения, характерные для большинства принимающего населения).

Опираясь на построения Фримана, позволим себе следующую компиляцию.

Типология режимов инкорпорирования новоприбывшего населения в странах Запада

* До конца 1960-х во всех странах этой группы господствовала установка на ассимиляцию.

Здесь трудно удержаться от вопроса, в какую из приведенных ячеек может быть помещена Россия. Обсуждению российской специфики посвящена отдельная глава настоящей книги (см. гл. 17). Однако имеет смысл забежать вперед и сделать несколько коротких замечаний.

Иммиграционную политику России трудно назвать последовательной. Пожалуй, ее следует характеризовать как умеренно открытую. Но политика гражданства при этом является скорее рестриктивной. Организация экономики в России также не укладывается ни в один из предложенных выше типов, хотя скорее тяготеет к регулируемой рыночной модели. Еще сложнее ответить на вопрос, какая у нас действует система социальной защиты. По Конституции Россия является социально ориентированным государством, но дистанция, существующая между положениями Основного закона и реальностью, ни для кого не является секретом. Наконец, отсутствует ясность и в вопросе о культурной политике. В заявлениях высших лиц государства содержатся сигналы «в разных направлениях» – от жесткой установки на ассимиляцию до поддержки культурного разнообразия. Правда, такая поддержка адресована лишь автохтонному населению и не распространяется на приезжих из-за пределов России. Но остается не совсем понятным, как эти две установки будут сочетаться в условиях, когда население крупных российских городов – как раз в результате иммиграции – становится все менее однородным в этническом отношении.

Часть II
Интеграция иммигрантов: общественно-политическое измерение

Глава 4. Социальное поведение мигрантов: объяснительные модели и эмпирические исследования

Почему мигрантское население той или иной страны ведет себя определенным образом? В силу каких обстоятельств выходцы из мигрантской среды избирают ту или иную стратегию поведения? В исследовательской литературе существует четыре подхода к ответу на этот вопрос. Это эссенциализм, неомарксизм, неовеберианство и неоинституционализм.

Подходы, которые мы обозначили как эссенциалистские, сосредоточены на этнических характеристиках мигрантского населения и вытекающих из этих характеристик «идентичностей». Предполагается, что ключ к пониманию того, почему представители той или иной группы мигрантов ведут себя так, а не иначе, лежит в свойствах этой группы (а свойства обусловлены ее этническим происхождением). Это унаследованные традиции и обычаи, ценностные представления (как правило, укорененные в соответствующей религии) и т. д. Этнические свойства группы либо способствуют, либо, напротив, выступают препятствием ее интеграции в социально-культурную среду принимающей страны[90]90
  См.: Van den Berghe P.L. The Ethnic Phenomenon. N.Y.: Elsevier, 1981; Fischer R.L. The Social Psycholpgy of Intergroup and International Conflict Resolution. N.Y.: Springer, 1990; Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М.: Смысл, 1998.


[Закрыть].

На эссенциалистских допущениях построены две концепции, имеющие хождение в современной социологической литературе: концепция реактивной идентичности (или репульсивной идентичности) и концепция стресса аккультурации. Согласно этим концепциям сбои в процессе интеграции новоприбывшего населения вызваны трениями между культурными установками мигрантов, с одной стороны, и принимающего населения – с другой.

Стоит заметить, что обе концепции являются скорее спекулятивными предположениями. Социологи, проводившие специализированные исследования с целью эмпирической проверки этих гипотез, пришли к выводу, что такой проверки они не выдерживают. Сравнивая то, как себя ведет одна и та же этническая группа в разных условиях, наблюдатели обнаружили в стратегиях ее поведения существенные различия. В частности, турки из Анатолии, живущие в разных европейских странах, демонстрируют разные модели поведения (подробнее см. заключительный параграф настоящей главы).

Исследователи, опирающиеся на неомарксистскую методологию, делают упор на функцию, которую мигранты выполняют в рамках мировой экономической системы[91]91
  См.: Castles S., Kosack G. Immigrant Workers and Class Structure in Western Europe. Oxford: Oxford University Press, 1973; Miles R. Racism and Migrant Labour. L.: Routledge and Kegan Paul, 1982.


[Закрыть]. Опыт мигрантов имеет классовую природу, но модальностями этого опыта в наши дни становятся раса и этничность. Почему это происходит? Прежде всего потому, что труд мигрантов из отсталых стран используется капитанами бизнеса в развитых странах для снижения издержек. Кроме того, устанавливая неравные условия эксплуатации для местных и иностранных рабочих, элиты развитых стран надеются подорвать основы классовой солидарности[92]92
  Институализированный расизм служил бизнесу и государству западных стран инструментом «кризисного управления». Он позволял разделять работников на два компонента – привилегированный автохтонный (белый) и лишенный привилегий иностранный (цветной). См.: Валлерстайн И., Балибар Э. Раса, нация, класс: двусмысленные идентичности. М.: Логосальтера, 2003.


[Закрыть]. Марксисты в 1960–70-х годах предсказывали рост классового самосознания трудовых мигрантов и их постепенное слияние с трудящимися принимающих стран. Этому предсказанию не суждено было сбыться. Главная причина заключается в том, что правящие круги западных государств достаточно успешно использовали механизмы неравенства и элементы расистской идеологии для того, чтобы сделать консолидацию местных и приезжих работников невозможной. Но есть еще одно важное обстоятельство, заставившее пересмотреть гипотезы марксистов. Дело в том, что второе поколение мигрантов не захотело идентифицировать себя в классовых терминах. Так, уже к началу 1980-х годов стало ясно, что дети трудовых мигрантов, выросшие во Франции, – к вящему неудовольствию активистов Французской Коммунистической партии – не считают себя частью рабочего класса.

Этим условным термином можно обозначить подходы, пытающиеся синтезировать положения социологии Макса Вебера с элементами других теорий (неомарксистских в том числе). Одной из важнейших категорий в неовеберианстве является социальный статус. Социальный статус мигрантов определяется занимаемым ими рабочим местом, уровнем профессиональной квалификации, образования и т. д. Это, по сути, классовые характеристики, но неовеберианцы дополняют их этническими и культурными. В той мере, в какой мигранты претерпевают опыт этнической дискриминации, а также в той мере, в какой этническая принадлежность служит им в качестве социального ресурса (в частности, ресурса формирования социальных сетей), этническая идентичность становится важным элементом их поведения[93]93
  В этой связи неовеберианцы, как и неомарксисты, ведут речь об «этническом субпролетариате». См.: Miller M. The Political Impact of Foreign Labour // International Migration Review. 1982. Vol. 16, N 1. P. 27–60; Rex J. Ethnic Minorities in the Modern Nation State: Working Papers in the Theory of Multiculturalism and Political Integration. N.Y.: Palgrave, 1996.


[Закрыть]. В результате структуры коллективной солидарности создаются не столько на социально-классовой, сколько на этнокультурной, или, если угодно, на этноклассовой, основе.

В 1990-е годы ряд исследователей, опирающихся на положения неоинституционализма, предложили подход, получивший название «теория структуры политических возможностей» (structure of political opportunities)[94]94
  К заметным представителям этой концепции относятся Джон Томпсон, Пол Стэтхем, Руд Копманс, Патрик Ирленд. См.: Thompson J.L.P. The Plural Society Approach to Class and Ethnic Political Mobilization // Ethnic and Racial Studies. 1983. Vol. 6, N 2. P. 127–153; Koopmans R, Statham P. Migration and Ethnic Relations as a Field of Political Contention: An Opportunity Structure Approach // Challenging Immigration and Ethnic Relations Politics: Comparative European Perspectives /R. Koopmans, P. Statham (eds.). Oxford: Oxford University Press, 2000. P. 13–56; Koopmans R., Statham P., Giugni M., Passy F. Contested Citizenship: Immigration and Cultural Diversity in Europe. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2005; Ireland P. Reaping What the Sow: Institutions and Immigrant Political Participation in Western Europe // Challenging Immigration and Ethnic Relations Politics: Comparative European Perspectives. P. 233–282.


[Закрыть]. Суть этой теории заключается в том, что русло, в котором формируется поведение мигрантов, задается политическими и правовыми институтами принимающего государства, а также институтами гражданского общества в этом государстве. Это, в частности:

1) иммиграционная политика и законодательство о гражданстве;

2) особенности политической системы;

3) позиция партий мейнстрима по отношению к иммиграции и иммигрантам;

4) степень мобилизованности правого популизма (и, соответственно, присутствие или отсутствие антииммигрантских партий в парламентской политике);

5) особенности культурной политики;

6) национальные особенности устройства государственно-церковных отношений;

7) активность церкви, профсоюзов и НКО;

8) устройство власти на национальном, региональном и муниципальном уровне.

Чем более рестриктивный характер носит законодательство, регулирующее натурализацию иммигрантов, тем более вероятно, что значительный контингент мигрантского населения маргинализируется. Чем более активны правопопулистские силы в той или иной стране, тем больше стимулов, подталкивающих мигрантов к самоизоляции. Чем более развито в той или иной стране местное самоуправление, тем вариативнее политика местных властей в отношении мигрантов – соответственно, вариативность обнаруживается и в стратегиях поведения мигрантского населения.

Сторонники этой теории настаивают на том, что институциональная структура принимающей страны определяет каналы, в которых развивается деятельность мигрантов. Последняя канализируется институтами. При этом исследователи подчеркивают, что прямой зависимости между институтами и социальным поведением мигрантов не существует. Институты лишь образуют набор опций, которые благоприятствуют активности мигрантов в определенном направлении и/или блокируют эту активность в ином направлении.