Текст книги "Князь Кий"

Ночь над Росью

Ночь застала их в дороге. Как-то незаметно сникла румяная краса-зорька, быстро загустели сумерки и обернулись вскоре темнотой. На небе замигали мелкие звезды, а из широкой долины Роси на крутые холмы потянулись сырой туман и прохлада.

Кий придержал коня.

– Где заночуем, отче? Завернём к какой-нибудь веси и остановимся там на ночлег иль разведём костёр и побудем здесь до утра?

– Здесь переночуем, в степи! – дружно подали голос Щек и Хорив, им не хотелось целую ночь находиться в чужой душной хижине, переполненной детьми и взрослыми.

Тур не возразил.

– Добро, переночуем здесь… Травы для коней вокруг вдосталь, сухого хвороста для костра тоже. Расстелим кожушины, и на покой…

Место для ночёвки выбрали на взгорье, чтобы ветер сдувал комаров и мошкару. Тур стреножил коней и пустил их пастись. Щек и Хорив принесли из леса по охапке сухих ветвей, а Кий высек огонь и, раздув трут, развёл костёр.

Малиновые язычки пламени весело зазмеились по валежнику – и вверх с треском взвились золотистые искры. От этого тьма ночи стала ещё гуще.

Раскинув с подветренной стороны кожушки, путники улеглись вповалку.

Кий заложил руки за голову и загляделся в ночное небо. Ему не спалось. События последних дней тревожили душу.

Ему всего-то двадцать да ещё один, но мнилось, что живёт спокон века на этой бескрайней, необозримой земле, – и эта долгая жизнь была полна думами и созерцанием величия таинственного мира, работою в поле, затем – в лесу, когда рубили на топливо дрова, а то на ловах, выслеживая дичь или зверя. И ему не раз приходилось вместе со всеми отбивать налёты акацырей, которые, прорвав заслоны уличей, налетали на веси полян, чтобы захватить табун коней, отару овец, а то и угнать в полон людей его племени. В бою почему-то мнил себя бессмертным. Никак не верилось, что и в него, как и в других, падавших рядом, может попасть стрела акацыря. И никогда не помышлял о том, что будет завтра, веровал в то, что завтра будет точно так же, как вчера и сегодня. А вот теперь что-то изменилось. Страшное слово «гунны», произнесённое князем Добромиром, обернулось вдруг зловещим видением: тучи всадников на низкорослых, выносливых конях, что могут налететь на Рось точно так же, как нагрянули они на поселения уличей. Точно так же они могут убивать мужчин, женщин, детей, стариков, погубить и его… Про гуннов среди полян издавна ходили зловещие предания. Гуннами пугали детей. Их сравнивали с нечистой силой – ведьмаками, водяниками, лешими, которые только то и делают, что чинят людям зло. Старые люди изведали от гуннов немало лиха. Неужели теперь доведётся изведать и им, молодым?..

Тревожно было ему и потому, что увидел, каким старым, больным и беспомощным стал князь Божедар. Разве в силах он повести полян супротив ворогов, если они появятся в степи? Или, может, поставит началовать над дружиной кого-то из своих сынов? Но кого из них?

Правильно было раньше. Старики вспоминают, что прежде князя избирали на вече не на всю жизнь, а только на военный поход. Избирали достойнейшего, самого мудрого, смелого и сильного… А кончался поход – и опять все жили, кто как хотел… А теперь выбирают князя на всю жизнь. Да и княжьи сыны мостятся на отцовское место… Но достойны ли они?

Что станет с полянами? Сумеют ли они отбить гуннов, если Эрнак решит напасть на веси и угодья полян?

Мысли набегали друг на друга, как тучи в осенний день, и отгоняли сон. Потрескивали сучья в огне, хрумкали траву кони и заливались на все лады невидимые в темноте кузнечики – сюрр-сюрр-сюрр.

Прямо над головой вдруг сорвалась звезда и, падая, оставила после себя огненный след. Кий вздрогнул.

– Отче, не спишь?

– Нет, – ответил Тур.

– Видел, звезда упала…

– Чья-то жизнь угасла.

– А где же моя звезда, отче?

Щек с Хоривом тоже не спали – приподняли головы, прислушались.

– Этого, сынок, никто не знает. – Тур задумался. Немного погодя добавил: – Но она где-то там есть. И моли Сварога, чтобы крепко держал её на небе… Тебе нужно долго жить – молодой ещё…

– Кажется мне, живу веки вечные… То ли из того, что ты поведал, то ли из детских снов чудится такое, чего наяву никогда узреть не мог – гунны, Аттила, готы, король Бож…

Тур приподнялся, опираясь на руку, улыбнулся.

– Аттилу ты никак не можешь помнить… Тебя ещё на свете не было, когда боги покарали его лютой смертью… позорной для воина, покарали за собственные грехи и за грехи его племени… А тем паче не можешь помнить готов и короля Божа… Только твой прапрадед, бают, знал его…

– А то правда, отче, что князь Добромир – правнук короля Божа?

– Да, старые люди бают такое… по матери, что была из племени венетов…

Тур умолк и долго о чём-то думал. Щек и Хорив недвижно лежали на согретых телами овчинах, тоже о чём-то размышляя. Кий сидел возле них, поставив локти на колени, и, подперев ладонями голову, вслушивался в неясные шорохи ночной темноты, и ему слышался глухой гул тысяч конских копыт, звяканье мечей и резкий посвист стрел, крики гуннов, возгласы венетов, стоны раненых… Он вздохнул.

– Жалко мне Божа, отче… Кого же венеты выбрали себе королём после его смерти?

– А никого… Те роды и племена венетов, которые осели по сию сторону Днепра, по Бугу да Днестру, гунны покорили и заставили платить дань зерном и мехами. А те, что поселились в лесах по Припяти, затаились и помалкивали, будто их там и вовсе нет… Должно, гунны про них и ведать не ведали или просто не хотели трогать, потому что на супесках и болотах хлеб там родится никудышный…

– Хитрые гунны – орати землю не хотели, а к хлебу, ишь, скоро привыкли!

– Орати землю они так и не научились… Для гуннов не было жизни лучшей, чем на конях да в кибитках. Жёны и дети на колёсах, а сами они – верхом! Верхом едет, верхом ест и пьёт, порою даже и спит верхом, уцепившись за луку седла… На конях гунны и ловы творят – гоняют зверя в степи, а во время войны супротив них и никто не может устоять: мчась клином, они как острой секирой рассекают войско врага надвое, крушат строй, рассеивают и убивают его воинов. А если, волею богов, одолеть враз не в силах, то гунны поворачивают вспять и, не считая сие за позор для себя, без многих потерь скачут что есть духу прочь…

– Ну, для венетов дань хлебом, небось, не так уж и тяжела…

– Если бы только хлебом… А то ещё и скотиной, и мёдом, и мехами, и полотном. Но большей бедой была дань людьми – отроков забирали в войско гуннов.

– И ты туда ходил, отче?

– И я ходил… с князем Божедаром. Молодой он тогда был, сильный и смелый. Мать Радогаста к тому времени померла, и Божедар там в жены взял Чернету.

Щек с Хоривом так и подскочили.

– Так, значит, мать Чёрного Вепря из настоящих гуннов?

– Не просто из гуннов, а дочка самого Аттилы… Аттила хитрый был. Чтобы покрепче привязать к себе подневольных вождей или тех, кто союз с ним заключил, женил их на своих дочерях. А потому как жён у него, по обычаю гуннов, имелось – тьма, то дочек и того больше имел – всем князьям и риксам хватало…

– Вот почему княжич Радогаст назвал Вепря гунном, – задумчиво промолвил Щек. – И поэтому, наверно, тот тянется к Эрнаку…

– Ну, клонится он к своему вуйку Эрнаку не столько потому, что сам гунн, а потому, что хочет занять место отца, который вот-вот отправится в дорогу к пращурам. Радогаст же, как старший сын, ему помеха большая, – пояснил Кий. – Вот, должно, весть про Эрнака и вселила надежду Вепрю – опираясь на поддержку Эрнака, стать князем.

– А почему мы должны избрать полянским князем кого-то из Божедаровичей? – спросил Хорив. – Разве мало достойных мужей в других племенах и родах? Да хотя бы наш отец Тур… во всём первый из них. Да и племя наше, русь, не последнее среди других полянских племён, а может, и самое сильное!

Тур усмехнулся в серебристую бороду.

– Вот потому, думаю, старейшины и не согласятся выбрать меня или кого из русов, остерегаясь лишиться возможности иметь князя из своего племени. Да и стар я для сего… Тоже пора в дальнюю дорогу собираться… Паче того, племя Божедара – родь, хотя и ближайший наш родич, не захочет согласиться, чтобы князем стал кто-либо из рода русь. И в этом на стороне роди выступят заднепровские роды бойков. Ведь покойная мать Радогаста от них – из рода бойков… Э-э, всё это не так просто!

– А по мне – пускай князем будет и Радогаст. Кажись, разумный и смелый муж, – сказал Кий. – Страшно только, ну как меж княжичами начнутся распри, – и как раз в канун набега гуннов… Что тогда делать?

Тур нахмурил высокий, изрезанный морщинами лоб.

– Гунны теперь не те, что при Аттиле. Не та у них сила. Но всё одно, нельзя не опасаться их. Вот уже уличей погромили. А почему? Да потому, что Эрнак бьёт нас поодиночке. Сегодня – уличей, завтра – полян, а там – бужан, древлян… И снова окажутся славянские роды под гуннами!

– Что же надо делать, отче?

– Выход один – объединяться… С северянами, с древлянами…

– Как при короле Боже?

– Как при Боже… Тогда гуннов беспременно погромим!

– Однако Божедар не обмолвился ни словом о сём.

– Должны сами начинать.

– Как?

Старейшина помолчал немного, потом сказал:

– Как вы знаете, на краю земли полян, в лесах, на речке Почайне, со своим родом живёт мой брат Межамир. Когда наши племена избавились от ярма гуннов, почти все наши роды, что укрывались в лесах, вернулись на Рось, а он там остался… И, кажется, ему не плохо живётся… А стоит его род как раз в углу, на стыке земель трёх племён – древлян, северян и полян, и ему ведомо, что делается у соседей… Так вот, ты, Кий, поедешь к нему. Пускай шлёт гонцов к князьям древлян на Припять, да северян – на Десну… Пусть просит ратной помощи у них для нас.

– А если гунны нападут прежде, чем успеет подмога?

– Загадывать не будем… Ударят раньше – будем с ними сами биться… А может, и помощь ко времени подоспеет…

– Я готов, отче, – молвил Кий. – Доберёмся до дома – сразу поскачу к стрыю Межамиру.

– Вот и ладно. А теперь, чада, спать. Глядите на небо – вон уже и Воз[21]21
  Воз – украинское название созвездия Большая Медведица.


[Закрыть] колёсами вверх перевернулся. А мы всё лясы точим… И пусть к вам придут нестрашные сны.

– Гунны да Аттила, – усмехнулся Хорив.

– Будь они неладны. Прах с ними! – сплюнул Тур в сердцах и натянул на себя кобеняк. – Много лиха принесли они нам, а вас оно пусть минует!

Аттила

Покорив готов и венетов, гунны двинулись на Дунай. Они не торопились. Останавливались надолго там, где рос хороший корм для их лошадей, где водились звери для ловли и вдосталь топлива для бесчисленных костров.

Покорённые племена аланов, готов, венетов, словенов, гепидов, даков обеспечивали их хлебом и мясом, одеждой и мехами. Гунны были сыты по горло, пили кумыс – кислое кобылье молоко, плодились как саранча и текли на запад: на Днестр, на Прут и на Дунай. Перевалили за Карпатские горы и оказались в прекрасных привольных степях, которые им очень по нраву пришлись, напоминая родные просторы да ещё превосходя богатством корма для коней и тёплыми, почти бесснежными зимами. В краях тех протекала река Тиса.

Там гунны задержались надолго.

Один за другим сменялись их каганы – Баламбер, Ульдин, Аспар, Роилас, Руа… Было их, пожалуй, больше. Но какая память в силах сохранить их непривычные имена?..

Шло время, каганы менялись, а обычаи племени оставались такими же, как и прежде. Гунны разводили коней, к ним они питали особое пристрастие, жили в кибитках, лакомились распаренной под седлом кониной, заплетали в косички свои длинные жёсткие волосы… Но любимейшим их занятием были разбой и войны. Нападали они на всех, кто жил поблизости, – на словенов, швабов, моравов, гепидов, даков. Но чаще всего – на ромеев, что называли себя греками и населяли южный берег Дуная до самого тёплого моря.

Как смерч налетали огромной ордой. Убивали людей, сжигали жилища, а скот, зерно и все пожитки и весь скарб забирали себе.

Многие племена, чтобы спасти себя от погибели, сразу признавали их владычество, платили дань и посылали своих отроков в войско гуннов.

Ромеи же, народ могущественный и гордый, не хотели покоряться чужестранцам, или, как они говорили, варварам. Поэтому строили крепости вдоль Дуная, держали там войско. Но всё же, порою, откупались от гуннов золотом, чтобы те не нападали.

Так продолжалось до тех пор, пока каганом не стал Аттила.

У кагана Руа не было сыновей. И после его смерти гуннами начали править два его племянника – Бледа и Аттила, сыновья Мундзука, младшего брата Руа.

Бледа и Аттила были родными по отцу и чужими друг другу по матерям. Но не враждовали, как это часто бывает, и с детства жили в согласии и дружбе.

Мундзук, как и каган Руа, жил уже не как простой гунн – в кибитке, а в большом просторном жилище, как у ромеев. Кроме этих двух сынов-однолеток, он имел множество детей. Все они жили в его доме, а Бледа и Аттила всеми верховодили.

И вот однажды Мундзук привёз белокурого, голубоглазого юношу и повёл к жёнам:

– Это – гот, сын Гауденция из Доростола на Дунае, предводителя конного войска ромеев. С Гауденцием мы сотворили мир, а чтобы он с ромейскими федератами[22]22
  Федераты – варварские племена, нёсшие военную службу на границах Римской империи, получавшие за это жалованье и пограничные земли для поселения.


[Закрыть] не напал на нас внезапно, взяли этого отрока заложником. Несколько лет до этого он жил у князя верных нам восточных готов Алариха, а теперь, когда подрос, мы с каганом Руа решили забрать его к себе, чтобы не сбежал… Кормите его, одевайте, как собственных детей, а Бледа и Аттила пусть его стерегут. Возмужали уже.

И ушёл. Жены одна за другой тоже удалились.

Два подростка-гунна с любопытством рассматривали незнакомца, их ровесника, насупившегося и поглядывающего на них из-под рыжеватых бровей.

– А ты вправду гот? – спросил Аттила – низенький, крепкого сложения отрок с большою головой, широким скуластым лицом и маленькими черными глазками.

– Гот, – ответил незнакомец.

– Как тебя зовут?

– Аэций… А тебя?

– Я – Аттила… А это мой брат Бледа. – Низенький показал рукой на такого же чернявого, но ростом повыше, отрока. – Где ты научился говорить по-нашему?

– Я уже пять лет прожил заложником у ваших друзей – остготов, так что было время… Рикс Аларих приставил ко мне старую женщину-гуннку, она и научила меня.

– А из лука стрелять умеешь?

– Умею.

– Думаю, что не так метко, как мы с Бледой… Ну-ка, пойдём во двор – постреляем. – Аттила схватил тул со стрелами и два лука.

Держался он самоуверенно, и в голосе его ощущалась привычка повелевать.

Отроки вышли на подворье. Кинули жребий – кому за кем стрелять. Первому выпало Бледе, за ним – Аттиле, а затем уже Аэцию.

На старом толстом дереве повесили небольшой обруч – цель. Отмерили полсотни шагов.

Бледа надел на левую руку кожаную рукавичку, чтобы тугая тетива не сорвала кожу, наложил стрелу на лук…

Он был стройнее брата и подвижнее. От матери-аланки унаследовал прямой нос и красивые грустные глаза, а ещё – вспыльчивость, нетерпеливость.

Только две его стрелы попали в цель.

Аттила стрелял не спеша и точно: все пять стрел впились в цель.

Он радостно засмеялся и с вызовом протянул лук молодому готу, загодя смакуя свою победу.

– Теперь – ты!

Аэций не торопился. Движения его были спокойны, размеренны. Сначала он осмотрел стрелу – ровная ли, надёжно ли прикреплён наконечник, не нарушено ли оперение. Потом медленно натянул тугую тетиву, долго целился…

Одна вслед другой четыре стрелы попали в цель. И с каждым выстрелом всё больше хмурилось тёмное лицо Аттилы. Ещё один такой же выстрел – и этот жёлтовласый гот сравняется с ним!

Разумеется, никто не ведал, какие мысли роились в голове Аэция, какие чувства бередили его душу. Заметил ли он злобные искры в узких глазах будущего владыки гуннов, а теперь его надсмотрщика? Ощущал ли, какая гроза разразится над ним – попади он в пятый раз?

Должно быть, видел и чувствовал, так как был не по летам разумен и наблюдателен. Длительное пребывание в плену, среди чужих людей, научило его расчётливости и хитрости. А эти свойства, как известно, – оружие слабых, униженных, угнетённых…

Он долго целился – и, наконец, выстрелил.

Пятая стрела свистнула резко, как камча, и впилась в ствол дерева… чуть выше обруча.

Аттила радостно, с облегчением воскликнул:

– Не попал!.. Я победил! Я! – И добавил снисходительно: – Но и ты превосходно стреляешь!.. Не хотелось бы мне с тобою встретиться с глазу на глаз в бою!

После этого случая Аэций понравился Аттиле и три-четыре года, пока гот жил у гуннов, дружил с ним. Вместе ездили они на ловы, вместе обучались воинскому мастерству, ходили со старшими в походы на словенов или даков, когда те брались за оружие, чтобы освободиться от владычества гуннов.

Аэций – смышлёный отрок, он быстро перенимал всё от гуннов: и обычаи, и речь, и воинское ремесло. Особенно воинское ремесло.

Если бы только Аттила мог провидеть будущее!.. Но не ведал он, как и каждый смертный, будущего. И когда настало время Аэцию возвращаться домой, Аттила искренне сожалел об этом…

Прошло много лет. Умер каган Руа. Умер его брат Мундзук. И стали Бледа и Аттила каганами. Ходили с войском в походы, собирали дань с соседних племён…

Разрасталась держава гуннов. От далёкого Дона протянулась она до Дуная и вдоль него – ещё на много дневных переходов. И вместе с этим разрасталась, как опара на дрожжах в кадке, и потаённая вражда меж братьями-каганами. Никто из них не хотел делить власть на двоих, каждый жаждал править только единолично… Бывшая юношеская дружба испарилась, как роса на солнце, и сердца их полнились лютой ненавистью.

Но нелегко было любому из них устранить другого. У каждого имелось войско, свои преданные мужи, которые во всём поддерживали и охраняли их, имелись и свои улусы, в которых жили только преданные им племена.

Кто же кого?

Более коварным и подлым оказался Аттила.

Надумал он заманить брата в западню. Для этого направил он к Бледе посланца: «Собирай, брат, войско – повоюем ромейские города в Иллирике, добудем славу себе, а воинам нашим – богатую добычу!»

Согласился Бледа.

Переправились они через Дунай и обложили город Сингидун. Воевали его неделю, воевали вторую, а взять никак не могли…

Тогда позвал Аттила Бледу на совет, чтобы договориться, как поступить дальше, чтобы взять этот окаянный город.

Приехал Бледа со своими лучшими мужами и вошёл к Аттиле в шатёр. Долго они вдвоём о чём-то говорили – наружу доносились их голоса, слышался приглушённый смех. И подумали спутники Бледы и свита Аттилы, что меж братьями наступили мир и согласие.

А тем временем Аттила, притворяясь радушным хозяином, угощал Бледу наилучшими ромейскими винами и вкусными блюдами. И когда брат сильно опьянел, незаметно всыпал в его бокал яд. Выпил Бледа и… тут же скончался.

Вне шатра никто не подозревал беды.

Но вдруг раздался полный отчаяния крик, откинулся тяжёлый полог намёта – и к встревоженным приближённым выбежал Аттила. Ударяя себя кулаками в грудь, царапая лицо, он кричал:

– О великий Тенгрихан! О народ гуннов! Закатился ясный месяц! Погасло золотое солнце! Умер великий каган Бледа – осиротил войско! Что я скажу, несчастный, его жёнам и детям? Как жить мне дальше без возлюбленного брата и друга, с которым я прошёл рука об руку всю жизнь? О великий Тенгрихан!..

Ошеломлённые лучшие мужи гуннов окаменели. Те, кто сопровождал Бледу, не знали, что и подумать. Только что слушали своего повелителя, но внезапно его голос умолк, оборвался. Только трое из них, самых смелых и преданных, выхватили сабли и с криком бросились к Аттиле:

– Предатель!.. Ты убил его!

Но не успели они и нескольких шагов ступить, как телохранители Аттилы пронзили их копьями. Другие же спутники Бледы, видя, что ему уже ничем не поможешь, а сила на стороне здравствующего кагана, не тронулись с места.

Тогда Аттила подошёл к ним и надел каждому на шею по тяжёлой золотой цепи, какими ромейские императоры награждали своих лучших воителей за храбрость и одержанные ими победы. Затем сказал:

– Моего брата Бледу призвал к себе великий Тенгрихан! Он теперь счастлив… А вы – живые и должны думать о заботах живых, о ваших жёнах и детях, о ваших племенах и табунах, о новых победах над чужеземцами и о военной добыче. Теперь у гуннов один вождь – Аттила! И он поведёт вас в далёкие края, где богатства несчётно, а нетронутые травы для ваших коней высятся до коленей. Там вы найдёте всё – и золото, и одежду, и юных жён, и славу!

И воскликнули запуганные и задобренные военачальники Бледы:

– Десять тысяч лет великому кагану Аттиле!

После этого Аттила вошёл в свой шатёр и на руках вынес мёртвого брата. Положил на щит. И подняли щит с телом своего повелителя военачальники Бледы и понесли вдоль его войска, взывая во всеуслышание:

– О преславные воины наши! Внезапная смерть от излишка выпитого вина поразила кагана Бледу! Смотрите – ни единой капли его крови не пролилось! Умер он своей смертью… Десять тысяч лет великому кагану Аттиле, отцу всех гуннов!

Аттила шёл первым за мёртвым братом, а за ним – вся его свита. И каждый острым ножом надрезал себе щеки, ибо по обычаю гуннов по умершему кагану следует плакать кровавыми слезами.

И никто больше не поднял руку на убийцу. Никто не захотел начинать братоубийственную войну, хотя уже тогда многие подозревали Аттилу в убийстве брата.

Но разве видел это кто своими глазами?

Сняв осаду Сингидуна, гунны похоронили Бледу в чистом поле, а Аттилу провозгласили верховным каганом, которому покорились все роды и союзные племена.

И с этого времени Аттила один владел огромнейшей державой. Много кровавых походов провёл он, разоряя и грабя разные страны, не одно племя согнал с обжитых земель, не одну тысячу людей посёк, распял, спалил и замучил. Чёрная слава летела далеко впереди его боевого коня!..

Но непрестанно вопияла, взывала к отмщению кровь безвинно убитых им людей и кровь брата Бледы, – сколько ни тешился он властью, богатством и славой, а всему пришёл страшный конец. Боги избрали для этого подходящий момент, подходящих людей и покарали Аттилу в самый неожиданный для него час.

В мире много держав. Но самая могущественная и прославленная среди них держава ромеев… Раскинулась она в тёплых краях, за Дунаем, за высокими горами, на берегу синего моря. Живут в ней многие народы. И правят ею два царя – один в далёком Риме, почему и называется держава Ромейской, а второй в Константинополе, который за величие, богатство и пышность назывался Царьградом.

И вот в то самое время, когда Аттиле исполнилось лет двадцать-тридцать, у царьградского императора Констанция родилась дочь – Юста Грата Гонория. Приходилась она племянницей взошедшим на трон его братьям Гонорию и Аркадию и сестрой будущему императору Рима – Валентиниану.

Едва исполнилось ей лет семь или восемь, как Валентиниана посадили на престол в Риме, а её из Царьграда перевезли в далёкую Италию и навечно поселили в роскошном, но унылом дворце. У неё, ещё неразумной, взяли тогда торжественный обет: навсегда, до самой смерти оставаться девой, не выходить замуж, чтобы её дети не смогли стать соперниками брату и его наследникам на царский трон.

Прошло немало лет. Выросла Гонория, расцвела как пышная роза, превратилась в красавицу. Жила в довольстве, в роскоши, ни в чем не испытывая недостатка. Но не радовалась всему этому, а чувствовала себя ещё более несчастной, чем последняя римская плебейка.

Хотелось ей свободы, счастья. Хотелось большой светлой любви, но всего этого она была лишена. Потому и грустила, томилась. Днём плакала, а по ночам грезила о прекрасном принце, который в один счастливый день вызволит её из ненавистного заточения и назовёт женой.

Но принц не появлялся, а годы безвозвратно уплывали. И начала увядать краса принцессы и угасать надежда…

И был у неё верный друг – старый слуга Гиациант. Он любил девушку, как дочь, и старался помогать во всём, чем мог. Обучал её читать и писать, рассказывал о далёких, никогда не виданных ею краях, о высоких горах и быстрых реках, о безбрежных синих морях и больших городах на их берегах, о множестве племён, живущих в ромейском царстве, и о варварах, которые своими нападениями привели это царство на грань гибели. Чаще всего рассказывал про Аттилу, о том, как он стал исполнителем кары божьей для ромеев и всего их мира, о походах и победах Аттилы.

И спросила его как-то раз Гонория:

– Скажи мне, Гиациант, справедливо ли поступил брат Валентиниан, заточив меня в этом ненавистном мне дворце?

– Нет, несправедливо, – ответил тот. – Ты родилась свободной, как все люди на земле, кроме рабов.

– Как же мне освободиться? Где найти такую силу, которая преодолела бы власть Валентиниана?

– В империи такой силы нет… Никто не отважится выступить против воли императора.

– А за пределами империи?

Слуга в замешательстве посмотрел на девушку. Ответил не сразу:

– Лишь Аттила имеет силу для этого, Гонория… Только Аттила… Но неужели ты могла бы решиться на такое? Неужели призовёшь варвара, чтобы он разорил твою отчизну, чтобы лишил брата трона, а может, и жизни?

Не долго раздумывала Гонория над ответом. Кровь отхлынула от её лица, губы свело от ненависти, а глаза вспыхнули гневным огнём.

– Разве могу я назвать отчизною ту землю, которая обрекла меня, слабую и безвинную, на вечное заточение и нестерпимые муки? Разве могу я называть братом человека, поступившего со мною так жестоко? Разве есть в нём хоть капля братской любви к своей несчастной сестре?

– Нет, этого нет.

– Так почему же я должна проявлять к нему родственные чувства?

– И вправду – не должна.

– Долго я думала над тем, кто сможет освободить меня. По всему выходит, только Аттила… Для всех он страшен, для всех он – гнев божий. Его нарекли погубителем христианского мира – а меня влечёт к нему, потому что он сильный. Потому что только он и может вырвать меня из этих опостылевших каменных стен и дать мне свободу!.. Я долго думала об этом, и ты сейчас подтвердил мои мысли.

– Но почему же ты, Гонория, думаешь, что Аттила захочет ради тебя одной затевать войну с могучей империей, вести своё войско в далёкую чужую страну?

Гонория гордо выпрямилась.

– Ты забываешь, Гиациант, что я не простая девушка, а принцесса ромейская! И принесу ему немыслимое приданое – всю Западную империю!

– Прости, я и вправду не подумал об этом… Но есть и ещё причина, которая должна удержать тебя от опасного шага.

– Какая?

– Аттила уже стар… И у него столько жён, сколько камешков на морском берегу… Наконец, он безобразен – низенький, большеголовый, с реденькой седой бородкой… Неужели ты смогла бы пожелать себе такого супруга?

– Я хочу получить волю! – воскликнула с горечью Гонория и зарыдала.

Всем сердцем преданный ей слуга тоже прослезился.

– Бедная моя девочка! – погладил он её маленькую нежную руку. – Если ты уже решилась на всё, даже на замужество с Аттилой, то я согласен тебе помочь… Что я должен сделать?

У Гонории радостно заблестели глаза. Она обняла своего верного слугу, прошептала:

– Я никогда, никогда этого не забуду!.. Возьми вот этот мой перстень – мчись к Аттиле! Скажи ему, чтобы пришёл и вызволил меня. Я стану его женой, а всю Западную империю отдам ему в приданое… Скажи: пусть не медлит – принцесса ждёт его!

С этими словами сняла она перстень с руки, дала золото на дорогу, и Гиациант, оседлав ночью коня, тайно покинул дворец…

Долго ли, недолго ли длилась его опасная поездка, но добрался он наконец к Аттиле и был принят им для беседы наедине.

Вспыхнуло радостью сердце старого кагана, жадным огнём загорелись упрятанные в щёлочках век его чёрные как угольки глаза. Не властителем дикой степной орды, а императором полумира и мужем юной принцессы сразу представил себя. И тут же повелел собирать войско…

Любимец Аттилы, старший его сын Эллак, владетель племён гуннов на громадных просторах от Волги до Дуная, привёл тысячные конные отряды. Прибыли и остальные сыновья со своими ордами. Подошли дружины готов, гепидов, даков, словенов, венетов и других подвластных гуннам племён.

Все направлялись к главной ставке Аттилы – городу, построенному по его велению на реке Тисе.

Дружину полян вёл молодой тогда князь Божедар. В месяце березоле[23]23
  Березоль – апрель.


[Закрыть] поднялся он на Карпаты, перевалил через хребет и по-над Тисой добрался до столицы гуннов.

Давно прошли те времена, когда каганы, как и простые гунны, жили в кибитках да юртах. Они насмотрелись на селища и города ромеев, на их роскошные жилища и дворцы и начали сами строить такие же, тем паче что пленённых мастеров-умельцев было более чем достаточно.

Город Аттилы раскинулся на высоком ровном берегу Тисы, что мерно несла свои мутные воды с Карпатских гор в Дунай.

Был ясный весенний день, когда поляне подошли к нему и ещё издали залюбовались его величием и красотой. Повсюду стояли прекрасные дома знатных гуннов. А на холме, над рекой, высился пышный дворец самого кагана – с причудливыми пристройками и надстройками, разукрашенными крылечками и большими блестящими окнами, с множеством вырезанных из дерева фигур зверей и птиц, которые украшали его.

Дворец был огорожен высокими деревянными стенами из гладко оструганных досок, так пригнанных друг к другу, что в месте соединения не вошло бы и лезвие ножа.

Этому жилищу грозный каган отдавал предпочтение перед всеми крепостями и городами, которые покорял силой, потому что, живя в роскоши, оставался в то же время поблизости от стойбищ гуннов и своего войска.

Сюда теперь собрались орды гуннов, дружины всех племён, подвластных Аттиле. Окружающая город степь дымилась тысячами костров, содрогалась от топота конских копыт, рёва верблюдов, криков воинов.

Аттила разделил всю эту громадную силу на две части. С одною двинулся сам по левому берегу Дуная, вверх по его течению, а другую во главе с Эллаком послал по правому берегу – покорять города и села ромеев.

Шли и поляне вопреки своей воле и желанию, шли завоёвывать гуннам новые земли, покорять для них чужие племена, а кровожадному Аттиле добывать молодую жену и корону императора ромеев.

Дружина полян была в войсках Эллака.

Стояла весна. Цвели сады. Свежей зеленью покрылись поля, леса и горы. Только там, где прошли гунны, оставался за ними страшный след. Земля затоптана, селения разграблены и сожжены, казалось бы несокрушимые твердыни крепостей с их огромными земляными валами и мощными каменными стенами взяты приступом и дотла разрушены. И повсюду – трупы, трупы, трупы… Теперь, только заслышав о приближении гуннов, ромеи бросали всё на произвол судьбы и бежали куда глаза глядят…

Так Эллак прошёл до верховья Дуная и здесь соединился с Аттилой, который решил отсюда направить все свои силы на Галлию, где, по донесению лазутчиков, собиралась рать ромеев. Разгромив её и покорив Галлию, Аттила намеревался повернуть в Италию, чтобы закончить захват империи и вызволить Гонорию.

Как чёрная туча, продвигались гунны по чужим землям. И всюду пылали людские жилища и лилась кровь.