Текст книги "Князь Кий"

Наконец дошли до Каталаунских полей, где протекает река Сена. И здесь Аттила остановился.

Путь ему преградили ромеи с вестготами и союзными племенами – аланами (которые, спасаясь от гуннов, добрались аж в Галлию), франками, саксами, бургундами, брионами и многими другими. И вели эту силу ромейские патриции Аэций, тот самый Аэций, который в юности был заложником у гуннов и дружил с Аттилой, да король вестготов Теодорих с двумя сынами – Торисмундом и Теодерихом.

Прознав, что его противник Аэций, Аттила рассвирепел так, что из носа у него хлынула чёрная кровь. Знахари её заговорили. Каган пришёл в себя и тут же дал клятву Тенгрихану, что схватит Аэция и убьёт его.

Аттила прибёг к коварному способу – направил тайного посланца к королю аланов Сангибану с повелением переметнуться на сторону гуннов. Пригрозил, что в противном случае он и его близкие будут преданы самой мучительной смерти. В страхе перед свирепым Аттилой Сангибан согласился. Но ему не удалось совершить задуманное. Предупреждённые верными людьми, Аэций и Теодорих поставили аланов в окружении своих войск и неослабно стерегли аланского короля.

Тем временем Аттиле стало известно, что многие союзные с ним вожди стали колебаться – биться ли им дальше на стороне гуннов, своих покорителей, или перейти к ромеям и вестготам.

Впервые в жизни дрогнул каган и повелел позвать чародеев-предсказателей, чтобы те поведали ему о будущем.

Начали те ворожить. Всматривались, по своим правилам, то во внутренности жертвенных животных, то в какие-то, лишь им ведомые трещинки и прожилки на очищенных от мяса костях. Каган и его приближённые с волнением ждали пророчества.

– Ну?… – не выдержал Аттила.

Встревоженные предсказатели переглянулись, и старейший, воздев руки к небесам, изрёк:

– Великий каган, боги предвещают большую беду гуннам. Многих наших сынов призовёт к себе Тенгрихан, заплачут жёны гуннов на берегах быстротечной Тисы и тихого Дуная…

Тёмное лицо Аттилы стало серым.

– Ну и что? В каждой битве с обеих сторон бывают потери. Но кто же победит?..

– Боги об этом не говорят… Но утешением для тебя и для всех нас будет то, что в предстоящей битве погибнет вождь враждебного войска и своей смертью заставит дрогнуть сердца своих воинов.

Долго молчал Аттила, погружённый в раздумья и весьма обеспокоенный предсказанием. Тяжёлые предчувствия теснили сердце, омрачали лицо. Наконец он сказал:

– Короли, князья, вожди и старейшины! Не для того мы пришли сюда, на край света, чтобы отступить без боя! Я хочу погубить Аэция и добьюсь этого – что бы ни случилось! Хотя бы ценой гибели многих наших воинов!..

Расставил он свои силы так, что сам и все орды гуннов оказались в середине огромного войска, какого не собирал, с тех пор как светит солнце, ни один полководец. По левую и правую руку Аттилы выстроились полчища племён союзников – гепиды, остготы, тюринги, словены, венеты…

И помчались орды гуннов вперёд, чтобы захватить вершины холмов, которые отделяли их от врага. Но не успели миновать и полпути, как Аэций и вестготский король Теодорих ударили на них полной силой. И откатились гунны, а ромеи заняли те самые вершины и укрепились там.

Тогда Аттила, стараясь воодушевить своих одноплеменников, воззвал к ним, а слова его передавались от орды ко всем союзникам:

– Гунны! Вы победили множество племён. Теперь к вашим ногам, если вы и здесь одержите победу, падёт весь мир! Все его сокровища! Вы созданы Тенгриханом, чтобы сражаться и побеждать! Ни с чем иным вы так не свыклись, как с битвой! Что может быть сладостней для храброго воина, чем своею рукой наносить смертоносные удары врагу? Возвышать свой дух, убивая чужих, – это величайшее благо! Поэтому, быстрые и легкорукие мои воины, нападём на врага, ибо побеждает тот, кто нападает первым!.. Никто из вас не станет страшиться, а будет презирать разноязычные племена, стоящие сейчас против нас. Они хотят защищаться общими силами, а это – признак страха!.. Ещё до вашего удара они боятся вас: ищут более безопасные места, занимают вершины курганов и с запоздавшим сожалением вспоминают о потерянных укреплениях. Всем вам известно, как трусливы ромеи. Их страшит не только первая рана, но даже пыль, вздымающаяся, когда они идут боевыми порядками и смыкают свой строй под эстудо – панцирем черепахи, сложенным из щитов!.. Да возвысится ваш дух, пусть в ваших сердцах закипит жажда убивать! А теперь вперёд, гунны, – пусть яростно разит ромеев ваше оружие! И даже те, кто будет ранен, должны биться насмерть, а кто останется невредим – пусть усладится видом вражеской крови!.. Тем, кто стремится к победе, не страшны ни стрелы, ни копья, ни мечи, а кому суждено умереть, того смерть отыщет и под боком у жены!.. И, наконец, для чего судьба помогла гуннам стать победителями над столькими племенами? Разве не для того, чтобы после этого боя вы стали властелинами всего мира?.. Я не сомневаюсь в результатах битвы: перед вами поле, вид которого предвещает нам славную победу! И я первым выпущу стрелу по врагу! А кто попытается оказаться в задних рядах, когда Аттила бьётся впереди, тот может считать себя уже покойником!..

С этими словами Аттила поднялся на стременах, натянул тетиву лука и послал стрелу в сторону вражеского войска.

И вслед за этим воодушевлённые его словами гунны ринулись в бой. За ними двинулись и подвластные им племена.

Началась битва – лютая, жуткая, упорная. Полноводный ручей, пересекавший Каталаунские поля, вышел из берегов от потоков крови и превратился в бурлящий поток.

Аттила с лучшими ордами гуннов пытался расколоть войско ромеев и захватить Аэция. Но сбить ромеев с холмов так и не смог.

Подневольные племена сражались без отваги, никому не хотелось отдавать жизнь за своих поработителей. Все они постепенно начали отступать.

Не остановила этого отступления даже неизвестно с кем присланная весть о гибели верховного вождя противника.

Аттила несказанно обрадовался. Аэций погиб! Бывший друг, а стал ненавистнейшим врагом! Предсказание чародеев сбылось!

– Гунны, вперёд! Вы же слышите: Аэций погиб! Войско ромеев обезглавлено, ещё натиск – и мы их уничтожим!

Он носился от орды к орде, от рода к роду, кричал, подбадривал, угрожал, возвращал отходящих и мчался впереди них в бой.

Но ничто не помогло – войско гуннов отступало. К тому же налетели конники вестготов, раскололи их строй и едва не затоптали самого Аттилу. Он вынужден был бежать, как последний трус, и смог спастись лишь потому, что укрылся вместе с лучшими воинами и охраной в укреплённом лагере, выстроенном из возов.

Всю ночь отбивал он натиск ромеев и вестготов, готовясь к наихудшему. Чтобы не попасть в руки врага, готовился сжечь себя и для этого приказал сложить посреди лагеря из конских сёдел огромный костёр. Но до этого не дошло.

Ночная темнота всё сгущалась и сгущалась – и битва постепенно затихла…

А утром узнали, что погиб не Аэций, а старый король Теодорих. Он упал с коня во время атаки, и своя же конница растоптала его.

Аттила совсем зашёлся от ярости: битва проиграна, ненавистный Аэций остался в живых!

Тем временем взошло солнце, рассеялся туман, – и взору открылась ужасающая картина. Необозримый простор сплошь покрыт трупами. Отовсюду слышатся стоны и хрипы раненых, умирающих. В поисках не залитой кровью травы бродят табуны осёдланных коней.

Всюду валяется разбросанное в беспорядке оружие: луки, колчаны со стрелами, копья, мечи, щиты… Тяжёлый смрад смерти поднимается от земли к небу, нагоняя ещё больший страх на тех, кто остался в живых.

Побеждённый, но не до конца разбитый, Аттила снял своё войско с Каталаунских полей и направился с ним в Италию, чтобы заполучить Гонорию и хотя бы этим уменьшить горечь поражения.

Но и здесь ждала его горькая неудача. Прознав о намерении сестры выйти замуж за вождя гуннов, император Валентиниан спешно отослал её в Царьград к двоюродному брату – византийскому императору Феодосию. А тот быстренько отыскал ей жениха – какого-то захудалого вельможу – и тут же выдал её замуж.

Разъярённый Аттила опустошил половину Италии. Исторгал угрозы:

– Я возьму Рим! Сожгу его дотла! Камня на камне не оставлю!..

Римляне, дрожа, готовились к наихудшему.

К Аттиле отправился сам папа Лев – выпрашивать мир.

Привёз богатые дары – и золото, и серебро, и самоцветы, наряды… Но Аттила лишь мрачно поглядывал на все эти сокровища.

Тогда, по знаку папы, ввели девушку несказанной красоты.

– Прими её, каган, вместо Гонории, – сказал папа. – Чтобы спасти Рим, эта дева добровольно согласилась пойти за тебя замуж… Погляди, разве такая юная красавица не стоит десятка перезрелых тридцатилетних принцесс?

И Аттила, и его приближённые даже рты пооткрывали от удивления: такой красы никто из них отроду не видывал.

– Как звать тебя? – спросил каган.

– Ильдика.

– Ильдика! Как хорошо и приятно звучит твоё имя!.. Ты и вправду согласна пойти за меня…

– Да, – поспешно ответила девушка. – Если ты оставишь в покое Рим и уведёшь свои войска из Италии…

И она, не отводя взора, посмотрела на грозного владыку своими прекрасными голубыми глазами.

Зачарованный её красотой, смелостью и самоотверженностью, Аттила принял дары, заключил с папой мир и возвратился с войском в свою столицу.

И там устроил пышную свадьбу.

На радостях одарил всех риксов, князей и вождей, которые ходили с ним в поход, богатыми подарками. Кого золотом, кого серебром, кого дорогой ромейской одеждой и драгоценностями, а неженатым и вдовцам отдал в жены своих незамужних дочерей.

Князь Божедар, к тому времени вдовец, тоже получил в жены дочь кагана.

Для воинов забили тысячу быков – пусть каждый ест, пьёт и на всю жизнь запомнит тот день, когда женился на прекрасной Ильдике грозный Аттила!

Приглашённые были приняты во дворце. Там рекою лилось дорогое ромейское вино, ковшами черпали из бочек хмельную сыту, сваренную из словенского мёда, да пиво готов – бро, тоже из словенского ячменя. Вдосталь было и прохладного кумыса, и любимой гуннами бузы, приготовленной из пшена.

Все пили и ели вволю.

Свадьба длилась до позднего вечера. Звучала музыка, опьянённые гости горланили песни и танцевали так яро, что их крики, галдёж и топот были слышны по ту сторону Тисы.

Больше всех веселился сам Аттила. Он сидел с Ильдикой под шёлковым опахалом, которое держали над ними рабы, весёлый, словно помолодев. Не отклонил ни одной чарки, не отказался ни от одного вкусного блюда. Пел и танцевал наравне с молодыми. Его жирное круглое лицо стало медно-красным, узкие глазки сверкали, а реденькая седая бородка прилипла к потной морщинистой шее.

Вокруг него сидели его жены, сыновья, дочери, внуки и внучки. Среди сыновей выделялись любимцы кагана – Эллак, Эмнетзур и Эрнак, которые сами уже были каганами в своих племенах и, втайне, жаждали верховной власти.

Они пришли со своими жёнами и детьми и, сидя между знатными гуннами, следили, чтобы всего подавалось вдоволь.

Усталые рабы и рабыни, слуги и служанки едва успевали убирать опустошённую посуду и приносить всё новые и новые яства и напитки.

Наконец Аттила заявил:

– Хватит! Нам с Ильдикой пора отойти ко сну! А вы гуляйте! Пусть музыка и песни не утихают до самого утра!

Взяв молодую жену за руку, он тяжело поднялся и повёл её в свою опочивальню.

Всю ночь не утихало то свадебное торжество. При свете свечей и факелов гости ели, пили, пели, пока не заснули там же, во дворце кагана, где кому пришлось.

Взошло солнце. Изнурённые слуги прибрали заваленные объедками столы, расставили на них чистые тарели и чаши, заново наполнили из бочек корчаги вином, пивом, сытой и кумысом. Просыпались риксы, князья, старейшины и вожди – тут же начинали похмеляться.

А каган всё никак не выходил из опочивальни.

Поначалу это никого не тревожило: дескать, отдыхает старый после чрезмерных излишеств.

Но когда солнце, поднимаясь выше и выше, прошло за полдень, присутствующих обуяла неясная тревога. Почему не выходит каган? Почему не появляется его молодая жена?

Первым бросился к закрытым дверям Эллак. Постучал, потом стал дубасить в них кулаком. В ответ ни звука.

– Ата, открой!

Никакого ответа.

Вмиг утих застольный шум. Прекратились разговоры. Замер дворец кагана. Перепуганные родичи кагана, придворные и челядь толпились возле дверей опочивальни…

– Ломай!..

Выбили тяжёлые двери. Толпа ворвалась в просторный покой. И внезапно все остановились, потрясённые тем, что открылось их глазам.

Жуткая тишина зависла во всём дворце. Не стало Аттилы! Не стало того, кто многие годы наводил ужас на весь мир! Кого все боялись и ненавидели, как бешеного волка. Кого называли «отцом гуннов», славнейшим и мудрейшим, а за глаза проклинали самыми злобными словами и кому желали самой лютой смерти.

Теперь он лежат неподвижно – такой маленький, невзрачный, никчёмный.

Но его боялись и мёртвого. И все со страхом смотрели на бездыханное тело.

А где же Ильдика? Где молодая жена кагана? Может, это она зарезала старого мужа?

Нет, всем было ясно, что Аттила умер своею смертью. Когда он сверх меры объелся и опьянел на пиру, а потом, спустя считаные минуты, добрел до спальни и лёг на ложе навзничь, кровь из носа хлынула не наружу, а внутрь, в горло, и задушила его. Перепуганная же Ильдика забилась в угол и там, накрывшись ковром, проплакала в страхе и продрожала всю ночь…

Похороны были на третий день.

Посреди голой степи, в шёлковом шатре, положили Аттилу, чтобы отдать ему последние почести. И лучшие и достойнейшие мужи гуннов ездили верхом вокруг того шатра и, воздевая вверх руки, восклицали: «О великий король гуннов Аттила, рождённый каганом Мундзуком, властитель множества племён! Ты, который с невиданным доныне могуществом овладел скифскими и германскими царствами, захватывая города и земли, вселил великий страх обеим империям мира ромеев и, только по милости своей, сохранил их от разграбления, принимая от них ежегодную дань! Ты, великий каган, счастливо свершив всё это, скончался не от раны в бою, не от коварства врагов, а в радости и веселье, не ощущая боли. Ты покинул нас, когда твоё племя пребывало целым и невредимым на вершине славы и могущества! Кто же посчитает это кончиной, если некому мстить за неё?»

При этом они резали себе щеки острыми ножами и, размазывая по лицу кровь, оплакивали великого кагана.

Там же, неподалёку от шатра, на возвышении справляли похоронную тризну, которая превратилась – не столько от горя, сколько от радости – в величественное и пышное пиршество. Вино и мёд лились рекой, даже более обильно, нежели на свадьбе. Скорбные плачи сменялись пьяными песнями. И так, объединяя в себе противоположные чувства, гунны, а за ними и властелины подчинённых племён до самого вечера проявляли скорбь, густо замешанную на веселье.

А ночью, тайно от всех, сыны кагана и знатные гунны похоронили Аттилу.

Тело Аттилы положили в три гроба – золотой, серебряный и железный. Посреди степи, в ничем не приметном месте, рабы выкопали глубокую могилу и опустили в неё, вместе с останками владыки гуннов, много из награбленного им богатства – драгоценные доспехи, золотые блюда и кубки, золотой лук, золотой меч и золотой щит, разукрашенные самоцветами одежды, любимого коня кагана с серебряным седлом и серебряной уздечкой…

Когда всё это было закончено, сыны и приближенные Аттилы убили всех рабов, что копали могилу, и бросили их в яму, чтобы служили своему господину в стране предков, и никому не выдали тайну его последнего приюта.

Потом родичи и знатные гунны собственноручно закопали яму, а наутро тысячи всадников с рёвом и гиканьем, потрясая оружием, промчались над нею, затоптав её на веки вечные, так что и малейшего следа не осталось…

Остались только страшная память о кровавых жестоких делах этого изверга да лютая ненависть между его сыновьями, которые, как бешеные псы, ещё не отойдя от свежей могилы, готовы были вцепиться в глотки друг другу за власть над гуннами…

На следующий же день после похорон сыновья Аттилы собрались в отцовском дворце и свирепо перессорились между собой. Каждый непременно хотел стать великим каганом. Долго они спорили, поминутно хватались за оружие и никак не могли прийти к согласию – кому быть великим каганом и как поделить между собой земли и племена, что остались им в наследство от отца.

В конце концов решили кинуть жребий – кто что получит.

Прослышав о таком позорном переделе, гордый король гепидов Ардарик, а за ним другие риксы, князья и вожди возмутились безмерно. Как?! Разменивать их, как презренных рабов? Нет, хватит терпеть ярмо гуннов! Подняли свои войска, объединились и выступили против гуннов.

Поняли сыновья Аттилы и другие вожаки гуннов, что могут утратить всё, и, прекратив распри, двинулись тем навстречу. И сошлись оба войска за Дунаем, где течёт река Недао…

Лютой была сеча. Долго ни одной из сторон не удавалось пересилить противника. Ардарик, возглавив все племена, что поднялись против гуннов, призывал своих воинов: «Кто хочет воли, тот должен презирать смерть! Победа – на острие наших мечей и копий! Сегодня нам суждено или стать вольными, или погибнуть достойно! Страшитесь одного – остаться рабами!»

А Эллак, старший среди братьев, любимец Аттилы, бросался в самую гущу боя, и копьём, и мечом, и булавою прокладывая дорогу к победе, вёл за собой всё гуннское войско. И стал бы он великим каганом, если бы одержал победу! Но не суждено было это ему судьбой. Посланное чьей-то сильной рукой острое копьё пронзило грудь и оборвало жизнь. Закричали, завопили в горе и страхе великом гунны. Они дрогнули, заметались и покатились назад, оставив на поле боя тридцать тысяч мёртвых одноплеменников. И навсегда утратили гунны господство над соседними племенами… Поделили сыны Аттилы меж собой недобитые остатки племени, и каждый со своим родом отправился в свою сторону.

Так погибло, распалось кровавое царство гуннов, когда покорённые ими племена оружием добыли себе свободу!

Межамир

От Каменного Острова на Роси до речки Почайны, где в густых дремучих лесах кончалась земля полян и за Ирпенем начинались земли древлян, а за Днепром по Десне – северян, два полных дня езды на коне. Однако посланные Туром Кий, Хорив и Ясень всё время мчались что есть духу и, меняя в селениях по пути усталых коней на свежих, преодолели это расстояние к началу вторых суток.

Не жалея ни себя, ни коней, они торопились к стрыю Межамиру.

Кий не раз бывал на Стугне, и на Ирпене, и на Почайне, но и его, не говоря уже о младших спутниках, поразила дикая величавость здешней природы. Всё вокруг было необычно интересным, не таким, как у них дома, на Роси. Какие могучие дубы! Какие красавицы сосны! У основания в три обхвата, они поднимались вверх так высоко, что казалось, подпирали верхушками небо! А какой густой-прегустой под ними подлесок! Его ветви, переплетённые с сухим буреломом и с буйными зарослями трав, создали такие непролазные чащи, сквозь которые без топора или ножа-секача и продраться невозможно… Для дичи здесь – приволье-раздолье. Путникам часто встречались стада гривастых зубров, которые спокойно паслись на росистых полянах. То здесь, то там среди кустов мелькали развесистые рога лосей и оленей. Из оврагов доносился глухой медвежий рёв… А зайцев, лисиц, косуль, барсуков, куниц и другой мелюзги – и не счесть!

Едва заметная дорога, по которой пробирались всадники, сперва вывела их на заболоченную пойму какой-то небольшой, перегороженной плотинами бобров речушки, а потом на высокий холм, густо поросший лесом. Холм неожиданно заканчивался крутым обрывом.

Здесь всадники остановились и спешились, не в силах вымолвить ни слова от восхищения. Какое дивное зрелище!..

Одних высота страшит, других окрыляет. Невзирая на усталость, Кий ощутил, как нечто огромное – радостное и прекрасное – вдруг вошло в него. Даже петь захотелось. Или – взлететь… Ему показалось, что отсюда видна половина мира – такая необозримо-прозрачная даль, пронизанная солнцем, простиралась в беспредельности. Перед ним лежала прекрасная, удивительная страна, испещрённая реками, заводями, озёрами и протоками, покрытая тёмно-зелёными лесами и буйными зелёными травами, разукрашенная свежими красками, каких он ни разу не видел в степи… Страна, которую можно выдумать в сказке или увидеть во сне…

Его спутники тоже замерли от удивления и долго стояли молча, поражённые необычностью, мощью и красотой пейзажа, открывшегося перед ними.

– Вот мы и приехали, – тихо сказал Кий и указал рукой на широкую долину. – Здесь живёт наш стрый Межамир…

Хорив и Ясень поглядели вниз. Там, на ровном берегу небольшой полноводной речки Почайны, виднелось большое селище. Над камышовыми крышами деревянных хижин поднимались сизые дымки. За речкой, в долине, паслась скотина. Возле дощатой пристани, где покачивались на воде тёмные челны, толпились люди. А ещё дальше, за зеленеющими лугами и жёлтыми песками, поблёскивал в лучах солнца широкими плёсами Днепр…

– В красивом месте живёт наш стрый! – воскликнул Хорив. – Какое приволье. Понятно теперь, почему не захотел он после разгрома Аттилы возвращаться на Рось.

– Конечно, он правильно решил, – согласился с братом Кий. – И правда, до чего же здесь славно!

Они ещё какое-то время любовались прекрасным видом, что открывался на север, на восток и на юг. Потом, ведя коней в поводу, спустились по крутой тропинке вниз.

Селище встретило их лаем собак и гомоном людских голосов, доносящихся от берега Почайны. Как раз в это время там причалили рыбацкие челны, и к ним сбежались с корзинами и туесками, плетёнными из берёзовой коры, все, кто оставался дома и с нетерпением ждал улова. Каждому хотелось полакомиться жареным линем или сваренной с укропом и луком юшкой из стерляди.

Рыбаки кидали рыбу на песчаный берег. Старшие тут же делили её на «дымы», и женщины с детьми, собрав свою долю в корзинки или туески, уносили домой.

Заметив приближение вооружённых чужих людей, селяне притихли.

Вперёд выступили мужи и отроки, что постарше. В насторожённых взглядах вопрос: кто вы – друзья или враги? С чем прибыли?

Но прежде чем Кий успел пояснить, кто они, из толпы вышел осанистый седобородый дед в длинной полотняной рубахе, подпоясанной ремешком, и, протянув шершавые узловатые руки, воскликнул:

– Ба, ба, ба! Кий, ты ли? Какими судьбами?

Это и был старейшина Межамир.

– Да, стрый, это я, – ответил Кий. – А со мною – брат Хорив и наш друг Ясень.

Старик крепко обнял каждого.

– Рад я, рад, что навестили меня… А что случилось на Роси, вижу – мчались без отдыха. Коней почти загнали – едва поводят боками, бедные… Не случилось ли, часом, какая беда с братом моим Туром?

Кий отрицательно покачал головой:

– Нет, отец, хвала богам, жив-здоров…

– Тогда… – И, обернувшись к женщинам и детям, прикрикнул на них: – Забирайте рыбу – и кыш отсюда!

Когда те ушли, а мужчины сгрудились около старейшины, Кий поведал:

– Гунны объявились в наших краях, стрый… Давно их не было слышно. Только акацыри иногда налетали небольшими отрядами, чтобы пограбить и тут же сбежать… А это – гунны Эрнака. Уличей разгромили, мы со дня на день тоже ждём нападения…

– Вот как!

Старейшина поскрёб негнущимися пальцами седую голову. Его родичи, встревоженные неожиданной вестью, стояли молча. По своему опыту или из рассказов старших все знали, каким тяжким, ненавистным было гуннское ярмо. Знали и то, что до сих пор племена гуннов всё ещё достаточно сильны и считают себя хозяевами степи меж Дунаем и Доном. И только несогласия и лютые распри между их вождями, наследниками Аттилы, мешали им объединиться и вновь обрести ту страшную злую силу, которая совсем ещё недавно покоряла себе все окрестные земли и племена.

Межамир первым нарушил тишину:

– Что же князь Божедар? Он знает об этом?

– Дни князя сочтены. Что он может сделать или посоветовать? – Кий махнул рукой.

– А брат мой Тур?

– Отец послал нас к тебе, стрый… Чтобы ты помог созвать на помощь друг другу наших соседей – северян и древлян… Он думает, что только гуртом, все вместе, мы сможем дать отпор Эрнаку… Если же выступать поодиночке, то всем нам – конец!..

Межамир долго смотрел на Кия, морща высокий лоб. Был он, похоже, не очень быстр в мыслях и поступках, но всё ещё зоркие и пытливые глаза его светились умом. Наконец произнёс:

– Тур мнит разумно… Да и кому же, как не ему, знать гуннов и их привычки – довелось ему немало лиха хлебнуть в походах Аттилы!.. Нам нужно непременно соединиться!.. Сила Эрнака в том, что всё его войско – в единой куче, в одной руке. Куда захочет, туда и поведёт, когда захочет, тогда и ударит!.. А мы распылены. Сидим по своим селищам да весям, разбегаемся кто в лес, кто куда. Поляне сами по себе, древляне – тоже, а северяне притаились за широким Днепром по своим лесам, как медведи по своим берлогам, и в толк не возьмут, что им кто-то может угрожать…

– Так не откажутся ли они нам помочь?

– Поглядим… Пошлю лучших мужей к князю древлян Ходоте – что он скажет… И к северянскому князю Гордомыслу…

– Это сделать бы поскорей, стрый, а то опасаюсь, как бы не стало поздно, – зачастил Кий.

– Сегодня и пошлю… А вот каким ответ будет и когда князья смогут прибыть, если согласие проявят, того я не ведаю… Надо надеяться на их рассудительность и на то, что выступят в поход без задержки. Что прибудут ко мне раньше, чем Эрнак нападёт на полян…

– Сколько же времени это займёт?

– Седмицы три, а то и четыре.

– Так много?! – огорчился Кий. – Но Эрнак не станет ждать! Речь идёт о седмице, не более двух… Если за это время не нападёт, то может статься, он оставит свой умысел или совсем не имел его.

– Не горячись, – остудил его рассудительный Межамир. – Умыслов Эрнака, судя по твоему сказу, никто не знает. Просто мы должны готовиться к самому худшему. А в таком деле трезвый разум прежде всего нужен! Возьми себе это в ум!.. Вот тебе хочется, чтобы Ходота и Гордомысл прибыли с войском через седмицу… А то и завтра… Но поразмыслил ли ты, как это сделать? Нет?.. Моим гонцам добираться до них три или четыре дня, да и неведомо – дома ли князья или в отъезде. Потом пока сберётся вече, пока лучшие мужи совет держать будут… А как же! Без этого никак нельзя! На это надо не меньше седмицы, если не более… А собрать рать? Припасы? Дойти пешим или доплыть на челнах до нас, а потом до Роси?.. На всё нужно немало времени… Нет, раньше чем через месяц полянам подмоги не дождаться!

– Это худо…

– Однако, если древляне и северяне придут, думаю, Эрнаку будет не так-то просто тягаться с нашей общей силой. Вот тут-то и потребуется нам разумная голова! У Божедара она была когда-то такая, но с годами и разум, и сила напрочь выветрились!

– Как же нам быть?..

– Поэтому надо нам собрать вече старейшин да решить, кого поставить князем над полянами, или хотя бы воеводу избрать!

Все с тревогой прислушивались к этому разговору. Ни Кий, ни Межамир не таились от родовичей. Род силен в единстве, все в нём крепко связаны кровными узами и всем укладом жизни. Горе рода – горе каждого родовича в отдельности. Потому каждый должен знать, что всему роду, а значит, и ему самому угрожает. Каждый муж-воин имеет право участвовать в вече и сказать на нём своё слово.

Неожиданно возникший разговор, конечно, не вече. Но то, что здесь говорилось, было настолько важным, так затрагивало всех за живое, что каждый понимал значение случившегося. Дело касалось свободы или рабства, жизни или смерти всего рода, всего племени. Поэтому, выслушав Кия и Межамира, родовичи зашумели:

– Послать немедля гонцов к древлянам и северянам!

– Я даю согласие ехать!

– И я!

– И я!

– Собрать вече старейшин, выбрать князя!

– Воеводу!

– Нужно прежде подумать – кого?

Общий шум, тревожные восклицания, взволнованные слова… Люди забыли про рыбу, про снасти, про челны, про жаркое солнце, что уже поднялось в голубую высь и нещадно пекло их неприкрытые головы. Каждый предлагал то, что, по его мнению, надо было сделать, чтобы отвести от родов полян нежданную и страшную угрозу.

Наконец Межамир поднял руку:

– Будет! Наговорились!.. Гости дорогие притомились с дороги, да и подкрепиться им пора. А потом и порешим с делами.

Люди быстро разошлись. Межамир обнял Кия за плечи и двинулся с ним впереди.

Дом Межамира, старый, но просторный и, видимо, тёплый в непогоду, сложенный из смолистых сосновых брёвен и покрытый толстым слоем очерета, стоял там, где Глыбочица впадает в Почайну. Посреди широкого дворища, огороженного высоким плотным плетнём. Во дворе – навесы, хлев, коморы, рига, большой стог сена. Возле колодца с бревенчатым срубом – длинный, обросший зелёным мхом жёлоб с водой, чтобы поить лошадей и скотину. Над колодцем – журавль… За домом – полого спускается к Почайне и Глыбочице огород, засаженный репой, капустой, луком, чесноком и хмелем. А ещё дальше, внизу, над речками пролегла левада с калиной, вербами и ольхой. На Почайне – стаи гусей и уток.

Старейшина провёл Кия, Хорива и Ясеня за дом, где под ветвистой грушей стоял на врытых в землю мощных опорах большой стол. Вокруг него суетились женщины – расставляли глиняные миски с яствами и деревянные жбаны с холодным узваром и сытою, нарезали ломтями хлеб.

Межамир усадил племянников по правую руку от себя, Ясеня – по левую, сам сел во главе стола. Наполнил кружки кипучей сытой.

– За ваш приезд, сыновцы[24]24
  Сыновец – сын брата, племянник.


[Закрыть] и за вашего друга! За здоровье моего милого брата Тура! За весь наш род!

– И за погибель Эрнака! – добавил Кий.

– И за погибель Эрнака! – кивнул Межамир и осушил кружку.