Текст книги "Год на Севере. Записки командующего войсками Северной области"

К правительству области Айронсайд относился весьма снисходительно, полагая всю суть русской работы в области – в создании армии.

На мое указание, что армию надо не только создать, но и выдержать более или менее долгий срок в дисциплине и обучении, дабы воспитать ее, Айронсайд ответил мне, казалось, с полною искренностью: «Мы останемся здесь ровно столько, сколько это вам будет нужно и необходимо для организации и создания армии».

Я нарочно ставлю эту фразу в кавычки. Я ручаюсь за ее точность и вместе с тем не сомневаюсь, что в то время Айронсайд говорил совершенно искренно, глубоко веря в незыблемую истину своих слов.

Указав главнокомандующему ту роль, которую мне предназначает правительство, я совершенно откровенно поделился с ним моими сомнениями, вплоть до проекта покинуть область, раз я вынужден брать работу, к которой не считаю себя способным.

Айронсайд горячо убеждал меня оставаться во что бы то ни стало. Здесь же я узнал, что генерал Мейнард после моего отъезда из Мурманска послал телеграмму Айронсайду, прося его предложить мне остаться на Мурмане для работы по организации армии там.

С этими же сомнениями я снова обратился к французскому посланнику. Г-н Нуланс, со свойственным ему убедительным красноречием, настаивал на том, что область не может ни минуты оставаться без опытного в военном деле генерала, что в моем лице союзные представители видят человека, облеченного их полным доверием, что, наконец, неизвестно, когда приедет и приедет ли генерал Миллер.

Мое раздумье было недолгим. Я понимал, что надо решаться немедленно. Мне ясно было уже и тогда, что наличие британских войск в области создаст мне впоследствии много затруднений и что положение мое именно в отношении англичан вряд ли простят мне впоследствии многие из моих соотечественников. Но я ясно понимал, что интересы области зовут меня на борьбу. Во имя того, что я считал своим долгом, я принял решение, и через два дня в местной печати появился указ Временного правительства Северной области, которым «бывший начальник Генерального штаба при Временном (всероссийском) правительстве назначался временно исполняющим должность генерал-губернатора и командующим войсками Северной области».

В такую форму вылились мои переговоры с правительством. Форма эта не предрешала моей работы по приезде генерала Миллера и вместе с тем давала мне полную свободу действий в моих первых шагах по организации войск и по укреплению власти в огромной Северной области.

IV. Обстановка

Раньше чем перейти к описанию событий, последовавших в зимний период 1918/19 г., я хочу обрисовать, хотя бы в общих чертах, тот материал, с которым мне пришлось начать работу по формированию армии. Начну с характеристики генеральских чинов, которых было на Севере в этот момент очень мало.

Самую видную фигуру представлял генерал от инфантерии Саввич. Его я застал в качестве заведующего всеми военными школами и организациями для подготовки офицерского состава, наскоро импровизированными англичанами.

Встретившись с ним, я, конечно, задал ему вопрос, почему он со своим громадным служебным опытом не встал во главе армии. Будучи несравненно моложе генерала Саввича, я даже несколько стеснялся его безусловного авторитета и высказал ему свои затруднения, которые я предвидел для себя, как его начальника.

Я думаю, что генерал Саввич, как он, впрочем, и сам говорил, в этот период уже начал свою коммерческую карьеру и не хотел ею жертвовать для политической работы. Как я быстро увидел, на его энергичное сотрудничество рассчитывать было нельзя.

Революционного производства генерал-майор Самарин в момент моего прибытия вступил во французский Иностранный легион в качестве рядового солдата.

Сотрудник Н.А. Дурова по формированию армии, генерал Самарин этим поступком сразу прекратил все неприятные для него разговоры, и, я считаю, поступил глубоко правильно.

Состоявший при русском командовании для поручений генерал-лейтенант X. (фамилия мною забыта), специального артиллерийского образования, к строю был совершенно неподготовлен и в работе по созданию армии участвовать не мог.

Этим исчерпывается весь генералитет.

Генеральный штаб был представлен полковником князем Мурузи, состоявшим в Славяно-британском легионе, подполковниками Жилинским и Костанди.

С князем Мурузи меня связывало общее наше прошлое на Французском фронте. Блестяще храбрый человек, с чрезвычайно самостоятельным характером, он, однако, лишен был тех качеств, которые я требовал от начальника штаба. Мурузи не был приспособлен к штабной работе и, я думаю, вряд ли в состоянии был хорошо организовать штаб. Но с этим я помирился бы, может быть, довольно легко. Главное препятствие к немедленному назначению на первенствующую должность состояло в его нетерпимости к линии, взятой архангельским правительством. Дать Мурузи ответственную работу значило начать с конфликта с правительством, пригласившим меня самого.

Впоследствии назначенный мною командующим войсками Двинского фронта, князь Мурузи выказал во всем блеске свои выдающиеся способности военачальника и одновременно и свойства своего строптивого характера. Сдерживаемый мною в своих отношениях к генерал-губернатору, Мурузи после моего отъезда вынужден был покинуть область.

В качестве ближайших сотрудников мне оставались лишь двое, а именно Жилинский и Костанди.

Вячеслав Александрович Жилинский был местным старожилом. Область он знал как свою ладонь и имел весьма широкие связи в среде местного населения, до крестьян включительно.

Замкнутый, подчеркнуто сдержанный, несколько крутой в своих отношениях с подчиненными, работник без отказа и днем и ночью – Вячеслав Александрович, несмотря на свою молодость, оказался выдающимся начальником штаба во все время моей работы в Архангельске. Отдавая ему все должное, я с чувством глубокого удовлетворения говорю, что, если мне тогда и удалось сделать что-либо, я обязан этим Вячеславу Александровичу.

Полковник Костанди был сверстником Жилинского. Офицер он был очень талантливый, способный, но уже, казалось мне, несколько тронутый тлетворным влиянием революции. Костанди уже тогда во всем искал новых путей, что выражалось в его докладных записках по реорганизации армии. Он работал при штабе по оперативной части.

Вот и все силы Генерального штаба, которые я нашел в области. Чтобы увеличить число рабочих рук, в которых я так нуждался, я просил французского посланника разрешить мне обращаться за помощью к моему другу Лелонгу, выдающемуся офицеру Генерального штаба, носившему русский мундир во время его службы в 1-й Русской особой бригаде во Франции.

Масса строевого и нестроевого офицерства, захваченная переворотом в Архангельске, распадалась на две следующие группы.

1. В распоряжении русского командования.

2. В распоряжении английского командования.

В первой группе состояло то, что вошло в мобилизованный в Архангельске полк, в военное управление и в те добровольческие доблестные отряды, которые работали под Шенкурском и на реке Двине. Кроме того, по городу бродило много людей в защитных костюмах, а иногда и в лохмотьях, и среди них можно было угадывать чутьем также бывших представителей Великой армии.

Во второй группе состояло то, что, отчаявшись в возможности служить в русских национальных войсках, бросилось на призыв и англичан, и французов и широко заполнило ряды Славяно-британского и французского легионов, а также и персонала обучаемых в английских военных школах – пехотной, артиллерийской, пулеметной, бомбометной и телеграфной. Сюда же относились и офицеры, работавшие в отряде некоего Берса, укрывшегося под английский флаг после многих недоразумений с его отрядом сейчас же после ухода большевиков из Архангельска.

Первая группа была в условиях несравненно худших, нежели вторая. Вопросы продовольствия и обмундирования, с таким трудом разрешаемые для офицеров формируемых русских войск, были обставлены несравненно шире и лучше для тех, кто состоял в непосредственном распоряжении союзников.

Школы, поставленные и организованные англичанами, были сделаны, собственно говоря, по образцу наших учебных команд в частях войск. У английского командования не было даже и признака доверия, что мы можем сделать что-нибудь сами, а потому вся материальная и учебная часть находилась в руках у английских инструкторов и под английским командованием.

Настойчивая моя работа по введению в школе специального русского контроля и русского командного персонала пошла чрезвычайно неуспешно. Быстро напеченные английские лейтенанты не усваивали себе ни тона, ни возможностей совместной работы с русскими штаб-офицерами. Взаимным недоразумениям и столкновениям не было конца.

Славяно-британский легион не представлял собою строевой части в строгом смысле этого слова. К легиону относились все те офицеры, которые поступили на английскую службу с фиктивными английскими чинами.

Все они носили английскую форму, за исключением лишь герба на фуражке, и имели отличительные знаки английских офицеров.

Вместе с тем они не имели никаких прав на продолжение службы в английской армии и связаны были особыми контрактами. К этому же легиону относились и некоторые части, как, например, прекрасный артиллерийский дивизион, сформированный капитаном Рождественским, и отряд Берса, который потом был расформирован.

Кроме этих организаций англичане создали еще и дисциплинарные части, куда зачислялись наиболее надежные элементы из взятых в плен чинов Красной армии. Из таких частей особенно удачной была рота капитана Дайера, умершего еще до моего приезда в Архангельск.

Эта рота дала идею генералу Айронсайду сформировать целый полк, названный именем Дайера, что увеличило, как увидим, историю области еще одним грустным эпизодом.

Французский Иностранный легион представлял собою лишь одну роту, отлично подобранную, прекрасно обученную и обмундированную.

Рота эта наполовину состояла из русских офицеров, добровольно зачислившихся в ряды легиона простыми солдатами.

Вторая рота к моему приезду еще только едва начала формироваться.

Немного спустя было приступлено к созданию еще и третьей (пулеметной) роты.

Легион формировался по совершенно определенным законам, установленным для Иностранного легиона во Франции. Дисциплина в нем поддерживалась железная, и часть эта представляла собою пример образцовой, я бы сказал – даже щегольской, организации французского командования.

Прекрасное размещение людей и отлично поставленная кухня много содействовали успеху дела, но я полагаю, что своим блестящим видом часть эта была обязана нашему офицерскому составу, давшему основной кадр солдат, капралов и унтер-офицеров.

Переходя к оценке состава массы мобилизованных, я должен сказать, что она главным образом складывалась из солдат, уже прошедших школу разложения в революционный период. Знакомые с комитетами и советами солдаты представляли собою весьма нетвердый элемент, настроенный против офицерского состава и против введения в войска старой воинской дисциплины. Лучшими элементами были новобранцы, т. е. люди, вовсе не служившие ранее в войсках, с еще неразложенной нравственностью.

В последующих главах я изложу, что представлял собою фронт в смысле количества и качества. Теперь же только упомяну, что в ноябре и декабре 1918 года среди крестьян началось сильное антибольшевистское движение, результатом которого явилось создание крестьянских партизанских отрядов.

В эту эпоху партизаны работали уже на реке Онеге, в районе долины реки Средь-Мехреньги, где движение было особенно сильное (с. Тарасово) и в долине Пинеги.

Партизанское движение носило узко-местный характер. Крестьяне до последней капли крови дрались, чтобы защитить свои дома и свои деревни, но с трудом шли в войска и лишь против воли покидали свои гнезда.

Таков был материал, с которым нужно было начинать работу.

Правительство, в которое я должен был вступить, состояло из С.Н. Городецкого (юстиция), доктора Мефодиева (торговля и промышленность), князя И.А. Куракина (финансы), П.Ю. Зубова (управление делами), под председательством Н.В. Чайковского, сохранившего за собою руководство иностранными делами.

Я с теплым чувством вспоминаю темноватый кабинет в присутственных местах, с мерцавшим в углу зерцалом, с длинным столом, покрытым зеленым сукном, за которым заседало правительство.

Сколько длинных вечеров я провел там, сколько стараний видел я там у кучки истинно русских людей, которые душу отдавали, чтобы послужить родине. Я, скромный участник этой работы, этих подчас шумных споров, сохраняю самые светлые воспоминания – не о работе, которую не удалось довести до желанного результата, но об облике правительства, состоявшего из людей разных толков, но умевших всегда находить единое решение потому, что все они были объединены одной лишь идеей подвига и служения России.

В узком конце стола и в голове его сидел Н.В. Чайковский. Налево от него П.Ю. Зубов, а за ним, несколько в затылок, секретарь Маймистов, левее Зубова – князь И.А. Куракин.

Вправо от Николая Васильевича сидел С.Н. Городецкий, затем доктор Мефодиев и еще правее сел я. Когда приехал генерал Е.К. Миллер, он поместился между Мефодиевым и мною.

Такое размещение соответствовало и политическим взглядам членов правительства. Городецкий, Мефодиев и я были по убеждениям монархисты. Чайковский – народный социалист, Зубов, говорили, левый кадет, князь Куракин – беспартийный, но, казалось мне, примыкавший чаще к мнениям Чайковского и Зубова. Все четверо жили на общей квартире и представляли из себя очень дружную и сплоченную группу.

Постараюсь кратко обрисовать облик каждого из членов правительства.

О Николае Васильевиче Чайковском я уже говорил. Ко времени моего прибытия в настроениях его замечалась некоторая нервность. Чаплинский переворот повлиял на него, и он утратил до некоторой степени доверие к офицерскому составу и к союзникам, главным образом к англичанам, в которых подозревал пособников в деле своего временного лишения свободы и ссылки в Соловки.

Главный его сотрудник и горячий поклонник Петр Юльевич Зубов представлялся мне всегда в высшей степени спокойным, выдержанным, глубоко уравновешенным.

Довольно пассивный в вопросах второстепенной важности, Петр Юльевич был ярко красноречив, тверд и стоек во всех серьезных делах, проходивших через его руки. Особенно хорошею его чертою была его искренность и прямота, с которою он высказывал свои убеждения.

Не менее яркой личностью был и Сергей Николаевич Городецкий. Председатель местного окружного суда, талантливый юрист, известный в своих кругах, Сергей Николаевич пользовался симпатиями местного общества и всех правых кругов.

Стойкий в своих правых убеждениях и не покрививший душою даже в эпоху большевизма на Севере, он, пожалуй, был слишком требователен в своих отношениях к рядовому человеку. Я несколько расходился с ним во взглядах на работу следственной комиссии, считая направление деятельности комиссии нежизненным, не отвечающим обстановке.

Мне понятно, что представитель высшей юридической власти в крае должен был всегда представлять собою закон, и закон беспощадный, но мне казалось, что в сложных перипетиях, пережитых областью, надо было вносить поправки, которых требовала жизнь.

Доктор Мефодиев высказывался редко. Вовлеченный в высшую политику края, он отдавал работе все свои силы и, скажу я, средства, так как благодаря работе в правительстве утратил свою богатую клиентуру, как доктор медицины. Я полагаю, что работа была ему не по силам, так как я не был свидетелем ни одного твердого решения или радикальной меры в порученном ему отделе. По словам лиц, знавших его в частной жизни, это был образованный, вдумчивый, способный и сердечный человек.

Князь Иван Анатольевич Куракин в отделе финансов, который он вел, был человеком новым и малоопытным. Бремя, которое он нес, было бы непосильно трудным в том состоянии Северной области и для финансиста первейшей величины.

Заслуга Ивана Анатольевича заключается в его героической борьбе с тою системою, которая навязывалась англичанами почти насильно. Создание английской эмиссионной кассы, выпускавшей русские деньги, обеспеченные фунтами стерлингов, в значительной мере помогло области.

Вспоминая мою работу в правительстве, я не могу не подчеркнуть, что Северное правительство было чуждо какой бы то ни было претенциозности. Отлично учитывая, что конечный успех может быть достигнут единением всех окраин, где началось Белое движение, правительство Северной области смотрело на свою работу лишь как на подготовительный акт в деле восстановления порядка в стране.

В непосредственной близости к правительству и тесной связи с ним находилась работа губернского комиссара, т. е., по дореволюционной номенклатуре, должность губернатора, которая была вручена Владимиру Ивановичу Игнатьеву.

Личность Игнатьева была несомненно яркой. Народный социалист по убеждениям, связанный по рукам и ногам партийной программой, Владимир Иванович проявлял массу энергии в деле обращения в свою веру и общественных, и рабочих, и даже военных кругов. Ораторствуя на митингах, близко стоя к «Возрождению Севера», наиболее левому органу печати, связанный со всею революционной кружковщиной в области – Игнатьев являлся чрезвычайно живою и действенною фигурой, несомненно сильной и, может быть, необходимой даже в то странное время. Никто лучше него не мог повернуть настроение какого-нибудь рабочего митинга в сторону законности и порядка. Ведь надо учитывать то, что в эту эпоху власть нужно было завоевывать и утверждать, опираясь на массы. Лишь по утверждении власти можно было говорить о закономерной работе. Имея рабочую Соломбалу с одной стороны и фабричную и портовую Бакарицу – с другой, Архангельск был как бы в большевистско-демократических тисках, которые могли раздавить и правительство и микроскопические силы союзников.

Нечего и говорить, что Игнатьев был «бельмом на глазу» у всех правых кругов и монархически настроенной части офицерства. Много, конечно, вредило ему его чрезмерное честолюбие и властолюбие, не имевшее границ.

Архангельская общественность относилась к своему правительству с полным безразличием, поражавшим каждого вновь прибывшего в город. Правительство не подвергалось нападкам или резкой критике со стороны общественности, но и не встречало ни малейшей поддержки. Представители лучших классов Архангельска охотно осаждали представителей власти с массою мелочных жалоб и дрязг, но вместе с тем сторонились от участия в правительственной работе. Думаю я, что происходило это прежде всего от недоверия к твердости и продолжительности власти, а затем играла роль и осторожность, чтобы не провиниться перед большевиками, в конечном возвращении которых, по-видимому, не сомневались.

Пока же финансово-промышленные круги занимались обращением всех возможных средств в иностранную валюту, которая систематически выкачивалась за границу, крестьянство держало деньги в сундуках, не веря возможности держать их даже в государственном банке, а так называемое «общество» беспрерывно танцевало в зале городской думы.

V. Военное положение

Я не хочу придавать моим воспоминаниям специально военного характера, да и исследование специального характера можно было бы сделать, лишь имея все архивы области под руками. Тем не менее я должен близко коснуться военных вопросов, так как на военной мощи края покоилась вся работа по восстановлению порядка и законности в области. Я снова возвращаюсь к описанию военных сил и расположения их к началу декабря 1918 года, так как это расположение было исходной точкой моей работы.

Фронт, т. е., вернее, направления, по которым возможно было вести военные операции на Архангельск, были заняты следующим образом:

1. Долина реки Онеги была занята небольшой английской пехотной частью, около 2 рот, выдвинутых к с. Чекуево. В самом городе Онега готовилась мобилизация одного русского батальона, но задерживалась из-за беспорядков в самом Архангельске.

2. Железная дорога на Вологду охранялась французским колониальным батальоном трехротного слабого состава. Там же находилась отличная польская рота, попавшая в Архангельск вместе с французским посольством, которое она охраняла в тяжелое время в Петрограде.

3. В долине реки Емцы и реки Средь-Мехреньги находилось около 4 рот американцев и столько же англичан. Кроме того, далеко выдвинутое селение Тарасове было занято крупным отрядом партизан в составе около 500 человек из местных крестьян, сорганизовавшихся по собственному почину.

4. Город Шенкурск (долина реки Ваги) был занят отрядом и англичан и американцев, всего силою до 9—10 рот. Кроме того, там же находился отряд Берса из русских контингентов, силой до 200 человек, там же подготовлялась мобилизация русского батальона, но сделано еще ничего не было.

5. На Двине, в районе с. Троицкое, стоял сводный отряд из шотланцев, англичан и американцев, силою рот в 10. Там же был русский добровольческий офицерский отряд, в составе около 200 человек.

6. Долина Пинеги, в районе самого города, была занята отрядом американцев, в составе 2–3 рот, небольшого состава. В Пинеге понемногу начинала подбираться крупная партия партизан из местных жителей.

7. В долине р. Мезени действовал маленький русский отряд энергичного полковника Ш-ва, в составе всего 50 милиционеров, командированных из Архангельска. Это было уже вне влияния английского командования, которое абсолютно не интересовалось ни районом Мезени, ни районом Печоры, столь важным для связи с Сибирью.

В самом Архангельске находились многочисленные команды инструкторов в школах и отдельные взводы английских войск в разных частях города, которые в общей сложности могли дать максимум один батальон. Роты две-три можно еще было бы набрать из состава судовых экипажей с сборной эскадры, стоявшей в порту.

Кроме этих сборных частей, в Архангельске имелись следующие русские формирования:

а) Закончивший мобилизацию батальон четырехротного состава. При нем кадры для развертывания второго батальона. Батальон этот находился в состоянии явного разложения и в полной связи с большевиствующими командами матросов в соседних флотских казармах, в Соломбале.

б) Только что прибывшая из Англии рота (100) человек, набранная из военнопленных, интернированных в Голландии. Рота представляла собою отличную с виду часть, щегольски одетую и вооруженную.

в) 2 взвода саперной роты, формируемой в предместье Маймакса.

г) Полуэскадрон конницы, еще не обученный.

д) Автомобильная рота, вернее, небольшая команда, для обслуживания нескольких набранных машин.

е) Артиллерийский дивизион (невооруженный), в составе пеших команд, для сформирования 2 легких и 4 орудийных батарей и тяжелого взвода из 2 гаубиц. Материальная часть находилась на Двинском фронте и лишь там должна была быть передана дивизиону.

Подводя итог изложенному, получается, что силы союзников во всем огромном районе области измерялись количеством около 40 рот, что при слабом составе рот давало не более 5–6 тысяч человек сборных единиц, чрезвычайно пестрого по качеству состава.

Русские силы фактически еще были в зачатке, кроме отмобилизованного батальона, небоеспособного и нетвердого по духу.

Полным хозяином всех этих сил был генерал Айронсайд и его штаб, который представлял собою довольно интересное зрелище.

Начальником штаба был неопытный лейтенант, из солдат, известный своей блестящей храбростью. Этот человек даже плохо разбирал карту.

Тут же при начальнике штаба было отделение, ведающее разведкой сил противника. В этом отделении работал и полковник князь Мурузи, в чине английского лейтенанта.

В том же здании помещалось и отделение «снабжений», целиком подчиненных генералу Ниддэму, который и был фактическим хозяином всего продовольствия, обмундирования и вооружения, получаемого войсками.

Высокий, элегантный и обходительный, первоначально он производил очень хорошее впечатление. Впоследствии мои отношения с ним несколько охладились, так как Ниддэм не понимал и не хотел понять ни наших русских интересов, ни исключительного положения области.

В особом здании помещалась организация, носившая название «Военный контроль». Военный контроль в области имел значение чисто политическое. Его представители, рассыпанные по всему фронту, вели работу по охране интересов союзных войск, наблюдению за населением и сыску. По существу, это была чисто контрразведывательная организация с громадными правами по лишению свободы кого угодно и когда угодно.

Английские интересы были представлены в контроле полковником Торнхиллом, прекрасно и почти без акцента владеющим русским языком. Отлично знакомый с Россией дореволюционной, переживший немало и во время революции, Торнхилл являлся одной из центральных фигур по борьбе в области с большевистской пропагандой. Хорошо понимающий русскую действительность, он пользовался и соответствующим влиянием в штабе.

Другим членом контроля был граф Люберсак, представлявший интересы Французской республики. Осведомленность у графа Люберсака была поразительная. Обаятельно-любезный и широко гостеприимный, он собирал у себя в доме и англичан, и американцев, и русских.

Недалеко от «контроля» в особом доме помещалось огромное управление английского коменданта города, полковника Кроссби, ирландца по происхождению. Этот представитель английской власти заслуживает совершенно особого внимания. Я думаю, никто из английских военных чинов не сумел завоевать такое расположение и такие горячие симпатии, какими пользовался Кроссби в самых широких кругах.

Я помню речь его, произнесенную в клубе, при огромном количестве английских офицеров, по случаю дня Нового года. Он указывал своим соотечественникам, что они «гости» в Архангельске, и требовал у них и соответствующей корректности в отношении населения и русских офицеров. Каждое его слово было проникнуто не только симпатией к России, но и глубоким уважением к ее величию, даже в несчастье.

На другой день после этой речи я счел своим долгом быть у Кроссби с благодарственным визитом.

Этот обворожительный человек старался делать добро даже в кругах, не имеющих никакого отношения к его служебной деятельности.

Представитель высшей французской военной власти был полковник Доноп, начальник военной миссии.

Полковник Доноп до Великой войны отбывал «стаж» в лейб-гвардии Драгунском полку и всегда носил полковой значок, поднесенный ему офицерами. Он знал русский язык и был хорошо знаком со старой армией и с революцией.

Я уже упоминал о Лелонге, связанном со мною личною дружбой. Здесь добавлю только, что раз в тяжелые минуты большевизма Лелонг, с большою опасностью для себя, спас мне жизнь. В этом эпизоде участвовал также капитан Барбье, которого я знал еще на Французском фронте. Этот Барбье оказался тоже в Архангельске.

Французская военная миссия, помимо ее сотрудничества в моем трудном деле, для меня всегда была группой моих личных друзей, о которых я сохраняю самые светлые воспоминания.

Военные представители других стран прямого участия в формировании армии не принимали, и потому говорить о них буду только попутно, в связи с описанием событий.

Конец ноября в Архангельске ознаменовался рядом торжеств по поводу наступившего перемирия на европейском фронте.

В первый же день я попал на торжественное заседание, с участием правительства, в клубе, организованном У.М.С.А. для солдат союзнических частей, в одном из лучших помещений в городе.

Горячие патриотические речи, произнесенные Н.В. Чайковским и вожаками демократии в городе, произвели на меня двойственное впечатление. Я сочувствовал им всею душою, но разум подсказывал, что долгожданное перемирие на европейском фронте не послужит успеху дела Северной области. Измученные войной войска, заброшенные на далекую, чуждую им русскую окраину, не связанные военными обстоятельствами, будут тяготиться их ссылкой. А без этих войск никакая работа долго еще не будет возможна.

В этот же день г-н Нуланс произнес одну из своих блестящих речей. Он говорил, конечно, по-французски, но стоявший за ним лейтенант Манжо, великолепно владевший русским языком, немедленно и с теми же интонациями, в красивом переводе, фраза за фразой, передавал эту речь аудитории.

Горячим приветствиям французского посланника не было конца.

«Мы можем заключить мир, но никогда, я ручаюсь вам, этот мир не будет заключен с большевиками», – говорил г-н Нуланс. Глубокую веру в наше дело вселял он этими словами.

Мое вступление в должность генерал-губернатора и командующего войсками совершилось фактически крайне просто.

Я пришел в комнату, в которой работал адмирал Виккорст, сел за его стол, побеседовал с Виккорстом еще раз – и остался один перед моей громадной задачей.

В первый же день мне пришлось принять не менее ста лиц, а в первом же заседании правительства выступить с программой организации армии.

Правительству я прежде всего доложил, что являюсь представителем старой школы и в деле организации военных сил буду, естественно, придерживаться тех методов, которые изучал всю мою жизнь и с которыми работал в двух пережитых мною кампаниях.

В основу моей работы я прежде всего положил:

1. Восстановление военной дисциплины на точных принципах существовавшего до революции устава.

2. Восстановление достоинства и отличий как начальников из офицеров, так и таковых из солдат.

3. Восстановление формы одежды обязательно единообразной и с погонами старого образца. Правительству мною было указано, что для офицерского состава погоны являются не только формой одежды, но и символом офицерского достоинства и чести.

4. Кроме того, я немедленно потребовал восстановления полностью статута ордена Св. Георгия.

Требования мои легко были приняты правительством, за исключением… погон! Как это ни странно, но эта часть офицерского обмундирования оказалась в центре борьбы левых и правых течений. Правительство предсказывало необычайные трудности и конфликты с солдатами и даже с населением. Я был непреклонен и принятие моих требований поставил как условие немедленного моего отъезда или, в утвердительном случае, начала моей работы в области.

Положение в смысле настроений в мобилизованном полку было настолько острое, что правительство решило уступить, и это было для меня первой победой над слабостью духа, которая была так присуща деятелям эпохи керенщины.

На другой же день были объявлены соответствующие указы Временного правительства Северной области, сразу обратившие ко мне симпатии родных мне офицерских кругов, униженных в своем достоинстве и не находивших себе места, не зная, что с собой делать.