Текст книги "Прядь"

Мансур удовлетворённо кивнул:

– Будет. Это уж обещаю. Успеешь себя проявить.

Когда наиб вновь направил своего коня вперёд, Ингвар облегчённо выдохнул. Кажется, его ложь вышла правдоподобной, и провалившийся замысел послужил укреплению доверия попутчиков. Впрочем, косых взглядов в его сторону меньше не стало, наоборот, даже Иса убавил свою разговорчивость и сохранял преимущественно мрачную мину на лице. Тогда Ингвар решил, что лучшим выбором будет окончательно перестать уделять этому внимание, тем паче что Глава отряда неудовольствия не выказывал. Осмелев, северянин даже вновь заговорил с Мансуром:

– Достойный Мансур, позволь задать тебе один вопрос, почему ты направил свой отряд против нас в ту ночь? Как вы нас нашли?

– Это уже не один вопрос, мальчик.

– Меня устроит ответ хотя бы на один из них.

– Что ж, мы с тобой встретились, потому что вы быть там, где не должны, и оставили следы, много очень для такой место.

Ингвар про себя невесело усмехнулся: «А мы-то воображали, что обвели всех вокруг пальца, ну зато, наверное, бедняга Рори был не так уж и виноват…» Вслух же произнес:

– Десяток плодов с дерева – это так много следов?

– Тебе знаешь прекрасно, о каких следы я сказал, – мусульманин очень пристально взглянул на юношу.

Ингвара осенило: «Та девушка!» Значит, её смерть и впрямь не обошлась без последствий. Яркие краски последних дней вытеснили её образ вместе со многими другими воспоминаниями, но сейчас он возник у Ингвара в голове как никогда ярко. Знакомые ему христиане назвали бы случившееся с отрядом возмездием за убийство невинного человека, однако северянам было привычнее назвать это шуткой богов. У богов особенное чувство юмора, итогом шутки стало то, что отец теперь с ними в Вальхалле. Хотя, возможно, это ещё и не итог. Интересно, а что стало с Рори? Об этом Ингвар спросил Мансура, на что наиб коротко ответил:

– Этот мёртв.

Мансур рассказал, что первого встреченного ими северянина сняли лучники, а его появление послужило знаком, что скоро будут и остальные. Значит, мёртв и Рори, удивительно это или нет, но вероятно, что никого из отряда нет в живых и Ингвар теперь – единственный северянин на много дней пути вокруг. Никогда прежде он не был так далеко от дома и никогда прежде он не оказывался в таком одиночестве. Подумать только, можно прошагать неделю в любую из сторон света и не встретить никого, кто смог бы понять твой родной язык. Как и любой молодой человек, Ингвар испытывал одиночество и прежде, но осознание, что могут означать слова «я совсем один» пришло к нему только сейчас. «Что ж, видно, боги решили, что эту часть пути мне назначено пройти одному, снова их сомнительные шутки». Подобная слабая попытка обнадёжить самого себя результата не принесла, посему юноша, вздохнув, посмотрел по сторонам и решил радоваться, впитывать в себя красоту окружающей его природы, коль скоро ему, единственному из северян, такая возможность выпала.

Для ночлега встали на вершине покрытого лесом холма, лужайка, отделённая от дороги небольшой полосой деревьев и абсолютно невидимая со всех сторон, вместила в себя не только воинов и их коней, но и несколько шатров. Отряд разбивал лагерь уже в сумерках, а когда с этим было покончено, спустилась густая тьма. Коней стреножили и пустили пастись, а рядом с ними устроились часовые. Все остальные начали готовиться ко сну, группы воинов по ходу дела о чём-то переговаривались, нехитрые припасы заносились в шатры, в них же готовили постели и Мансуру с Арифом. Ингвар кинул на землю позаимствованный у Исы плащ, подложил под голову седло и улёгся, закутавшись в халат. От возможного дождя его защищали раскидистые ветви грабового дерева. Юноша решил в эту ночь выспаться как следует – неполноправное положение северянина в отряде имело и свои преимущества, к примеру, его не ставили в дозор. Несмотря на лезущие в голову мысли, Ингвар не открывал глаз. Последующие дни потребуют от него наибольшей бодрости и силы. Исходя из своего крайне образного понимания речи попутчиков (по сути, оно ограничивалось именами, названиями и направлениями) он знал: скоро земли станут куда более опасными, отряду придётся обходить селения, крепости и прятаться от встреч с возможными врагами. Для него это означало появление новых возможностей побега, упускать которые уже нельзя. Походная усталость и стремление набраться сил боролись в сознании Ингвара с беспокойным чувством неуверенности в завтрашнем дне и воспоминаниями о прошлом. Так он долго лежал, перебирая в голове мысли об отце, Рори, убитой в лесу девушке, возможных будущих встречах и о том, останется ли он вообще в живых к началу зимы. Иногда юноша обращался к богам, хотя и чувствовал при этом неловкость, наряду с ними обращался к отцу, но успокоения ему это не приносило. Вспоминал он и о матери, которую не видел уже несколько лет. Мать и сестры жили там, на берегах Волхова, где прошло его детство, сейчас это всё казалось каким-то далеким сном. Слушая звуки тёмной южной ночи, вглядываясь в непривычное небо, Ингвар думал, а существуют ли вообще в действительности те родные места, не выдумал ли он их и не приснились ли они ему в одном из беспокойных снов, что он видел в последнее время. Вокруг только эта чужая земля и эти незнакомые люди, он одинок и не знает дороги. Вся жизнь представилась ему пыльной книгой из библиотеки Николая, брата купца Ставроса. Он смотрит в эту книгу, видит какие-то символы, закорючки и черточки, но совершенно не представляет, что с этим всем делать. И вроде бы вот, всё перед тобой, да только толку никакого, если не знаешь чего-то ещё, самого важного, что, конечно же, от тебя скрыто. Но если книгу можно закрыть и поставить обратно на полку, то в жизни нужно перелистывать страницу за страницей, прикладывая все силы, чтобы разобрать знаки, оставленные на них судьбой.

В таких противоречивых мыслях он и заснул. Во сне перед ним прошло несколько бессвязных и бессмысленных видений, вернее, это было скорее лёгкое забытие, дремота, чем сон. Неожиданно он открыл глаза и увидел над собой лицо Исы. Северянин вздрогнул: «Так и есть! Подлец следит за мной для господина!» Молниеносным движением он выхватил кинжал. Следующее движение закончилось бы на горле мусульманина, но тот не произнося ни звука отпрянул назад и, выкатив свои выразительные чёрные глаза, отчаянно и в то же время осторожно замахал руками. Этим он пытался призвать Ингвара выслушать его и только после переходить к решительным действиям. Увидев, что друг (или уже бывший друг?) ещё менее его самого заинтересован в поднятии шума, северянин опустил кинжал. Иса вновь подвинулся к Ингвару и начал путано на том самом, только им двоим понятном наречии, что-то рассказывать. Из его повествования Ингвар понял, что попутчики, участь которых он делит уже столько дней, с трудом терпят подобное положение. Их раздражала компания неверного, который ел из их котла и спал с ними у одного костра. Поначалу они мирились с этим, они и прежде принимали пополнение из чужаков, но недавняя «самоотверженность» северянина у многих вызвала подозрения. Возник стихийный заговор, участники которого постановили в ближайшее время поставить ребром вопрос о смене язычником веры. Если Ингвар будет упорствовать в своих духовных убеждениях – от него избавятся. Насколько в этом участвовал или одобрял Мансур – неясно, однако, учитывая безоговорочную преданность ему каждого члена отряда, велика вероятность, что вопреки его воле никто не пошёл бы на такое. Иса же, по его собственному грустному признанию, понимал: Ингвар – закоренелый кяфир и не додумается сделать верный выбор. Арабский юноша успел привязаться к новому другу, поэтому скрепя сердце решил его предупредить.

Ингвар спрятал кинжал и крепко обнял Ису, на глазах у него даже чуть выступили слезы, хотя в темноте их всё равно не увидать. К своему удивлению он не почувствовал страха, ведь это подозрение и так всё время сидело в его сердце, теперь же всё наоборот стало понятным и оттого простым. Легче Ингвару стало ещё и от ощущения, что он не одинок. Друг пошёл ради него на риск, и это предупреждение дорогого стоит.

Однако предупреждением Иса не ограничился, качнув головой, он позвал Ингвара за собой, на краю лужайки стоял осёдланный и готовый к дороге конь. Это был конь Исы, Ингвар помнил: по быстроте и выносливости с ним сравнится разве что скакун Мансура. Не зная, как благодарить Ису, он просто ещё раз обнял его, Иса, высвободившись, произнёс: «Не всё», затем протянул другу топор. Ингвар застыл в удивлении. Затем плавно, будто боясь спугнуть удачу, положил руки на рукоять топора, крепко сжав пальцы, почувствовал разливающуюся по телу силу грозного оружия (прежде он ощущал подобное только получив его от дяди). Подняв глаза на своего благодетеля, Ингвар с надеждой спросил: «Едём, Иса?» В ответ тот лишь покачал головой. Исе было некуда бежать.

Тогда Ингвар, перехватив топор лезвием вниз, нанёс мусульманину резкий и точный удар рукоятью в челюсть, тот почти бесшумно упал на траву без сознания. Иса не додумался попросить об этом сам, но он ещё поблагодарит Ингвара. Убедившись, что удар не имел последствий более разрушительных, чем хотелось, варяг вскочил на коня и через перелесок направил его к дороге. Выбравшись на неё, конь окончательно проснулся и понёс своего наездника во весь опор. Уже светало, и путь виделся хорошо, Ингвар дышал полной грудью и вместе с прохладным утренним ветром ощущал кожей непередаваемый воздух свободы. Главные мысли его были о том, как скорее убраться от своих недавних попутчиков, но, кроме того, сознание юноши захлёстывали и восторженные вымыслы о предстоящих ему приключениях и открывающихся перед ним далях. Юноше казалось, что теперь все новые земли, которые ему суждено преодолеть, лежат у его ног. Теперь ничто не помешает ему впитывать, пробовать, смотреть и узнавать. В какой-то момент он даже ощутил внутреннее чувство стыда: как можно радоваться, совсем недавно потеряв множество близких людей, а возможно и родного отца, даже не отомстив за них. Но опасности и потрясения имеют свойство вытеснять из головы многие переживания, поэтому скорбь Ингвара оказалась притуплена круговертью событий, случившихся со дня той злополучной бури.

Утро, как бутон яркого восточного тюльпана, распустилось и цвело во всей своей дивной красе, конь по-прежнему нёсся во всю прыть и не проявлял никаких признаков усталости. Лес кончился, дорога пролегла по насыщенному зелёному полю к голубеющим шапкам гор. Не чувствовал усталости и Ингвар, чтобы насладиться мгновением, придержал коня, заставив его пойти шагом. В этот миг он ощущал всю красоту жизни, этого чувства не понять ребенку или старику, в таких красках оно доступно лишь юноше, неизменно предполагающему весь мир как вереницу покровов, которые ему необходимо сорвать. То, что ещё ночью представлялось ему одиночеством, сегодня он видел как свободу, судя по всему, многие из подобных вещей зависят от освещения. Условия, ещё вчера казавшиеся ему непреодолимым испытанием, сегодня превратились в одну из самых удивительных возможностей в его жизни. «Всё-таки любое отчаяние преждевременно, если ты ещё жив», – сказал северянин сам себе и тут же отметил, что неплохо бы подкрепиться.

В седельной сумке обнаружилось несколько кусков чёрствого хлеба, пара горстей рыжих сушёных фруктов, названия которых он не знал, имелся и кусок солонины, но её точно пришлось оставить до привала. Не спешиваясь, Ингвар откусил (а если быть точнее – отколол) кусок хлеба и запил его водой из меха. Когда лепёшка размякла и даже обрела вкус, он пережевал её и проглотил. Немного колючие куски сухой пищи провалились в желудок, приятно царапая нутро. Чувство голода отступило, юноша достал из мешка десяток тех самых сухих плодов и стал поочерёдно, не торопясь отправлять их в рот. Поводья он закрепил у седла, и конь вышагивал самостоятельно, не обременяя при этом хозяина излишними проявлениями норова.

Ингвару вспомнилось, что в детстве он так же катался по бескрайним родным полям с отцом. Возвращаясь из дальних странствий, тот брал его, самого младшего из детей, с собой в седло и, проезжая вдоль обрывистых речных берегов по цветочным, с проседью серебристой полыни просторам, давал ему в руки вожжи. Ребёнок держал их как символ власти, думая, что конь обречён ему подчиняться уже из-за этого. Однако животное не имело такого и в мыслях (если, конечно, предположить, что у него были мысли). Почувствовав, что надзор ослаб, конь шёл так же, повинуясь собственным внутренним порывам, а отец тем временем вполголоса напевал старинную песню его пращуров, привезённую им с родных берегов Варяжского моря. Слуха у отца не было, а слова Ингвар едва разбирал, но песня врезалась ему в память. Намного позднее, уже на борту Хельгова драккара, он частенько напевал её и сам по просьбам друзей – ведь музыкальный дар он унаследовал от матери.

Неожиданно конь рванулся вперёд, прервав тем самым отрадный поток мыслей Ингвара и чуть не сбросив его с седла. Крепко обхватив рёбра коня ногами, юноша усидел и обернулся по сторонам – нужно понять, что заставило скакуна встревожиться. Ответ отыскался сразу: от зеленовато-синего пятна леса, оставшегося позади, отделились фигуры трёх всадников, они скакали во весь опор в сторону юноши. Ингвар в сердцах выругался и проклял свою беспечность, свобода ударила ему в голову, как можно так расслабляться, не уйдя на порядочное расстояние! Но причитать не время, северянин хлестнул коня, тот, почувствовав руку хозяина, успокоился и помчался рысью, после перейдя в галоп. Преследователи заметили юношу раньше, чем он их, – только чуткость коня, подарка Исы, дала Ингвару возможность уйти от них. Мысленно благословляя своего бывшего тюремщика, юноша гнал коня вперёд. Всадники не отставали: они успели изрядно сократить разрыв в расстоянии, пока он отдыхал. Считанные мгновения, и вот, поле кончилось. Теперь коню приходилось взлетать на холмы, и он делал это всё с той же необыкновенной скоростью, хотя в его повадках уже чувствовались первые признаки усталости. К счастью, догонявшие их арабы проделали тот же самый путь, поэтому и их кони не отличались свежестью.

Взметнувшись на очередной зелёный холм, Ингвар на спуске угодил в кустарник, конь с возникшим препятствием справлялся, благо поросль была невысокая и без колючек, однако это замедлило ход. Противники, заметив это затруднение, предусмотрительно пустили своих лошадей в обход и вскоре оказались на расстоянии выстрела из лука. Их стрелы засвистели у Ингвара над головой, одна из них чиркнула его по ноге. Боли он почти не почувствовал, но бросив украдкой взгляд на рану, понял: та обильно кровоточит. Было бы верхом неудачливости, пройдя столько опасностей, уйдя из плена и избегнув серьёзных ранений, умереть от потери крови, но и капли времени, чтобы заняться раной, Ингвар не имел. Тем паче что вражеские стрелы продолжали свистеть рядом и любая задержка могла перечеркнуть всё.

Наконец выбравшись из кустарника, северянин вновь что есть мочи хлестнул коня, животное и так мчалось на пределе сил, но этого не хватало, чтобы погоня оторвалась. Удалось лишь выйти за пределы боя арабских стрел. Достигнув этого утешительного, но не вполне достаточного результата, Ингвар улучил момент и, отрезав кинжалом кусок халата, не сбавляя хода, перетянул рану. Им удалось выйти на тропу, которая пролегала по ровной поверхности, теперь необходимость одолевать возвышенности отпала – их пришлось огибать, иногда описывая сложные петли.

Преследователи не отставали; видя, что конь теряет силы, Ингвар начал лихорадочно прикидывать, какова вероятность его победы в открытом столкновении. Всадников было четверо, Мансур видел Ингвара в бою и уж точно не отправил в погоню за ним самых слабых. Скорее всего, им дан приказ не ввязываться в схватку и убить северянина стрелой на расстоянии – ведь он не имел даже кольчуги. Тогда стоило сорвать их замысел и, притаившись в каком-нибудь укрытии, напасть на них первым – теперь, когда топор при нём, уверенности ему не занимать.

Как назло, холмы расступились и теперь обрамляли прямую дорогу лишь по краям, незаметно спрятаться было решительно негде. Что ж, впереди местность обещала больше: зеленел небольшой перелесок, а за ним на неизвестном расстоянии вновь возвышались подёрнутые снегом шапки гор. Время пути до них угадывалось с трудом. С одной стороны, подать рукой, но уже опытный Ингвар понимал: обольщаться нельзя, всё это может быть и простым обманом зрения.

Арабский скакун Исы превосходил все ожидания, казалось, ещё пара холмов проплывёт мимо и силы покинут его, но конь продолжал нестись, будто цверги подковали его волшебными молотками. Северянин, склонившись к холке коня, твердил одно: «Дайте добраться до деревьев, и я вам покажу». Эти смуглолицые ещё не встречались с загнанным в угол русом, и всегда дальновидный Мансур совершил огромную ошибку, отправив за ним лишь четверых. Последний рывок, и стая ветвистых и тонких деревьев вот-вот примет гостя в свои объятия. Ингвар ликовал: стрелы арабов его не доставали, замысел пока работал, в лесу всё уже будет зависеть только от силы его руки. Но божества судьбы – коварны и переменчивы, когда молодой северянин оказался в шаге от желаемого, его конь споткнулся. Возможно, это случилось из-за усталости животного, возможно, ему под ногу подвернулся камень, а возможно, и то и другое вместе. С диким ржанием конь упал, выбрасывая всадника вперёд, в этом ржании Ингвар услышал одновременно весть о крушении собственных надежд и ужасную боль его бессловесного помощника, даже имени которого северянин не знал (Иса в разговоре называл его просто «хисан» – конь по-арабски). Пролетев изрядный отрезок и сделав несколько кувырков через голову, Ингвар растянулся на земле. «Кажется, кости целы», – промелькнуло у него в голове, затем, вскочив на ноги, он кинулся к бьющемуся на траве коню. Голова кружилась от падения и продолжительной скачки, но юноша, взяв в руки топор, шагнул навстречу летящим к нему всадникам. Это было чистое безумие. Быть может, одного прикончить и удастся, но с остальными тремя будучи пешим и на открытой местности не потягаешься.

Воздух наполнился стуком копыт, он звучал как будто со всех сторон и будто всадников было множество, да ещё дополнялся шумом в ушах. Ингвар сделал ещё один шаг вперёд, дотронулся одной рукой до молота Тора и кожаного мешка, висящих на шее, обратился мысленно сначала к отцу, потом к богам и встал, широко расставив ноги, поигрывая топором. От летящих на него коней очень хотелось зажмуриться, но это значило – дать врагам преимущество. Стук копыт нарастал всё сильнее, и тут юношу обдало пылью от по меньшей мере десяти коней, которые вынеслись у него из-за спины. Ингвар ошарашенно глядел на происходящее: десять всадников во фронтальном строю летели прямо на арабов, те, понимая, что бегство бесполезно, готовились принять удар. Столкновение произошло, и бой длился недолго, пятеро из нападавших были вооружены длинными копьями, что позволило им мгновенно сразить наповал двоих арабов, третий, схватившись сразу с несколькими противниками, пал замертво от мощного удара мечом в область шеи сзади. Последнего из преследователей Ингвара попытались взять живьём, но тот бросился на врагов с таким ожесточением, что всадникам пришлось заколоть его.

Всё было кончено, а Ингвар так и стоял у бьющейся на земле лошади, сжимая в руках топор. Напряжение и неожиданность пережитого были так велики, что идеи биться с победителями у него не возникло, он отбросил топор и опустился на землю. Несколько всадников сошли с коней и начали осматривать убитых, другие неспешно направились к Ингвару. В этот момент со стороны леса показались ещё не менее десяти конных воинов. Всадники окружили северянина, и в их взглядах читалось удивление, ему задавали вопросы, но язык, хоть от него и веяло чем-то похожим, юноша не понимал. Ингвар смотрел по сторонам с полной безучастностью, лица пришельцев немного напоминали ему греков, но черты этих людей казались крупнее. Волосы их темны – такое у местных народов встречалось нередко, однако глаза, устремлённые на северянина, имели разные оттенки. Юноша отметил про себя, что раньше таких сочетаний не встречал. Светлое и тёмное. В целом незнакомцы настроены как будто благожелательно, видимо, из-за того, что он готовился в одиночку биться с четырьмя арабами, а произошедшее внезапное нападение убеждало, что к арабам они особой любви не питают.

Никаких сил на более глубокое исследование положения Ингвар не имел. Он хотел было, когда ему начали задавать вопросы, сразу пояснить, мол, «говорю по-гречески» – глядишь, найдётся среди них хотя бы один собеседник – всё проще станет. Однако, представив, как в случае успеха ему придётся отвечать на треклятые сотни вопросов, решил повременить и любые обращённые к нему слова пропускать мимо ушей.

Тут с ним поравнялся один из членов отряда, судя по повадкам, Главарь, но на воина он уж слишком не походил. При нём не было оружия, а чёрная долгополая одежда не имела никаких следов брони. Когда он спешился, Ингвар увидел висящий на груди этого странного вожака резной деревянный крест. «А, так это христиане», – живо смекнул он, – «ладно, этих чудаков я, по крайней мере, знаю…» Какое, впрочем, заблуждение; или же, что более вероятно – попытка успокоить себя, ведь знакомство юноши с христианами оставалось слишком поверхностным. Да и что ждать именно от этого отряда христиан, он не представлял ни на йоту.

Главный (Ингвар с удивлением для себя отметил, что он похож на христианского священника), смерив северянина пристальный взглядом, подозвал двоих воинов: одного постарше, другого помоложе – и указал им на его раненую ногу. Те принесли мех с водой, срезали набухший кровью кусок ткани и, распоров изодранные штаны, промыли рану, наложив затем новую повязку. После ему помогли подняться, северянин жестом показал, что идти может и сам, но этого не потребовалось – ему дали коня. К покалеченному арабскому скакуну подошёл воин с обнажённым мечом, увидев это, северянин подковылял к своему спасителю, опустился на одно колено и поцеловал животное в белое пятнышко повыше глаз. Потом, поднявшись, Ингвар протянул руку и взял меч у подошедшего воина, тот почтительно отдал оружие, и юноша с болью в сердце сделал то, что должен.

Покончив с этим, Ингвар, сохраняя молчание, забрался в седло и поехал вместе со всеми в сторону перелеска. Голова по-прежнему ужасно кружилась, и на всё тело накатывала слабость. Потеря крови, падение с коня, долгий путь и чувство голода – всё это не прошло бесследно. Покачиваясь в седле, Ингвар думал: «Только бы не потерять сознание», за последние недели он столько раз бывал в забытьи, что сейчас ему совершенно не хотелось последовать туда снова. Новые знакомцы то ли безоговорочно ему доверяли, хотя особенных причин тому не было, то ли его плохое самочувствие было слишком очевидно со стороны – никто не попытался забрать у него топор. Второй вариант казался, конечно, более вероятным объяснением подобной мягкости.

Тропа, заведя их под сень деревьев, вскоре свернула направо, Ингвару было так плохо, что ему не удалось определить даже сторону света, в направлении которой они теперь двигались. Яркие зелёные цвета переливались вокруг и смешивались в единую пелену, окутывающую глаза юноши. Дневной жар, немного сдерживаемый лесными кронами, всё же заставлял его обливаться ручьями пота. Продираясь сквозь помутившееся сознание, Ингвар отметил: за последние недели сокровищница испытанных им неприятных ощущений обогатилась настолько, что за все прожитые до этого годы он не испытывал и половины подобного. Счёт времени стал ему абсолютно неподвластен, однако перелесок всё-таки кончился, ещё недавно Ингвару казалось, что хуже быть уже не может, но теперь, когда сверху жгло неумолимое южное солнце, стало совсем отвратительно. Северянин, сжав зубы, продолжал покачиваться в седле, он дал себе слово не поддаться слабости и не выказать боли перед чужаками, но держать его оказывалось всё сложнее. Иногда задувал спасительный лёгкий ветерок, эти моменты были настолько потрясающи, что и по прошествии многих лет Ингвар вспоминал о них, как о чём-то, имеющем внеземную, не поддающуюся человеческому описанию природу. Потом ветер стихал и убийственный зной накатывал снова. Так, в лихорадке между адом и раем они ехали по равнине и меж зелёных холмов, пока не показалась деревушка. Она была невелика, не имела укреплений, а самым большим строением являлась маленькая церковь рыжеватого цвета, подобные селения Ингвар встречал в Тавриде, только церкви там выглядели иначе. Жители гостям не удивились, видимо, встречались уже не в первый раз, однако редкие прохожие на улочках с интересом глядели на северянина.

В итоге они въехали во двор, за одну из плетёных изгородей, увитых каким-то растением. Хозяин, маленький седобородый старичок, выскочил из дома навстречу предводителю отряда, тот сказал ему пару слов и показал на Ингвара. Старичок утвердительно закивал, воины тем временем начали спешиваться. Ингвар тоже сошёл с коня, правда, не успели его ноги коснуться земли, как голова закружилась с утроенной силой, а вокруг всё завертелось. Рот наполнился слюной, и юношу вырвало, не обращая внимания на усмешки окружающих, Ингвар выпрямился и проследовал в дом по приглашению хозяина. Там ему дали какого-то жидкого, но наваристого супа, воды, вновь промыли рану и даже наложили под повязку какой-то раствор из яичного белка. После всех этих действ ему указали на кровать, и Ингвар, стащив с себя одежду, почти без чувств повалился на неё. «Спать во что бы то ни стало», – подумал он, смысла сохранять бдительность уже не осталось никакого. Если против него задумали злое, то он вряд ли сможет помешать. «Всё в руках богов, а мне нужно отдохнуть», – с этой мыслью он закрыл глаза и уснул, а когда проснулся, над его кроватью стоял уже не хозяин дома, а тот священник, предводитель отряда. Ингвар чувствовал себя значительно лучше, а потому, не откладывая, посмотрел в глаза очередному гостю своей судьбы и произнёс со всей доступной ему отчётливостью:

– Я говорю по-гречески.

Гость улыбнулся, видимо, заявление ему понравилось, а затем сказал на языке ромеев с прекрасным произношением:

– От тебя воняет.

Ингвар смутился, впрочем, от чего? В походах воняет от всех, а от некоторых воняет и в промежутках между походами. Однако, если на этом заостряют внимание, значит, есть и возможность исправить недоразумение. Сев на кровати, он с вопросительной и в то же время наглой миной на лице ответил:

– Именно.

– Справа от дома, за плетнём, течёт ручей, сходи смой с себя это.

Совет не просто дельный, но и приятный, следуя услышанному напутствию, Ингвар добрёл до ручья. Встав на ноги, он почувствовал, что его всё ещё немного покачивает, хотя уже совсем не так, как до сна. Чтобы добраться до воды, пришлось спуститься по каменистому склону, ручей живой, да только воды в нём маловато. Место оказалось укромным, потому юноша спокойно разделся догола и, стараясь не задеть повязку на ноге, старательно смыл с себя многодневную дорожную пыль и копоть. Вода ледяная – до мурашек, покончив с омовением, Ингвар зачерпнул её ладонями и жадно выпил – от этого зубы приятно свело, теперь он чувствовал себя по-настоящему свежим и возродившимся. Единственной неприятностью оставалась необходимость надевать на себя старую одежду, но тут уж делать нечего – не являться же обратно в гостеприимный дом в чём мать родила.

Когда он вернулся, его проводили в одну из самых просторных комнат дома. Там был накрыт стол, и за ним сидел всё тот же священник.

– Меня зовут Андраник, – представился он. – Поешь, а после поговорим.

– Хорошая мысль, – с улыбкой ответил Ингвар. – Ненавижу говорить на голодный желудок.

– Как и большинство, – кивнул священник, – по крайней мере, из тех, с кем приходится говорить мне.

Ингвар давно не ел так хорошо, простые кушанья: яйца, пшеничные лепешки, мёд, зелень – однако свежее и много. Уже привыкнув к постоянному недостатку еды, Ингвар насытился быстро и поднял взгляд на терпеливо ожидающего тер-Андраника.

– Теперь можем и поговорить.

– Что ж, тогда начинай, – тер-Андраник отломил кусочек лепёшки и себе. – Сперва расскажи, откуда ты знаешь ромейский. Ты не похож на грека, да и твоя речь выдаёт, что этот язык тебе не родной.

Ингвар ответил честно:

– Бывал там с отцом – торговые дела в основном. Но иногда к ромеям в стражу нанимались.

– И ты выучился говорить будучи простым стражником при купеческих сделках? Это не многим удается.

– Я старался.

Тер-Андраник посмотрел на собеседника с интересом и сказал:

– Это весьма похвально. Я люблю людей, которые не душат то, что в них заложено, – затем он выждал, видимо, чтобы дать Ингвару переварить похвалу, после чего спросил:

– Как думаешь, почему ты, чужак, даже не говорящий на нашем языке и наверняка не верующий в нашего Бога, жив, твои руки свободны, а живот полон?

– Вы убедились, что я не представляю опасности? – с деланным простодушием улыбнулся Ингвар.

– О, я бы так не сказал, четверо арабских воинов не станут загонять коней, преследуя безопасного человека. Да и вряд ли безопасный человек будет таскать с собой это, – священник указал взглядом на топор Ингвара, прислонённый к стене в углу.

– Тогда подобной странностью я наверняка обязан тому, что при первой встрече нам не пришлось сражаться на разных сторонах.

– Верно, пролитая кровь оставляет неприятное послевкусие, – кивнул тер-Андраник. – Итак, откуда ты, и как ты оказался здесь, да ещё и в таком незавидном обществе?

Ингвар задумался, подобные вопросы всегда поначалу ставят в тупик своей обширностью.

– Я Ингвар, сын Хельга, – начал он затем, – мы называем себя русами, от ромеев я слышал, как нас именовали скифами, склавенами, но чаще просто варварами…

– Да, полагаю, ты не врёшь… – тер-Андраник рассеянно взглянул в угол, где тускло поблёскивало лезвие северного топора. – Я слышал о вас. Могу долго предаваться рассуждениям об истинности и ложности известного мне, но ограничусь лишь тем, что знаю: ваши земли лежат к северу от моря, называемого ромеями Понтом, и дальше вплоть до «внешней окраины Западного океана…» Вы умельцы ходить по морям и охотники наведаться в гости к тем, кто не побоялся построить свой дом близ морского берега. И сила, и слава хоть самого константинопольского басилевса вас не пугает…