Текст книги "Прядь"

Продвижение отряда замедлилось. Солнце уже начало клониться к закату, и редкие спицы-лучики, протыкая листву, упирались под ногами северян в мох. Небольшую, но резвую речушку встретили сдержанной радостью, которую усилили ждавшие на том берегу Фрелав и Лидуль – эти двое умудрились их даже обогнать. Добрая половина страхов теперь ушла. Тело спрятали без потерь, а проточная вода собьёт со следа любого, пусть хоть псов гончих за ними пустят. Для верности варяги прошли не меньше тысячи шагов вниз по течению, после чего, хлюпая набрякшими башмаками, вылезли на берег.

В первую ночевку разводить огонь побоялись – слишком неспокойный выдался день. Доели остатки еды, заготовленной на побережье, прибавив к ней лесные ягоды, и легли спать. Ингвар так устал, что даже голода не чувствовал, пожевав высушенную лепешку и заев её пригоршней ежевики, он повернулся на бок и проспал всю ночь сном без сновидений.

В ту ночь нести дозор ему не пришлось, а утром, только показалось солнце, они вновь двинулись в путь. Новый день прошёл спокойно и уныло. Путники продирались через кустарник, поднимали падающих, стирали кровь с исцарапанных лиц и упорно шли вперёд. Природа вокруг не менялась: деревья, колючие ветви, мхи и травы. Идти приходилось то вверх, то вниз, то снова вверх – это выматывало ещё сильнее. Мысли о погоне развеялись – только безумец мог предположить, что кто-нибудь отправится в подобный изнурительный путь, только чтоб узнать, кто убил крестьянскую девчонку. Хельг всё равно выглядел хмурым, но, когда солнце вновь стало из золотого закатно-медным, объявил долгий привал и разрешил развести костер.

С этим справились быстро, вчерашнюю дичь из-за страха погони выпотрошить не успели – слишком явный остался бы след, и мясо пропало. К счастью, Фрелав настрелял ещё, птицы в глубине леса меньше не стало. Освежёванную и разделанную дичь стали не торопясь жарить сперва на огне, а потом на углях, несколько лишних тушек прикопали на ночь с можжевеловыми ветками. Ужин получился восхитительным, мясо приготовили без изысков, но изголодавшиеся за много дней люди Хельга впервые почувствовали себя сытыми.

После ужина костёр затушили, Ингвар снял обувь, расстелил между корней изодранный плащ и растянулся на нем, положив голову на покрытый мхом древесный корень. Рори устроился рядом – он ковырял в зубах заостренной веточкой и ругал мясо за чрезмерную жесткость (хотя остальным оно показалось отменным). Отряд отдыхал, затушенный костёр превратился в границу меж опытом и юностью. Молодые воины расположились по одну сторону, а кто постарше – по другую. Ингвар слышал, как рядом Борг рассказывает истории про девок с каких-то там берегов, ведь только берега в его рассказах и менялись – девки и нравы их везде оставались одинаковы. Байки, конечно же, по большей части Боргом выдумывались, и все, включая его бездетную жену, об этом знали. Молодёжь борговым историям смеялась, хотя некоторые и находили это жалким.

Старики на привалах обычно играли в тафл, но и доска, и фигурки, которых из года в год всюду возил с собой Хельг, пошли ко дну вместе с драккаром. Без объединяющей доски многие заядлые игроки уже задремали, а Эйнар и вовсе уже храпел так, что деревья гнулись. «…левой рукой он дырку в черепе зажимал, а правой – рубил почём зря, пока замертво не рухнул…» – слышал Ингвар пришепётывающий голос Рулава, тот предался воспоминаниям о былых днях.

Ярл лежал в стороне от всех, и если бы маленький лагерь северян увидал посторонний человек, то родство Хельга с сыном распознал бы мгновенно. Одинаково хмурые мины на лице, одинаково застывшие серо-голубые глаза. У каждого имелись свои причины для тяжёлых раздумий, Хельг попросту выбился из сил – завтра ему вновь вести людей, опираясь лишь на ход небесных светил, да мох на деревьях и камнях. Ингвар в выборе пути полностью полагался на отца, но события последних дней не давали ему покоя. И отцу, и сыну не хотелось ни с кем говорить, но если прерывать размышления Хельга никто не дерзал, то Ингвара раз за разом отвлекали, силясь привлечь к общей беседе. Он боролся с этими бесцеремонными вторжениями молчаливым спокойствием, мерно перекручивая пальцами тот самый кожаный мешок с железными спайками, в котором спрятанным хранился неизвестный ему кусочек ромейских писаний.

Рори, не зная, как разговорить друга, решил прибегнуть к вернейшему способу. Напустив на лицо выражение полной непринужденности, он спросил:

– Ну что, Инги, ты ещё не оставил своей мечты выучиться читать по-ромейски?

Хотя расчёт был верным, Ингвар всё же продолжал молчать.

– Знаешь, если не оставил, то, наверное, тебе стоит поторопиться. Нам не шибко везёт в последнее время, и даже если мы, на удивление людям и богам, выберемся отсюда, та убогая харатья, что ты носишь на груди, после всех этих купаний и переходов скоро превратится в труху.

Ингвар хотел отшутиться и тем закончить разговор не начав его, но вместо этого ответил с неожиданной для себя серьёзностью:

– Я успею.

– А, так, значит, всё-таки не оставил! – Рори понял, что замысел работает и что теперь главное, не дать Ингвару снова уйти в себя. – Поражаюсь твоей целеустремленности, дружище, хотя напрочь не понимаю, зачем тебе это всё нужно… Впрочем… Всеотец ради подобного предпочёл лишиться глаза…

– Мы уже обсуждали это, Рори, – не поддавался Ингвар.

– Просто я видел грамотных мудрецов не меньше твоего, и зрелище это не из лучших, чаще всего они и меча-то удержать не могут, ищут защиты у подобных нам, а уважают их лишь в каменных тюрьмах, что они сами себе выстроили. В Царьграде…

– Видимо, в Царьграде мы с тобой смотрели в разные стороны.

– Но согласись, все они как один склонны к занудству! Я ромеев понял достаточно. Да, те, что из простых, мало отличаются от нас, особенно если речь о воинах, пусть они и слабее на порядок, но вот книжные дураки воистину самые невыносимые и необъяснимые дураки в мире…

– О, да! Ты успел понять ромеев, даже не выучившись говорить на их языке. – Ингвар пытался съязвить, но Рори уже слыхал это от него добрую сотню раз.

– Я выучил «налей мне выпить» и «плачу серебром», знание этих колдовских слов отлично помогало мне чувствовать, что жизнь не проходит мимо!

Рори подвинулся ближе Ингвару; остальная молодёжь давно потеряла к ним интерес, многие уже начали устраиваться на ночь. Солнце закатилось, и на лес, словно капюшон синего плаща Одина-странника, опустилась ночь.

Ингвар взбодрился и уже не избегал разговора с Рори:

– По-моему, самый необъяснимый дурак в нашем мире – это ты. Нужно постараться, чтобы среди всего, что мы видели в городе, разглядеть только выпивку да продажных девок!

– Просто я не такой впечатлительный, как ты, да и меня не таскал всюду с собой толстый ромейский купец. Так или иначе, даже если представить, что копание в этих знаках не свернёт окончательно твой беспокойный разум и ты не станешь таким, как те миклагардские мудрецы, я не уверен, стоит ли этот навык таких стараний.

Ночной воздух постепенно остывал, Ингвар поёжился и закрыл ноги плащом.

– Ну, ты не хуже моего знаешь, что это может пригодиться в ведении дел с ромеями, да и в прочей торговле… и если…

– Слушай, я тебя знаю, – Рори опёрся спиной на ствол дерева. – И знаю, что ты учишься не для базарных дел, разве не так? Ты любишь многозначительно вздыхать про свои вопросы и убеждён, что ответы отыщутся именно в этих пыльных свитках. Ты, конечно, как хочешь, но у меня от них только кашель и глаза слезятся…

– Мы всё время ищем ответы на какие-то вопросы, так чего плохого, если поискать их и там?

Рори полагал, что он не из числа тех, кто легко распаляется в споре, но раззадорить своего более серьёзного друга было его излюбленным развлечением, поэтому он продолжал:

– А почему ты считаешь, что те тощие старцы, что просиживают свои задницы в каменных башнях, знают об этом мире больше нас с тобой? Ведь мы видим волны, что стелются под борта наших драккаров или падают сверху на наши головы. Мы вдыхаем запахи трав и цветов, которые никогда не будут сохнуть в их душных комнатах, едим дичь, сочную или сухую – неважно, зато в краях, которые даже не снились ни им, ни их таким же скучным учителям и ученикам… Пока они пялятся в книги, мы по-настоящему пробуем жизнь, хотя её стряпня и не всегда приятна на вкус. Чему нам у них учиться-то?

– Взгляните-ка на него! Хорошо сказано! Жаль, что ты не умеешь писать, возможно, те самые тощие мудрецы в башнях разбирали бы и твои закорючки в свитках! – со смехом сказал Ингвар.

– А что толку, если ты-то всё равно не сумеешь прочесть!

Ингвар оставил колкость без внимания и сказал уже серьёзно:

– Знаешь, Рори, путь, который ты предлагаешь, представляется мне путём слепого или безногого по слишком длинной дороге. Глядя на моего отца и самых седых стариков нашей дружины, я понимаю: чем дальше идёшь по нему, тем меньше желания увидеть его конец и тем меньше страсть найти ответы, что важны для нас сейчас…

Рори раздражённо вздохнул:

– Для тебя важны, не для нас. Не говори за всех, друг мой.

– Ты любишь перебивать меня в самый важный момент, – Ингвар замолчал под выжидающим взглядом друга. – Словом, можно наесться жизнью хоть до колик в животе, но ничего в ней не понять, как большинство из нас и делает. Вот это и кажется мне самым обидным.

Ингвар смотрел мимо собеседника, на еле тлеющие под толстым слоем пепла угли костра. Ещё немного, и они погаснут окончательно – это будет негласным знаком, что пора отойти ко сну.

– Ну что, навестить-то в свою каменную башню пустишь меня? Духоту разогнать. – спросил Рори.

– Нет уж! Жизнь с топором в руках я на такое не променяю! – Ингвар метнул горячий взгляд в сторону друга. – Я просто… хочу знать немного больше, чем всего лишь Ингвар, сын Хельга.

– Ну хотя бы это радует, иначе на привале и поговорить будет не с кем.

– Не думаю, что всё так плохо. Ты бы стал славным собеседником Боргу, а то его истории о великих победах над продажными девками изрядно растеряли остроту, ему нужен вдохновитель.

– Нет, он не возьмёт меня в свои – там место любителям поговорить, я же предпочитаю действовать, – хохотнул Рори. – Так что даже ты туда впишешься лучше, ты же любишь чужие словеса, а то и сочинишь что-нибудь великое об этом!

– Пока что я не умею даже читать, – отмахнулся Ингвар.

– Так вот тем более странны твои нежные чувства к этой пыльной рухляди.

– Любовь к этой пыльной рухляди поможет не ходить в моих поисках нахоженной тропой – ведь на ней редко попадаются новые ответы.

– О! Ну тогда наша нынешняя дорога должна тебе нравиться – ей явно не ходил еще никто…

Ингвар не ответил на эти слова, и Рори, слегка ткнув друга кулаком, добавил:

– Любишь ты высокопарные словечки.

– Как будто ты ждёшь от меня чего-то другого! – воскликнул Ингвар. – Так не жалуйся, что я тебя развлекаю.

Ответив так, Ингвар повернулся на бок, давая понять, что развлечение окончено.

Рори вздохнул и тоже начал готовиться ко сну. Все остальные, за исключением дозорных, уже затихли, а кое-кто и крепко спал. Ингвар, отвернувшись, ещё долго лежал с открытыми глазами. Он знал: Рори использует его склонность к новому всякий раз, как пытается его разговорить, однако эти беседы ему нравились. Рори умен и хитёр, хотя в нём и нет той горячей жажды всегда добираться до сути. Жажда эта всегда мешала Ингвару наслаждаться простыми радостями жизни воина. Да, Ингвар искренне любил эту жизнь: и солёный морской ветер в парусах ладей, и звон оружия в схватках, и вид новых берегов – всё то, о чём они только что говорили. Но его, однако, жгла изнутри мысль, что это не вся жизнь – что можно чувствовать острее, познавать больше и смотреть глубже. Тягучее чувство внутренней пустоты усугублялось и тем, что в речах и глазах стариков-соплеменников он не находил ответов на вопросы, то и дело возникавшие в его голове.

В конце концов он уснул, и на этот раз сны, яркие и беспокойные, донимали его всю ночь, чего не случалось с начала той злополучной бури. Во сне Ингвар видел убитую накануне девушку и читал с ней диковинную книгу на пороге дома Ставроса в Царьграде, рядом был и насмехающийся Рори, и угрюмый Хельг; в какой-то момент Рори выхватил лук и выстрелил в раскрытую книгу, но стрела, проделав странный и неправдоподобный путь, вонзилась в горло Хельгу. Ингвар бросился к отцу, а безымянная красавица вдруг залилась весёлым смехом. Ингвар долго нёс куда-то истекающего кровью отца, пока в утреннем тумане не показался большой Хельгов дом в ладожских владениях, в котором прошло детство Ингвара. Потом он видел свою мать, изрядно постаревшую с их последней встречи, вместе с ней молился Мокуше и Хорсу и прыгал через костёр с сестрами. Следом шла череда неясных видений, которую прервал Хельг, на этот раз вполне живой:

– Вставай парень, выступаем.

Ингвар протёр глаза, отогнать сон не составило большого труда – хорошо выспаться ему не помешали и тревожные сны. Сквозь кроны деревьев пробивались робкие солнечные лучи: их было слишком мало, чтобы согреть озябших после сна на сырой земле русов, но достаточно, чтобы немного поднять настроение.

– Как спалось, мальчик? – бросил перевязывающий рядом пояс Рулав.

– Неплохо! Приснилось, что Рори застрелил моего отца, – в тон ему ответил Ингвар.

– О, славный сон! За прошедшие двадцать лет мне раза четыре снилось, как я снёс твоему отцу голову, то во время дележа добычи, то на тинге, то и вовсе просто так, но он, видишь, живучим оказался, не меньше моего…

Старики посмеялись в бороды, а Хельг с улыбкой толкнул в плечо Рулава и потрепал по голове сына – со времени выхода последнего из нежного возраста ярл делал так не часто. Видно, думы прошедшего вечера принесли свои плоды, хотя Хельг и не счёл нужным с кем-либо ими делиться.

Дорога не стала легче, но сытость и славный отдых повлияли на всех благотворно: сил прибавилось, шли весело, добрый настрой предводителя передался и остальным членам отряда. Утро сменилось жарким летним днём, и преграждающие путь палящему свету деревья теперь, напротив, сослужили хорошую службу. Затем настал вечер с отдыхом у костра и свежей дичью, а следующий день северяне вновь посвятили борьбе с этим как будто бескрайним лесом. Так продолжалось и в течение следующих двух суток; на третьи ветер со стороны моря пригнал чернильные, разбухшие точно от злости тучи, и полил дождь. Он начался утром, продолжался весь день и половину ночи, вымочив людей Хельга насквозь. Поначалу те пытались идти вперед – время по-прежнему стоило дорого, но ноги вязли в образовавшейся жиже, а мокрая обувь стирала ступни до крови. Местами вода доходила путникам до колен, настолько силен был этот ливень.

– Кажется, море скучает – наша разлука длилась совсем недолго, а оно уже идёт за нами следом, – проронил старый Бор, обычно молчаливый.

В конце концов северяне на самой вершине одного из холмов, где не скапливалась вода, соорудили несколько шалашей из веток и решили ждать, пока дождь не станет меньше. Самодельные укрытия ещё могли противостоять бьющим сверху ливневым струям, но против общей сырости оставались бессильны. Воины жались друг к другу, надеясь согреться. «Если кто устал идти – боги вновь посылают вам возможность утонуть», – сказал Хельг. Ингвар почувствовал, как трясутся спины остальных, но не понимал, то ли те смеются отцовской шутке, то ли не могут унять дрожь.

Когда непогода отступила, Сдеслав, за ним Эйнар и Хельг попытались развести костер, но в окрестностях стоянки не обнаружилось ни одного сухого листика для растопки. Остаток ночи провели в темноте и сырости, а на утро выступили в путь. Вскоре после полудня на привале Сдеславу удалось добыть огонь; пока сварили пустоватую мясную похлебку и просушили одежду с обувью – завечерело, и Хельг приказал устраиваться на ночлег.

После этого сырого приключения отряд продолжил двигаться прежним путём, вернее путём, который они таковым предполагали. После нескольких суток ходу через покрытые лесом холмы достоверно сказать, насколько они отклонились от изначального направления, не мог никто. Солнце вставало и садилось ещё дважды, и вот, деревьев вокруг них становилось всё меньше, а ветер, не ощутимый в чаще, посвежел и трепал порывами путникам грязные волосы. Вскоре северяне вышли на открытую местность с редкими разбросанными кустами. Солнце теперь немилосердно жгло их безо всяких преград, но зато с чувством открытого неба над головой даже дышать стало легче. Вдали блестели горы, по расчётам Хельга отряду предстояло обойти их с восточной стороны. Оглядев людей, ярл сказал:

– Сегодня долгого отдыха не будет до глубокой ночи. Мы должны пройти как можно больше, ну а дух переведём завтра, если отыщем подходящее место. Ходить при свете солнца снова опасно.

До заката оставалось всего несколько лучей, но прежде наступления полной темноты им удалось одолеть не менее десяти тысяч шагов, а после – вдвое больше. За всё это время они не встретили ни души, да и вообще какого-либо намёка на хозяев земли. Однако под утро перед едва держащимися на ногах русами вдруг возникли стоящие рядами деревья. Ряды стояли слишком ровно, чтобы предположить, что природа сама насадила их здесь – это был явно итог человеческого труда. Ветви деревьев гнулись к земле от тяжести поспевающих плодов, приковавших к себе внимание северян, снова порядком изголодавшихся. Охраны не было, но Хельг приказал урожай не трогать; казалось, только в нём вид этих сочных, слегка приплюснутых огненного цвета комков не усыпил природной бдительности. В конце концов он разрешил Волху с Фрелавом сорвать с десяток – но быстро и осторожно, чтобы пропажу не смогли обнаружить. Сделав дело, варяги двинулись прочь. Направление пришлось изменить, чтобы не встретиться с хозяевами рощи, если она всё же кому-то принадлежала. Когда солнце достигло полуденной высоты, пришло время искать обитель для привала. Вид вокруг снова стал меняться, сперва начали попадаться большие валуны, и чем дальше, тем более скалистый облик приобретала местность.

После долгих поисков место для дневки нашлось. Его выбрал лично Хельг: укромную поляну посреди невысоких щербатых скал, в стороне от троп, которых стало попадаться на пути всё больше. Она была защищена от вражеских стрел и достаточно неприметна, чтобы случайные прохожие не могли северян заметить. Расщелина с северной стороны позволяла людям Хельга скрыться при неожиданном нападении. Устроившись на отдых, они подкрепились остатками мяса, приготовленного накануне, и разделили добычу из заброшенного сада. Плоды оказались ещё недостаточно спелыми, однако приятными на вкус; сладковатые и слегка вяжущие рот, они сделали отдых немного красочнее, хотя и быстро закончились.

Заступать в дозор первым выпало Ингвару и Первуше. Молодые люди уселись меж южных камней – так они не упускали из виду спящих товарищей и в то же время сохраняли обзор на окрестности.

– До гор рукой подать, – мечтательно произнес Первуша, поигрывая засапожным ножом. – Как думаешь, долго нам ещё идти?

– Думаю, ещё прилично, но отец говорит: самое трудное прошли уже.

Ингвар посмотрел на серые верхушки гор. Он слыхал, что верхушки должны быть белыми, но, видимо, летняя жара растопила снег даже там.

Первуша тем временем продолжал:

– Да уж, хотя почём нам знать, что он не ошибается – он тут вроде впервые, как и все…

– Тогда, может, ты нам дорогу покажешь? – Ингвар раздражённо вздохнул. «Хорошо, что не мне принимать все эти решения, а то пришлось бы спорить с каждым подобным дуралеем», – мелькнуло у него в голове.

– Да ты не злись, я ж не к тому, что не прав твой старик, – суетливо пробормотал Первуша. – Просто в такой-то переделке любой ошибиться может, и тогда топать нам так до самого Великого Океана… Но если Хельг скажет – я пойду, не думай…

– Упорный же ты человек, Первуша! – Ингвар не сдержал улыбку.

– А то! Но с твоим отцом кто не пошёл бы? Его боги любят, а это дорогого стоит. Его сам Энунд уважал.

– Да не скажу я отцу, не переживай! Сомневаться всем свойственно, – вполголоса проговорил Ингвар. – А боги… боги создали нас себе на потеху, поэтому их милость – штука не менее опасная, чем гнев.

Первуша смешался, и разговор сам собой заглох. Юноши смотрели на горы, каменистую равнину, подавляя желание спать и то и дело вскидывая головы. Солнце уже становилось обжигающим, но утренняя свежесть ещё не прошла, всё в этой картине дышало бодростью, кроме двух измученных дозорных. Но вот их смена кончилась, и на камни уселись Сдеслав и выпавший ему в помощь толстяк Сверр.

Едва сменившись, Ингвар свалился без чувств. Когда уже на закате его начали будить резкими толчками, юноше показалось, будто спал он всего несколько мгновений. Продрав глаза, Ингвар увидел тревожные лица товарищей; отец с видом пасмурным, чернее тучи, стоял к нему вполоборота неподвижно. Ингвар спросил, в чём дело, у стоящего ближе всех к нему Фрелава. В ответ тот бросил коротко:

– Рори пропал.

«Побери его леший», – мысленно воскликнул Ингвар.

– Когда вы это узнали? – спросил он уже вслух.

– Ему выпало нести дозор вместе с Бором, старик, будь не ладен, задремал в самом конце, а когда мы его растолкали, Рори уже не было.

«Будто и вправду леший побрал», – вновь подумал Ингвар.

Меж тем Хельг обратился к дружине:

– Рори славный парень, хотя и болван большой. Времени на поиски у нас, почитай, нет. Рулав сказал, след на запад уводит – проследим его, и, если к полуночи дурака не отыщем, пойдём дальше без него.

Сердце Ингвара упало: Рори единственный из старых друзей, остававшийся рядом. Смерти и потери для варягов – дело привычное, но лишиться лучшего друга, да ещё теперь… самое отвратительное событие с начала похода, даже шторм по сравнению с этим чем-то более светлым казался. «Но оставить дозор… уйти – даже для него такое слишком. Отец ни слова об этом не сказал, не хочет людей злить, неужто Рори жалеет…»

В конце концов Ингвар отбросил плохие мысли, решив, что грустить рано – «От Рори можно чего угодно ожидать, глядишь, найдётся быстрее, чем думаем».

Тем временем все приготовились выступать. Перед этим Хельг отчитал Бора, устраивать разбирательство и выносить приговоры не стали – не ко времени; но ярл, не считаясь с давней дружбой, пригрозил Бору смертью, повторись подобное ещё раз. Никто не возражал, а некоторые даже сочли решение Хельга чересчур мягким. Однако тратить силы на споры никто не хотел, и северяне двинулись в направлении, обратном тому, по которому шли вчера.

Теперь шли ещё осторожнее, наготове держали луки, мечи и топоры – за дни пути оружие залежалось без дела, даром что из бури спасено. Так, от валуна к валуну – благо здесь их будто кучно разбросали могучие великаньи руки – варяги приближались к плодовитому саду. По следам Рори, ещё совсем свежим, отчетливо читалось – юноша бежал. Неровная каменистая местность ограничивала обзор, северяне прошли не меньше четырех тысяч шагов, когда вечернюю тишину вдруг разрезал звон тетивы и свист летящих стрел.

Старого Бора убило наповал, Лидуль получил стрелу в плечо, а Фрелав в ногу, остальных спасли сгущающиеся сумерки. Стрелки прятались за камнями вокруг места, куда уходил след Рори.

Северяне рассредоточились, укрывшись за двумя лежащими рядом валунами, – так заранее условились на случай опасности. Всё происходило быстро, точно с обрыва падало. Хельг отдал единственный возможный теперь приказ – отступать к месту стоянки, ведь оттуда ещё оставалась возможность уйти в горы.

Стрелу из фрелавовой ноги извлекли, ногу наскоро перевязали, то же самое проделали и с плечом Лидуля. Двое воинов выразили желание нести Фрелава на руках, но тот криво усмехнулся и покачал головой.

– Боги выбор сделали. Дальше вы сами. С такой ношей, как я, вам далеко не уйти.

Хельг хмуро кивнул и достал меч, но Фрелав остановил его:

– На ваше счастье, руки мои целы, и уж с луком управлюсь. Вам же нужно, чтоб кто-то вас прикрывал.

Вместе с Фрелавом вызвался остаться его родич Волх. Лидуль из-за ранения стрелять не мог, поэтому шёл на прорыв с остальными. Прощаться не стали – готовность к смерти не упраздняла стремления выйти из боя живыми. Каждый вознёс молитву богам, в которых верил, после, не говоря ни слова, воины выдвинулись к цели.

Их осталось слишком мало для плотного строя, стена щитов только облегчила бы задачу лучникам противника. Поэтому люди Хельга шли по одиночке и не по прямой – петляли, что хоть и замедляло скорость, но зато и предохраняло от прицельных выстрелов.

Вскоре их вновь начали осыпать стрелами. Однако ночная тьма и те простые уловки сделали своё дело: ни одна стрела не достигла цели, хотя из щитов Хельга и Эйнара торчали серые хвосты оперений.

Надежда на удачный исход становилась всё крепче. Судя по всему, стрелков насчитывалось человек двадцать и задача перед ними стояла чересчур сложная… Если впереди варягов не ждала засада, то враг мог добиться своего, только выйдя из укрытия и нанеся удар в открытую.

Понимал это и вражеский военачальник, поэтому после долгих неудачных попыток поразить беглецов стрелами из-за холма, шагах в пятистах от отряда, вынеслись десятка три всадников с факелами в руках. Тогда в дело вступили оставшиеся за камнями Волх с Фрелавом. Всадники наступали кучно, и стрелкам-русам дюжиной выстрелов удалось уложить не менее пятерых.

Но выбить из игры всех – дело непосильное, всадники приближались, топот копыт их коней отдавался в земле всё гульче. Обернувшись, Ингвар понял, что уже может различить тюрбаны на их головах, смуглые лица и кривые клинки в отсветах огня. Глупо тягаться в беге с лошадьми. Сын Хельга остановился и сжал топор, Он к врагу ближе всех, значит, это его судьба. Время как будто замедлилось; кинув последний взгляд на удаляющихся друзей, Ингвар метнулся навстречу противнику. Уйдя в сторону от первого коня и клинка всадника, Ингвар обрушил свой топор на круп взбудораженного животного. Брызнула кровь, всадник вылетел из седла и растянулся на земле, там его нашел меч Рулава – старый воин тоже решил, что его поход окончен и теперь наносил жестокие удары пытавшимся окружить его конникам. Этот бросок двоих северян растянул и замедлил удар врага.

Ингвар больше не думал ни об отце, ни о товарищах, в голове было только пьянящее чувство боя: ожесточение и возбуждение. Вокруг он видел конных и пеших врагов, увернувшись и пропустив двоих, он схватился с третьим, отразив удар его меча и крутанувшись кругом, изо всех сил рубанул его по спине. Топор пробил кольчугу, и хруст ломающихся костей возвестил северянину, что враг повержен. Ингвар двигался уверенно, полностью отдавшись обуявшей его ярости, уклонялся, нападал, шёл вперёд и отходил назад, выводя противников из равновесия. Краем глаза он заметил, что бьётся не один: не менее шести северян тоже схватились со смуглолицыми. Часть всадников спешились, а из-за холма и из-за камней появилось ещё десятка два-три воинов. Усталости Ингвар не ощущал, но врагов становилось всё больше, а пространства для движения всё меньше. Вскоре юноша оказался окружён плотным кольцом вражеских бойцов; он помнил основное правило кругового боя «Не стоять на месте», но кольцо сжималось. Судьба хранила Ингвара от чужих клинков, за исключением нескольких порезов и ссадин, он оставался абсолютно цел, но какой был в этом толк, если надежда прорвать окружение померкла.

«Так вот он каков, мой последний бой», – эта мысль прорезала сознание юноши сквозь горячку сражения. Последний бой! Это значит, что не будет ни подвигов, ни славы, ни новых походов, ни рассказов у костров; серые верхушки гор вдали так и останутся неизведанными; он не научится читать и больше не узнает ровным счётом ничего о мире, да и вообще – ничего и ни о чём. Его боевой топор не перейдёт к сыновьям и внукам, а достанется одному из низкорослых темнобровых южан. Да и что топор, ни детей, ни внуков, ни его рода больше не будет никогда на земле. Никогда на земле. Пустота неизведанного, Вальхалла, обитель праотцев – что будет после…

«Последний бой!» – мысли проносились в голове, и он складывал их на лад песни, созвучно ударам своего топора и движениям тела. Теперь, в этом чувстве собственного бессилия, начала накатывать усталость. Юноша собрал последние силы и с боевым кличем рванулся вперёд, прямо навстречу копьям и мечам противника. Боль ударила в затылок тяжело и тупо, словно в колокол. Лязг оружия, крики воинов начали удаляться, а ночной мир стал меркнуть и исчезать. «Последний бой!» – снова пронеслось в сознании последним всполохом гаснущего света.