Текст книги "Королевы Маргины"

4

Неро, «Дом признаний», утро 13 меркурия

Зоре Мель очень хотелось проснуться.

Она всегда старалась проснуться, когда ее посещало какое-то дурное сновидение. Это, правда, случалось достаточно редко, потому что в жизни ее в последнее время происходило мало такого, что могло бы потом выливаться в страшные или хотя бы просто неприятные сны.

А вот на этот раз ее достало.

Сон ее заключался в том, что, уснув накануне после очень значительного в ее жизни, совершенно счастливого дня, а потом и после хорошего, приятного вечера, проведенного вдвоем с Риком в обычных, но от этого вовсе не приедавшихся занятиях, то есть в наслаждении музыкой и любовью, – а кроме того, в неожиданно важных и серьезных разговорах, она якобы (так Зоре привиделось) проснулась раньше обычного, и проснулась не так, как с некоторых пор стало привычным, не плавно переходя от сонного забытья в спокойную, добрую и потому радостную реальность, но совершенно иначе: ее как бы силой, достаточно грубо, вырвали из приятной расслабленности какие-то совершенно ей не знакомые и непонятно как оказавшиеся тут люди, невежливо глазевшие на нее и нехорошо усмехавшиеся. Никак не отвечая на ее недоуменные вопросы, ее насильно, крепко схватив за руки, вытащили – другого слова тут не найти было – из постели, в спальне отчего-то стоял дым и отвратительно пахло, так что она сильно закашлялась. Но ее не выпустили, единственное, что ей позволили сделать, – это кое-как прикрыть наготу (потому что спала она совершенно нагой, тут ей стесняться было некого, а любоваться собой она Рику позволяла и от этого испытывала радость), потом, подхватив под руки, повели, даже не спрашивая ее согласия, в «музыкальную» комнату, и там она сразу увидела обугленное тело – на обугленном же ковре, усеянном какими-то белыми каплями или крошками, – и, отлично сознавая, что это всего лишь сон и никак не может быть реальностью, она не стала удивляться или ужасаться, потому что во сне ничему не удивляешься, что бы ни происходило – все кажется нормальным, закономерным, а в подсознании постоянно присутствует ощущение того, что это всего лишь сон, который можно по желанию, с большим или меньшим усилием, прервать – и даже постараться запомнить, чтобы потом рассказать о нем как можно подробнее. Так что, увидев тело, выглядевшее как побывавшее в камине или на костре бревно, да еще каких-то совершенно неизвестных людей, Зора постаралась сохранить спокойствие, не произнесла ни слова, мысленно же сказала то ли себе, то ли кому-то другому лишь одно: «Хочу проснуться!» и напряглась, чтобы осуществить это желание.

Ничего, однако же, не изменилось, и люди, и тело, и вонь, и она сама, полуголая – все осталось на местах. Наверное, подумала она, это потому, что ее крепко держали и тем самым мешали выйти из сна. Она дернулась, пытаясь высвободиться, но не удалось, чужие пальцы еще крепче стиснули ее плечи, причиняя боль; и боль оказалась почему-то настоящей, очень реальной. «Не сон?!» – мелькнуло в сознании. И сразу же налетел, охватил, вихрем закрутил ее дикий, небывалый страх, а за ним пришла темнота.

Через какое-то время она снова стала осознавать, ощущать себя. Не сразу открыла глаза, промедлила с этим, позволяя себе полностью успокоиться, в мыслях проиграть то, что ей сейчас предстояло: на сей раз настоящее пробуждение в нормальной, привычной, доброжелательной обстановке. Окончательно убедив себя в том, что именно так сейчас все и произойдет, Зора медленно, как бы с ленцой, стала открывать глаза. Шире, шире…

И сразу же закрыла их, крепко стиснула веки. Потому что все тот же сон продолжался.

Или все же не сон? Потому что снаружи, вне ее, мужской голос – но не Рика – явственно проговорил:

– Очнулась.

– В машину ее, – ответил другой.

– В таком виде?

– Ну, пусть оденется. Кто у нас тут из женщин?

И только сейчас страшная истина стала доходить до Зоры. И она закричала неизвестно откуда взявшимся, ненормальным, своим голосом:

– Не-е-ет! Не хочу-у-у!

– Да открой глаза! – посоветовала уже женщина.

– Не хочу-у-у!..

– Смотри ты, – проговорила полицейская женщина, ни к кому, в частности, не обращаясь, – как убивать, так все они такие прыткие. И не думают, что отвечать придется по полной. И чем только думают?

– Я не убива-ала!

– Кто бы поверил. Колись лучше сразу – будет облегчение…

5

Неро, особняк Нагора, поздно вечером 13 меркурия

В работе с ауроскопом ничего особо сложного вроде бы и нет. Сканирование можно вести в автоматическом режиме, задав нужный, по выбору оператора, алгоритм, или же действовать вручную, что дает возможность в любом месте, какое показалось интересным, остановить движение и рассматривать, анализируя возникшую картинку столько времени, сколько потребуется: известно ведь, что следы никуда не денутся, они закреплены в материале чрезвычайно надежно, и увидишь ты их спустя минуту или час – никакой роли не играет.

Если, во всяком случае, в работу не вмешается какая-то посторонняя сила.

Лен предпочел на этот раз действовать в ручном режиме и медленно, осторожно, по долям градуса, по угловым минутам и чуть ли не секундам, поворачивал верньер, углубляясь – в данном случае – в ту часть стены, перед которой располагался невысокий кофейный столик и подле него два глубоких кресла. Именно тут, по соображениям Лена, люди должны были находиться чаще, чем в других местах комнаты, а значит – оставить более четкие, надежные следы. Сегодняшние, вчерашние, недельной давности, годичной… Следы эти лежали слой за слоем, и мощность каждого слоя была микроскопической, порой трудно было сколько-нибудь точно установить границу между ними – этим и вызывалась медленность продвижения. К тому же он выбрал вектор движения не против тока времени – от последней минуты назад, ко все более ранним временам, – а, наоборот, по ходу, то есть сперва углубился до последнего возможного рубежа (хронограф показал, что рубеж этот отстоял всего лишь на полтора года от нынешнего дня, поскольку здание и было построено именно столько времени тому назад). Лен в очередной раз удивился тому, что и самые ранние следы оставались четкими, ни в чем не уступая последним, совсем свежим; всегда он удивлялся этому – и радовался, конечно, тому, что не приходится ломать голову, определяя принадлежность каждого отпечатка, но одновременно и жалея о том, что никак не удается зафиксировать то, что видно было на экране: сколько ни пытались записать любым способом наблюдаемое кружево линий, результат всегда был одним и тем же: пустота, ни единой точки. Наверное, думал он, когда-нибудь найдется все же такой способ; но от того, что будет когда-нибудь, сегодня легче не становилось.

Он потратил немало времени, пробираясь сквозь самые ранние следы, потому что их было много: сперва отпечатки операторов строительной техники, потом – отделочной. Однако все они, к счастью, прерывались достаточно далеко от нынешних дней, и чем ближе к современности – тем следов становилось меньше, да и по времени они были весьма короткими: уборщики, люди, привозившие и размещавшие мебель, несколько человек, уже вручную вносивших изменения в отделку в соответствии с пожеланиями владельца. Лишь немногие оттиски создавали во времени цепочки, встречаясь раз за разом все ближе к сегодняшнему дню: приходящая прислуга и различные люди, являвшиеся кто, видимо, с деловыми визитами, а кто просто в гости; эти различались по времени своего пребывания в доме, визитеры не оставались надолго, гости же порой – на дни и недели; всегда женщины. Однако чем ближе Лен подходил к нынешним дням, тем следов, к его удовольствию, становилось меньше, и на долю последнего месяца их вообще вроде бы оставалось лишь два: покойного владельца и женщины, виновность которой в убийстве для Лена Казуса оставалась еще весьма сомнительной. Во всяком случае, недоказанной.

Он подумал, что интересно будет проследить именно историю этого женского следа: когда он возник впервые, как менялась частота его появлений в этом доме и продолжительность пребывания – до того, как оно стало постоянным. Не очень понимая, зачем это может ему понадобиться, Лен Казус занялся этим, скорее всего, просто по интуитивному ощущению. Мысль такая возникла в то время, когда он уже вернулся в сегодняшний день и, ощутив усталость и поняв, что проголодался, хотел уже выключить аппаратуру: все, что он мог тут увидеть, по сути дела, было уже просмотрено, никаких неожиданностей не встретилось, можно было поставить большую точку и решить, что в этой квартире, во всяком случае, нельзя найти ничего такого, что позволило бы и дальше сомневаться в причастности Зоры Мель к убийству. Что же: отрицательный результат, как известно, не менее важен, чем положительный. Но когда он уже взглянул на пульт прибора, чтобы взглядом подать команду на выключение, что-то – та же интуиция? – заставило его вместо этого закрыть глаза и в таком состоянии, ненадолго отключившись, все-таки прийти к выводу: этот женский след, след Зоры Мель, надо выделить и проследить на всем его протяжении, до самого первого появления здесь. Зачем? Ну, хотя бы для того, чтобы позже, разговаривая с нею и задавая вопросы, можно было бы ловить ее на неточностях, умолчаниях, а то и просто на лжи – и таким способом заставить ее давать правдивые и полные показания. Такой возможностью никак не следовало пренебрегать.

Поскольку речь теперь шла лишь о выделении одного-единственного следа, времени на это действие должно немного. Во всяком случае, – так подумал между прочим Лен Казус, – с голоду он умереть не успеет.

Успокоив себя на этот счет, он постарался тут же забыть и о еде, и вообще обо всем, что не относилось к сиюминутной работе. Зафиксировав нужный след, выделив его из всех прочих, он уточнил настройку ауроскопа и пустился в путь.

Однако уже через пятнадцать с небольшим минут ему пришлось остановиться. Вернуться на несколько минут назад. Покачать головой, что должно было выражать сильное сомнение. Еще раз проверить настройку аппаратуры и не заметить при этом никаких сдвигов, сбоев, дефектов. Прибор работал, приходилось признать, безукоризненно. Но ничего подобного нельзя было сказать о той картине, которую он стал показывать. Нельзя было сказать, и уж совсем невозможным казалось – объяснить.

Правда, сначала Лен решил, что объяснение было простым: второй след был всего лишь отражением первого в зеркале. Но немного подумав, усомнился в таком объяснении. Хотя бы потому, что отражение любого предмета в зеркале является не реальным телом, а всего лишь изображением, и потому не должно оставлять материальных следов. В таком случае возникало предположение о том, что у этой женщины могла существовать сестра-близнец, посещавшая ее здесь. Стоит проверить.

Наверное, Лен Казус и остановился бы на таком истолковании увиденного, и успокоился бы. Ему, однако же, помешали два обстоятельства.

Первое заключалось в том, что почти нечаянно в самом верхнем, сегодняшнем слое он вдруг увидел такое… такое!.. Вот он – конец нити, за который нужно лишь крепко уцепиться, чтобы… и это на миг отвлекло его.

Обстоятельство же номер два, если исходить из его физических характеристик, можно было бы определить как крайне ничтожное – потому что масса его составляла что-то около десяти граммов, всего лишь. Но если учесть скорость, с какой это обстоятельство передвигалось в пространстве после того, как покинуло канал ствола (калибра 11 мм), преодолело расстояние около пятидесяти метров, соприкоснулось с оконным стеклом, проделало в нем аккуратное круглое отверстие, пролетело еще пять метров и завершило свой путь в теле старшего вызнавателя Лена Казуса, войдя в него в районе левой лопатки – если учесть все это, то придется признать, что обстоятельство оказалось вполне достаточным для того, чтобы немедленно прервать работу Лена и поставленные им вопросы оставить без ответа. А поскольку автор выстрела находился, как уже сказано, в полусотне метров, а точнее – по ту сторону улицы, то в этом помещении никаких следов его не осталось. Это должно было, конечно, затруднить поиски стрелявшего – хотя, откровенно говоря, нигде не сказано, что его станут разыскивать всерьез.

Впрочем, формально, конечно, какие-то меры будут приняты: застрелить работника Службы покоя – дело все-таки незаурядное, и без какого-то шевеления тут никак не обойтись. Но для этого сперва нужно хотя бы констатировать факт; а это вряд ли произойдет в скором будущем, потому что Казуса сюда никто не посылал и задания такого ему не давал, но все это было предпринято им по собственной инициативе и без предварительного доклада начальству. Так что еще пройдет время, прежде чем его хватятся и начнут искать. Вот так сложились дела; можно подумать, что первое совершенное тут преступление, скучая в одиночестве, поспешило пригласить в гости второе – и оно явилось незамедлительно. Ну что же: все может быть, и тем, кто занимается следствием, это известно лучше, чем кому-либо другому.

Однако бывает так, что какая-то случайность нарушает логичный ход событий. Вот и на этот раз так получилось: у самых дверей теперь уже никем не населенного дома Нагора совершенно случайно едва не столкнулись два человека. Дом не был освещен, и каждому из них разглядеть другого не удалось. Но судя по тому, как они отпрянули друг от друга, можно предположить, что встреча для обоих оказалась неожиданной и нежелательной.

Впрочем, отреагировали они на нее по-разному. Один – тот, что приблизился к дому, перейдя улицу от строений напротив, – в следующее мгновение повернулся и торопливо зашагал прочь, с трудом, похоже, удерживаясь от того, чтобы не перейти на бег. Второй же остался на месте, хотя в первый миг – так могло показаться – хотел кинуться вдогонку. Но делать этого не стал, а снова приблизился ко входу, без труда отворил дверь, вошел, затворил ее за собой и поднялся на второй этаж, где достаточно уверенно нашел ту самую музыкальную комнату, где совершилось убийство, и вошел в нее.

Однако, увидев лежащее на полу тело Лена Казуса, ночной посетитель явно растерялся, хотя и ненадолго, и несколько секунд простоял неподвижно, словно не зная, что предпринять, и даже сделал шаг назад, к двери. Но не ушел, напротив, приблизился к телу, опустился на колени и, видимо, вскоре убедился в том, что лежащий мертв. И снова посетитель как бы впал в нерешительность. И лишь еще через несколько секунд, почему-то пожав плечами, подошел к коммику, набрал номер Службы покоя и через носовой платок сообщил о трупе. Выслушав требование остаться на месте, ответил согласием, после чего немедленно спустился по лестнице, вышел из дома так же тихо, как и проник в него, и удалился в том направлении, куда ушел и испугавшийся его ночной прохожий, которого, конечно, уже и след простыл.

6

Неро, Дом признаний, 13 меркурия

И все-таки это оказалось не сном, но явью, хотя и куда более нелепой и необъяснимой, чем бывают самые фантастические сновидения. Может быть, Зора еще долго не примирилась бы с этой мыслью, но ей помог вскоре навестивший ее человек. Хотя, пожалуй, неверно сказано, что он навестил ее – потому что дело происходило уже вовсе не в том месте, которое она привыкла считать своим домом, где и до сегодняшнего дня чувствовала себя, в общем, хозяйкой, потому что Рик и раньше относился к ней именно так, а ни в коем случае не как к подружке на время, какая бывает нужна только для постели. Вот там ее можно было посещать, навещать, наносить визиты. Но сейчас не к Зоре приехали, а ее привезли, не спрашивая согласия, в такое место, где ей бывать до сих пор не приходилось, и не только бывать, но и думать о нем не возникало ни малейшего повода; в Дом признаний, вот куда ее доставили, вот где она по-настоящему стала приходить в себя. И хотя водворили ее в отдельное помещение, Зора не могла и не хотела чувствовать себя здесь хозяйкой, так что вернее было бы сказать, что это ее доставили сюда для визита, пусть даже человек, державшийся здесь хозяином, пришел к ней, а не она к нему, все равно – она видела себя тут лишь гостьей и очень надеялась, что кратковременной. Потому что, зная, в общем, что такое Служба покоя, она не могла найти ни малейшей причины своего пребывания здесь – или еще где-нибудь похуже. Никакой вины она за собой не чувствовала, сколько ни пыталась понять, что к чему; единственным, что могло прийти ей в голову, было, может быть, то, что само ее пребывание в доме Рика Нагора каким-то образом нарушало какой-то закон, ей совершенно неведомый; но даже и это произошло никак не по ее инициативе, хотя и с ее согласия. Мысли же, что в совершенном убийстве могут обвинить именно ее, у Зоры, как ни странно, даже не возникло.

К тому же со вчерашнего дня она имела уже и полное законное право находиться там в любой час дня и ночи; может быть, люди просто не успели узнать об этом? Что же, она поставит их в известность. Если же дело заключалось в том (наконец осенило ее), что ее подозревали в убийстве Рика, то ей лучше, чем любому другому, было известно, что она этого не делала, и потому твердо верила в то, что люди, которым поручено расследовать это дело, иными словами – установить истину и найти преступника, – действительно будут стараться установить подлинного виновника, а вовсе не того, кого обвинить проще и легче всего; того, кто оказался под рукой.

Так что на этот счет у Зоры особых тревог не возникало, тут все было понятно, и подозрение, если оно и возникло, должно было отпасть по ходу расследования как бы само собой. Рассуждая таким образом, Зора в конце концов сумела убедить себя в том, что задержание ее – вещь совершенно естественная, и столь же естественным будет скорое освобождение – скорее всего, даже с извинением; так что сейчас ее стали занимать совершенно другие вещи.

Но почему-то не те, которым, наверное, следовало сейчас занимать все ее чувства и мысли. Не ужас, которому следовало возникнуть при виде насильственной и кровавой смерти человека, практически самого близкого ей и плотью, и, пожалуй, духом – не говоря уже о том, что это он кормил и одевал ее и вроде бы собирался продолжать делать это если и не всю жизнь, то, во всяком случае, достаточно долго. Не страх (ведь и ее могли так же убить, как знать?), не отчаяние и горе.

Этого почему-то не было.

Ужас был, и слезы, и едва ли не истерика – когда ее заставили увидеть тело-головешку на полу. Но все прекратилось сразу, как только Зора перестала смотреть на жертву. Словно какая-то ломка, крутая и мгновенная, произошла в ее сознании, а может быть, и в подсознании. Сейчас Зора испытывала какое-то странное спокойствие – но не спокойствие безвыходности, когда кончаешь сопротивляться и опускаешь руки, а другое – какое приходит, когда заканчивается ожидание чего-то, и оно наступает; приходит пора действий, и не остается времени на страх. Вот и думала она сейчас о другом: вспоминала вчерашний вечер во всех подробностях – а это было очень важно.

Но вспомнить удалось почему-то лишь до некоего рубежа; дальше был провал. Необъяснимый, но несомненный. И вот это с каждой минутой беспокоило ее все больше: пусть провал был достаточно кратковременным – по ее ощущениям, час, никак не более полутора, – но за такое время могло случиться много всякого. Именно в это время и произошло убийство. Кто-то ухитрился поставить блок в ее сознании, изолировать ее память. Кто? Зачем?

Нахмурившись, Зора приказала себе не думать об этом: чем активнее она будет пытаться взломать этот блок, тем прочнее он будет становиться: что такое «самосохраняющийся блок с обратной связью», она знала давно, просто обязана была знать, как профессионал. И, наоборот, отгоняя мысли о нем, она ослабит блок и дождется мгновения, когда подсознание справится с ним и нейтрализует, как антитела в организме побеждают заразу, вторгшуюся извне. Думать о чем-то другом. О чем угодно.

Ярче всего оказались воспоминания. Может быть, потому, что та часть ее жизни, которую можно было точнее всего назвать «днями Рика», теперь, безусловно, завершилась, приобрела четкие границы во времени, так что можно стало видеть ее и по частям, в деталях, и в целом, от начала и до конца. А это всегда нужно: когда возникает необходимость перейти к новому жизненному этапу, оценить результаты того, что уже завершился, и сделать какие-то выводы – если, конечно, их вообще можно сделать. И потому сейчас именно воспоминания овладели женщиной.

Тогда все шло как-то необычно – или, точнее сказать, ненормально. Начиная с самого знакомства. Оно произошло на одной из презентаций, какие давно уже стали привычными, Зоре такие тусовки не очень нравились, она в свободное время предпочитала одиночество, потому что по натуре была мечтательницей, а мечтается именно в одиночестве, когда другие люди не отвлекают внимания и не требуют каких-то действий. В тот раз общественности представляли какой-то новый видеоканал с суперсовременным техническим обеспечением; Зоре и в голову не пришло бы появиться там, если бы презентация не происходила в Сиреневом доме – так назывался обширный зал общего назначения, где можно было, арендовав его, устраивать что угодно – от боксерского матча на первенство мира до Федерального съезда любой, даже самой крупной политической партии, которых было, наверное, не меньше, чем в Галактике звезд. Зора работала именно в этом зале, в группе хозяек, так что присутствовать там ей пришлось по обязанности.

Как она, ценный специалист, профессионал, оказалась в таком месте? Да по той причине, что ни в одном другом психооператоры не требовались. Неро – это не Теллус и не Армаг, где таких, как говорится, с руками отрывают; здесь подобные понадобятся лет через пятьдесят, ну самое лучшее – через двадцать. Образование Зора получила именно на Армаге, и там ее предупреждали об этом, приглашали остаться. На Армаге получить работу по специальности не составляло большой проблемы. Она отказалась, по сути дела, из-за честолюбия. Амбиции требовали стать в своем мире первой, оставить след в его истории. Оказалась же Зора не первой, но нулевой. Поняв это, она всерьез задумалась о возвращении на Армаг; но, оптимистка по характеру и упрямица к тому же, решила, что дождется своего часа здесь. К тому же вернуться на Армаг означало бы признать свое поражение, а на это она никак не могла пойти. Не потому даже, что люди сказали бы: «Ты проиграла», но по той причине, что она сама себе сказала бы то же самое. Честолюбие же с такой возможностью никак не желало мириться, значит, предстояла бы жестокая борьба с самой собой, которая могла закончиться самым скверным образом. Вот почему Зора Мель решила терпеливо ждать, а зарабатывать на жизнь можно было и другими способами. Хотя бы в том же Сиреневом доме.

Вот там они и познакомились. Ее просто, как говорится, подключили к этому человеку – чтобы ему церемония не показалась слишком скучной, так было принято и, как правило, ни к каким отношениям не вело: пообщались час-другой – и благополучно разошлись, чтобы уже назавтра забыть друг о друге. Конечно, и при этом возникало какое-то представление о кратковременном партнере, которого обслуживаешь, он мог понравиться, а могло быть и наоборот. Прощаясь, можно было испытать мгновенное сожаление о том, что вечер уже закончился, но чаще приходило чувство облегчения: отработала день, все прошло спокойно и благополучно – и чудесно, дома можно будет спокойно отдохнуть, расслабиться. Вся эта работа никогда не выходила за рамки приличия, не приводила в постель, правила игры были всем давно и хорошо известны. И в тот раз ничто не подсказало Зоре, что с этого вечера события начнут развиваться совершенно по другой схеме.

Он – Рик Нагор – сначала показался ей никаким. То есть не вызвал ни особой симпатии, ни раздражения – человек как человек. Да, явно из богатых – но иначе и быть не могло, к бедным, если они сюда и попадали, хозяек не подключали, не было смысла. Что касается людей значительных, то заранее было известно, что они уже разобраны, и если кто-то и появлялся тут без женщины, то это вовсе не означало, что они свободны: просто человек мог приехать из другого города, а то и вовсе мира, приехал по делам, а в таких случаях семью с собой не возят. Так что строить какие-то планы было бы пустым занятием. Даже если объект с тобой заигрывал, это не стоило истолковывать превратно: такое поведение тоже входило в правила игры.

С другой стороны, Зоре показалось, что и она на него не произвела какого-то серьезного впечатления. Глаза его оставались равнодушными, хотя в остальном он вел себя так, как и полагалось: улыбался, поддерживал разговор – легкий треп, ни к чему не обязывающий, предлагал выпить. Зору это, в общем, не удивило: говорило лишь о светском опыте человека. Что же касалось оценки, которую он ей, видимо, дал (явно не очень высокую), то и это было для нее в порядке вещей: она знала, что не принадлежит к тем, в кого влюбляются с первого взгляда, не было в ее облике ничего броского, такого, что заставляет прохожих на улице оглядываться и провожать глазами, мысленно сразу же укладывая в постель. Она была скорее устрицей: ее надо было сперва раскрыть – не без усилий, и только после этого можно было оценить вкус.

Это, впрочем, не вызывало у нее какого-то чувства ущербности. Наоборот. Потому что тот сексуальный опыт, какой у нее имелся, – небольшой, но весьма определенный – заставлял ее внутренне опасаться возможных отношений такого рода; был этот опыт неудачным и, как нередко бывает, заставил ее думать, что эта область жизни – не для нее. Она не любила ни хитрости, ни профессионального умения соблазнять, потому что наступившее потом разочарование оказалось куда более болезненным, чем все то, что казалось привлекательным до того, как она это испытала. Когда эти кратковременные отношения закончились, она, попереживав какое-то время, поплакав и поругав саму себя за глупость и доверчивость, решила, что любопытство ее утолено, женщиной она уже стала – и этого достаточно. Собственно, по этой причине она, попав на нынешнюю работу, на ней удержалась: хозяйки не должны были быть падкими на скорое сближение, владельцы Сиреневого дома очень заботились о том, чтобы их заведение не принимали за бордель, а хозяек – за проституток, пусть и достаточно высокого уровня. Так что все они – и Зора в их числе – прекрасно умели сохранять дистанцию между собой и клиентом, и чем проще и легче это достигалось – тем было лучше и приятнее. Так что отсутствие какого-то внутреннего интереса к себе – речь не шла о формальном, обязательном – она восприняла с облегчением.

Тот вечер прошел благополучно, ничто не раздражало ее в поведении гостя, ничто не удивило – кроме разве того, что, когда презентация уже завершилась и приглашенные стали откланиваться, Нагор обратился к ней со словами, совершенно неожиданными:

– Милая Зора, вечер был прелестным, и я очень вам благодарен. Знаете, мне хотелось бы сохранить что-нибудь на память о нем – и, разумеется, о вас.

«Вот еще новости, – подумала она, стараясь, чтобы неприязненное удивление никак не отразилось на ее лице. – Еще понятно, если бы это он мне предложил пустячок на память; но просить сувенир у меня? Это уже, похоже, чересчур!»

Тем не менее ей удалось удержаться от уже сложившейся фразы: «К сожалению, таких расходов администрация мне не оплачивает!» Однако он словно бы прочитал ее мысль, потому что сразу же объяснил:

– Поэтому позвольте мне сделать снимок на память. Большего я не прошу.

Зора растерялась. С таким ей сталкиваться не приходилось, и ни в одном инструктаже об этом тоже не было сказано ни слова. Но вроде бы в просьбе не заключалось ничего опасного, провокационного, даже нескромного?

– Н-ну… – протянула она, лихорадочно соображая, – я, право же, не знаю…

– Но это ведь вас ни к чему не обяжет! Заранее благодарю вас…

Она еще не была уверена, что дала согласие, а в его руке уже появилось что-то такое – наверное, небольшая камера, неизвестно откуда взявшаяся. Из обязательной сумочки, наверное, что болталась на ремешке, охватывавшем его левую кисть. Нагор на миг поднес камеру к глазам.

– Вот и все. Сердечно благодарю вас…

«Если он сейчас предложит мне продолжить вечер вместе – пошлю его подальше. Найду причину. Вежливо, но наотрез», – успела подумать она. Он же взял ее за руку, прикоснулся губами к перчатке, улыбнулся:

– Позвольте пожелать вам всего лучшего. Может быть, когда-нибудь еще увидимся.

– Прощайте, – проговорила она уже вдогонку, когда он был у выхода и швейцар распахнул перед ним дверь.

Оставалось лишь пожать плечами и забыть. На что она и надеялась. Но надежды чаще не сбываются, чем наоборот. И эта тоже не оправдалась.

Зора поняла это, когда назавтра, рано утром (она только успела сварить кофе и одета была совсем по-домашнему), входная дверь ее квартирки доложила, что явился гость по срочному делу.

Срочных дел у нее было одно-единственное: непогашенная задолженность по страховке. К счастью, она была к этому готова: вчера, еще днем, выплачивали недельный заработок. Агент явился к ней – прекрасно: не придется возиться с переводом, компьютерные расчеты всегда вызывали у нее головную боль.

– Впусти!

Дверь сработала. Зора вышла в прихожую, держа деньги наготове – и остановилась в растерянности: вместо агента там оказался вчерашний знакомец. Рик Нагор. Человек, которого она уже почти забыла, ушедший в прошлое вместе со всем вчерашним днем.

Он улыбнулся ей навстречу. Протянул объемистый пакет, с которым пришел:

– Похоже, вы еще не завтракали. Очень кстати. Здесь все, что нужно.

Такая наглость превышала все допустимые пределы, и Зора ответила крайне сухо:

– Прошу извинить, но мне пора на работу. Очень сожалею. Всего доброго.

После этого ему оставалось только извиниться и показать спину. Вместо этого он лишь покачал головой:

– Работа на сегодня отменяется. С вашим управляющим я все согласовал. Так что спешить вам некуда. Тем более что нам необходимо поговорить по серьезному делу.

«Нахал, нахал».

– Наши с вами дела закончились вчера вечером, – ответила она, заложив руки за спину – чтобы он не подумал, что она сейчас же схватит его приношение.

– Напротив, Зора, вчера они только начались.

– Боюсь, вы меня с кем-то спутали. А вчерашний вечер – с позавчерашним или еще каким-то. Я вас не приглашала и, откровенно говоря, не собиралась делать это хоть когда-либо.

– А я в этом и не сомневался. И потому пришел, как видите, сам. Зора, у меня действительно серьезное дело. Вернее, так: деловое предложение. Я вам его изложу. Если оно вам не подойдет – я уйду и тогда уже действительно больше никогда не появлюсь. Я вам все объясню не более чем за десять минут. Выслушайте – иначе вас очень долго будет терзать любопытство – станете гадать, от чего же вы отказались. Это будет неприятное и назойливое ощущение. Согласны?