Текст книги "Решение номер три"

3

– Я Лига Гвин, – сказала она. – И меня хотят убить.

Кажется, ей показалось, что сказанного недостаточно, и она добавила:

– Очень хотят. Вы, наверное, понимаете – почему.

Я не претендую на знание всего на свете. И поэтому не испытывал никакого неудобства, отвечая:

– Честное слово, не имею ни малейшего представления.

Похоже, что такой ответ её удивил. И она сказала:

– Но вы ведь знаете – кто я. Не можете не знать!

– Могу, – ответил я, – отчего же нет? Вообще я могу многое, иначе вы ко мне и не обратились бы. Значит – могу и ничего не знать о вас. Поверьте, это совсем не трудно. Вы кто – артистка? Но не театральная – иначе я бы видал вас на сцене. Или чья-то супруга? Может быть, дочь?

– Боже мой, – сказала она. – В каком же мире вы живёте?

Я усмехнулся, отвечая:

– Вы ведь знаете, кто я. Не можете не знать. Не так ли?

– Я думала, что знаю, – ответила Лига Гвин. – Но похоже, что ошибалась. Хотя люди уверяют, что никто лучше вас не сможет помочь мне.

– Люди? – невольно у дивился я (или сделал вид, что удивлён). – Какие это люди и что они обо мне вам сказали?

– О, – сказала возможная клиентка, – это был мой отец – он мне все уши прожужжал о ваших способностях – с тех пор, как вам удалось воскресить его из мёртвых. Иначе он это не называл….

– Простите, – сказал я, – как, вы сказали, ваша фамилия? Да, Гвин. Постойте. Это «Эштор Гвин АО»? Да, помню, то был интересный случай. Но вы же не больны, насколько я могу судить. Вы сказали что-то об убийстве. А я не сыщик, как вы должны бы знать. Кстати, как сейчас чувствует себя ваш батюшка?

Я вовремя заметил, как в её глазах – красивых, надо сказать, глазах – возник подозрительный блеск (похоже, за слезами ей не приходится ходить далеко), и постарался предотвратить наводнение.

– Он, увы…

– Я вспомнил: это было в информациях, – невежливо прервал я её. – Напрасно не вызвали меня снова: может быть, снова удалось бы… Примите мои соболезнования. Однако… Раз уж вы принудили меня выслушать вас, предоставьте мне выбирать – что я хочу от вас услышать и чего сейчас не желаю.

Вообще-то меня, конечно, не пугала, а скорее привлекала перспектива поболтать, расслабившись, с женщиной, производившей (если отвлечься от конкретных обстоятельств) самое приятное впечатление. Такая, гм, склонность мне свойственна. Если бы мы с Лигой Гвин (о которой я и сейчас почти ничего не знал, хотя, по её мнению, был просто обязан) сидели за чашкой чего-нибудь, я бы не стал препятствовать её излияниям. Но она оказалась здесь не со светским, а с деловым визитом, а я ещё до её появления тут успел войти в то рабочее состояние, в каком всякие личные мотивы отправляются на отдых до лучших времен. К тому же женщин надо останавливать своевременно – иначе они возьмут всё в свои руки. И я повторил:

– Я буду спрашивать, вы – отвечать. Другого порядка тут быть не может. Вы сказали, что вам угрожают убийством. Предотвращение убийств – не моя профессия, и отказ с моей стороны был бы вполне оправдан. Однако скажу откровенно: вы мне нравитесь, и не хочется оставлять вас ни с чем. Поэтому обещаю вам мою помощь – если только ваш случай хоть каким-то боком подпадает под мои возможности. Если нет – не взыщите, но… И поэтому вы сейчас обстоятельно мне представитесь – хотя бы для того, чтобы я смог сделать собственные выводы относительно того – стоит ли вас по каким-то причинам убивать, и так ли эти причины серьёзны, чтобы вовлекать в это дело меня, хотя, возможно, тут достаточно было бы сил полицейского патруля.

Дама вздохнула. Но мне показалось, что рассказывать о себе было занятием, вовсе не вызывавшим у неё неудовольствия. Хотя она попыталась было увильнуть от ответа, проговорив:

– Может быть, я дам вам наш проспект – там всё изложено в подробностях, включая моё жизнеописание, сделанное лучшими специалистами по общественным отношениям. У меня как раз есть с собой кристалл…

– Приму с благодарностью, – ответил я. – Потому что обожаю получать в подарок всякие безделушки, от которых нет никакого практического прока. Но, знаете ли, я консерватор и люблю, например, театр, где играют живые люди, а не записи на кристалле, пусть они и куда богаче всякими трюками. Поэтому одолейте вашу лень и сэкономьте моё время и ваши расходы, потому что оплату я получаю повременную, и счётчик тикает уже двенадцать минут. Ну-с?

Этот последний аргумент, похоже, подействовал на неё сильнее, чем всё прочее, что я мог бы ей сказать.

– Люблю настойчивых мужчин, – сказала она, – хотя уступаю им очень редко – можете воспринять это как предупреждение. Итак, я…

4

Собственно, большой нужды ни в её рассказе, ни в проспекте у меня не было. Пока дама со своим конвоем (что сейчас просто-таки оцепил мой дом) добиралась до моего жилья и затем поднималась ко мне, я успел, внимательно изучая картинку на экране, прочитать её персональную карточку, запросить базу данных и получить исчерпывающий ответ. Так что я несколько кривил душой, заявляя, что понятия не имею об её личности и месте в нашем насквозь просматриваемом и регистрируемом мире. И сейчас мне было важно не то, что она расскажет, а то, о чём умолчит, а также – как, в каком стиле она расскажет и насколько искусно будет заштуковывать те дырки в повествовании, сиречь лакуны, какие неизбежно возникнут после умолчаний. Запись нашего диалога исправно работала с того мига, когда Лига Гвин появилась на пороге, тем не менее я слушал её очень внимательно, насыщая своё первое, беглое представление о ней живыми деталями и оттенками. Картина получалась достаточно интересная.

Лига Гвин на самом деле была и дочерью, и женой, и даже артисткой – хотя в очень своеобразном жанре. Отец её, Эштор Гвин, был одним из двух самых богатых людей в нашем вовсе не бедном мире; точнее, двух легально богатых – поскольку существует ещё некоторое количество людей, стоящих даже больше, чем эти двое, но не отчитывающихся в своих прибылях ни перед кем. Муж дамы по имени Лимер принадлежал – ну, не к этим нескольким, но к тем, кто составляет их тесное окружение и тоже не ходит для заработка на паперть или в переходы.

– Думаю, у них достаточно возможностей обеспечить вам охрану, лучшую в мире или хотя бы одну из лучших, – вставил я свою реплику в её монолог, воспользовавшись тем, что Лига Гвин делала очередной вдох. Судя по его продолжительности, лёгкие у неё были в прекрасном состоянии. – Почему же именно моя скромная персона заинтересовала вас до такой степени?

– Да, конечно, – ответила Лига с досадой, – отец не пожалел бы денег на мою защиту – если бы был жив. Но пока он был жив, вопроса о моей защите вообще не возникало, потому что мне ничто не угрожало. Можно сказать, он сам был самой надёжной защитой.

– Откровенно говоря, не совсем понимаю, – покривил я душой. – Вы хотите сказать, что ваш батюшка умер?

– Да я уже сказала – просто вы не пожелали услышать. Вы что: совсем не пользуетесь даже открытой информацией?

– Увы. Процент истины во всех её формах столь мизерен, что я просто не могу позволить себе тратить время столь непроизводительно. Мадам, я вынужден напомнить вам: вопросы задаю я.

– А я вас ни о чём и не спрашиваю, я просто уточняю. Да, мой отец, к сожалению, ушёл из этого мира и тем поставил меня в очень двусмысленное положение.

– Вот как? Ну, собственно…

– Почему вы постоянно перебиваете меня? Хотите, чтобы наш разговор тянулся подольше? Да не бойтесь за свой гонорар: он будет даже больше, чем вы осмелитесь предполагать. Вы требуете моих ответов, а сами…

– Да, разумеется, – вынужден был признать я. – Извините великодушно и продолжайте, прошу вас. Двусмысленное положение, вы сказали?

Похоже, моё извинение пришлось ей по вкусу.

– Именно так. С одной стороны, он сделал меня, не побоюсь сказать, самой богатой женщиной в мире – разумеется, из женщин с открытым капиталом. С другой же, если до сих пор я была лишь персонажем светской хроники, не более того, и никто не думал обо мне как о серьёзном участнике мирового экономического, а значит, и политического процесса, потому что никто не ожидал, что папа… Он ведь не страдал никакими болезнями, вёл здоровый образ жизни, не предавался никаким излишествам – ну, и так далее, всё по вашим тогдашним инструкциям – и все пророчили ему ещё несколько десятков лет жизни. Так что для всего мира это оказалось неожиданным. Не только для редакций, у которых не оказалось заготовленных, как это принято, некрологов, но, главное, для всей деловой элиты. Они просто не знают, как отнестись ко мне, насколько серьёзно воспринимать меня, строить ли на мне какие-то расчёты – или считать меня фигурой случайной, которую удобнее всего вывести за скобки – у них это выражение в ходу – и на моё место посадить человека, им хорошо известного, который не станет выбиваться из ряда вон. Вы понимаете, меня всё время воспринимали как особу достаточно эксцентричную, способную на неожиданные и не оправданные с позиций здравого смысла действия…

Я просто не мог обойтись без поощрительной реплики:

– Следует ли понимать это так, что на самом деле вы – совершенно другой человек?

Тут она должна была, по-моему, немного растеряться. Этого, однако, не случилось. Она лишь очень пристально посмотрела на меня – так, что впору было поёжиться от странного ощущения.

– Скажите, дин Сорог – существует ли у вас, как, скажем у адвокатов, понятие профессиональной тайны? Насколько конфиденциально то, что вы можете услышать от меня? Или вы вправе распоряжаться этим, как вам заблагорассудится?

– Ни в коем случае, – успокоил я её. – Только суд мог бы заставить меня рассекретить содержание моих разговоров с клиентом. Мог бы – если бы задался такой целью. Но этого никогда не произойдёт.

– Вы уверены?

– Совершенно.

– Почему вы так считаете?

– А вот это уже относится к профессиональным тайнам. Извините.

Лига Гвин секунду помедлила, прежде чем сказать:

– Я поняла. Очень хорошо.

– Одно маленькое уточнение, мадам. Это правило распространяется и на вас: вы не должны разглашать содержания наших бесед, а иногда и самого их факта.

– Не беспокойтесь. На самом деле я вовсе не эксцентрична и прочее; но я действительно долго и успешно играла роль именно такого мотылька. Этого хотел папа. А на самом деле я всегда была в курсе его дел и замыслов, являясь как бы сверхштатным, тайным, если угодно, секретарём. Потому что он понимал, что в любой момент его интересы могут настолько круто и бесповоротно разойтись с интересами других королей экономики, что… Словом, он знал о возможности случившегося – и потому хотел, чтобы я была способна в любой миг взять руководство на себя, не тратя времени на ознакомление, вхождение в курс и тому подобное.

– Простите, Лига, но мне не совсем ясно… Видите ли, достаточно легкомысленная светская дама для бывших коллег вашего отца, мне кажется, фигура весьма приемлемая. Ведь, используя вас как вывеску и посадив рядом с вами своего опытного и надёжного человека, скажем – введя его в директорат, они смогут контролировать…

– Я вас поняла. Такой человек есть, и нет нужды вводить его в совет директоров. Это мой муж.

– Ну и прекрасно! Значит, рядом с вами имеется надёжный, мне кажется, защитник, второй после отца, кому под силу защитить вас и у кого есть все основания сделать это.

– Логично, дин Сорог. Так и было бы – если бы не одно обстоятельство. А именно: муж – мой, но человек – их. Мой он пять лет, а их – не менее двадцати. До своего нынешнего положения он вырос не потому, что женился на мне, напротив: они вырастили его до такого уровня, и только тогда папа счёл его достойным моей руки. Он станет защищать меня всеми средствами – если так прикажут они. А если приказание будет противоположным, он точно так же всеми силами… Ну, вы понимаете. Да собственно, вы можете увидеть его на тех кадрах, что нам удалось получить, когда и было решено убить меня. Он там был! И приказ уже отдан. Вот почему я у вас.

– Могу ли я спросить – кто эти пресловутые «они»?

– Вы должны спросить это в первую очередь. Вам знакомы такие имена? Шаром, например? Акузан Шаром?

Я больше не видел смысла продолжать игру в прятки и признал:

– Более чем знаком. Человек, чьих возможностей не знает даже Департамент налогов и сборов – а он, похоже, исчислил даже количество звёзд в невидимой части Вселенной. Но почему они отдали именно такой приказ?

– Начать издалека или прямо о причинах?

– Сэкономим время; начинайте издалека.

– У них уже несколько лет назад – а точнее, пять лет и четыре месяца, был подписан протокол о намерениях – возник замысел, суть которого – заставить федеральные власти коренным образом изменить антимонопольное и противонаркотическое законодательство. То есть совершенно развязать им руки не только в нашем мире, но и во всей Федерации.

– Они мыслят, надо сказать, масштабно. Но какими средствами…

– Не менее масштабными. Слушайте внимательно. Вы представляете, какая часть продукции и торговли находится под их контролем, иными словами – принадлежит им?

– Точно не интересовался, но думаю – не меньше половины.

– Шестьдесят пять процентов с десятыми, если угодно.

– М-да. Впечатляет. Ну, а дальше?

– Отсюда вытекает их план. Принципиально нового в нём, пожалуй, мало, но… Короче говоря, это забастовка. Прекращение производства, оказания услуг, торговли, колоссальный локаут в мировом масштабе – и полное отсутствие у властей средств принудить их вернуться к нормальной деятельности. Никто не знает точно, кроме них самих, какая часть генералитета внешних и внутренних войск и органов правосудия куплена ими, но и тут у них больше половины. А кроме того, они, в отличие от властей, умеют пренебречь внутренними противоречиями для решения глобальных задач, в то время как наши общественные и политические верхи…

– Да, это понятно. Мне неясно другое: при чём тут вы, ваш отец, ваши предприятия, наконец?

– Неужели это так трудно понять?

– Обождите секунду… Ага. Не опасаются ли они, что в данном случае вы смогли бы сыграть роль своего рода штрейкбрехеров? Не поддержав их… Так?

– Почти точно. Они знают, что отец с самого начала был принципиально против этого замысла. Потому что наш дом совершает все дела строго в рамках закона. Я не имею в виду налоговое законодательство (тут на губах её промелькнула улыбка), но мы не монополисты и не наркоимператоры. И ещё и по той причине, что их проект неизбежно приведёт к беспорядкам – это же по сути дела смертный приговор для миллионов людей, – а беспорядки – к жертвам. А папа всегда был против жертв, в особенности человеческих.

– Но что практически мог бы сделать ваш отец, чтобы противостоять им? Не переоценивают ли они его… ваши возможности?

– Вы ведь поняли: они контролируют шестьдесят пять процентов…

– Разумеется.

– Так вот, остальные тридцать пять – это мы. Могу даже сказать: сейчас это – я. То есть в моих руках – половина их совокупной мощи. И при этом у меня нет разногласий с самой собой, а у них всё-таки есть, пусть и на время отложенные.

– Да, вы действительно серьёзный противник. Но ведь если вы, кем бы ни считались номинально, на деле всего лишь взбалмошная дамочка, я хочу сказать, конечно, – если они так считают, то до поры до времени они должны не только мириться с вашим присутствием, но даже радоваться тому, что их человек, ваш супруг, сможет беспрепятственно осуществлять перевод ваших мощностей на их рельсы, так сказать…

– Вы совершенно правы – вернее, были бы правы, если бы они так считали. Но вся беда, дин Сорог, в том, что они прекрасно знают подлинное положение вещей, и на мой счёт у них нет никаких иллюзий.

– Это плохо. Откуда, каким образом?..

– Дин Сорог, вы женаты?

– Я?! Господь уберёг. При моей специальности это противопоказано.

– В самом деле? Хотя конечно. Знаете, как говорится, самый опасный вор – домашний. От человека, живущего под одной крышей с вами и пользующегося всеми правами члена семьи, ничего нельзя скрыть надолго – в особенности если он предпринимает усилия для того, чтобы быть в курсе всех дел – и обладает в таких делах немалым опытом. А Лимер именно таков. Мой муж, хотела я сказать.

– Я понял.

– Муж – и единственный мой наследник. Детей у нас нет.

– Гм. Сильный аргумент. А почему бы вам не написать завещание в… не знаю, в чью пользу, хотя бы какого-нибудь Фонда, и не объявить об этом всем и каждому? Думаете, его опротестуют?

– Нет. Его просто никто не увидит – ни у адвоката или нотариуса, ни даже у меня дома. Объяснят это как одно из моих вздорных заявлений – а я их делала немало, по уже известной вам причине. А я, как и папа, не хочу, чтобы по моей милости гибли люди. Я имею в виду того же адвоката – он, на его беду, порядочный человек, другого папа и не потерпел бы. Теперь понимаете, почему мне лучше не рассчитывать на защиту мужа?

– Выходит, вам нужна защита от него?

– Нет. Его я не боюсь. Хотя и продолжаю обитать под одной крышей с ним, делая вид, что ни о чём не догадываюсь – во всяком случае, до конца. Да, приказ был отдан именно ему – но не для того, конечно, чтобы он выполнил всё своими руками. Он скорее теоретик ликвидации, но для исполнения у него кишка тонка – простите за оборот речи. Вот подготовить и организовать, проследить, оплатить – это его стихия.

– Интересно, из каких денег?

– Да из моих, конечно же. Я сама должна оплатить моё убийство; у них это считается верхом остроумия – и целесообразности.

– А откуда у вас возникло такое впечатление о нём? Вам что-нибудь стало известным о…

– А вы думаете, мой папа умер своей смертью?

– Чёрт! Извините, но не с этого ли следовало вам начать? Мы тут говорим вокруг да около, а если у вас есть доказательства, то…

– Доказательства? Откуда, хотела бы я знать?

– Тогда на каком основании вы делаете заявление…

– Это не заявление, это умозаключение. Мне известен только один факт – но его, я думаю, достаточно.

– Что за факт?

– На отца был выпущен Бревор. Факт совершенно достоверный. И вот теперь его же подрядили, чтобы разделаться со мной.

– Бревор?..

– А вы думали, почему я так стремилась заручиться именно вашей помощью? Бревор, дин Сим, именно Бревор!

– Вот оно как, – только и смог произнести я. И через мгновение добавил: – Хорошо. Вы меня заинтересовали. Теперь мои условия: отсюда вы не выйдете до тех пор, пока вопрос не закроется. Не беспокойтесь: я гарантирую вам комфорт, хотя и не такой, наверное, каким вы пользуетесь дома. Но там сейчас, видимо, опасно, а тут надёжно защищено. Приемлемо это для вас?

Она сказала после секундного колебания:

– Согласна. Он дал мне три дня – столько я вытерплю. Это всё?

– Есть и второе условие. Что вы там говорили о гонораре?..

5

Значит, Бревор. Весёленькая ситуёвина: Сорог, то есть я, versus Бревора.

Откровенно говоря, я надеялся, что наши – моя и его – жизненные линии никогда не только не пересекутся, но и, какими бы узелками каждая из них ни завязывалась, даже не сблизятся на расстояние прямой видимости. Конечно, в какой-то степени стыдно сознаваться в такого рода мыслях, поскольку их можно легко воспринять как проявление трусости. Однако и личности куда более масштабные порой не могли сдержать почти вопля отчаяния: «Да минет меня чаша сия!» Могу с уверенностью сказать: это не страх, а совсем другое – сознание того, что предстоящее – не твоё, оно никак не соответствует ни твоему характеру, ни способностям, ни даже… Ну словом – ничему из того, что составляет твою силу. Не соответствует – и всё же ты вынужден этим заниматься.

До сих пор я Бревора не встречал. Не знал, как он выглядит, и потому, даже оказавшись рядом с ним, не смог бы опознать его. И до сих пор это меня нимало не смущало – потому, что я не принадлежу к тем, кто идёт по следам, гонится, настигает и хватает. Думаю, что я физически не смог бы задержать и тем более обезвредить даже простого невооружённого хулигана. Моё амплуа совсем иное: Слово. Я – человек Силы Слов. Понимаю, что это вам ничего не говорит, но сейчас у меня нет времени на объяснения. То есть я не отношусь к людям физического действия, не люблю выходить в поле и отлично без этого обхожусь, а лучше всего чувствую себя дома, в кабинете, и нередко даже помощь моим пациентам оказываю прямо отсюда, за исключением лишь самых тяжёлых случаев. Сила Слов – это единственное, пожалуй, чем я дорожу в этом мире, потому что это учение живёт со мною и во мне, и будет жить, пока я жив, и со мною же умрёт – хотя бы потому, что передать её мне некому (хотя право передачи мне и дано): дети мои не родились, а друзья умерли, и вовсе не от старости, а от тех причин, которые обычно характеризуются миллиметрами с их десятыми и сотыми долями…

О чём, собственно, я? Да, о Бреворе.

Так вот, он – не человек Силы Слов, но самозванец. Он не знает учения, но каким-то образом узнал и усвоил некоторые из его возможностей – немногие, но действенные. Никогда не встречав его, я в общем неплохо знаю тот путь, что пройден им и которым, судя по всему, он намерен следовать и дальше. И помню имена и жизнеописания тех людей, чьи судьбы пересеклись не могу сказать «с Бревором», но вправе утверждать: с его волей, его мыслью, его замыслом. Он убийца? В этом нет ни малейших сомнений. Могу я что-либо доказать? Нет. И никто не в состоянии сделать это. Хотя попытки такие предпринимались, и не раз. И не только попытки доказать. Впавшие в отчаяние люди пытались его просто уничтожить; причём не психопаты, но люди весьма квалифицированные, даже хорошие профессионалы. Но он оставался жив, а умирали они. Сейчас принято считать, что на его совести шестьдесят девять жизней. Если Лига Гвин права, то уже семьдесят. Но это не совсем точно. Я не имею в виду тот факт, что на его совести нет и не может быть ничего, поскольку он, по моему убеждению, своего рода мутант, от рождения лишённый совести, иными словами – ощущения бога. Я лишь хочу сказать, что около двух десятков из этих семидесяти пали не от его, условно говоря, руки, но в результате действий его телохранителей. А теперь самое смешное: эту охрану нанимает и содержит не он. Бревор никогда, насколько мне известно, не затратил на свою безопасность ни гроша. С требованием ее обеспечить он просто-напросто обратился к государству, представив убедительные доказательства того, что ему угрожают; свора его адвокатов позаботилась об аргументах такого рода, хотя придумывать им ничего не пришлось, но лишь систематизировать и привести в соответствующий юридическим требованиям вид. И государство не нашло повода отказать ему, как не отказало бы в этом любому другому гражданину, до такого правового уровня мы всё же дожили. Некоторые острят: Бревор, мол, давно под арестом, законвоирован, только без ограничений в передвижениях и общении. Это так; можно лишь добавить: своим конвоем он же и командует по собственному усмотрению. Кстати, государство рассчитывало, я думаю, что такая услуга волей-неволей заставит Бревора прекратить убивать. Ничуть не бывало. Его адвокаты утверждают, что на него с давних пор вешают все убийства, которые следователи не сумели раскрыть, что по сути это всего лишь легенды – поэтому, дескать, его и не могут ни в чём обвинить: он ничего подобного не совершал. И кто-то этому верит.

Похоже на то, что сейчас, когда Лига Гвин назвала мне имя подозреваемого, я, кроме привычного уже душевного движения, весьма похожего на робость, ощутил и нечто новое: «Пришла пора». Словно бы я, сперва средневес, а потом и полутяж, долго нагонял массу, чтобы выйти на ринг против супертяжа, чемпиона мира, и схватиться за право надеть этот пояс. Сравнение не самое лучшее, но сейчас мне не до стилистических изысков.

Я понимаю, что просто-таки тону в многословии. И не потому, что пренебрегаю формой, она всегда очень важна в отношениях с клиентами, с их сознанием и подсознанием, с их внутренними органами, не говоря уже о тонких телах. Тут скорее всего сказывается какой-то внутренний запрет, запрет на излишнюю откровенность: каждое слово из тех, что я скажу вам, почти сразу станет известно и ему (нет, я, разумеется, не имею в виду лично вас, но кто-нибудь да проинформирует столь известную личность – хотя бы из одного желания удостоиться его внимания), а это может помешать мне более, чем помочь. Возможно, я допустил ошибку ещё раньше, вообще согласившись на столь откровенный разговор. Но моё правило – всякий путь проходить до конца, если даже впереди ожидают не удовольствия, но неприятности. Характер человека должен быть кристаллическим, а не слепленным из холодной манной каши. Впрочем, это моё личное мнение.