Текст книги "Рваные души"

– Дурак, дай по твоей деревянной башке постучу, – с гневом сказал Александр, стараясь отогнать от себя мысли о предстоящей смерти, которая и так сытно наелась за эти мартовские дни.

– Да право вы, ваше благородие, такую ерунду говорите, креста на вас нет, – обратился Макарыч к Владимиру, широко перекрестился при этом и сплюнул через левое плечо, – да разве можно мысли в себе такие таить? Нельзя такое даже думать. Смерть-то она только и ищет того, кто ее зовет. Вы только ее позвали, а она тут как тут. И сидит рядом с вами, думает, как поскорее вам подсобить, оказать помощь вашим мыслям. Эх, ваше благородие, нельзя такое в голове держать, – покачал головой Макарыч.

– Да шучу я, шучу, шутки у меня такие. Ты уж, Макарыч, не обижайся, я еще в Германии на Одере хочу искупаться да рыбку с тобой вместе половить. – Владимир знал, на что брать подпоручика, большого любителя порыбачить. И когда они еще квартировались в Иркутске, как только выдавалась свободная минутка, Макарыч тут же бежал на Ангару или более спокойный Иркут, чтобы предаться своему любимому увлечению.

– Да какая у них там в неметчине рыбалка? – Макарыч словно уже забыл про злую шутку Владимира. – Вот у нас – другое дело. Таймень, бывало, такой возьмет, что и впятером вытащить не можем, все нервы измотает, пока подлюку к берегу подведешь. Вот это рыбища – настоящий богатырь. А хариус? Ну вот откуда у них там хариус? – Макарыча задели за любимую струну, и его уже было не остановить. Про рыбалку он мог рассказывать часами, показывать руками, какую рыбу он ловил и как ругала его за это жена, Марфа Игнатьевна, что, мол, совсем рыбой нас завалил, соли на тебя, паразит, не напасешься.

– Макарыч, я пойду, в следующий раз расскажешь мне, как хариуса ловить, хорошо? – остановил Владимир начавшего бесконечный монолог Макарыча. – А то мне еще к артиллеристам нужно успеть, пока совсем не рассвело. Кстати, я тебе корректировщика пришлю, от тебя ему все хорошо видно будет. Сейчас распоряжусь, чтобы телефонную линию сюда протянули.

Макарыч замолчал и кивнул головой. Владимир схватил ничего не понимающего Александра за рукав и потащил по окопу в сторону своего блиндажа.

– Макарыч – потрясающий человек, но стоит сказать про рыбалку, все: пиши пропало. Часами может рассказывать. Очень уж ее любит. Видел бы ты его жену! – Владимир сразу живо представил себе Марфу Игнатьевну, маленькую худенькую женщину, которая была в два раза меньше Макарыча, но при этом имела над ним необъяснимую власть. – Она его в ежовых рукавицах дома держит, вот он и норовит при любом удобном случае сбежать от нее на рыбалку.

Макарыч очень любил свою жену, и хотя Бог так и не дал им детишек, никогда не ставил это Марфе в упрек. И со стороны было смешно наблюдать, как этот гигантский человек-мамонт вдруг становился ласковой виляющей хвостом собачкой, стоило только Марфе сказать хоть слово. Отсутствие детей сделало ее раздражительной, сварливой, нередко она подолгу бранила Макарыча за какой-нибудь мелкий проступок. Вот и стремился Макарыч пореже попадаться Марфе на глаза. Но никто не знал, что, когда Макарыч спал, Марфа могла часами сидеть у его кровати, гладя его по голове. В Макарыче она выражала все свое нерастраченное материнство, всю свою любовь, хотя и прятала ее за маской сварливой жены. Когда эшелон уезжал на войну, она молча стояла на перроне, прижав руки к сухонькой груди, и слезы ручьем текли из ее больших глаз. Она не рыдала громко, как это делали многие провожающие, ей было стыдно, что люди видят ее слезы, думалось, что муж будет ее стесняться – ведь он никогда не видел ее плачущей. Она стояла молча с непокрытой головой и смотрела на отходящий паровоз. Когда эшелон скрылся за поворотом, Марфа обессиленно встала на колени прямо на перроне и долго так стояла, пока дым окончательно не рассеялся где-то далеко над тайгой. Ей казалось, что жизнь на этом закончилась и она больше никогда не увидит своего любимого мужа. Это потрясло ее настолько, что на следующий день она свалилась с сильными желудочными болями и, если бы не соседки-солдатки, которые почти месяц выхаживали Марфу, скорее всего умерла от разлуки, как умирают белые лебеди, потерявшие свою пару.

Владимир, вернувшись с Александром к себе в блиндаж, сразу же отправил Семеныча к связистам, чтобы те как можно скорее протянули новую линию к пригорочку, где располагался Макарыч со своей группой. Прежний корректировщик находился недалеко от землянки командира батальона, для него на сосне был сколочен небольшой деревянный помост, с которого хорошо просматривались все окрестности. Однако два дня назад немецкий тяжелый снаряд упал рядом с сосной, и сейчас она лежала с вывороченными корнями, будто застал ее здесь сильный бурелом. Покалеченный осколками ствол смотрел туда, в сторону тыла, где было тише и спокойнее, где не было этого грохота, сотрясающего землю, где у деревьев был шанс расти дальше ввысь, превращаясь в зеленых гигантов. А корень смотрел в ту сторону, откуда прилетел этот здоровенный кусок смерти, словно хотел даже после взрыва защитить ствол дерева от новых ран. В яме под корнями Семеныч успел соорудить щель, куда можно будет прятаться от артиллерийских налетов, если блиндаж, доставшийся Владимиру по наследству от Орлова, вдруг будет поврежден, и даже перенес туда кой-какие запасы. При всем этом очень повезло корректировщику, который не успел спуститься с площадки, иначе бы его просто разметало взрывом по ближайшим кустам. Он только прижался к стволу и так и завалился вместе с ним, получив при падении немного царапин.

– Вот что, Саша, – обратился Владимир к Александру, бесцеремонно усевшемуся на его топчане, – ты, пожалуй, передохни немного перед тяжелым днем, а я к артиллеристам сбегаю, договорюсь о поддержке. Появится Семеныч, распорядись, чтобы поднял Грищука – это мой адъютант. Тот пусть соберет командиров рот, командира пулеметной команды и Макарыча к 9.00. Я скоро подойду. Справишься? – и, не слушая ответа Александра, быстро вышел из блиндажа.

Артиллеристы располагались недалеко, за холмом, который батальон захватил неделю назад практически без боя. Очумевшие после очередной штыковой атаки немцы драпанули так, что их командиры сумели остановить всю эту оголтелую братию только на высотке, где сейчас шли ожесточенные бои. Артиллеристам в этот раз очень везло: прибыв на новую позицию, они нашли здесь хорошо обустроенные блиндажи с установленными в них еще теплыми печурками, и, быстро устроив огневые позиции для гаубиц, они принялись уничтожать те многочисленные запасы коньяка и шнапса, которые убегающие немцы не успели забрать с собой.

Владимир уверенным шагом прошел к блиндажу, где располагался командир батареи капитан Шварц. На входе дорогу ему перегородил денщик капитана, невысокого роста, с маленькими свинячьими глазами на свежевыбритом круглом лице. Умоляющим голосом он сказал, что капитан только уснул и велел никому его не беспокоить, даже если пожалует сам государь император.

– Я не государь император, – ответил Владимир, – я гораздо хуже! Ну-ка немедленно разбуди своего страдальца, пока я ему в кровать холодной воды не плеснул. Давай, шевелись скорее, а то мне некогда ждать, пока ты тут задницу греешь. Скажи, что я пришел.

Он прекрасно знал, что Шварц опять всю ночь пил трофейный шнапс с очередной медсестрой из санитарной части и сейчас решил отоспаться, так как здоровье, похоже, уже не позволяло гудеть сутками. Капитан Шварц славился своими загульными пьянками, и если бы не высокая лапа в виде папеньки, то давным-давно был бы выгнан из армии. Хотя многие признавали, что Шварц был поистине знатоком своего дела. Причем независимо от состояния мозг у него работал, как швейная машинка: четко, без перебоев. Когда во время боев в Августовских лесах над дивизией висела угроза окружения, Шварц, расстреляв все снаряды, вывел свою батарею, сохранив все до единого орудия и не потеряв ни одного солдата в стычках с германцами. За это сам начальник дивизии генерал-лейтенант Василий Николаевич Братанов прилюдно расцеловал его и наградил Георгием первой степени.

Денщик нерешительно помялся: с одной стороны, пьяный капитан был неуправляемым, когда ему не давали выспаться, и мог вмазать по лицу, с другой стороны, маячила перспектива получить еще больше, если Владимир сдержит свое слово и окатит Шварца из ведра с водой, которое всегда стояло справа от входа на скамейке. Наконец, решившись, он вошел в блиндаж и через минуту пулей выскочил из него, держась за правое ухо.

– Входите, ваше благородие, – негромким мученическим голосом сказал он, потирая ладонью горящее место.

Владимир откинул полог плащ-палатки, висевшей на входе, и шагнул в блиндаж. В нос сразу ударил такой сильный запах перегара, что, казалось, поднеси спичку – и блиндаж взлетит на воздух. На топчане в одних голубых подштанниках под светом закопченной керосиновой лампы, свесив босые ноги, восседал капитан Андрей Михайлович Шварц. Опухшее от алкоголя и недосыпа лицо осоловевшим взглядом смотрело на вошедшего Владимира, словно пытаясь понять, кто этот наглец, который посмел оторвать его от сна. Рядом, завернувшись в одеяло, блестела испуганными глазами молоденькая девушка.

– Водички дать или рассольчику капустного для тебя поискать, юный алкоголик? – обращаясь к капитану и усаживаясь за стол, заваленный всякой снедью и пустыми бутылками, сказал Владимир. Затем повернулся к девушке: – А вы, уважаемая барышня, соизвольте немедленно покинуть помещение, пока два взрослых дяденьки между собой разговаривать будут. Разговор не для ваших чудесных ушек.

Было видно, как девушка густо покраснела и в ее не забитой умными мыслями головке срочно выискивается вариант незаметного исчезновения из блиндажа.

– Отвернитесь, я оденусь, – обратилась она к Владимиру.

– Зачем? – искренне удивился Владимир. – Вы же не стеснялись сюда прийти и остаться на ночь? Не думаю, что вы невеста Андрея Михайловича, или я ошибаюсь? Денщика вы тоже не стеснялись, так почему же вы должны меня стесняться? Да и, собственно говоря, чем вы меня хотите удивить? Я вроде не озабоченный юноша, чтобы впасть в непристойные фантазии от созерцания вашего прелестного тела. Брысь отсюда поскорее! – сказал он, повысив голос.

Девушка вскочила и начала быстро одеваться, позабыв про недавние смущение и стыд. Владимир мельком бросил взгляд на ее упругую грудь, приятную фигуру и повернулся к Шварцу:

– Ну что, милый мой, тебя в ведро окунуть или сам окунешься, сейчас ты мне нужен живым и желательно бодрым.

– А, Володенька, – скрипучим голосом, как несмазанная дрезина, проговорил Шварц, – не спится тебе. А что, собственно говоря, случилось?

– Ты не поверишь, Андрюша, я думаю, это тебя сильно удивит и, может быть, даже расстроит, но, оказывается, уже два года идет война. И если тебе совсем интересно, то воюем с Германией – это страна такая.

– Тебе бы только издеваться над бедным магистром от артиллерии, волшебником пороховых зарядов и кудесником стволов, дай лучше воды, изверг, а то, по-моему, я пил только в прошлой жизни. – Шварц стал потихоньку приходить в себя.

– Барышня, поднесите возлюбленному чашу с бесцветной жидкостью из вон того прекрасного оцинкованного ведерка, – сказал Владимир девушке, указывая на ведро с водой, – только не перепутайте с горючей жидкостью, которую вы вчера вкушали.

Девушка уже успела одеться, теперь она стояла перед Владимиром и бросала на него гневные взгляды.

– Да, милая, и не смотрите на меня так зло, а то вдруг от вашего прекрасного взгляда у меня случится понос? Будьте же добросердечной, поднесите воды капитану. Видите, он умирает. – Владимир терпеть не мог эти классические женские замашки, когда женщина, осознавая свою неправоту, стремилась слезами или гневом сделать виноватым другого человека.

Девушка подошла к ведру, взяла кружку, стоящую рядом, зачерпнула воду и, боясь расплескать, подошла к Шварцу. Тот одной рукой схватил ее за руку, другой вырвал кружку и начал жадно пить, проливая воду себе на лицо. Выпив все одним залпом, он тыльной стороной ладони вытер губы и, поцеловав девушке руку, отпустил ее. Она испуганно сделала шаг назад и повернулась, чтобы уйти из землянки.

– Барышня, ну поскорее же, видите, капитан вас не держит, – с неприкрытым раздражением сказал Владимир. Время шло, и каждая минута торопила его. – Кстати, не забудьте там у себя провериться на триппер, от этого старого алкоголика всего можно ожидать.

– Девушка вспыхнула и бегом бросилась в дверь.

– Ну вот, – обиженно сказал Шварц, – выпроводил любовь всей моей жизни, а я хотел было сделать ей предложение. Черт, а как же ее все-таки звали? Опять забыл спросить. Впрочем, как всегда. – Шварц встал, подошел к ведру и стал жадно пить воду прямо из него. Затем поднял ведро и вылил оставшуюся воду себе на голову. – Уфф, – запрыгал он в мокрых подштанниках, смешно, как аист на болоте, поднимая свои босые ноги. Затем взял полотенце, висевшее рядом, и стал энергичными движениями вытирать голову и торс, периодически покрякивая от удовольствия. Потом присел за стол напротив Владимира: – Володенька, вот умеешь ты прийти в самый неподходящий момент. А раз уж пришел, то рассказывай, чего тебе надо? Думаю, не чокнуться со мной принесли тебя ко мне ноги.

– Андрей, сегодня у нас опять атака на эту высотку, – деловым голосом начал Владимир, – нужна твоя поддержка. Я знаю, что сейчас ты начнешь плакаться по поводу отсутствия снарядов, но попробую с тобой не согласиться на этот счет, – сказал он, предугадывая желание Шварца сказать именно это. – Подходя к тебе, я видел мокрую от усталости лошадь с волокушками. Не шнапс же тебе на ней привезли? Поскреби по сусекам, может, и отыщется десяток-другой-полсотни хороших снарядов для помощи старому другу.

– Тьфу на вас, Володенька. – Шварц потихоньку приходил в себя, начинался легкий озноб, свойственный человеку, который начинал ощущать в себе что-то другое, кроме алкоголя. – И все-то ты увидишь, глазастый. Сам видишь, по такой грязище к нам по-другому не попасть. А днем работать немцы не дают. Повесят свой аэростат и лупят потом по дорогам. У меня уже не дорога, а конское кладбище, на каждой ветке по кишке висит. Даже и непонятно, где лошадиная, а где человеческая. Вот и приходится, как татям залетным, по ночам работать. Но много не получается запасти, днем тоже нужно немцам показывать, что мы еще никуда не сбежали. Вот сусеки никак забить и не получается. Так что, дружище, и рад бы, но многого от меня не дождешься, даже если вагон французского коньяку мне выкатишь и еще две бутылки, чтобы денщика своего зря потом не гонять. Кузьма, – Шварца основательно трясло от холода, – где тебя черти носят? Быстро дай мне сухое белье!

На пороге тот час же возник денщик:

– Сейчас, ваше благородие, – и спешно принялся рыться в стоящем около топчана небольшом сундуке. – Вот, пожалуйте-с переодеться, – через минуту произнес он, протягивая Шварцу чистые сухие кальсоны и рубаху.

– Что так медленно копошишься? – недовольно произнес Шварц, снимая свои мокрые кальсоны и натягивая сухие. – Будешь так медлить, отдам господину капитану в окопы, там тебя быстро уму-разуму научат. Пошел прочь!

Денщика как ветром сдуло.

– В 10.00 у меня атака. Артподготовка назначена на 9.40. Так? – Владимир сгреб рукой оставшуюся от ночного кутежа снедь и бутылки на край стола, вытащил, разложил карту и немного наклонился над столом, словно собираясь сказать что-то очень важное. – Я своих в атаку подниму в 9.50. Пойдем перед твоим огневым валом. Иначе не успеем, мне до того, как немцы очухаются, нужно не менее чем триста метров пройти, иначе кучу народа положу. Немцы успели старые пулеметные точки восстановить и дополнительно соорудить две новые. Вот здесь и вот здесь, – он ткнул пальцем в отметки, сделанные недавно по данным Макарыча. Владимир знал, что, несмотря на пьяное состояние, Шварц запомнил новые отметки и обязательно нанесет их себе на карту. В этом ему было не отказать. В любом состоянии он умел запоминать и здраво анализировать все, что касалось его работы. – Затем давай все что есть по второй линии и по дороге за ней. Мы пока с первыми разберемся, потом сразу во вторую траншею полезем. Как вторую захватим, тут и будет нам счастье великое. Если особо много солдат не положу, то, думаю, с контратакой у немцев дело не выгорит, продержимся. А там зароемся поглубже, пулеметная команда точки себе оборудует – и все, не взять им нас. Будем готовиться двигать дальше помаленьку. Потому что дальше вроде укреплений нет. Дай мне только своего корректировщика толкового.

– Хорошо ты тут все мне расписал, Володенька, дай бог, чтобы так оно все и вышло. – Шварц налил и выпил залпом стакан водки. – Ох и хорошо же пошло, прямо амброзия. Тебе не предлагаю, знаю, что бесполезно. Вот после боя придешь ко мне, я тебя с такими сестрами милосердия познакомлю, – он томно закатил глаза, – девки – огонь! Вот только как звать не помню, ну ничего, до вечера еще долго, может, и вспомню. – Он улыбнулся, обдав Владимира сильнейшим запахом перегара.

– Ты бы хоть закусил, Андрюша, – сказал тот, отодвигаясь подальше от этого запаха, от которого можно было опьянеть самому, – да завязывал бы с этим. Или сопьешься, или сдохнешь. Ладно был бы великим писателем или художником, тогда бы хоть памятник поставили на могиле, а так закопают и напишут: «Умер от алкоголизма. Дети, не берите пример с этого дядьки».

Шварц заулыбался:

– Ничего, Володенька, я еще тебя переживу, окопная ты вошь, – сказал он без злости в голосе, – приду к тебе на могилку, выпью бутылочку-другую да ущипну свою сестру милосердия за сладкую попку. А ты там лежи и завидуй мне. Ну как же ее все-таки звали? – задумался он опять об имени недавно исчезнувшей новой пассии.

– А ты ногу себе прострели или живот, и когда тебя в санчасть принесут, которая первая к тебе бросится, та и окажется твоя нынешняя.

Шварц рассмеялся своим скрипучим смехом:

– Ах, Володенька, боюсь вся санчасть ко мне выбежит, я ж на всех жениться сразу не смогу, мне религия не позволяет, – и он перекрестился своими толстыми, как сардельки, маленькими пальцами. – Корректировщика я тебе пришлю, Константин Петрович пойдет, только вы его опять с сосны не роняйте, как прошлый раз. Он у меня после того раза целый день заикался, – Шварц опять расхохотался, – пришлось принудительно стакан шнапса в него влить, так от стакана он потом почти сутки спал, немощь. Кузьмич, – крикнул он и, дождавшись появления денщика, распорядился: – подпрапорщика Якушева отправь корректировщиком во второй батальон.

– Туда, где Макарыч сидит, – вмешался Владимир, – там уже связь протянули.

– Пусть топает на левый фланг на пригорок, туда, где подпоручик Стуков господствует, и немедленно проверит связь. Хотя… – Шварц на секунду задумался, – пусть сейчас же ко мне зайдет, я сам ему приказание дам, а то напутаешь еще что-нибудь. Давай, бегом, одна нога здесь, вторая там.

Денщик выбежал за дверь.

– Обученный он у меня, знает, как себя вести, – Шварц повернулся к Владимиру, – а может, ну его подальше, этот свой принцип, и давай по маленькой за успех накатим.

– Некогда, Андрей, да и не хочу принципу изменять. Пьяный солдат – мертвый солдат, хотя и отважный. – Владимир улыбнулся и встал из-за стола. – Ладно, я пошел в батальон, дел невпроворот. Вечером зайду. – Он пожал протянутую Шварцем руку и отправился назад к себе.

Уже совсем рассвело, холодный пронизывающий ветер гнал на запад низкие свинцовые тучи. Тропинка вела через лес, местами в низинках еще белел нерастаявший снег, деревья, еще не проснувшиеся от зимней спячки, сиротливо жались друг к другу, соприкасаясь голыми ветками и создавая неприхотливый, грустный и однообразный пейзаж. Рядом, буквально в нескольких метрах, шла дорога, хотя именно дорогой ее назвать сейчас было трудно. Раскисшая от талого снега, истоптанная тысячами пар армейских ботинок, искромсанная сотнями снарядов, она представляла собой еще более неприглядное зрелище. Дорога, по которой отступала одна великая армия и наступала другая, дорога, ставшая для многих прошедших по ней людей последней в их короткой жизни, так и не дав им напоследок узнать, куда же она выводит, стелясь через холмы и болота, перебираясь мостами через речки и ручейки. Владимир шел, вслушиваясь в тихий шелест деревьев. Еще недавно по утрам из леса доносилось пение птиц, которым было глубоко наплевать на жестокие игры, затеянные странными двуногими существами недалеко отсюда. Природа жила своей жизнью, совершенно не заботясь о том, что ее так называемые хозяева убивали и кромсали друг друга в клочья. Она продолжала уничтожать следы этих кровавых преступлений при помощи верного союзника времени, превращая их в прах и пыль.

Владимир шел, погруженный в свои мысли: вчера он получил письмо от жены. В нем она писала, что ее отец сейчас командует полком где-то на юге, мама помогает ей справляться с хозяйством, Даша учится хорошо, хотя ей никто не помогает, сын Димка растет таким шаловливым, что доводит своими выходками няню до сердечных колик. Недавно свалился с дерева и поцарапал коленку. Сама записалась на курсы сестер милосердия, хочет хоть чем-то помочь фронту, устает и приходит домой поздно. С продуктами сейчас не совсем хорошо, но пока не голодают. Все кругом надеются, что война скоро закончится, и молятся за это Богу. Писала, чтобы он хранил себя и не думал о глупостях, все образуется. Под глупостями жена, безусловно, понимала его связь с Натальей. Она не верила в серьезность этой связи и была убеждена, что это всего лишь мимолетный роман, который смогут вылечить смена обстановки и время. Да Владимир и сам думал об этом, что только так можно избавиться от щемящих сердце чувств. Но время шло, день сменялся днем, впечатлений от каждого прожитого дня было столько, что, право, хоть книгу пиши, но самое главное чувство не уходило. Вот и сейчас он подумал о Наталье: что-то давно не было от нее писем, наверное, устала ждать и закрутила роман с другим, более перспективным кавалером. И это чувство не изжитой ревности сильно сейчас резануло по живому сердцу. Может, не надо было тогда уезжать? Она, наверное, так и не поняла его бегства в Иркутск, а сейчас прошло два года, и для нее эти годы шли намного дольше, чем для него. Почему она не пишет? Эта мысль била сейчас в висок, бередя никак не желающую затягиваться рану. Почему? Почему?? Почему???

Внезапно слух Владимира уловил знакомый тонкий свист, приближающийся к нему. Мозг еще не успел осознать надвигающуюся опасность, а тело уже автоматически бросилось на землю, в грязь и воду, перекатилось и замерло за ближайшим стволом небольшого деревца. Не прошло и секунды, как рядом раздался мощный взрыв. На спину посыпались комья земли, сломанные ветки, щепки. Не успей он прыгнуть, неизвестно, чем бы закончилась для него эта прогулка по лесу. Все пришло в движение, десятки снарядов стали рваться на дороге и около нее. Лес зашумел десятками окриков утреннего эха, в которых воедино слились стоны ломающихся деревьев, тяжелые выдохи появляющихся в земле новых воронок, шлепки падающей грязи, свист осколков.

«Позавтракали, гаденыши!» – про себя выругался Владимир, крепко прижимаясь к спасительнице земле. Из-за низких туч немцы не стали поднимать аэростат для корректировки и били по старым координатам. Огненный смерч носился над дорогой, стремясь уничтожить все живое на ней, в который раз до неузнаваемости меняя пейзаж. Изредка его всполохи залетали сюда, на тропинку, непроизвольно заставляя тело все сильнее вжиматься в землю. Через десять минут внезапный артиллерийский налет перекочевал в глубь наших позиций, туда, где находились обоз, штабы, склады, кухни. Владимир встал, отряхнулся от прилипшей грязи, насколько это было возможно, посмотрел на часы, неодобрительно покачал головой: целых десять минут потерял – и трусцой побежал в батальон. Все посторонние мысли исчезли, стало легче дышать. Голова и тело включились в повседневную борьбу за выполнение поставленной задачи и собственное выживание. Подбегая к блиндажу, Владимир заметил взволнованное лицо Семеныча, смотрящего в сторону, откуда он должен был появиться. Тот увидел прыгающего в окоп Владимира, и его лицо приобрело обычное спокойное выражение.

– Все нормально, – успокоил Владимир денщика, – все пришли? – Семеныч молча кивнул головой. – Ну и славненько, – негромко сказал Владимир и вошел в блиндаж.

Все уже были на местах, рассевшись за столом на скамейках. Александр о чем-то оживленно беседовал с Хижняком, Семин и Аникеев курили, пуская дым в потолок, Макарыч вырезал ножиком какую-то деревянную игрушку, а Белорецкий играл в шахматы с командиром пулеметной команды поручиком Стекловым и, судя по количеству «съеденных» фигур, явно выигрывал, что, впрочем, было неудивительно. Грищук сидел молча, глядя на разложенную на столе карту. Увидев вошедшего Владимира, все, кроме Александра, встали.

– Господа, – начал Владимир, – позвольте вам представить наблюдателя из штаба дивизии, прислан нам для контроля за проведением предстоящей атаки, – Владимир кивнул в сторону Александра, представил его и разрешил всем сесть. Сам он уселся во главе стола. Кратко объяснив задачу предстоящего дня, Владимир повел речь о том, что наступать придется сразу за огненным валом. Хижняку эта идея не понравилась:

– Позвольте, господа, но если артиллеристы ошибутся, то нам мало не покажется. Не хватало еще от своих получать, мало нам немцев, что ли?

– Георгий Васильевич, – резко перебил его Владимир, – мало мы людей положили в прошлый раз? Это не летний луг, по которому можно бежать что есть мочи, это весенняя липкая грязь. Ты в нее вступил, ногу не вытащить, и ладно бы, если бы эта грязь сваливалась, так нет, она с каждым шагом все липнет и липнет. Через сто метров у вас на каждом сапоге уже по пуду ее висит. Сможете вы с такими сапогами быстро шевелиться? Мы не успеем доползти до «мертвой зоны», как немцы нас словно в тире всех выкосят. А кто, скажите, пожалуйста, будет дальнейшую задачу выполнять? Насколько я знаю, мертвецы точно не смогут, только живые! И чем больше их у нас останется, тем шансов на успех у нас больше. Все! Эта тема не обсуждается! Анатолий Макарович, – обратился он к сидевшему напротив Макарычу, который, внимательно слушая, продолжал вырезать из дерева коня, – у вас на позиции должен уже находиться корректировщик от батареи. Постарайтесь обеспечить, чтобы он остался живым. Как только дойдем до первой траншеи, хватайте его, связиста и бегом к нам. Это же касается вас, Игорь Дмитриевич, – перевел Владимир взгляд на Стеклова, – не снимаетесь с позиций, пока не начнем запрыгивать в траншею, затем как можно скорее к нам, нужно успеть поставить пулеметы и обеспечить нам прикрытие для захвата второй траншеи. Как только вплотную подойдем ко второй, еще быстрее бегите к нам. Пока мы будем германцев добивать, ваша задача оборудовать пулеметные точки для отражения контратаки. Я сам буду находиться в боевых порядках второй роты, которая у нас идет в центре, – он заметил обиженное лицо Аникеева, но ничего говорить на эту тему не стал. – Ну что, господа, – обратился он ко всем, – сверим часы, и с Богом!

Сверив часы, все вышли. До начала артиллерийской подготовки оставалось полчаса…

– Куда же мне тебя пристроить? Свалился же ты на мою голову! Ты с нами пойдешь или будешь из окопов за всем наблюдать? – спросил Владимир Александра, видя, как тот борется с собой, не горя особым желанием идти в эту предстоящую смертельную лавину огня, но, с другой стороны, как быть с древними военными генами, которые зовут в бой? Одно дело идти один на один с мечом, и другое дело угодить под шальную мину, которая не даст тебе второго шанса. – Знаешь, лучше всего, на мой взгляд, все наблюдать со стороны с позиций Макарыча, – продолжил Владимир, заметив эту внутреннюю борьбу. Там, в штабе, все казалось легко и просто, а сейчас, увидев заваленное трупами поле, к которым вот-вот должны будут присоединиться новые, пока еще живые люди, и никто не даст гарантии, что этим человеком не окажешься именно ты, желание принять участие в атаке стало испаряться с большой скоростью. Владимир заметил, как после предложенного варианта оживились глаза у собеседника и как Александр с какой-то невысказанной благодарностью стал смотреть на него. Владимир, поймав этот взгляд, беспристрастно продолжил:

– Со стороны ты увидишь общую картину боя, которая даст тебе возможность оценить достоинства и недостатки выбранной мною тактики.

Он не задумывался сейчас о том, струсил Александр или нет. Он давно отучил себя от привычки осуждать других людей. Многое ему пришлось увидеть и через многое пройти за эти два долгих года. И много разных людей ему удалось повидать – и трусливых храбрецов, и храбрых трусов. Человек, каким бы храбрым он ни был, мог оказаться в такой передряге, что вел себя как последний трус. И в то же время трусливый человек, защищая свою жизнь, вдруг начинал вести себя как самый настоящий храбрец. Он не осуждал Александра. Владимир считал, что каждому свое место и нечего посторонним людям делать на поле боя. В конце концов, это удел пехоты – проливать свою и чужую кровь.

– Семеныч, – позвал он денщика, – проводи господина полковника к Макарычу. И скажи ему, что он мне за сохранность нашего наблюдателя головой отвечает! Да, и принеси мою лопатку. Бедный Макарыч, – рассмеялся Владимир, – за всех-то он сегодня у меня отвечает: и за тебя, Саша, и за корректировщика, и за связиста. Ну ничего, он мужик смекалистый, справится. Ладно, Саша, – Владимир стоял посреди блиндажа, надевая шинель, – постараюсь сегодня выжить, и ты тоже не помирай, вечером, думаю, будем пить в германских окопах.

Неслышно вошел Семеныч, подал Владимиру саперную лопатку и стал смотреть на Александра, взглядом приглашая его к выходу.

– Ладно, Вольдемар, я у Макарыча, успехов тебе! – Александр повернулся и быстрым шагом вышел из блиндажа.

Владимир засунул за ремень шинели лопатку и присел за край стола. Затем расстегнул верхнюю пуговицу, вытащил нательный серебряный крестик, подаренный матушкой давным-давно, поцеловал его и застегнулся. Встал. Постоял немного, закрыв глаза, прокручивая в голове порядок действий, и пошел во вторую роту. По дороге его нагнал Грищук:

– Куда же вы без меня, Владимир Федорович?

Поручик Степан Тимофеевич Грищук был адъютантом Орлова. Толковый молодой офицер очень сильно переживал смерть своего начальника и даже написал рапорт о переводе в другой полк. Командир полка отказал ему в этом, заодно наорав по телефону на Владимира за то, что тот не умеет уживаться с подчиненными. По просьбе Грищука Владимир разрешил ему переехать в другую землянку. Сам он не привык, что у него кроме денщика кто-то еще есть, поэтому часто просто забывал об адъютанте. А тому казалось, что Владимир имеет на него зуб из-за рапорта. Как бы то ни было, особой попытки наладить отношения не исходило ни с той, ни с другой стороны. Сейчас Грищук был в полной боевой готовности, на боку красовалась шашка.