Текст книги "За отвагу"

Владимир Мороз
За отвагу

Во время сильных потрясений, война это или революция, проявляется одно интересное свойство: люди сбрасывают свои маски, и сразу становится заметно, кто есть кто…

Предисловие

В конце девяностых годов прошлого столетия, в марте, когда зима уже отступила, предоставив власть ранней весне, в небольшой немецкой деревушке, что рядом с Мюнхеном, умер пожилой мужчина. Он давно жил один, дружбы ни с кем не водил, и поэтому соседи считали его отшельником. О его смерти они узнали от полиции, в которую обратился почтальон, сообщивший, что уже почти неделю старик не забирает почту. Уехать он вряд ли мог, поскольку последние годы уж точно деревню не покидал.

После того как на многократные звонки в дверь никто не ответил, полиция выломила дверь. Зайдя в дом, полицейские сразу же уловили запах разлагающейся плоти. В спальне прямо посреди кровати в черном костюме и лакированных туфлях, скрестив руки на груди, лежал сам Хейнц Бергер, вернее его тело. А душа уже давным-давно была там, куда ей было начертано улететь после смерти хозяина.

Внимательно осмотрев тело, прибывшие на место криминалисты не обнаружили следов насильственной смерти. По всему получалось, что Хейнц умер от старости или от какой-то болезни. Тело отвезли в морг ближайшего городка для вскрытия, а полицейские отправились по соседям, чтобы хоть что-то узнать о родственниках старика и известить их о случившемся горе.

Проживавшая в доме напротив такая же древняя, как и Хейнц, старуха подсказала, что у старика был сын, сейчас проживающий то ли в Мюнхене, то ли в Штутгарте. Последний раз она видела его почти полгода назад, когда он со своей семьей приезжал сюда на Рождество. Покопавшись в рабочем столе старика, молодой стажер-полицейский Гельмут Кобленц, которому поручили найти родственников, наткнулся на небольшой клочок бумаги с телефонным номером. Судя по тому, как бережно хранился этот листок, он был важным для хозяина. Позвонив по указанному номеру, полицейский действительно попал в дом сына Хейнца. Тот, узнав о случившемся, сказал, что немедленно выезжает и завтра утром будет на месте.

На следующий день в полицейский участок зашел взволнованный светловолосый мужчина в черном строгом пальто и дорогом костюме. Дежурный, узнав, кто перед ним, предложил немного подождать, так как нужный сотрудник вот-вот должен был вернуться с очередного задания. Мужчина вышел во двор, сел на скамейку и закурил, пытаясь хоть немного успокоиться. О его внутренних переживаниях наглядно говорили бледное лицо и трясущиеся руки. Ждать пришлось почти час. Все это время мужчина не переставал курить одну сигарету за другой, пока дежурный не предложил незнакомцу выпить сердечных капель или просто стакан воды. Мужчина поблагодарил за заботу, но отказался. Наконец появился Гельмут. Он подошел к скамейке и уселся на краешек.

– Все мы не вечны. Примите мои искренние соболезнования, – сказал он, немного помолчав. – Вы сын Хейнца Бергера? Тело вашего отца сейчас в морге. Вскрытие показало, что он умер во сне: остановилось сердце. Что ж, пожалуй, это не самый плохой вариант. По крайней мере, смерть была легкой и незаметной. Похороны завтра на деревенском кладбище, если вы не возражаете. Обо всем позаботился муниципалитет, так как ваш отец был ветераном той войны. Пройдемте ко мне в кабинет, нужно заполнить кое-какие документы. Это не займет много времени.

Мужчина молча кивнул головой и встал, поплотнее запахнув пальто, как будто замерз, хотя на улице было очень тепло.

– Присаживайтесь. Может быть, чаю или кофе? – предложил Гельмут, когда они вошли в его заваленный бумагами небольшой кабинет.

– Нет, спасибо, – мужчина уселся на стул для посетителей, опустив голову и стараясь не смотреть на Гельмута, будто провинившийся школьник, – не хочется. Поймите мое состояние: отец был для меня самым лучшим и близким человеком на свете. И вот его нет, это произошло так неожиданно. Не могу себе простить, что так редко навещал его. Работа, семья, дом – все это засосало. Он ведь меня всегда ждал. Хотя и не показывал вида. А я сам себя обманывал, что обязательно приеду, но вот только чуть-чуть попозже, как доделаю отчет, или выздоровеет дочка, или поменяю машину, или съездим на море. Не хотелось верить, что годы идут, что отец рано или поздно уйдет туда, на небо. И вот его уже не вернуть, прошлого не исправить. Мне очень его не хватает. Кажется, что какая-то часть меня исчезла навечно после вашего вчерашнего звонка.

Он поднял голову, в глазах его блестели слезы. Гельмут подошел к кулеру у входа и налил стакан воды:

– Выпейте, прошу вас. Знаете, всему тому, что с вами сейчас произошло, есть только один доктор. И зовут его Время. От этого уже не избавиться, не выбросить из памяти, утрата всегда остается утратой. Только потихоньку вся ее острота сгладится. Поэтому сейчас вам нужно крепиться, держаться. Уделите больше внимания своей жене, дочке и поверьте: ваш отец, наблюдая за вами с небес, будет только рад.

Полицейский открыл стоящий около стены сейф, немного покопавшись, вытащил большой пухлый конверт и легким движением канцелярского ножа вскрыл его. На свет появились документы, связанные со смертью Хейнца. Когда вся необходимая в таких случаях бумажная работа была закончена, Гельмут аккуратно сложил в пластиковый файл часть документов и положил их на край стола. Остальные бумаги убрал обратно в конверт.

– Это документы для вас. Теперь вы можете проехать к нотариусу, у которого хранится завещание вашего отца, адрес указан прямо на конверте. Позвольте только задать вам парочку вопросов. Они к делу не относятся, скорее, это мое праздное любопытство. Если не хотите, можете не отвечать.

– Задавайте, – мужчина вытащил платок и смахнул вновь накатившие слезы.

– Когда мы обнаружили вашего отца, он лежал в своей кровати одетым торжественно, руки были сложены на груди. То есть он знал или чувствовал, что умирает. После того как тело привезли в морг, во время вскрытия доктор заметил одну вещицу, которая лежала прямо на груди, прижатая руками. Таким образом, я предположил, что этот предмет был чрезвычайно важен для вашего отца, раз он захотел забрать его с собой в могилу.

Гельмут снова взял в руки файл с документами, вытащил из него небольшой бумажный сверток.

– Вы знаете, что это? – спросил он, вытащив старую медаль. Вопрос был не случаен: таких наград Гельмут раньше никогда не видел. На круглом кусочке потемневшего металла был нарисован странный танк с тремя башнями, немного выше него – три самолета, летящие друг за другом. Посреди круга виднелись какие-то слова на непонятном языке, а снизу – четыре буквы: СССР. Медаль крепилась к небольшой подвесной прямоугольной колодке, покрытой красной тканью.

Мужчина осторожно, будто металл был очень хрупким и мог рассыпаться от любого неверного прикосновения, взял медаль. И снова на глазах у него выступили слезы.

– Отец очень дорожил этой вещью. Он мало рассказывал про нее, говорил только, что это подарок друга с той войны. И хотя он прошел ее всю, от начала до конца, на встречи ветеранов не ходил, да и не любил вспоминать то время. Я очень хочу, чтобы эту медаль положили к нему в гроб. Думаю, поэтому она и оказалась у него под руками.

– Не возражаю, раз вы исполняете его волю. Не вижу здесь ничего противозаконного. Позвольте последний вопрос. Еще раз простите за мою назойливость.

– Ничего. Задавайте. Мне некуда больше спешить.

– Спасибо. Только прошу не считать это нетактичным по отношению к вам. У вас странное имя: Базиль. Откуда оно?

– Так захотел отец. Говорил, что назвал меня в честь великого человека, с которым его свела судьба на той войне. Из-за этого он даже сильно разругался с моей матерью: она была против такого имени. В результате именно из-за этого они и расстались. Мать уехала, создала новую семью, а отец воспитывал меня сам. Он был для меня всем, и даже больше. Я знаю, у него была какая-то тайна, которую он хранил в душе и никого не допускал к ней. Даже меня. В последний раз, когда мы гостили с семьей у отца, на Рождество, он обещал рассказать мне в следующий приезд одну интересную историю. Думаю, что именно про это. Но не успел.

– Выпейте еще воды, – Гельмут заметил, что по щекам мужчины текли слезы.

Когда Базиль Хейнц ушел, полицейский вытащил из сейфа сделанную на всякий случай фотографию медали и внимательно стал всматриваться в нее. «Да уж, у каждого свой скелет в шкафу», – подумал он. В этот же вечер, вернувшись с работы, Гельмут включил компьютер и погрузился в мир интернета, пытаясь найти так заинтересовавшую его вещь. Просматривая бесчисленные каталоги, уже под утро он нашел то, что искал. Но сделанное открытие не столько расставило все точки над «и», сколько запутало его еще больше. Оказалось, что эта медаль, так бережно хранимая стариком Хейнцем, принадлежала какому-то русскому солдату и называлась «За отвагу».

«М-да… Вообще ничего не понятно, – думал Гельмут, лежа в кровати и пытаясь уснуть. – Немецкий солдат дорожит памятью о советском солдате. Да так сильно, что хочет унести кусочек этой памяти с собой на тот свет. Что же там произошло, на той войне?»

Глава 1

Стояли последние дни августа 1941 года. Под сильным давлением отлаженной немецкой махины обескровленная Красная армия откатывалась на восток. В начале месяца немецкие танки 2-й танковой группы Гудериана свернули с намеченного маршрута на Москву и по приказу верховного главнокомандования двинулись на юг, нацеливаясь восточнее Киева. Одновременно танки группы армий «Юг», окружив в безлесной местности около Умани две советские армии и оставив пехотные части добивать красноармейцев, рванули на север, в сторону Днепра. Назревало окружение всего Юго-Западного фронта, но об этом в высоких штабах Красной армии предпочитали пока не думать, а может, просто не хотели перечить воле самого Сталина, который приказывал «держать Киев любой ценой».

19 августа в боях был потерян полуокруженный Гомель, 22-го немцы вошли в оставленный накануне Мозырь, 23-го заняли Речицу. Их передовые отряды, казалось, сновали везде, стремясь как можно скорее занять любой оставленный рубеж, захватить новый плацдарм через реку.

Отводя части своих 3-й и 21-й армий на юго-восток, чтобы закрепиться на новых оборонительных рубежах и избежать окончательного окружения этих двух небольших, основательно потрепанных в боях соединений, Красная армия покидала территорию Белоруссии. В районе старинного города Лоева было построено восемь переправ через Днепр, чтобы войска как можно скорее смогли оторваться от наседающих гитлеровцев. По случайному стечению обстоятельств последней из многострадальной Белоруссии уходила 42-я стрелковая дивизия, принявшая свой первый бой рано утром 22 июня 1941 года в районе Бреста. И вот сейчас два ее поредевших и несколько раз комплектовавшихся практически заново полка сдерживали наступательный порыв немцев, давая возможность своим товарищам по оружию поскорее перейти Днепр.

Накануне начала собственной переправы через реку в штаб одного из полков вызвали разведчиков. Нужно было во что бы то ни стало захватить пленного. Высокое командование очень сильно интересовало, не появились ли перед ними новые немецкие части. Кратко обрисовав ситуацию бывалому командиру разведроты, начальник штаба полка приказал тому выделить трех самых опытных человек для выполнения важного задания.

– Действовать нужно решительно и быстро, времени на подготовку нет. Завтра днем мы подойдем к Днепру и сразу под прикрытием моряков Пинской флотилии начнем переправляться на тот берег. Как только перейдем мосты, они тут же будут взорваны, чтобы не дать возможности немцам прорваться на ту сторону на наших плечах, – наставлял начштаба. – По плану эти самые мосты должны были взорвать рано утром, но мы не успеваем к переправе – сам видишь, как немцы жмут. Все время приходится драться. А побежишь – верная смерть. Вот и отходим по всем правилам воинской науки. Договоренность со штабом армии есть, они отложили взрывы. Ждут нас. Поэтому твои бойцы должны обязательно успеть к этому сроку. Понятно?

– Так точно, товарищ подполковник, понятно. Справимся, вы же нас знаете, – командир разведроты старший лейтенант Тишкевич подошел к карте, лежащей на столе, на которую начштаба наносил карандашом новые значения.

– Кого пошлешь?

– «Стариков» пошлю. Старшина Кузьмин пойдет, с ним младший сержант Волков, ну а третьим Васька Доброхотов будет, хороший малый. Опытней, пожалуй, у меня и не сыщешь. Все от самой границы с нами идут. Волков, правда, к нам под Жабинкой из 6-й стрелковой дивизии прибился в первый день. Хороший хлопец, боевой. Помните, комполка разрешил оставить?

– Ну да, помню, – начальник штаба грустно усмехнулся, – с ним тогда еще полвзвода пришло тех, кто первый налет пережил. И все как один с оружием, правда, полураздетые и без сапог. Помню, как из-за этого потом в Жабинке с начальником склада ругался. Тот ни в какую не хотел выдавать обмундирование. Так бы и отдал все немцам, бюрократ чертов. Пришлось ему пистолет к голове приставить, чтобы ворота открыл. А через час там уже немцы хозяйничали. Так эта сволочь потом на меня командиру дивизии еще и доносы писала. Хорошо, что наш Лазаренко его открытым текстом послал и пообещал в окопы отправить за такое. Сразу заткнулся. Потом, правда, интенданта этого немецкий танк раздавил, когда тот помогал артиллеристам пушку вытаскивать из грязи. Ну ладно, это все лирика. Завтра утром пленный, желательно офицер, должен быть у меня. Если вопросов больше нет, то выполняй.

– Есть, – Тишкевич козырнул и вышел из штабной палатки.

Первым делом он вызвал к себе троицу разведчиков, которые и стояли сейчас перед ним, внимательно слушая новый приказ. Командир понимал, что люди устали и вымотались, особенно за последнее время. По ночам полк, прикрываясь темнотой, отходил на новое место, чтобы успеть занять и подготовить к обороне очередной рубеж. А вот его разведчикам приходилось не только вести ночные поиски, производить диверсии, но и под утро догонять отошедший полк, чтобы днем вместе с пехотой сдерживать наступление врага своими небольшими силами, используя засады и выкопанные за короткую летнюю ночь неглубокие окопчики. Таким образом, наступающих немцев заставляли разворачиваться из походных колонн в боевые порядки, подтягивать артиллерию и самоходки, вызывать авиацию, основательно обрабатывать минами, снарядами и бомбами передний рубеж обороны, затем атаковать. А в это время основные силы полка, оставив небольшой отряд прикрытия, уходили к месту новой засады, чтобы там снова ненадолго задержать немцев. И так без отдыха, без сна, без горячей пищи, круглые сутки на ногах.

– Ясно, товарищ старший лейтенант, все как обычно, сделаем, – подал голос старшина Федор Николаевич Кузьмин, невысокий коренастый пожилой сибиряк с седыми широкими усами, который служил в дивизии с самого ее основания. До этого он проходил службу в строительном батальоне Карельского укрепрайона, из различных частей которого 17 января 1940 года и появилась на свет их родная 42-я стрелковая дивизия. Старшина славился своим спокойствием и невозмутимостью в любых, казалось, даже самых безнадежных ситуациях. Крепкая сибирская закалка, природная острота ума и степенная рассудительность позволили ему пройти финскую войну без единой царапины, сменив саперную лопату на маскхалат разведчика. Он никогда не говорил лишнего, но при этом, пожалуй, не было ни одного задания, которое бы он провалил или не доделал до конца. В Бресте у старшины остались жена и трое детей, которые жили в домах комсостава в самой крепости. В самом начале войны, когда в 4 часа 15 минут первые залпы артиллерии обрушились на мирно спящую страну, он выскочил из дома и, одеваясь на ходу, бросился к себе в разведроту, успев только крикнуть жене, чтобы брала детей и спускалась с ними в подвал. На прощание времени не было. И вот уже более двух месяцев он не знал, живы ли его близкие и что с ними. Говорили, что по комсоставовским домам немцы лупили особо сильно. Впрочем, похожие вопросы мучили многих командиров, кому удалось не погибнуть в первые часы после обстрела и прорваться сквозь пулеметные очереди немецких диверсантов на свое место службы.

Вторым из тройки разведчиков был младший сержант Андрей Тихонович Волков: высокий плечистый брюнет родом из-под Харькова. Его призвали еще в 1938 году, полковая школа младшего комсостава добавила еще один год к срочной службе, так что демобилизоваться ему надлежало только этой осенью. Однако война испортила все мирные планы, которые Андрей строил, а были они простые: после службы поступить в педагогический институт и стать, наконец, настоящим преподавателем, как отец. Он мечтал о том, что будет учить детишек уму-разуму, заполнять их светлые головы различными знаниями, которые потом обязательно пригодятся в жизни. К полку Андрей прибился вместе с горсткой сослуживцев, вырвавшихся из объятого пламенем Бреста. К месту сбора своей 6-й стрелковой дивизии они пробиться не могли: уж слишком много снарядов летело туда из-за реки, превращая все в кромешный ад. Так, полураздетые, с трудом успев выхватить винтовки без патронов из горящей разрушенной оружейной комнаты, они, не понимающие, что происходит вокруг, отходили на восток, в сторону Кобрина. Около Жабинки их остановили и всю группу включили в состав 42-й дивизии, остатки которой занимали боевые рубежи. Своей рассудительной смелостью, желанием отомстить за пропавших в огненной буре товарищей младший сержант быстро завоевал доверие нового командира. А проведенная с его участием первая ночная вылазка в тыл к немцам, где удалось не только захватить фашистского офицера, но и сжечь один броневик, повлияла на то, что сам командир полка хлопотал перед комдивом, чтобы зачислить Волкова в состав полковых разведчиков и поставить на полное довольствие.

Третьим в группе был Василий Иванович Доброхотов – невысокий, шустрый, немногословный белобрысый воронежский паренек. За ясные синие, как весеннее небо, глаза мама называла его в детстве Васильком, сравнивая с полевыми цветами, издали заметными на широких полях. Василия призвали осенью 1939 года и отправили под Ленинград в одну из стрелковых частей, расположенную около самой границы с Финляндией. Как только стала формироваться 42-я стрелковая дивизия, часть, в которой служил красноармеец Доброхотов, вошла в ее 455-й стрелковый полк. И уже там Василию пришлось постигать азы службы в разведке.

Несмотря на то, что среди троицы Василий являлся самым младшим, он уже успел повоевать на финской войне, от которой у него остался на память большой шрам на груди. Правда, тогда, во время рукопашной схватки, финский штык всего лишь по касательной порвал кожу. Будь угол удара чуть другим, пришлось бы Василию лежать в одной из многочисленных братских могил, а так через неделю он снова был в строю. Обидно, что произошло это в самом конце той войны, 10 марта, когда их небольшая разведгруппа, выходя с очередным пленным, случайно, уже на нейтральной территории, напоролась на возвращавшуюся с другой стороны финскую группу, тащившую к себе пленного красноармейца.

Разведчики сошлись между собой в молчаливой рукопашной схватке, стараясь сильно не шуметь, чтобы не привлечь внимание ни одной из воюющих сторон, которые, не разбираясь, могли спокойно забросать их минами. В тот раз больше повезло красноармейцам. Перебив финнов, они с обоими пленными, живыми, хоть и изрядно потрепанными, вернулись к своим. Раненый Василий вместе со своим товарищем Сергеем Юхно (вражеский нож, за лезвие которого он ухватился, чтобы избежать удара в грудь, глубоко разрезал обе его руки) были отправлены в медсанбат. А через три дня эта страшная кровавая война закончилась прощальным звуком десятков тысяч стволов, стрелявших напоследок друг в друга и стремившихся успеть отправить на тот свет хоть еще одну живую душу. Немного позже, в полдень, наступила непривычная тишина, и бывшие еще вчера непримиримыми врагами превратились в обыкновенных солдат разных армий. В июне 1940 года 42-ю дивизию отправили в Эстонию, но не успели они туда прибыть, как поступила новая команда на передислокацию в Белоруссию (к западной границе, в район Березы-Картузской) на смену 33-й стрелковой дивизии, которая выдвигалась в Литву – как было сказано на общем построении, «для оказания помощи братскому литовскому народу». А весной 1941 года 42-я стрелковая дивизия переместилась еще западнее и расквартировалась в самом Бресте и его окрестностях. Там и встретили 22 июня.

Всего несколько человек из полковой разведки уцелело в тех боях. Тишкевич постоянно просил командира полка дать ему возможность подготовить новых людей, отвести их в тыл для занятий. Но условия не давали этого сделать, и на задания отправляли неподготовленных солдат, требуя от них новых разведданных. Большинство так и не вернулось из этих первых ночных походов, не обладая элементарными знаниями и навыками. Люди пропадали, на их место приходили другие, и так без конца. Стараясь хоть немного продлить жизнь новичкам, научить их хоть чему-то, дать возможность получить опыт и при этом остаться в живых, старший лейтенант на самые ответственные и сложные задания всегда отправлял только своих «стариков». Рискуя их жизнями, он полагал, что только опыт и везение позволят им снова встретиться с утра.

…Усевшись на землю, Тишкевич на карте показывал группе маршруты движения, согласовывал с ними место и время выхода.

– Федор Николаевич, – обратился он к Кузьмину, – пленного нужно взять любой ценой. Желательно, конечно, офицера, но не брезгуйте и каким-нибудь штабным солдатом или связистом, тоже наверняка много знает. Ваша задача доставить его сюда живым во что бы то ни стало. Это приказ. Только живым! Понятно, Васек? – Тишкевич перевел взгляд на Доброхотова.

– Так точно, товарищ старший лейтенант, понятно, – насупился тот.

Прошлый раз при выходе с языком группа напоролась на засаду, и немцы, быстро сообразив, что русских немного, стали их окружать. Пришлось отходить, чему сильно мешал тучный немец, не в силах взять нужный темп движения. Василий перерезал ему горло, когда стало понятно, что с пленным не уйти. Хорошо успел документы изъять, хоть какой-то козырь остался на руках, когда пришлось оправдываться перед особистом за сорванное задание.

– За пленного шкуру спущу! – продолжал Тишкевич. – И запомните самое главное – у вас очень мало времени. Вы просто обязаны выйти до взрыва мостов. Иначе переправиться не получится. Согласно приказу командарма, у местного населения в округе были изъяты все плавательные средства. Не хочу даже думать об этом, но на всякий случай, если произойдет какая-то накладка, в этом районе не оставайтесь, скоро он окажется запружен до основания войсками противника, следующими по пятам. Отходите на юго-запад и попытайтесь переправиться там, но при условии, что на другом берегу реки не будет немецких войск. Об этом, к сожалению, нам пока не известно, связь с соседями постоянно пропадает. Немец их тоже жмет сильно. Они вынуждены отходить. И опять же, если вдруг все звезды будут против вас и противоположный берег будет за немцами, уходите севернее Лоева, держитесь при этом подальше от реки. Там переправитесь через Днепр, потом через Сож и идите дальше на восток, загибая южнее. Думаю, мы будем где-то там, в районе Чернигова.

– Товарищ командир, – подал голос молчавший до этого Волков, – что с пленным-то в таком случае делать?

– Если придется переходить через Днепр и Сож, то при невозможности осуществить это с языком можете его ликвидировать. К этому времени его показания уже потеряют актуальность. Главное – выйдите сами. Можете не геройствовать и диверсий не устраивать, хотя, – Тишкевич махнул рукой, улыбаясь, – знаю я вас. Хлебом не корми, дай только гансам напакостить. Но берегите себя, на рожон не лезьте. Договорились?

– Так точно, – ответили вразнобой разведчики.

– Вы мне здесь нужны живыми, ребята. А сейчас даю час на отдых, и можно выдвигаться. Время не ждет. Документы и ордена в этот раз можете не сдавать, сам не знаю, куда вас выведет кривая. Уж больно мало времени и много рисков. В одном уверен: в плен не сдадитесь. Все, отдыхайте. Через час жду у себя.

Когда Тишкевич ушел, старшина с сержантом закурили, а Василий сидел рядом и глотал тяжелый дым, медленно поднимающийся вверх, к кронам деревьев.

– Ну что, пора и оружие подготовить, – сказал, докурив, Кузьмин и посмотрел на Доброхотова. – Васька, с автоматом-то не хочешь пойти? Могу тебе немецкий выделить, пару дней назад добыл. Что ты все эту бандуру с собой таскаешь, – он кивнул в сторону самозарядной винтовки Токарева, которую Василий держал на коленях, – сам же знаешь, что в любую минуту подвести может. Сколько уж случаев было! Один раз повезло, другой, но ведь постоянно так не будет.

– Спасибо, товарищ старшина, но мне с самозарядкой как-то привычнее. Я за ней ухаживаю, пуще чем за девчатами на танцах, так что все будет хорошо. Да и привык я к ней очень. К тому же отход прикрывать удобно. Можно немцев на приличном расстоянии держать, не то что с автоматом. А тогда, – он махнул рукой, вспоминая случай, когда заклинившая винтовка едва не стоила ему жизни, – я ее в песок уронил, вот грязью механизм и забило.

– Николаич, – вступился за Василия сержант, – ну что ты старое вспоминаешь! Если бы да кабы… А ты там на что нужен был? Сам же успел немца в расход пустить, вот и обошлось все. У меня вон трофейный автомат, и что с того? Точно так же клинит, когда грязный. За оружием уход нужен.

– Ладно, времени и так осталось мало, – примирительно заметил старшина, – оружие привести в полнейший порядок. А я пока на кухню схожу, сухпай на всех в мешок закину – кто его знает, когда поесть-то придется. А с пустым брюхом воевать хоть и привычно, но крайне неприятно.

Он встал, забросил оружие за плечо и неторопливо пошагал искать повара, который, судя по запаху, где-то в глубине леса готовил перловую кашу с мясом лошади, убитой накануне немецкой миной.

Через полчаса старшина вернулся, принеся с собой две горсти сухарей и котелок, полный недоваренной каши.

– Ну, давайте перекусим, пока время есть.

Ели молча, из одного котелка, черпая по очереди. Недоваренная крупа хрустела на зубах, мясо было не прожевать, но это оказалась их первая горячая пища за последние несколько дней, так что никто не жаловался. После еды, до выхода на задание, времени оставалось не так уж и много, поэтому, отдыхая, завалились на землю, подставив лица проступающим сквозь ветки теплым вечерним солнечным лучикам. В назначенное время были у Тишкевича. Тот придирчиво осмотрел каждого, лично проверил оружие, амуницию. Вместе с ним выдвинулись к самому краю обороны, который неглубокой траншеей тянулся вдоль заболоченного ручейка, перерезая широкую дорогу, ведущую из Речицы в Лоев. На той стороне, метрах в трехстах, уже остановились первые немецкие разведывательные дозоры, прибывшие на мотоциклах в сопровождении гусеничного броневика, который вороненым стволом своего пулемета внимательно обшаривал окрестности там, где виднелись плохо замаскированные бугорки свежей земли.

Было видно, что атаковать сегодня немцы уже не намерены, поджидая основные силы, которые должны подойти сюда ближе к вечеру. Они закреплялись, готовили огневые точки на случай непредвиденной встречной атаки со стороны таких непредсказуемых русских. О чем-то весело гогоча на своем непонятном языке, гитлеровцы ждали ужина: он должен был состояться согласно расписанию. Все у них было предельно просто и понятно, отработанный военный механизм практически не давал сбоев, буксуя только там, где встречал отчаянное сопротивление бойцов Красной армии. А это произошло уже с самых первых минут вторжения в Советский Союз. К такой самоотверженности красноармейцев многие немцы оказались просто не готовы, и самые умные из них сразу сообразили, что поход на восток не будет таким легким и безоблачным, как внушал им министр пропаганды Геббельс в своих кинофильмах. Это раньше казалось, что встречать их станут как освободителей от большевистского ига, но получилось совсем наоборот: на борьбу с захватчиками встали и взрослые и дети.

Там, где сопротивление ослабевало и немцы испытывали явное преимущество, они снова становились напыщенными, появлялась уверенность, что русские наконец-то окончательно разбиты, что СССР – это колосс на глиняных ногах. Тронь его посильнее – и он рассыплется в прах. Но русские солдаты со своими старыми винтовками почти без патронов, голодные и оборванные, снова вылезали откуда-то, чтобы в очередной раз собственной кровью заставить это безжалостное немецкое колесо буксовать…

Уйдя левее от окопов на несколько сот метров, группа вышла к кладке – небольшим жердям, переброшенным через ручей.

– Недавно обнаружили, так что не придется вам сапоги мочить, – устало улыбнулся Тишкевич.

Он подошел к каждому из разведчиков и обнял его на прощание по сложившейся в роте традиции. Ведь бойцы уходят на смертельно опасную прогулку, и никто не знает, вернутся они или нет.

– Запомни, Федор Николаевич, – задержался Тишкевич около старшины, – этой ночью ваш основной враг – время. Вы просто обязаны успеть. Все, с богом, ступайте.

– Успеем, не впервой, – спокойным, как обычно, голосом сказал старшина, вступая на шатающиеся под ногами жерди.

Разведчики по очереди перебрались на тот берег и бесшумно скрылись в лесу. Тишкевич постоял еще немного, прислушиваясь к звукам вечернего леса, но так ничего подозрительного и не уловил. Развернувшись, он ушел в расположение: пока совсем не стемнело, нужно успеть рассказать молодому пополнению, как ориентироваться в лесу. Обидно: люди вынуждены чуть ли не каждый день бродить по лесам да полям, а обыкновенных карт нет. Компасов, и тех раз, два и обчелся. Даже в полку воюют по трофейной карте, добытой во время одной из вылазок.

И вдвойне обидно то, что на немецкой карте указаны такие подробности, что даже опытные командиры восхищаются. Получается, что успели немцы основательно подготовиться к нападению, а мы по какой-то неведанной причине оказались застигнуты врасплох. И сколько ни ломал Тишкевич голову над этим, так ничего путного в оправдание придумать не получалось.