Текст книги "Код Адольфа Гитлера. Апрель"

«Человек, рождённый быть диктатором, не подчиняется обстоятельствам, он сам определяет развитие событий», – поднимаясь, подумал Гитлер, руками вцепившись в спинку переднего стула. «Если я не остановлю под Берлином Сталина, то к немцам придёт самое свирепое варварство всех времён».

Он вновь потянулся к аппарату и позвонил.

Гитлер: Где генерал Коллер? Как «нет»? А где он? Это штаб люфтваффе? Да?! Звонит фюрер. Господа, знаете ли вы, что советская артиллерия обстреливает центр Берлина?

– Нет! – Гитлер услышал голос штабиста.

Гитлер: Разве вы не слышите?

– Нет! – отвечал ему, уже льстиво, всё тот же голос. – Мой фюрер! Мы располагаемся в местечке, отдалённом от Берлина.

Услыхав ответ, фюрер съёжился в кресле. Только теперь он понял, что это крах. В трубке послышались гудки.

Сохраняя верность прежним временам, Гитлер взял себя в руки и набрал номер партканцелярии.

– Я слушаю вас, мой фюрер!

– Борман! Немедленно, хоть из преисподней, вызови ко мне Мюллера.

– Он скоро будет в бункере, мой фюрер!

Приемная рейхсканцелярии

В ряд перед Гитлером выстроилась вся элита Третьего рейха – Кейтель, Йодль, Бургдорф, Кребс, Геринг, Дёниц, Риббентроп, Геббельс, Шпeep, Гиммлер, Кальтенбруннер и Аксман.

Внешне выражая преданность вождю, в этот день каждый из них в душе лелеял надежды выжить на горящей земле гибнущего рейха. Русские вот-вот должны были войти в черту Берлина, предстояла борьба не на жизнь, а на смерть. Простым немцам, кроме своей отчизны, терять было нечего. Иное дело – верхушка нацистов искала шанс спасти свою шкуру, слиться с добропорядочными немцами и как следствие уйти от ответственности. Все они, а Гитлер был не дурак, вели сложную игру по своим правилам, были трусливы и боязливы. За каждым из них за годы власти имелись грешки, и, глядя сейчас каждому из них в глаза, Гитлер это ясно осознавал и… ужасался: «Кого я приблизил к себе? Одни предатели!» За последнюю неделю Гитлера неотступно проследовал парадокс – от всей души поздравляя своего вождя, они же желали поскорее от него избавиться, забыть его, как страшный сон, вымолить у побеждающих союзников гарантии личной безопасности в обмен на секреты рейха. Фюрер прошёл перед вытянувшимися мужчинами и каждому из них пожал руку, правда, с разными чувствами. Таким манером, откликнувшись на поздравления, беспристрастный Гитлер озвучил перед ними свои мысли: «Господа, благодарю за поздравление, я ценю вашу близость ко мне. Ровно в 16.00 я жду вас на военном совещании».

Наступила многозначительная пауза.

Первым от гипноза тишины очнулся Кейтель. Поправив на переносице пенсне, он заговорил:

– Мой фюрер! В который раз мы, ваше окружение, поняли, насколько вы нам дороги, насколько необходимы Германии. Ваше руководство нами прозорливо, мы все верим, что рейх скоро будет очищен от врагов. Надо только проявить мужество и максимум терпения даже несмотря на то, что скоро Берлин будет окружен. Вы скоро будете отрезаны от Юга, ещё есть время скомандовать там армиям, если вы решитесь уехать в Берхтесгаден. Альпийская крепость, я уверяю вас, в отличие от Берлина, продержится довольно долго.

– Хорошо, господин фельдмаршал! – произнёс Гитлер. – Я учту ваши пожелания. Все свободны.

И тут, вопреки желаниям фюрера, выдвинулись Геббельс и Гиммлер.

– Мой фюрер! – произнёс Геббельс. – Ваши речи напоминают всем немцам сладостное богослужение. В саду Канцелярии вас хотят увидеть члены Гитлерюгенда. Для нашей молодёжи вы являетесь достойным примером. Молодые парни, мой фюрер, прежде чем попасть сюда, успели хорошо отличиться на фронте. Некоторые из них, свято чтя верность и преданность фюреру, не без успеха в ближнем бою уничтожили русские танки.

– Мой фюрер, – приблизившись к фюреру, воскликнул Артур Аксман. – Доктор Геббельс прав! Молодёжь Германии до последнего готова драться за вас и за Берлин.

– Я это знаю, Аксман! – проговорил фюрер. – Ведите меня к своим волчатам.

Гитлер и свита приближенных вышли в сад.

В ожидании фюрера замер почётный караул юнцов, готовых по первому приказу Гитлера отдать свои жизни. Аксман и остальные замечали, что Гитлер не мог самостоятельно вручить награды. Этому ритуальному действию якобы мешали руки – правой ладонью за спиной он придерживал трясущуюся левую руку. Всем было видно, что фюрер доживает последние дни. И вот сейчас, задерживаясь возле очередного подростка, он со злобной ухмылкой трепал того по щеке или щипал за ухо. Эти странности в поведении Гитлера не ускользнули от присутствующих, но все почли за благо стать пассивными наблюдателями, чем объектом гнева фюрера.

…Начальник Генштаба сухопутных войск генерал-полковник Ганс Кребс молча выслушал доклад Кренкеля о взятии русскими города Барут. Отпустив адъютанта, Кребс подскочил со стула, схватил трубку телефона, напрямую соединяющего его с бункером, и когда телефонистки соединили его с рейхсканцелярией, отрапортовался перед Гитлером:

– Мой фюрер, я не зря на командном пункте. Нагрянул сюда прямо из бункера. Новости обнадёживающие. На юге наши солдаты доблестно обороняют Котбус, но, несмотря на ожесточённый характер боев, они вынуждены были отступиться к болотистым берегам Шпрее. Фронт разваливается, идут кровопролитные бои. Мне только что сообщили, что русские взяли Барут.

– Кребс! Не будьте Гретхен! Я категорически, слышите, категорически запрещаю вам поддаваться панике. Какой пример вы, генерал, подаете своим подчинённым! Повторяю, Кребс, никакой эвакуации, мобилизуйте все силы, держитесь сколько продержитесь.

И бросил трубку. Кребс понял, что вызвал раздражение фюрера, и растерялся. Он явно не ожидал, что здоровавшийся с ним в полдень фюрер так бурно отреагирует на его звонок, да с такими эмоциями. Но всё обошлось. Ровно через час в его кабинете раздался повторный звонок. На проводе был военный адъютант Гитлера генерал Бургдорф:

– С наступлением темноты, генерал Кребс, фюрер приказал вам отвести к Берлину все войска, а штаб-квартиру обосновать в казармах люфтваффе в Эйхе. Оттуда до Потсдама рукой подать.

– Я выполню приказ фюрера! – произнёс Кребс.

– Да, и ещё! – вспомнил Бургдорф. – Фюрер передал вам, чтобы вы сегодня обязательно присутствовали с докладом в бункере. В 16.00. Хайль Гитлер!

Бургдорф не стал далее слушать Кребса, а положил трубку. Бургдорф был потрясён тем, что началось в Берлине.

– Что происходит, Бургдорф? – через два часа появившись в дверях его кабинета, спросил взбудораженный Гитлер. – Откуда эта пальба? Где Кребс? В бункере он отсутствует. Адъютант! Вы передали генералу моё пожелание видеть его в бункере?

– Ещё раз с днём рождения, мой фюрер! – словесно поздравив фюрера, Бургдорф стал разъяснять: – Русские у городской черты, Берлин у них, как на ладони. Центр Берлина под артогнем, русские прямой наводкой расстреливают городские кварталы.

– И ты, Вильгельм, это говоришь мне спокойно? – удивлённый Гитлер перешёл на повышенный тон: – Русские уже в Марцане, в двенадцати километрах от центра Берлина. С фронта мне наперебой сообщают, что Берлин обстреливается от Бранденбургских ворот до вокзала. Солдаты Сталина построили железнодорожный мост через Одер, и мне ни ты, ни Ганс не докладываете об этом, пока я вас не спрошу?! Изменники, предатели! Вы все достойны виселицы!

– Мой фюрер! – сглотнув слюну, выдавил из себя побледневший Бургдорф. – Наступило время начинать военное совещание.

– Ах, да! – словно очнувшись, согласился с ним Гитлер. – Тогда чего мы ждём? Пора, так пора.

16 часов 00 минут

Стенограмма совещания у фюрера

Присутствовали: Геринг, Гиммлер, Фегеляйн, Геббельс, Борман, Шпеер, Кейтель, Йодль, Бургдорф, Дёниц, Риббентроп, Хавель. Адъютанты, стенографистки.

– Господа! Фюрер! – войдя первым в комнату совещаний, произнёс Борман.

Появился Гитлер.

Все участники совещания дружно подняли руки в нацистском приветствии и громко выкрикнули:

– Хайль!!!

Гитлер подошёл к Гиммлеру, стоявшему в ряду первым, и дружески пожал ему руку, говоря:

– Сегодня я наградил значком зенитчика и Железными крестами питомцев Аксмана. Одетые в длинные шинели, находящиеся в колонне, эти юные фольксштурмисты немигающим взглядом глядели на меня, ожидали моего напутствия, чтобы потом пойти в бой. Я уверен, мой верный Генрих, мы обязательно выиграем битву за Берлин. Хайль вам! – закончил он.

Но Гиммлер преградил ему путь. Удивившийся такой дерзости, Гитлер непонимающе уставился на него.

– Мой фюрер! – голос Гиммлера выдавал в нём взволнованность. – Прошу вас покинуть Берлин, пока ещё не поздно.

– Поздно? – вопросил Гитлер, находя в словах фюрера СС провокацию. Гиммлер, обратился к Хавелю:

– Отто, подойдите сюда.

Дипломат подошёл.

– Хавель! – обратился к нему Гиммлер. – Вы согласны, что мы должны заняться политикой?

– Политикой? – в вопросе Гитлера зарождался гнев. – Вы ещё успеете ею позаниматься, когда отсюда, из превратившегося в поле боя Берлина, мы нанесём по коалиции союзников сокрушительный удар. Или после моей смерти, когда русские прикончат всех нас. Славно, мой верный Генрих, славно. Идите.

– Мой фюрер! – заговорил Гиммлер. – Я перемещаю свой штаб на север и оттуда буду поддерживать оборону Берлина.

– Всё верно, Генрих! – грустно улыбнувшись, согласился с ним Гитлер. – Вы делаете всё правильно. Езжайте и постарайтесь ставить меня в известность о каждом своём шаге.

Выбросив руку вперёд, Гиммлер покинул комнату.

Гитлер: Я должен одержать победу в Берлине или погибнуть вместе с ним.

Борман: Мудрые слова, мой фюрер.

Гитлер: Несмотря на крайне тяжёлую ситуацию, которая сложилась в Берлине, я не теряю надежды переломить её в нашу пользу. Господин фельдмаршал, нанесли ли вы на карту изменения на сегодняшний день, касающиеся судеб Берлина?

С этим вопросом Гитлер и остальные подошли к карте, что была разложена на столе. Фельдмаршал снял пенсне. Пребывая в некоторой растерянности от слов Гитлера, он протёр стёкла, водрузил пенсне на переносицу и с вопросом уставился на фюрера:

– Мой фюрер, можно начинать?

Гитлер: Начинайте, Кейтель!

Кейтель: Мой фюрер, центр и восточные кварталы Берлина подверглись одиночному огню сверхдальнобойных орудий лёгкой артиллерии русских. Над восточными окраинами города кружат одиночные бомбардировщики и самолёты-разведчики противника. Стоит особо отметить, что авиация союзников активна только ночью, находящийся здесь рейхсмаршал Геринг может это подтвердить.

Геринг: Да, это так, мой фюрер.

Геббельс: Ещё бы, господин фельдмаршал. Наши стационарные зенитные батареи «успешно» поражают воздушные цели англо-американцев, а залповый огонь батарей «заставляет» замолкнуть наземные цели русских.

Кейтель проглотил эту язвительную реплику наци № 4, но продолжил:

– Все мы благодарны судьбе за то, что в своё время она отвела от горячо любимого немецким народом фюрера удар предателей. Все мы верим, что провидение сохранило фюрера для того, чтобы в час тяжёлых испытаний он предпринял решительные шаги по спасению Третьего рейха. Да, мой фюрер, вы правы. Надо действовать, и действовать без промедления, пока ещё Берлин не стал ареной ожесточённых боёв. Я и вермахт абсолютно уверены в том, что фюрер был и остаётся гарантом политического руководства и мобилизации нации.

Кейтель расхрабрился и собрался было и далее развить свои мысли, но неожиданно для всех Гитлер прервал его и произнёс:

– Кейтель, я знаю чего хочу. Моя интуиция с момента вступления моих войск в Рейнскую область, до аншлюса Австрии, Судет; польской и французской кампаний, всегда была на голову выше вашей трусости, боязни и всяких там аналитических выкладок. Я уже окончательно принял решение и буду до последнего вздоха сражаться на подступах Берлина или в самом Берлине. Кто сказал, что всё проиграно? Всё только начинается! Ещё раз благодарю всех вас за поздравления, господа, и давайте послушаем Мезьера. У нас с вами, Кейтель, ещё будет время поговорить.

Вперёд выдвинулся Мезьер. От него Гитлер ожидал обстоятельного доклада о положении на фронтах. И не прогадал.

Мезьер: Мой фюрер! Господа! На сегодняшний день положение на фронтах таково. Командующий войсками Северо-Запада фельдмаршал Эрнст Буш, из Ставки фюрера, получил задачу силами армейской группы генерала Блюментрита перейти в наступление против англо-американцев. Противник наступает на Гамбург, и необходимо остановить его продвижение. 12-й армии Венка приказано остановить наступление американцев на Эльбе и восточнее этой реки, а также установить и поддерживать связь с седьмой армией в районе между Эльбой и Мульдов.

Мезьер ожидал комментария Гитлера к своим словам, но тот, одобрительно кивнув и задумчиво пройдясь по ворсистому ковру кабинета, спокойно произнёс:

– Я хотел бы выслушать Кребса. Пусть начальник штаба сухопутных войск вермахта доложит о ситуации на Восточном фронте.

Кребс: Танковые подразделения русских прорвались к Баруту и взяли его. Но не это главное. На Восточном фронте чётко обозначился главный удар, который могут нанести русские по Берлину. К сожалению, наступление русских в Саксонии и в районе Штеттина сковало наши силы, в нескольких местах русские прорвали оборону и далеко продвинулись назад. На участке фронта в Австрии, Богемии и Моравии русские стремятся не допустить передислокации немецких соединений в Альпы. Ведя маневренную оборону, мы преследуем цель задержать русских у рубежа Ютербог – Торгау и не дать им разделить Германию на части, воссоединиться с союзниками.

Гитлер многозначительно прокашлялся. Сложив на животе трясущиеся руки и поворачиваясь с изображением имперского орла на правой руке к Кребсу, он вновь уставился на него, и… неожиданно улыбнулся, по ставшей легендой привычке прикрыв свою улыбку наискось приложенной ко рту ладонью. Это длилось мгновенья.

– Прекратите оправдываться генерал! – проговорил Гитлер, тяжело опускаясь в своё кресло. – Сейчас настало время всем нам до конца быть честными, прежде всего перед самим собой. Враг стремится разгромить Германию и уничтожить наш народ, он мечтает о том, чтобы помешать нам осуществить наши замыслы и великие идеалы. Если мы как нация проявим сейчас выдержку, то одержим победу, находясь на грани поражения. Если каждый солдат на Восточном фронте выполнит свой долг, последний натиск азиатов разобьётся о нашу оборону, равно как и вторжение наших врагов на Запад Германии потерпит ощутимый провал. Для достижения нашей общей победы я призываю вас следить за немногими офицерами и солдатами-предателями. В немецкой форме они будут воевать против нас, лишь бы сохранить себе сносную жизнь в русском рабстве. Какое падение, какой позор! Тот, кто отдаёт приказ на отступление, игнорируя мои приказы, а вы всех точно не знаете, должен быть тотчас схвачен и расстрелян. Как фюреру мне безразлично, в каком он чине, но должен понести заслуженное наказание. Берлин, я верю, останется немецким, Вена снова будет немецкой, а Европа никогда не будет русской. Большевистский натиск должен быть потоплен в крови. – Гитлер замолчал.

Геббельс: Когда фюрер говорит, то это действует, как богослужение.

Борман: Вы правы, доктор Геббельс. Мой фюрер! Сейчас генерал Йодль расскажет нам о боевых действиях на различных участках. Докладывайте, генерал.

Йодль: Англо-американцы продолжают наступление на Юго-восток, измотаны боями. Модель застрял в рурском котле.

Геббельс: Проклятые рурские предатели, они всегда за спиной фюрера затевали измену.

Гитлер: Так это же Австрия, генерал.

Йодль: Вы правы, мой фюрер. Это – Остмарк. Как очевидно, их цель ясна. Они хотят соединиться с русскими и рассечь рейх.

Гитлер: Теперь мне понятна их тактика. Они не желают развития таких событий, когда мои войска займут оборону в Альпах.

Геринг: Мой фюрер! Как вы убедились, военные бессильны остановить неблагоприятный ход событий. Я как рейхсмаршал мог со своими лётчиками организовать в Альпах неприступную крепость.

Гитлер: Что ты предлагаешь, Герман?

Геринг: Я хотел бы знать ответ на вопрос: кто поедет в Берхтесгаден: я или Коллер?

Гитлер: Едете вы, Герман. Коллер остаётся здесь. Я всегда знал, что мои генералы бездарны. Как можно воевать с такими генералами? Все свои надежды теперь я возлагаю на дипломатию.

– Да, мой фюрер. – Как только Гитлер умолк, слово взял Риббентроп.

– Военные бессильны справиться с критической ситуацией. Теперь настал черёд моих дипломатов взяться за дело и немедленно начать переговоры с Эйзенхауэром и Монтгомери. В ближайшие дни я найду каналы, способствующие выходу из этого тупика.

Надежда и интерес засветились в глазах Гитлера:

– Да, да, Риббентроп. Запад поймёт, что с нашей гибелью настанет их черёд. Лавина орд Сталина сметёт их цивилизацию. Война и уничтожение были мне необходимы, чтобы восстановить основы миропорядка. 18 апреля я дал свою санкцию генералу Вольфу на эти переговоры с Даллесом. В далёком 33-м я лично встречался с ним, но мы так и не договорились. Пока англичане и американцы молчат, всё боятся Сталина, медлят с решениями. Ведь они знают, что я антисемит, смертельный враг всего марксистского мировоззрения, пангерманец.

И тут в комнату совещаний вошёл моложавый военный.

Гитлер: Монке? Вы пришли!

Монке: Да, мой фюрер. Я не мог оставить бункер.

Гитлер: Вот моё решение друзья. Отныне линия фронта, согласно плану «Клаузевиц», проходит через Берлин, а вас, Монке, я назначаю руководить обороной правительственного квартала. Я остаюсь в Берлине и только в самый последний момент вылечу из него на юг, в Альпийскую крепость. Всё руководство рейха я поделил на три группы. Я приказываю остаться в Берлине доктору Геббельсу, Борману, Фегеляйну, Кребсу, Фоссу и Мюллеру. Военное руководство ОКВ, – Кейтель и Йодль, – направляются на новую штаб-квартиру, что северо-западнее Берлина. Второй группе во главе с фельдмаршалом Кессельрингом передаётся высшая военная власть и право руководить делами правительства на юге Германии. Третья группа, конкретно гросс-адмирал Дёниц, перебазируется руководить севером рейха. Гиммлер и Риббентроп направляются в Шлезвиг. Они должны склонить США и Британию к дипломатическому разрешению конфликта. Вы все знаете, что до недавнего времени рейхсфюрер СС был командующим группой армий «Висла». Поэтому, Фегеляйн, направьте Гиммлеру моё предписание, чтобы он направил все войска, что находятся в Западной Померании и Мекленбурге, к Берлину.

Фегеляйн: Будет сделано, мой фюрер.

Гитлер: Это хорошо, что вы такой исполнительный, мой милый шурин. Слава богу, что Берлин обстреливает не дальнобойная, а советская полевая артиллерия. Геринг!

Геринг: Я слушаю, мой фюрер!

Гитлер: Передайте генералу Коллеру моё требование, чтобы люфтваффе уничтожила батареи русских дальнобойных орудий.

Геринг: Генерал Коллер, – я вас уверяю, мой фюрер, – выполнит ваше требование.

Гитлер: Вот и славно. На сегодня всё.

Борман: Господа! Вы свободны.

Гитлер срочно вызвал Мюллера в рейхсканцелярию. Перед входом в фюрербункер Мюллер наблюдал двух часовых из лейбштандарта СС «Адольф Гитлер», безупречно преданных вождю и ради него готовых на всё. Мюллер всякий раз, когда он как старый друг посещал Гитлера, восхищался монументальным подъездом рейхсканцелярии, который выходил на Фоссштрассе. Он с благоговейным чувством останавливался перед желобчатыми колоннами, что были установлены перед ним, и долгое время молчал, прежде чем войти в здание. Путь Мюллера пролегал через лабиринт комнат, соединенных между собой узкими проходами и разделённых лишь тонкими стальными дверями. Он остановился у кабинета рейхсляйтера. И тут открылась дверь, появился Борман. Нахождение Мюллера в фюрербункере основательно испортило настроение Борману. Чего скрывать? То же самое в отношении этого коренастого человека с бычьей шеей, втёршегося в доверие к Гитлеру, испытывал и Мюллер. Но приказ есть приказ, и тот сопроводил Мюллера к Гитлеру. Остановившись у входа в кабинет, Борман, прежде чем Мюллер вошёл в него, ненавязчиво напомнил:

– Прерогативы партии, Генрих, неподконтрольны рейхсфюреру СС. Запомните это раз и навсегда.

– Я, рейхсляйтер, человек простой, открытый для контакта с людьми, – простодушно ответил Мюллер. – И интересы как партии, так и государства превыше всего.

Гитлер под взгляд Бормана встретил Мюллера тёплым рукопожатием и рукой указал на стул. Сам кабинет не превышал 11 метров, здесь Мюллер увидел небольшой диван против входа, стол посередине и два полукресла; в углу обнаружилась тумба со стоящим на ней радиоприёмником. Возле стены, отделяющей кабинет от приёмной, висел портрет короля Фридриха, и здесь покоился личный сейф Гитлера. Мюллер не по слухам знал, как до него уже многие годы безуспешно пытался добраться Гиммлер. Когда Борман покинул кабинет и медленным шагом побрёл по коридорам рейхсканцелярии к своему кабинету, Гитлер тихим голосом сказал Мюллеру:

– Генрих, я смотрю на партию с большой сдержанностью и недоверием, но Борман есть Борман. Тень фюрера. Как вы планируете вырваться из Берлина, Мюллер?

В вопросе Гитлера опытный ищейка Мюллер ощутил подвох.

– Мой фюрер! – заговорил Мюллер. – Русские солдаты озверело рвутся вперёд, они неуклонно подбираются всё ближе и ближе, и скоро в центре Берлина развернётся битва не на жизнь, а на смерть.

– Ты, как всегда, прав, Мюллер! – ответил Гитлер. – Но я опасаюсь не столько берлинских улиц, сколько этого подземелья. Через неделю-две всё будет кончено. Конец близок, Генрих, и он будет ужасен. Я не желаю умирать вместе с этими людьми, я хочу остаться живым, быть свободным человеком. Да, Генрих. Причина всех моих неудач кроется в моём окружении, я никогда не претендовал на роль Бога, а просто был человеком, избранным провидением для определенных целей. Я сыграл свою роль и должен уйти.

– Мой фюрер! – произнёс Мюллер. – Надо учитывать сложившиеся реалии. Война на исходе. Основа рейха, то есть Адольф Гитлер, ни в коем случае не должна быть погребена под развалинами рейхсканцелярии. История и немецкий народ нам этого не простят. Когда, мой фюрер, невозможно изменить обстоятельства, следует изменить своё отношение к ним.

– Вот именно, Мюллер! – согласился с ним Гитлер. – Действительность на то и действительность, что определяется решениями. После 20 июля понятие «офицерская честь» для меня утратило не только содержание, но и всякий смысл. Я не хочу допустить, чтобы русские, как своих бунтовщиков, казнили меня на Красной площади.

– Мой фюрер! – сказал Мюллер. – Я примерный инспектор-криминалист. Гестапо – это моё место работы, и я как начальник стремлюсь лично контролировать все вопросы, а не плестись в хвосте событий.

– Вы для нас надёжный и ценный работник, Мюллер! – произнёс Гитлер. – Я и Ева ценим ваш профессионализм и преданность делу национал-социализма. Я благодарен вам за то, что в марте, на вокзале, вы встретили мою прекрасную нимфу – Еву Браун.

– Мой фюрер! – проговорил Мюллер. – Вы, как никто другой, обладаете способностью схватывать политическую ситуацию в целом. Когда наступит время, а оно не за горами, мой фюрер, вы и я должны будем выбрать правильное направление. Помедлив было со словами, как бы от себя, Мюллер добавил следующее: – У вас, мой фюрер, есть безусловная воля к выживанию. Нам торопиться не надо, ибо великие события спрессовываются в тишину – под её прикрытием можно исчезнуть так, как позволяют себе великие мира сего.

На фюрера эти слова произвели впечатление.

– Всё, что вы говорите, Мюллер, прекрасно, как музыка Вагнера, но я боюсь, что у судьбы собственная дорога! – в голосе Гитлера Мюллер почувствовал сомнение. – С каким бы удовольствием я снял военную форму и растоптал бы её! Мне многое не нравится, Мюллер, но я не могу всё бросить и удалиться.

Потеряв самообладание, Гитлер свирепо ударил по столу, да так, что заставил непроизвольно вздрогнуть невозмутимого Мюллера.

– Во времена испытаний, группенфюрер, выстоит тот, дорогой Мюллер, у кого крепче нервы, чем у противника.

– Мой фюрер! – Мюллер знал что говорил. – В такой войне побеждает тот, кто остаётся жив. От нас требуется лишь одно: сделать всё так, чтобы своими действиями ввести врага в заблуждение. Порекомендуйте Еве написать родным прощальные письма, а Борману – расстаться с дневником.

– Вы поняли всё как надо, Мюллер! Отлично, просто отлично! – Гитлер, похвалив Мюллера за сообразительность, бодро потёр ладони и довольно рассмеялся. – Наконец-то, Мюллер, я слышу хорошие новости.

– Я тёртый жизнью моралист, мой фюрер! – сказал Мюллер.

– Да, и вот ещё что, Мюллер! – с такими словами Гитлер поднялся с кресла. – Это негласно санкционированная мной операция впредь будет вестись под моим непосредственным руководством. Действуйте осторожно, не привлекайте внимания других, особенно здесь, в бункере. Именно сейчас настало время сделать то, что нужно. Что же, если Берлину суждено стать советским, он им скоро станет. Сильная нация победит слабую. Если бы у меня был хотя бы один такой полководец, как Сталин, то я бы не проиграл эту войну. Да, Мюллер. Я проклинаю себя за то, что начал эту войну с такими жалкими генералами. Я часто горько сожалел, Мюллер, что не подверг мой офицерский корпус кровавой чистке, как это сделал Сталин. Сталинские величие и непоколебимость не знают ни шатаний, ни уступчивости, которые характерны для прогнивших западных демократий. В отличие от того же хитрого лиса Черчилля, Сталину легче было совершить крутой поворот, поскольку ему не надо принимать во внимание общественное мнение. И я поддерживаю Геббельса в том мнении, что «нашествия с востока приходят и откатываются, а Европа должна, как во времена бесчинств монголов, с ними справляться». Но вернёмся к разговору о Сталине. Это, без всяких сомнений, выдающаяся историческая личность, Мюллер. Об этом я ещё в ноябре сорокового года говорил в Берлине Вячеславу Молотову. Как всё это близко и как уже несоизмеримо далеко! Но тогда, провожая главу Советского правительства по анфиладам комнат и переходов до самого выхода во двор отеля «Бельвю», я сказал, прощаясь с ним: «Сталин войдёт в историю как великий человек. Да и сам я рассчитываю войти в историю. Поэтому естественно, чтобы два таких политических деятеля, как мы, встретились лично. К сожалению, мировая история не захотела, чтобы это произошло. На примере Сталина, мы снова видим, какое значение может иметь один человек для целой нации». Годы войны, Мюллер, наложили отпечаток на моё мышление, и я знаю что говорю. Своими победами русский народ обязан только железной твёрдости этого человека, несгибаемая воля и героизм которого призвали и привели народ к продолжению сопротивления. Именно Сталин, да-да, Мюллер, насильно создал из славянского сброда государство, именно его азиатская хитрость поставила крест на моих планах относительно Востока. Для меня Сталин крупный противник. Как в плане мировоззрения, так и в отношении войны. Если когда-нибудь, Мюллер, что в свете последних событий весны 45-го выглядит весьма абсурдно, Сталин попадёт в мои руки, то я окажу ему всё своё уважение и предоставлю самый прекрасный замок Германии. Но на свободу Сталина я никогда не выпущу. Счастье Красной Армии состоит в том, что во главе её стоит, без сомнения, историческая, но личность – Сталин.

– Да, мой фюрер! – нерешительно, но всё же возразил Мюллер. – Но времена изменились не в лучшую для нас сторону. Мой фюрер! Простите за настойчивость, но вы не задумывались над тем, как Сталин поступит с вами, попади вы в его руки?

– Хороший вопрос! – Гитлер бросил Мюллеру озорной взгляд. – А знаете ли, группенфюрер, а я чуть не угодил в плен к русским!

– Я силюсь понять ваш юмор, мой фюрер!

– Здесь не место юмору, Мюллер! – резко осадил его Гитлер. – А дело было вот как. Военные с большим трудом, но уговорили меня поехать на Восточный фронт. Запорожье. Советские танки были в двух часах пути от аэропорта, а я задерживался на совете, обсуждая с Манштейном обстановку на фронтах. Представляете?! Февраль 1943 года. Если бы не пилот Бауэр, я давно был бы на Лубянке. Когда три «кондора» со мной на борту взмыли в воздух, русские танкисты выехали на территорию аэропорта. Наблюдая в иллюминатор, я не поверил своим глазам. Танки русских внезапно остановились. Как мне потом объяснил Гиммлер, у русских закончилось горючее. Теперь ситуация иная. И я, и вы знаем, что отступление немцев закончилось здесь, в Берлине.

– Вы правы, мой фюрер! – сказал Мюллер. – Все победы рейха генералы считают очевидными благодаря своим талантам, а в поражениях виноват один лишь фюрер. Такая преступная самонадеянность! Я, в отличие от других руководителей РСХА, не боюсь говорить правду, особенно, когда присутствуете вы, мой фюрер. Скажу одно: моря голодом заключённых в концлагерях и впроголодь держа угнанную из Советского Союза рабочую силу, вы, мой фюрер, и не думали обделять немцев многими продуктами питания. Немецкие женщины и подростки не трудились на заводах, фабриках и фермах ненормированный рабочий день, как это сделал Сталин.

Сказав «запретное», но очевидное, Мюллер ощутил на себе свинцовый взгляд ледянистых глаз Гитлера. Пребывая в молчании, может быть, размышляя над сказанным подчиненным, фюрер неуклюже прошёл по кабинету, виновато улыбнулся Мюллеру и под «взором» бюста Гинденбурга вернулся на своё место за столом, а потом разразился потоком слов, скорее напоминавший Мюллеру оглушительный вопль, нежели что-то вразумительное: Значит, Мюллер всё было напрасно. Напрасны были жертвы и лишения, напрасны были голод и жажда нескончаемых военных месяцев. Напрасно погибли миллионы офицеров и солдат, а гражданское население терпело все ужасы вражеских бомбардировок. Если бы ты, Мюллер, знал, какие ужасные дни и ещё худшие ночи я пережил в Вольфсшанце, в Бергхофе, в Бад-наухайме и здесь, в бункере имперской канцелярии. Всё погибло безвозвратно, Мюллер! Всё! Только глупцы, лжецы и преступники в эту роковую неделю питают надежду на милость врага. Против своей воли я воплотил судьбу несчастной Германии, и только тевтонам, Мюллер, присуще вечное возрождение перед лицом неумолимой смерти и жертвенности.

– Двойная бухгалтерия, которую нам часто в виде азбучной истины преподносит жизнь. Мой фюрер! – сказал Мюллер. – Мука гибнущего Третьего рейха, который задумывался на тысячелетие, унизительна, но кто знает, мой фюрер, не является ли она неким порогом, за которым обновится сама жизнь, и как следствие возродится новый рейх. Пусть даже и не в поверженной Германии.

Генрих Мюллер был понятливым человеком. Глядя сейчас на загнанного в угол действиями русских фюрера, начальник Четвёртого управления РСХА угадал намерения того. Как никто другой в рейхе, но Мюллер знал, что Адольфа всегда сопровождали ложь, измена и трупы и что фюрер ещё свято верил в то, что был способен управлять событиями. Логика настоящего ставила мат силе его воли. Достаточно было Мюллеру за последние месяцы общения с фюрером уловить полунамёки, жесты, выражение лица, чтобы понять чего хочет Гитлер – спасения, только спасения. Одним словом, из Гитлера, не выбери он тернистый путь политика, вышел бы непревзойденный актёр. Да и интонация проигрывающего эту кровопролитную войну вождя что-нибудь да и говорила ему.