Текст книги "Код Адольфа Гитлера. Апрель"

– Не правда ли, Брук, занятное зрелище?! – проговорил Стрелитц.

– Давай, давай, еврей, поторапливайся! – дулом автомата Зигфрид стал подгонять близкого к панике еврея, пока тот не занял приготовленное место у столба. Воцарилась жуткая тишина.

– Именем фюрера, все вы приговариваетесь к смерти через расстрел! – откашлявшись, в полной тишине трижды произнёс военный прокурор. – Прошение о помиловании отклонено!

Вперёд вышли девять солдат и освободили осужденных от наручников, а потом, отойдя на исходную позицию и взяв автоматы наизготовку, прицелились. Брук обречённо закрыл глаза, где плескался страх, ждал того, что сейчас последует.

– Огонь!!! – прозвучал приказ военного прокурора.

От выстрелов древесина столбов обагрилась кровью. Находившийся здесь доктор стал осматривать тела расстрелянных. Один парень в предсмертных конвульсиях корчился на земле, у него изо рта текла кровь. Доктор прикладывает пистолет к виску и нажимает на курок. Прогремел выстрел. Прозвучал отрывистый приказ. Расстрельная команда ушла. Стрелитц и Зигфрид подошли к девятому столбу. Брук ничком лежал на земле, видимо, мёртвый.

– Всё это совершенно лишнее. Ну! Хватит вам, герр Брук, притворяться, – громко произнёс Стрелитц, обнаруживая в себе разочарование. – Что правда, то правда. Кто здесь умер, тому туда и дорога. Фюрер знает как поступать с предателями. А теперь, Брук, не повторяйте здесь сцену, на которой вас прикончили. Вставайте, у нас и так дел по горло.

В ответ никакого движения.

– А может, он и вправду получил разрыв сердца? – поинтересовался у Стрелитца Зигфрид, носком сапога дотрагиваясь до спины арестанта. Потом он повернул голову к столбам, пальцы рук оставались на автомате.

– Скорее всего, Зигфрид, он всё слышит, – Стрелитц был убеждён в том, что говорил. – Сейчас проверим его слух. Вставай, тебе говорят! – Пинок по ребрам донёс до сознания еврея голос Стрелитца. Брук приподнялся. Живым и невредимым.

Зигфрид достал ключ и под молчаливые взгляды троих стал снимать с Брука наручники. Освободившись от них, Брук стал растирать отекшие руки и ноги. Мюллер с любопытством наблюдал за ним, Кэт в немом ужасе уставилась на вошедшего любовника, а Зигфрид и Стрелитц беспристрастно выполняли свою работу. Служба, она и в рейхе служба. Брук замечал, что Мюллер настроен на недобрые мысли, бродившие в голове того с самого начала их «случайного» знакомства. Что здесь могла делать Кэт? С этим вопросом на лице Брук обернулся к Кэт. Мюллер с каким-то наслаждением садиста увидел, как тот моментально побледнел и непонимающими глазами уставился на группенфюрера, как на привидение. К удовлетворению Мюллера у еврея даже губы задрожали, приняли синюшный цвет.

– Ну что, Брук, вы довольны? – с вызовом спросил Мюллер. – Я исполнил своё обещание. Как видите, ваша дражайшая Кэт перед вами – целая и невредимая. В отличие от тебя, любвеобильного еврея, я, знаешь ли, с дамочками типа Кэт несильно жажду общаться. Не приемлю женских истерик, слез навзрыд, даже в стенах гестапо.

Усмехнувшись, Мюллер плюхнулся на стул. Закурил, при этом не забыв пустить струйку дыма вверх.

– Мне очень жаль, Брук, что вам пришлось испытать это, но вы живы, и ладно. А вы, Кэт, все сделали для того, чтобы я воспылал к Бруку вполне понятным отвращением. На всех поворотах судьбы, Кэт, надо оставаться самим собой, а не пороть горячку там, где можно разумно договориться. Вот и сегодня лично, руками моих подчиненных, я сделал так, чтобы ваш Брук был приучен к смерти.

Старательно погасив в пепельнице дотлевающую сигарету, Мюллер сноровисто поднялся с места, подошёл к Бруку, придвинул свое лицо к его лицу и произнёс:

– Завтра ты и Кэт будете в фюрербункере. Лично вы, Кэт, там удалите одному пациенту зубы, а вместо них поставите подлинные протезы фюрера.

С этой фразой Мюллер прищурился, будто пытаясь разглядеть Брука внимательно. Кэт при этом отважилась даже улыбнуться.

– Мы знаем, друзья мои неподсудные, только один принцип – следовать приказам нашего фюрера, на деле доказать, что мы остались прежними, верными только нашему фюреру Адольфу Гитлеру. Поэтому, дружище Брук, я тут приготовил необходимое, но для вас приятное. Находясь здесь, у меня в «гостях», вы как цивилизованный человек обязаны пользоваться предметами личной гигиены. Не сочтите это за причуду папаши Мюллера, это моя забота о вас. И сегодня же снимите, пожалуйста, свою идиотскую робу арестанта, она вам не к лицу. Считайте, что мы подружились: я, фрау Кэт и ты, еврей.

– Да, герр Мюллер, – проговорил вслух Брук. – Я немец с еврейской судьбой.

– Охотно этому верю, Брук, – вздохом выразил своё сочувствие Мюллер. – Я бы даже сказал, что у вас верное понимание того, что с вами может случиться, откажись Вы от той спасительной соломинки, которую я вам предлагаю. Мне бы очень не хотелось, Брук, чтобы мои чересчур суетливые подручные изложили вам мою мысль более убедительно, избивая вас.

«Ну, давай же, кретин, соглашайся!» – подумалось в этот момент Мюллеру. Он озадаченно потёр подбородок, вновь прошёлся по комнате, опять остановился напротив Брука и внимательно посмотрел на него. Этот Брук явно не был создан для службы рейху, впрочем, сам рейх задумывался не в расчете на подобную задачу, с которой из-за боязни смерти справится этот малодушный еврей. С этой мыслью Мюллер достал сигарету, закурил при всех, обернулся к Бруку со словами:

– Вас, Брук, не пугает неизвестность? Молчите. Не можете или боитесь говорить, – как хотите. Лично я боюсь. Зигфрид и Стрелитц, можете остаться за дверями. У меня к Бруку и Кэт особый разговор.

Подчинённые повиновались.

– Ваш страх, Брук, замешан на ненависти к нам. Бросьте свои фокусы, лучше хватайтесь за жизнь. Скажу вам, ребята, одно: война проиграна, враги начнут следствие и розыск наших руководителей. Вы, друзья, должны провести необычную работу в обстановке строгой секретности и в самые сжатые сроки.

– Я скажу, герр Мюллер, скорее да, чем нет.

– Вот это другое дело, молодец, Кэт, – поощрительно улыбнулся ей Мюллер. – Втолкуйте эту простую истину своему парню, если он, конечно, хочет жить.

– Милый! Мы уже столько с тобой перенесли. Герр Мюллер, скажите ему, что не нужно быть категоричным, когда дело касается жизни. Я думаю, он станет сотрудничать с вами, – пообещала Кэт.

– Вот и хорошо! Считайте это поручением фюрера. Я разрешаю вам привлечь необходимое число сотрудников, но не раскрывая перед ними сути задачи.

– Что я должна сделать?

– Логично! – подумав, согласился с Кэт Мюллер. – Люди, Кэт, так простодушны и столь поглощены насущными заботами, что обманщик всегда найдёт того, кто даст себя обмануть. От вас, фрау Хойзерман, так как вы принимали самое непосредственное участие в лечении нашего фюрера, требуется оставить в подходящем месте медицинские документы и заставить свидетелей, а русские умеют их быстро находить, дать ложные показания. Если вы окажетесь в плену у большевиков, то от вас непременно потребуют подробно описать ротовую полость нашего фюрера, его анатомические данные. Делайте это с присущей вам покорностью, а для пущей убедительности вы должны изобразить испуг на лице, даже заплакать при виде русских, испытать невообразимый шок в момент, когда русские предъявят вам для опознания челюсть фюрера. Вам, женщинам, не занимать притворства, воспользуйтесь им в полную силу. В целом, Кэт, я призываю вас держаться спокойно, охотно давать показания, охотно помогать следствию. Я вас не накажу, если до меня дойдет слух, что где-то вы самовольно проявили инициативу. Ваш протеже профессор Блашке будет эвакуирован, но его архив фюрер решил оставить в Берлине. На допросе у русских вы должны «вспомнить», что у профессора в бомбоубежище канцелярии есть второй стоматологический кабинет. Вы должны убедительно указать русским, что именно он и есть то место, где сохранилась часть медицинского архива. В этот момент в игру войдет ваш возлюбленный Брук. Он как бы случайно окажется у дверей клиники профессора Блашке, после приветствия представителя советского командования с красной ленточкой в петлице станет добровольно содействовать русским в идентификации зубных протезов. В этом, Кэт, и заключается ваша работа. Вы остаётесь здесь, в Берлине. Хотите вы этого или попытаетесь бежать на Запад, – позволить это я вам не могу. И знайте, фрау, что с этого дня за каждым вашим шагом будет следить мой личный агент, агент гестапо-Мюллера. Другого шанса у вас нет. Вы, Кэт, должны послужить рейху и таким образом смыть с себя позорное пятно укрывательства еврея. Не бойтесь русских, они не кусаются. Вы же настоящая арийка. Все материалы, благодаря которым вы заверите русских, что челюсти фюрера что ни на есть самые настоящие, заблаговременно подготовлены моими сотрудниками для русских экспертов. С вашей предстоящей работой, Кэт, мы, как видите, разобрались. Теперь о том, что должен сделать Брук. Суть дела, которым займётся Брук, можно изложить в нескольких абзацах, – при этом Мюллер стал загибать пальцы, перечисляя всё, что требовалось от Брука. – Когда в кабинет профессора Блашке прибудут советские офицеры, Бруку предстоит попасть туда как бы «случайно». Именно вы, Брук, будете должны убедить русских в том, что находитесь здесь по просьбе Кэт и что именно от неё вы услышали все подробности событий, которые произойдут в бункере в скором времени. Будьте настороже, Брук, и запомните, что у русских есть такая черта, как обращать пристальное внимание на мелочи. Так вот. Вы должны будете взять на память несколько выписок из врачебного журнала. Ознакомившись с ними да ещё и с вашими разъяснениями, русские для себя уяснят, что вы говорите правду. И выглядеть вы должны по-весеннему, без пальто, в тёмном пиджаке. С русскими вы должны быть дружелюбны, а на их вопрос о сотрудниках профессора Блашке воскликните: «Ещё бы! Вы имеете в виду Кэтхен Хойзерман? Она у себя на квартире в двух шагах отсюда!»

– Кэт! – обратился к женщине Мюллер. – Вы будете ждать Брука и русских в синем пальто. Брук должен сказать: «Кэтхен, вот русские». Если русские спросят, а они спросят обязательно, об истории болезни Гитлера, то вы скажете: «Конечно! Там же хранятся и рентгеновские снимки зубов!» Вы достанете ящик с картотеками, который мои люди оставят в нужном месте, и станете быстро перебирать их. Отыщете картотеку фюрера; но рентгеновских снимков там не окажется. Так надо. Вы изобразите задумчивость на лице, а потом поделитесь с русскими догадкой о том, что, возможно, они находятся в кабинете профессора Блашке в имперской канцелярии.

Нервно проведя ладонью по подбородку, Мюллер оставил в раздумьях Кэт и Брука, а сам поспешил к дверям кабинета. Открыв дверь, Мюллер позвал:

– Идите сюда, парни.

Зигфрид и Стрелитц вошли, тупо уставясь на шефа.

– При свидетелях, Брук, вы сделаете выбор – да или нет.

Кэт не знала, как повести себя в подобной ситуации, её умоляющие глаза уставились на Брука.

– Я выполню всё, группенфюрер, что вы прикажете.

Именно это Мюллеру и хотелось услышать.

– Я в этом и не сомневался, Брук, – в похвале Мюллера был привкус хитрости. Во избежание стрессовых ситуаций, как эта, вам необходим отдых. Правда, у вас в камере сыровато. Не находите? – Мюллер помолчал, а когда заговорил снова, его голос звучал предельно серьёзно: – Но, к сожалению, вам снова придётся вернуться туда. Думаю, ненадолго. Вот и хорошо, что вы оказались благоразумны, а слабое сердце Мюллера прощает вас. Простит гестапо, значит, мои милые, простит и Бог, – осклабился Мюллер, говоря это Кэт и Бруку.

15 часов 00 минут

Стенограмма совещания у фюрера

Присутствовали: Геббельс, Борман, Хавель, Бургдорф, Шёрнер, Венк, Кейтель, Йодль, Кребс, Дениц, Фегеляйн, Риббентроп.

– Господа! Фюрер! – как и вчера, войдя первым в комнату совещаний, произнёс Борман. Гитлер вошёл сюда спокойным человеком, только трясущаяся рука, которую он упрятал за спиной, выдавала в нём душевную неуравновешенность, но он решил бороться до конца. Все участники совещания дружно вскинули руки в нацистском приветствии и проорали «Хайль!».

– Господа! – начал фюрер. – Сегодняшний артобстрел русских я воспринимаю как личное оскорбление. Никогда ещё не было войны, настолько ярко выраженной и настолько исключительно еврейской. По крайней мере, я принудил их сбросить маски. Да, да, господа. Именно я и никто другой открыл всему миру глаза на еврейскую опасность, мы скрыли еврейский нарыв, и мир будущего будет вечно благодарить нас. Я есть последняя надежда Европы, а вы же, немцы, избранная раса. Именно за это нас ненавидят враги, потому что сами неполноценны, и поэтому боятся нас. Так ли, доктор Геббельс?

С этим вопросом Гитлер прошёл к столу.

– Совершенно верно, мой фюрер! – сказал Геббельс. – Все трусы и предатели уже покинули столицу. В нашем строю остались лишь самые решительные и бескомпромиссные революционные борцы.

– Всё верно, вы молодец, доктор Геббельс! – похвалив, Гитлер встал с места и шаркающей походкой подошёл к соратнику и в порыве одобрения похлопал того по плечу. – Вы всегда были рядом со мной! Ваш призыв к членам «Вервольфа» в Берлине и Бранденбурге подниматься на борьбу против врага достоин всяких похвал. Докладывайте, Кребс!

– Утром, мой фюрер, русские вступили в северо-восточные окраины Берлина, – произнёс генерал, отчего на лице Кейтеля проступило выражение недоумения. В отличие от Кейтеля, Кребс ещё не знал, как надо было докладывать фюреру.

– Это в черте города! – ужаснулся Гитлер.

– Да, мой фюрер! – невозмутимо продолжал Кребс. – Но в остальном русским не сопутствует успех. Они застряли у Котбуса, а их танки завязли в перегороженных завалами и противотанковыми рвами лесах под Цоссеном.

– В городских трущобах Берлина черты характера немцев формируются изворотливостью и жестокостью, – произнёс Гитлер. – Продолжайте!

– Таким образом, мой фюрер, русским пришлось в неимоверном напряжении преодолевать кольцо укреплений на дальних подступах к Берлину.

– Но это не помешало им очутиться в нём! – язвительность слов Гитлера покоробила было генерала, но он произнёс далее: – ОКВ обосновалось в Крампнитце у озера Ванзее. Войска Буссе и Мантейфеля держутся неплохо, но Жуков протаранил оборону у Врицена и почти достиг Ораниенбурга.

– И что?! – вопрос-интерес прозвучал в устах фюрера.

– Мой фюрер! – Кребс почувствовал, как у него поджилки затряслись. – Армия Мантейфеля попала под угрозу окружения.

– И что было вами сделано, чтобы этого не случилось? – справился у Кребса почти ласково Гитлер и злым взглядом уставился на генерала.

– Мой фюрер! – продолжал докладывать Кребс. – В бой брошен танковый корпус генерала Штайнера.

Все участники совещания заметили, как встрепенулся Гитлер.

– Да, да, Кребс! – фюрер загорелся надеждой. Генералы, силясь понять задумку Гитлера, вслед за ним подошли к карте. – Штайнер должен выправить эту ставшую идиотской ситуацию. Вот, смотрите! – Гитлер метнулся к карте и постучал указательным пальцем в ту точку на ней, что привлекла его внимание. – Русские попытаются окружить Берлин с севера и тем самым растянут свой правый фланг. Именно здесь должен быть нанесён контрудар. И это сделает армейская группа Штайнера. Контрнаступление! – в глазах Гитлера наблюдался блеск. – Вот что мне нужно, Кребс! Штайнер нанесёт русским сокрушительный удар с юго-востока. Одним ударом он разгромит армии Жукова и тем самым лишит русских весьма реального плана окружения Мантейфеля.

– Гениально, мой фюрер! – восхищение Геббельса передалось другим.

– Но, мой фюрер! – жёсткий реализм слов Кребса насторожил всех. – Две дивизии 12-й армии уничтожены в районе к северу от Брауншвейга. Своим наступлением Венк, к сожалению, не снял блокаду в Гарце 11-й армии.

– Судьбу народа, Кребс, можно изменить лишь бурей горящей страсти; но страсть можно разбудить лишь при условии, если ты сам несёшь её в себе.

– Мудро сказано, мой фюрер, – проговорив, Борман записал в блокнот эти слова.

– Не поддавайтесь панике, Кребс, а слушайте мой приказ! – произнёс Гитлер.

– Да, мой фюрер! – Кребс весь обратился во внимание.

– Я приказываю пяти дивизиям Венка ликвидировать неприятеля за Эльбой, к югу от Магдебурга, окружить его в районе Барби, повернуть на восток и идти на выручку Берлина. Согласен ли генерал Венк?

– Да, мой фюрер! – подтвердил Венк.

– А точнее? – спросил у Венка Гитлер.

– Мой фюрер! – стал говорить Венк. – Я планирую нанести контрудар по американцам в Гарце и выдвигающимся на рубеж Эльбы войскам союзников. Верные фюреру войска готовы выполнить поставленную боевую задачу и добиться коренного перелома событий между Среднегерманскими горами и Эльбой, разбить врага на линии Магдебург – Люнебург – Брауншвейг и соединиться с танковой группой после форсирования Эльбы, сейчас ведущей бои в районе Юльцена.

– Это та, что наступала на Дрезден?! И наступление было отражено?

– Да, мой фюрер! – вместо Венка ответил Кейтель.

Гитлер слушал Венка стоя, упираясь кулаками в поверхность стола, а по окончании его доклада сказал:

– Мне нравятся такой ум и такая прямота! А что скажет фельдмаршал Шёрнер? Вы, Шёрнер, хорошо знаете, как убеждать своего фюрера.

– Мой фюрер! – подобострастно начал Шёрнер. – Как вы знаете, спокойные фронты всегда опасны. Благодаря действиям моей группы армий «Центр» от Карпат до Франкфурта достигнута хоть какая-то стабильность. Посредством контрудара мне удалось остановить наступление Конева.

Гитлер: Вы вселяете в меня надежду, Шёрнер. Так как генерал Штайнер пока не оправдывает моих надежд, то я обращаю свой взор на Вас и на 12-ю армию Венка. Сейчас она с боями идет с запада на Потсдам, благо сегодня штаб вермахта передислоцировался туда из Цоссена.

– Так точно, мой фюрер! – Кейтель подтвердил слова Гитлера.

Гитлер: Поэтому я поручаю вам, Шёрнер, осуществить прорыв войск на Берлин.

Шернер: Я полностью согласен с вами, мой фюрер.

Гитлер: Вот и славно. Я не ошибался, когда принимал решение о производстве вас в фельдмаршалы. Что скажет нам Йодль?

Йодль: Сегодня авиацией союзников из строя выведен линкор «Лютцов». На Западном фронте бои южнее Дессау. Штутгарт окружён. Как вы знаете, русские совершили на Берлин массированный налёт.

– В столице зафиксировано 50 пожаров! – констатировал Геббельс.

Гитлер: Кейтель, я категорически приказываю вам сделать всё, но советское наступление должно быть отражено.

– Для этого предпримем все меры! – заверил Кейтель Гитлера.

Гитлер: Я приказываю немедленно отвести 56-й танковый корпус Вейдлинга и выставить его под Берлином. Йодль! Я твердо заявляю, и передайте это как мой приказ: Офицер, который допускает бегство своих солдат, будет расстрелян в течение пяти часов.

Йодль: Да, мой фюрер!

Гитлер, расхаживая по комнате, стал говорить:

– Я могу вам заявить лишь одно: я буду бороться так долго, пока у меня останется хоть один солдат. Когда последний солдат покинет меня, я застрелюсь. Да, да, Йодль! Я ожидал, что юг будет сопротивляться дольше, чем север, и поэтому отправил большую часть штаба на юг. Жаль, что всё так складывается. Но я себя превосходно чувствую в обществе великих исторических героев, к которым сам принадлежу. Кто сказал, что я не обличён особым, Господним покровительством? Да, господа. Вот посмотрите. Наступит момент, когда Англия и США просто из чувства самосохранения, выступят против этого, ставшего непомерным, пролетарско-большевистского колосса и молоха. Пока я удерживаю столицу, у Запада растёт надежда, что всё же будет возможно совместно с Германией противостоять этой угрозе. И единственный подходящий для этого человек – я!

Пройдя к выходу, Гитлер не остановился в дверях, просто вышел в коридор, не оглядываясь туда, где покинутые им люди, с которыми он делил свой бункер и свою жизнь, стояли, задумавшись каждый о будущем Германии, где не было места фюреру.

Все открыто роптали на Гитлера, но при общении с ним боялись быть правдивыми до конца. Недовольство поведением фюрера выплеснулось в речах тех, кто после совещания собрались у Бургдорфа.

Кейтель: Фюрер утратил всякую связь с реальностью.

Йодль: Он передвигает части, которые существуют только на его карте. Дивизия Штайнера ослаблена, она едва держит оборону, а он хочет, чтобы Штайнер пошел в наступление. Это безумие!

Фегеляйн: Так скажите ему об этом!

Йодль: Он не захочет слушать, вы сами прекрасно знаете.

Фегеляйн: Нельзя сидеть сложа руки!

Кейтель: Вы с ума сошли! Он вышвырнет нас, как Рундштедта и Гудериана.

Фегеляйн: И что?

Йодль: Мы солдаты. Мы присягали на верность фюреру!

Фегеляйн: Это запрещает думать нам своей головой?

Бургдорф: Кто бы говорил?! Оппортунист, беспринципный карьерист.

Фегеляйн: Простите?

Дав волю перепалке между собой, так эти приближённые фюрера ни к чему толковому и не пришли, разошлись кто куда.