Текст книги "Песня Тайги"

Стол хариуса

Хариус живёт в чистых и бурных реках. Вода в них до ломоты костей холодна. Глянешь в эту воду – все камешки видны и ничего там больше нет: ни жучков, ни червячков, ни других каких козявок. Что же ест эта вкусная рыба?

Пища хариуса под валунами прячется. Подними камень со дна – увидишь на нём слизь, которой питаются мелкие речные животные. Их тут – усыпано. Одни с головку булавки, другие с головку спички, третьи – с пуговицу на твоей рубашке.

Вот побежал сероватый клопик с шестью ножками. Это гладыш обыкновенный. Его хариус ест охотно, но рыбак гладыша на насадку берёт редко. Уж больно мал ростом.

Под другими камнями можно обнаружить ручейника, мормыша или личинку веснянки. Хариус каждого не прочь съесть… Но как же безрукому да безлапому добыть пищу из-под камней? Вот тут-то бурное течение рыбе – союзник.

На реках Азас и Тоора-Хем – притоках Бий-Хема, много мормышей. Они живут в длинных косматых водорослях. Поедая слизь, мормыши ползают по стеблям, поток сбивает иных и несёт на стремнину. Хариус рыба сильная и быстрая – он тут как тут…

Однако весь день на потоке держаться – устанешь. Хариус не таков – он хитрый. Он любит стоять за валуном. Ими бурная горная речка усыпана всюду. Есть огромные – с легковую машину. Другие на середине речки верблюдами лежат, преграждая путь воде. Она сердится, пенится, ревёт. Да ничего не поделаешь – приходится обтекать валун.

За самым валуном-великаном хариус стоит реже, а вот немного ниже, где потоки, огибая валун, сходятся, тут, за более мелкими голышами, и держится рыба: добычу караулит. Мормыша вода так или иначе сюда занесёт. Зрение у хариуса отличное – заметил, метнулся серебряной молнией, проглотил мормыша и опять за валун.

Однажды на реке Хут подошёл я к яме-заводи. Смотрю – глубина приличная, на дне каменная глыба виднеется. Короткие водоросли, мох на ней, а под глыбой в голубой бездне хариусы клубятся. Вот один из них, огромный, с полено, проплыл возле глыбы и хвостом этак необычно вильнул, как бы смахивая с неё что-то, и тут же стремительно развернулся и хвать это что-то. Сосед хариуса-великана тоже метнулся и тоже схватил что-то чёрное. Пригляделся и сквозь толщу воды увидел: хариусы хвостом сбивают прилепившихся к камню ручейников и подхватывают их тут же. Ручейники медленно, глазом не заметишь, движутся по каменной глыбе, слизь собирают своим ртом-присоской, кормятся.

Ручейники – лакомое блюдо хариусов. В октябре, перед зимовкой, когда рыба скатывается с малых речек в глубокие енисейские ямы, хариус чистит желудок песком. Так вот, для этой цели личинка ручейника стенофила подходит как нельзя лучше. Домик у стенофила своеобразный, построенный из донного материала – песчинок и крохотных камешков: похож на рожок мороженого или колпак клоуна. Возьмёшь в руки такой домик и удивляешься: перед тобой инкрустированная трубочка. Построил её зеленоватый, с твёрдой чёрной головкой, кажется, беспомощный жилец. Но примажет он своё жилище к камню и сидит там в безопасности.

Иному эта личинка покажется одетой в броню. А проглотит такую штуку хариус – сразу тебе и пища, и песочек для чистки желудка.

Спустился я чуть ниже, вывернул из воды камень – на нём домики личинок ручейника. Я оторвал один домик, на крючок его и в омут, за глыбу, к хариусам. Не прошло и пяти секунд, как поплавок мой в воду ушёл. Следует ловкая подсечка, и я вытаскиваю огромного хариуса.

На реке Ожу любимое блюдо хариуса – веснянка и её личинка. Рыбаки называют реколомкой. А связано это с тем, что в дни появления веснянки (середина мая, начало июня) сибирские реки разбухают и начинает идти коренная вода. Сломаны все льды и наледи, горные речки превращаются в неприступные бурные и мутные потоки. Вода выходит из берегов, ломает всё на своём пути. Идёт обновление.

В эту пору веснянку можно найти едва ли не под каждым камнем прибрежной полосы. Она выходит из воды и собирается колониями на пихте, лиственнице, ольхе.

Я первое время не знал, как надо ловить веснянку. Увидел – она верёвочкой вытянулась по стволу. Думал, сразу всю верёвочку в горсть смахну. Не тут-то было. Первая реколомка дёрнулась, подала сигнал соседке, соседка – соседке, и пошёл телефон работать. Вмиг всех обзвонил. Кто выше помчался, кто прыг с дерева, распустил свои крылышки и преспокойно, как на парашюте, спустился на землю, под листок. Ищи там веснянку притаившуюся.

Смекнул я: брать надо веснянку сверху по одной осторожно и – в склянку. Набрал с десятка полтора, иду ловить хариуса.

Хорошо берёт на веснянку хариус. Но держится она на воздухе не больше двух-трёх недель. Потом, отложив яйца в воду, исчезает. На висячей части булыжников, что нагромождены по берегам, можно увидеть сотни скелетов веснянки. Зацепившись усиками за лишайник, насекомые высыхают.

Бывало, придёшь на реку в одно воскресенье, веснянки тьма-тьмущая. Нарыбачишься вдоволь. На следующее воскресенье её уже тут мало. Вот и ходишь, ветки ольхи да ёлок трясешь. Две-три обязательно упадут. Тут гляди оба, проворно лови их. На третий приезд веснянки уже и вовсе нет. И рыба в реке есть, да рыбачить не на что.

– Это кому как, – говорит лесник Степан, – знающий рыбак поднимется вверх по реке километров на десять, а там личинка веснянки не вся из воды вышла. Заходи в воду, поднимай камни, переворачивай – и в ямочках, щербинках они кучками. Бери их побыстрее, пока не разбежались.

На личинку рыбачить ещё лучше. Ростом личинка такая же, только без крылышек, но более живучая. Насаженная на крючок, она долго шевелит ножками и не слетает с него: грудь у личинки как бы из панциря состоит, крепкая.

Но проходит и эта пора. Реже и реже попадаются личинки, вода отступает, входит в своё обычное русло. И приходит то время, когда в верховьях личинка веснянки тоже вся на берег вышла, отложив потомство, вымерла. Для неумелого рыбака наступает совсем унылая пора. Только на мошку и можно взять хариуса, но тут без ловкости и сноровки – пропадёшь. Стоишь и бросаешь по течению лесу с искусственной мошкой, желательно из медвежьей шерсти и переплетённую жёлтыми или бордовыми шёлковыми нитками. Хариус берёт активно, но стоит зазеваться и не подсечь, как он тут же чувствует обманку и выплевывает её.

В сентябре, когда лист летит с деревьев, хвоя с лиственницы сыплется, и того хуже. Куда там мошку бросать! Нацепляется на неё всякой всячины, что по воде плывёт. Хариус на такое брать не охотник.

Но бывалый рыбак не унывает. Он поднимается в верховья речки, где ям и перекатов больше, где родники. Там, где вода струится меж валунов, ищет нынешнюю реколомку. Она, правда, маленькая, но на наживку годится. Выбирать надо плоские, отмытые родниковой водой камни. Найдёшь одну-две, тут вокруг и охоться. Обязательно насобираешь личинок. Она есть, конечно, и в низовьях, но там глубина, не зайдёшь в бурную воду.

Только, пожалуйста, опускай камни опять на то же место, не выбрасывай их на берег. Кроме реколомки тут живут и другие насекомые. Видно, как, потревоженные, они разбегаются по камню в стороны. Если выбросишь камень на берег – высохнут личинки, рачки, клопики и всякая мелкая живность, обеднеет стол у хариуса. А если другой рыбак, третий так же поступит – совсем беда. Чем рыбе питаться?..

Превращение веснянки

В середине весны лёд на Енисее становится ноздреватым, набухает, как почки на ветке, того и гляди лопнет. Но ночные холода долго держат реку скованной. Любители подлёдной рыбалки высыпают в воскресные дни на затоны, сверлят в метровом льду лунки и ловят ельца, хариуса, ленка.

Хорошо берёт хариус в эту пору на червя, мормыша, личинку веснянки. Но где же взять этот рыбный деликатес?

Приглядел я на протоке Енисея мелководную полынью. Родники там бьют. В лютые морозы она парит, как котелок с чаем на огне. В солнечные дни зайчиками искрится. И так манит к себе, так манит!

Забрёл я туда в болотных сапогах, вывернул один камень. Есть живность, но мелкая, вывернул второй и нашёл личинку веснянки. За зиму выросла крупная, как раз для хариуса. Набрал в склянку сколько удалось. В крышке дырочку провертел, чтобы личинка не задохнулась, зачерпнул водицы родниковой. Личинки копошатся в баночке, друг на друга лезут.

Дома поставил баночку в холодильник – пусть субботы дожидается. Подошло время, собрался на рыбалку, склянку поставил в карман и поехал с ночёвкой.

Наутро за наживкой в карман и… батюшки! Склянка моя не моя! Такая же точь-в-точь как моя. Вот и отверстие в крышке гвоздём проковыряно. Стало быть, моя! И не моя – в склянке-то крылатые насекомые.

– Где это ты крылатую реколомку раздобыл? – спрашивают удивлённые рыбаки. – Знать, весна нынче будет ранняя…

Я только руками развожу. Позднее, в первых числах июня, довелось мне снова побывать на рыбалке. С вечера насобирал в склянку личинок: они у самого берега держались, готовясь к выходу из воды. Наутро смотрю – та же история: в баночке идёт превращение. Прямо на глазах. Личинка сбрасывает с себя зеленоватый наряд-панцирь, из-под него сначала появляются нежные янтарные и слегка помятые крылышки. Личинка медленно крючком сгибается, и верхняя кожица постепенно сползает с неё. Но уж больно медленно. Крепко на бородке и на хвосте она держится, скручивает реколомку знаком вопроса. Потом янтарные крылышки темнеют, становятся цвета еловой коры, разглаживаются. Тело обновленной веснянки – почти шоколадное. У многих видны малиновые пятнышки. Это самки.

Понял я: наступает тепло, у веснянки второе рождение.

А тогда веснянки у меня в тёплом кармане ночевали…

Танец подёнки

Пригласил меня Степан на хариуса. Увлекательная это рыбалка! Если ты имеешь хорошую реакцию – будешь с уловом, нет – раздосадованный уйдёшь с реки с двумя-тремя хариусами.

Мы сели в моторную лодку, Степан запустил «Вихрь», и берега Енисея поплыли нам навстречу. Лодка у Степана самоделка, длинная, узкая. Сделана из плах осины, самого лёгкого дерева. Он на ней проходит любые шиверы и пороги, не боясь зацепить подводные валуны. Через полчаса ходу вверх по Енисею мы причалили к берегу, усыпанному крупным галечником и довольно солидными валунами. То там, то здесь из воды высовывались макушки огромных каменных глыб. Их тут называют шипунами. Вода вокруг них бурлит, беснуется, взбивает пену. Разлёгся здесь, дескать, на дороге. Пена хлопьями плавает, лопается, шипит. В таких местах хариуса много. Он хорошо берёт мошку. Она сделана из крючка, искусно обвязанного медвежьей шерстью и цветными шёлковыми нитками, напоминает крылатое насекомое. Мошку на леске бросают на воду и ведут, не торопясь, против течения. Мошка бежит вверх, делает крылышками широкие разводы. Какой хариус не соблазнится!? Рыба эта – что твоя молния, метнётся из-под валуна к мошке, хвать, но, почувствовав обман, сразу же выплёвывает. Вот тут-то реакция и нужна. Успеешь подсечь – твоя рыба, не успеешь – уйдёт восвояси.

Иной хариус, прежде чем схватить мошку, сбивает её хвостом, утопить старается, а потом берёт.

Но не всегда удаётся выманить хариуса из-под валуна. Сытый стоит, не хочет лишний раз силу расходовать, ведь вода в реке бежит стремительно. Вот и приходится рыбаку подбирать мошки по цвету: рыжую, красную, жёлтую, чёрную.

Степан не торопится. Он ждёт вечера, и когда прохлада с гор спускается к реке, а солнце вот-вот спрячется за вершины гор, над Енисеем откуда ни возьмись повисает подёнка, насекомое. Её много, она кружит над водой, опускается к самым струям, снова взмывает на своих прозрачных крылышках, висит неподвижно в воздухе, затем парашютирует на воду и плывет, отдаваясь лёгкой волне. Тут хариус покидает свои валуны-укрытия и выходит на охоту.

Вот к такому времени и подгадали мы…

То там, то здесь подёнка цвета осенней листвы снималась с прибрежной травы и парашютиками повисала над рекой. С каждой минутой её становилось больше и больше. Она чертила в воздухе замысловатые петли, распустив трепетные крылышки, усики и длинные хвостики, качалась на невидимых качелях, то падая, то взмывая, то повисая над лавиной Енисея, словно давала премьеру волшебного балета. Я замер от удивления и восхищения. А подёнка прибывала и прибывала, будто кто-то её вытряхивал из мешков, как муку, и она желтовато-белёсым облаком застилала всё пространство. На воде чаще стали раздаваться всплески один тяжелее другого.

– Ну вот, самый раз мошковать, – сказал Степан, подвязал жёлтую, как капля янтаря, мошку к леске и пошёл к соседнему шипуну. – Торопись, паря, пока подёнка танцует.

Он бросил на воду мошку, повел её против течения, раздался всплеск, Степан в тот же миг подсёк крупного хариуса и выбросил на берег.

Я последовал его примеру, возбуждаясь от беспрерывного хлюпанья на воде кормящимся хариусом.

Хвойные шапки

Ожу, что берёт начало в Восточном Саяне, впадает в Бий-Хем – река очень бурная. Каскад следует за каскадом. И по всему руслу – валуны, большие и малые.

Иной на крокодила похож: голова с пастью зубастой из воды торчит и спина горбатая вся в шишках, хвост в воде буруны поднимает. Идёшь дальше. Стоп! Перед тобой динозавр, одна часть на суше, вторая – в воде. Стремительный поток угорело хлещет над той половиной валуна, что воды опустился напиться, огибает его, пенится. И вдруг смирнеет, тихонько плещется под боком, отдыхает. Тут же плавают листья, палочки всякие, хвоинки. Хлопья пены собираются в шар. И лопаются, будто дышат.

Такие места под валунами рыбаки называют уловами. Придумано это мудро. Хариус, ленок не любят, когда в горной реке всякий мусор плавает. А как ему не плыть, если река сквозь тайгу течёт? Тайга-то она живая! То шишку уронит с кедра или ели, то лист упадёт с березы, то ветер сломит сухую веточку, то хвоинку насекомое подточит. И всё это летит в реку. Поток подхватывает, кружит в водоворотах, о валуны бьёт, крошит на мелкие части. Рыба боится, неохотно выходит на кормёжку из-под своих укрытий. И не будь уловов, весь мусор так бы и несло по реке.

Но уловов на реке тысячи, и в каждом что-то задержится, закрутит, на берег выбросит или утопит.

Осенью, в октябре, когда хвоя лиственниц от дуновения ветра сыплется рыжим дождём, река тоже рыжеет. Плывут хвоинки, миллиарды их, тысячи миллионов попадают в улова. Струя их там крутит, сбивает, как пену, в один общий комок. Только комки эти не лопаются, а наоборот – растут, растут… Хвоинки друг к другу плотно-плотно прижимаются, как будто невидимая волшебница складывает. И вот уже не просто бесформенный ком, а шапка. Такая высокая, симпатичная. Нижняя часть околышем шириной с ладонь, верхняя часть – овальная. Такую шапку у нас называют боярка. Издали кажется – из зимнего колонка сшита. Огненная.

В другом улове вода по-иному ходит и блюдце золотое слепила-выкружила, в третьем – круглая, домашней выпечки булка хлеба, поджаристая, в четвёртом – сразу несколько пряников-песочников подрумянились. Так и хочется съесть!

Сынишка мой хотел рукой подцепить. Да подумал: рассыплются, жалко. Пусть плавают. Может, ещё кто увидит, полюбуется творчеством таёжной реки.

Сеноставка

Мы поднимались по таёжному распадку к россыпи, где, по словам лесника Степана, было много смородины. Впереди шёл сынишка. Неожиданно резкий свист заставил юного туриста вздрогнуть и остановиться.

Начиналась россыпь. И там, где дыбились поросшие мхом бесформенные валуны, повсюду зияли щели и проёмы. Здесь пролегали многочисленные ходы подземного поселения северных пищух.

– Испугался? – тихо спросил я. – Это передовой пост пищухи сообщает сородичам об опасности. Видишь – у твоих ног подземный город.

– Где же пищуха?

– Её не так-то просто увидеть среди камней. Шкурка у зверька песчаного цвета. Точь-в-точь как вон те рыжие мхи. Пищуха сидит или кочка торчит – не поймёшь!

Сыну очень хотелось увидеть обитателя столь неприступного жилища, родственника всем известного зайца.

У пищухи ноги коротенькие, но стартовая скорость, пожалуй, выше, чем у зайца. Молнией исчезает она в своей крепости. Забьётся пищуха в самый узкий лаз, где враги, скажем, хорь или колонок, ни клыками, ни лапой не достанут, и отсиживается. Надоест сидеть – она через запасный лаз выйдет на другой улице.

– Теперь, Юра, пищухи на нашем пути будут встречаться часто, – успокоил я сына, – увидишь на камне пучок высохшей травы – там пищуха побывала, сена стожок на зиму поставила. Для нас, конечно, не стожок – травы одна горсть, для пищухи – стог. Потому зовут её сеноставкой.

Сын шёл теперь по кромке россыпи и внимательно всматривался в расщелины. Повсюду под камнями были уложены хорошо высушенные зелёные пучки сена. Но россыпь была пустынна, лишь изредка звучал высокий и прерывистый свист.

В ту пору, когда созревает чёрная смородина, пищуха готовится к зиме. Зверьки неустанно запасают сено, обучают этому искусству свой выводок. Много они поедают травы, листьев, сочных побегов кустарников.

Зимой сеноставки большие охотницы поспать. Поспят-поспят, проснутся утречком, побегут к сену, перекусят и снова на отдых. Лежат, дремлют, трудно их расшевелить, даже температура тела понижается. А что делать: кругом снега, работы нет, спи себе спокойно, сено экономь…

Сено у пищух хорошее. В нём много питательных веществ, потому что зверёк «косит» траву в пору цветения, когда в ней много витаминов. Бегает сеноставка по лужайке и передними резцами подрезает стебельки. Я видел эту работу однажды в бинокль, а мой товарищ – через объектив фоторужья. Ловко у неё получается. Полежат травинки на солнышке немного, подсохнут, потом пищуха прячет их в укрытие, да так, чтобы солнце не жгло, а дожди не мочили, но ветерком продувало. Словом, крестьянская у сеноставки хватка.

И сено это ни марал, ни косуля, ни другой копытный зверь есть не станет – оно смочено пищухой и невкусное для других. Иначе каждый бы в трудное время её запасами пользовался, то есть грабил бы пищуху.

Ущелье становилось глуше. Скалы и тайга то и дело отжимали нас к самому руслу ручья, и мы вынуждены прыгать с валуна на валун, как медведи в цирке. Ручей, музыкально журча, огибал валуны, серебрился на солнце. Вдруг он исчез. Его погребла каменная лавина, которая давно скатилась с крутого склона. Теперь ручей струился под завалом, и оттуда, снизу, доносился его глухой говор.

Ветер нанёс в расщелины крупицы земли, разбросал семена чёрной смородины, кислицы и здесь выросли целые плантации этих кустарников. Пустив корни, они доставали живительную влагу ручья.

– Вот здесь мы и остановимся, – сказал я, – будем брать ягоду. А ты, Юра, наблюдай за сеноставкой, авось окажешься удачливым фотоохотником.

Откуда она вынырнула, сын не заметил. Словно из-под земли появился рыжий столбик метрах в двадцати от него. У пищухи были маленькие круглые уши, глаза – чёрные блестящие точки в узеньких щёлках. Мордочка, похожая на заячью. Передние лапки короче задних.

Как бы демонстрируя свою модную шубку, пищуха с минуту грациозно стояла на задних лапках: нет ли опасности, спокойно ли? Сделала движение в сторону низко нависшего над землёй куста кислицы и стремглав ринулась к ветке. Мгновение – и пищуха прижала её к земле, затем скользнула по ней, как по висячему мостику. И в зубах у зверька – зелёные листочки.

После нескольких набегов на веточке почти ничего не осталось: ни ягод, ни листьев.

Впервые довелось нам увидеть пищуху-верхолаза и лакомку. Кто бы мог подумать! Впрочем, почему бы пищухе не запастись витаминами. Ведь зима впереди длинная.

Глухарь

В детстве часто бывает: сидишь дома один и тебе становится жутко – вдруг кто-то под кроватью спрятался. А что творится в душе у человека, когда он один в тайге? Вдруг разбойник встретится или зверь?

Мне представился случай проверить: смогу ли один по тайге ходить, не возьмёт ли жуть?

Дал мне Степан ружьецо, а к нему всего три патрона. В одном дробь на утку, во втором – покрупнее, на глухаря, в третьем – картечь. До поселка с горы Арга, где мы орех кедровый добывали – сорок километров. Путь нелёгок, но интересен.

Любой горожанин, попав впервые в тайгу с ружьём, ставит из себя охотника. Но не столько подстрелить дичь или зверя он стремится, сколько себя защитить, страх побороть. Где-то ветка хрустнет, птица прокричит, а у человека всякие видения перед глазами. То ему медведь чудится, то кабан со страшными клыками, а то и просто чудище лохматое. Того и гляди крикнет: «Чур, меня!»

Меня тоже видения одолевают. К тому же ружьишко одноствольное, какой заряд понадобится, если стрелять придётся, не знаю. Не стану же мелкой дробью по медведю палить, картечью – в рябчика. Вот и оставил ружьё незаряженное, а подходящий патрон под рукой держу.

Ночью на Арге лёгкий снежок прошёл, в тайге бело, красота. Контраст неимоверный: тёмный изумруд кедра сверху прикрыт снежным пухом. Чудо!

Первый снег – охотнику союзник: всё ему известно, где и кто прошёл. Вон кедровка наследила, там белка на землю спускалась. А вот глухари толпой прохаживались. Выводок с мамашей. Где-то недалеко кормятся. Во мне проснулся азарт охотника.

Следы петляют по тропе, тянутся ложбинкой к ручью, который шумит неподалеку. Зарядил я ружьё и, не спеша, настороженно двигаюсь. Батюшки! Вот это след так след! С мою пятерню! Никак глухарь-великан пожаловал.

Копалуха с выводком с ёлки опустилась и долго шла сюда с выводком, а глухарь на бреющем полёте прилетел. Тяжёл он, ему камнем сваливаться опасно, разобьётся, вот плавно и снижался. Приземлился, пробежал по инерции несколько шагов и не спеша направился по тропе.

Я по следам, как по строке книжной иду, ружьё наизготовку, думаю: вот бы к великану на выстрел подойти.

Тропа свернула влево. Открылась длинная, как коридор, прогалина, и на ней – глухарь. Сначала подумал: пень чёрный, обгорелый. Нет, пень ожил, голова из пня выросла, а на голове рубиновые дуги. Это брови у глухаря, как фонари горят.

Поднимет глухарь голову, фонарями туда-сюда – нет ли опасности, можно ли дальше кормиться? Опустит голову – снова на пень похож. Бывает, забьётся глухарь в тёмную хвою ели, сидит невидимый, слившись с деревом. Только брови и выдают птицу. Но зато в бровях вся краса глухариная.

Я как увидел птицу – замер. Дышать боюсь – метрах в двадцати он от меня. Настоящий великан – с полпуда будет, а то и больше.

Что же делать? Ружьё наизготовку с подходящим зарядом. Ударю, свалю глухаря. Только куда мне его девать? Такого великана в три приёма не съешь. Нести в посёлок – у меня своя поклажа нелёгкой становится: чувствую, вдвое увеличилась от продолжительной ходьбы. Не бросать же птицу. Мне бы глухарёнка поменьше.

Пока я размышлял, глухарь снова поднял голову и фонарями на меня. Ну, сейчас улетит. Нет, принял меня за необычную лесину и снова принялся что-то аппетитно клевать.

Дай-ка я его сфотографирую. Осторожно беру аппарат, он висел у меня на груди, поднимаю к глазам. Глухарь глухарём, а всё слышит, подозрительно вскинул голову, хотя я никаких звуков, кроме лёгкого шелеста одежды, не издавал.

Вот великан забеспокоился, шагнул вперёд, вытянул шею, сверкнул фонарями, ещё шаг, ещё. Уйдёт, думаю, а сам ни жив ни мёртв. Нет, остановился. Прислушался, зыркнул на меня, заметил, как я пальцами объектив кручу, навожу резкость, и понял – опасность. Пошёл глухарь, встрепенулся, побежал, тяжело поднялся на крыло, забухтел: «Бух-бух-бух!»

Тут и мой щелчок аппарата, второй, третий…

Выходит, мог я его дробью срезать. Ну, срезал бы птицу, бросился бы за добычей, все следы бы затоптал и на радостях не узнал, что так аппетитно глухарь ел?

Тут подошёл я осторожно к месту, где великан кормился, смотрю: кочка мшистая снежком присыпана, а на кочке – черника. Кисточка к кисточке, крупная. Да много её. Собрал я горсть ягод цвета вечернего неба – и в рот. Сладкая!..