Текст книги "Первое чудо"

1

Репортеру еженедельника «Сандэй Ньюс» Роберту Харли потребовалось на выполнение задания редактора вместо двух дней несколько часов. Поэтому он с чистой совестью посвятил высвободившееся время небольшому развлечению; теперь второй день уже перевалил за половину, и Роберт решил позвонить шефу, чтобы сообщить ему, что читатели могут рассчитывать почти на треть полосы интересного интервью.

– Роберт? – сразу узнал его голос Мак-Грэйв. – Рад тебя слышать. Как твои успехи? Ты уже успел побеседовать со своим аборигеном?

– Да. И я, честно говоря, даже не ожидал, что он окажется таким замечательным собеседником. Думаю, вам понравится этот материал. Пожалуй, он займет колонки три с половиной…

– Я резервирую четыре. И у меня есть для тебя еще одно небольшое поручение. Это неподалеку, в Перте.

– В Перте?! – Роберт, не сумев сдержать радостного возгласа, раскрыл этим место своего пребывания.

– Так ты уже там! – Проницательности Мак-Грэйву было не занимать. Он рассмеялся:

– Что, очередное белокурое увлечение увезло тебя за шестьдесят миль от твоего объекта?

– Ну… да… Я, в общем, недалеко тут. – Роберт находился на улице Перта, примыкающей к городской гордости – огромному естественному парку с ботаническим садом. – А что за поручение?

Роберту Харли было двадцать восемь лет. Он обладал внешностью, манерами, голосом и красноречием, которые позволяли ему без труда познакомиться и сразу же завоевать расположение, дающее надежду на продолжение отношений, с любой девушкой, показавшейся ему симпатичной. Прямо не сходя с места, на котором он стоял. Он был высок, у него были черные, слегка волнистые волосы, смуглое и немного худощавое лицо, голубые глаза и фигура легкоатлета. К тому же он одевался с неизменным вкусом. Как со всеми этими качествами уживалась его необыкновенная застенчивость, оставалось загадкой для всех его друзей и знакомых. Все его романы с настораживающим постоянством начинались, развивались и заканчивались одинаково: к нему подходила девушка, но не та, которую он, в соответствии со своим вкусом, выбрал бы сам, и просила угостить ее, например, коктейлем – с таким же успехом это могла быть сигарета или чашка кофе с сэндвичем; потом предлагала поехать вместе позагорать, или покататься на лодке, или просто на автомобиле в какое-нибудь «чудесное место». Он никогда не мог отказать, но ему всегда было чуть-чуть тревожно, что это может кончиться какой-нибудь неприятностью. Но кончалось это обычно проведенной вместе ночью, после которой сначала хотелось продолжения романа, а потом все забывалось. Так было и в этот раз, когда он случайно оказался в Перте вместе с Кристиной – она здесь жила и училась в университете.

2

Пирсы «Матчинсон & Кº», посетить которые попросил Роберта Мак-Грэйв, производили внушительное впечатление. Два бетонных причала с широкими подъездными путями и кранами, напротив которых располагались складские помещения с полукруглыми крышами-стенами и гаражи для погрузчиков – все это было построено недавно и с размахом. Работа шла полным ходом; как раз происходила перегрузка деревянных ящиков и металлических бочек с небольшого грузового судна на изящную яхту с белым корпусом. Роберту показалось странным, что груз не доставлен морем сразу по назначению, без перегрузки на другое судно. Погрузчик, слегка переваливаясь с боку на бок при переезде небольших неровностей на съездных трапах, бережно нес ящик, которому сам сильно уступал в габаритах, поэтому немного походил на муравья. Размещением грузов на яхте руководил плотный бородатый мужчина, лет пятидесяти на вид. Роберту его лицо показалось знакомым. Он обладал великолепной зрительной памятью, поэтому поневоле начал перебирать в уме ситуации, в которых мог встречаться с этим человеком. Но вспомнить пока не мог. Он отправился в контору, чтобы побеседовать с хозяином этих сооружений.

Господин Арнольд Матчинсон пребывал в хорошем настроении. Он был почти седой, но пышные усы местами оставались совершенно черными. Он с удовольствием рассказал Роберту, что идею постройки пирсов подал ему его племянник, Питер Нортридж, он же в основном и загрузил их работой, развернув на своем острове грандиозное строительство, которым вот уже и в столице заинтересовались. Для этой стройки и приходили сюда каждые два-три дня грузы то из Европы, то из Индонезии, как сегодня. Пирсы начинали приносить приличный доход и быстро окупались.

Поговорив в конторе, они направились к расположенной рядом солидных размеров автомастерской, оборудованной всем необходимым для качественного технического обслуживания и ремонта легковых автомобилей любого класса, вплоть до небольших автофургонов и автобусов. Матчинсон рассказал Роберту, с чего он начинал, не забыв упомянуть и о том, что именно в его маленьком гараже племянник Питер впервые научился держать в руках инструмент.

Затем они вернулись к причалу, где грузовое судно уже освободило свои трюмы, а яхта принимала на борт последние грузы со складов. На ее ахтерпике, возле руля, копошились два человека. Еще не успев прислушаться, Роберт понял, что они разговаривают между собой не на английском языке. Во всяком случае, когда один из них что-то уронил, он выругался на международном русском. Когда Матчинсон окликнул их, чтобы поздороваться, они обернулись. Их лица Роберт тоже, без сомнения, где-то видел! Но где?

– Нашел, – почти закричал Роберт с порога, врываясь в кабинет шефа, – я нашел!

– Что, что ты нашел? – полуудивленно-полуиспуганно спросил Мак-Грэйв.

– Я вспомнил еще в самолете, где я мог видеть их лица, и вот сейчас нашел.

– Ты имеешь в виду тех людей на яхте?

– Да, именно. Так вот, эти ребята – альпинисты из России, они погибли на Памире в семьдесят втором году.

– Как это – погибли, если ты их видел позавчера?

– Ну то есть их считали погибшими. Это точно они! Вот, я видел троих: Сергея, Андрея и Константина.

– Так их что же, всех было десять человек? – спросил МакГрэйв, рассматривая фотографии в старой, пожелтевшей газете, которую дал ему Роберт. – Но как же ты их вычислил?

– У меня хорошая память на лица. А их я запомнил еще потому, что я сам занимался альпинизмом пять лет назад. Два раза даже бывал в Гималаях вместе с Томом… Он на одиннадцать лет старше меня, он и моим инструктором был, а потом мы просто подружились. Эту газету я видел у него не один раз. Когда известие о гибели экспедиции из десяти человек появилось в газете, Том был еще начинающим альпинистом. Этот случай так его взволновал, что он газетную статью выучил почти наизусть и часто мне о них рассказывал. Между прочим, с того времени прошло ровно двадцать лет! Представляете, какой будет потрясающий очерк, даже если из этих ребят только трое остались в живых? А может быть, их уцелело больше, чем трое?

– Тогда это будет не яхта, а «Летучий голландец», – сказал Мак-Грэйв, выуживая из ящика стола телефонный справочник, нашел нужную страницу и пододвинул его Роберту вместе с телефоном. – Звони в Перт. Наверное, владелец пирсов знает, когда яхта придет с острова в следующий раз?

Арнольда Матчинсона в конторе не было. Трубку телефона поднял какой-то мальчишка – как оказалось, его внук. Когда Роберт безо всякой надежды на ответ спросил его о яхте, он ответил без колебаний:

– Я могу сказать вам совершенно точно, мистер Харли. «Диана» должна быть здесь через неделю, во вторник, а обратно уйдет в среду на рассвете.

3

Их было десять человек, две пятерки, и они называли себя: команда Степана и команда Сержа. Последний поход был их третьим совместным походом. Теперь уже трудно было разобраться, чего было больше в их отношениях – дружбы или соперничества. Это был достаточно редкий пример прекрасного психологического климата в таком большом альпинистском коллективе. Возможно, причина крылась в том, что они и вместе продолжали существовать как две взаимопроникнувшие друг в друга, но странным образом сумевшие остаться самостоятельными планетные системы, каждая со своим центром тяготения. Ну и, конечно, далеко не последнюю роль играли личные качества Сержа и Степана как лидеров. Они были очень не похожи друг на друга по характеру и внешне, но лидером, безусловно, являлся и тот, и другой. Серж был коренастым, среднего роста, плотного телосложения; его нельзя было назвать медлительным, скорее спокойным и рассудительным. Прежде, чем принять какое-либо решение, независимо от его важности, ему нужно было хоть немного подумать, собраться с мыслями, взвесить в голове все «за» и «против». Более высокий и худощавый Степан по физической силе не уступал Сержу, а по выносливости, наверное, даже превосходил его. Он был более подвижен и просто не мог долгое время спокойно сидеть на одном месте. Мысли в его голове рождались всегда на ходу, решения приходили вдруг, но от этого не были менее правильными.

Команды весь год, от похода до похода, ждали следующего восхождения. Когда они собирались наконец вместе, не было конца шуткам и смеху. Каждый чувствовал себя вдесятеро сильнее. Но когда начиналось обсуждение деталей восхождения, все становились серьезными, так как на собственном опыте давно убедились, что любое легкомыслие в горах может быть наказано очень жестоко.

Новичков среди них не было. За плечами самого молодого их них, Константина, был пятитысячник, не считая двух вершин пониже. В активе у Сержа было, кроме прочего, два шеститысячника и один семитысячник, у Степана – наоборот. Последние два раза они собирались в хижине на высоте четыре тысячи семьдесят метров. Она была построена ровно пять лет назад, и субботний день 29 апреля, до которого оставалось две недели, был объявлен Жорой Днем Хижины со всеми вытекающими из этого торжественного случая последствиями. Жора был бессменным инструктором и настоящим другом всех альпинистов этой части Памира. В закладке и строительстве хижины Жора, Серж, Степан и Борис принимали самое непосредственное участие. Обе команды, конечно, планировали 29 апреля занять свои места за юбилейным костром; похоже, в этот день здесь не будет где упасть и яблочному семечку. А сейчас они отправлялись в ущелье Акталлу.

Идея посетить это ущелье родилась в голове Сержа и сразу была одобрена остальными четырьмя членами команды. Оно было длиной около тридцати километров, начиналось между двумя западными отростками Арыкольского хребта, по которому проходила граница с Китаем, и заканчивалось с южной стороны от вершины Мусаз; от нее оставалось до китайской границы километров шесть. Степан тоже не раз обращал внимание на вершину Мусаз. Она была не очень высокой – четыре тысячи восемьсот тридцать два метра, но манила своей неприступностью. С северовосточной стороны снежные карнизы делали подходы к вершине очень опасными. Последние два человека совершили восхождение на нее отсюда четыре года назад. Северозападный склон был крутым, местами почти отвесным и настолько истрескавшимся, разрушенным ветрами и морозами, что лезть по нему и погибнуть под осыпью решился бы только самоубийца. Оставался склон, обращенный в ущелье Акталлу. Сержу казалось странным, что до сих пор никто не пробовал зайти к Мусаз с этой стороны. Или он об этих попытках просто не знал? Правда, путь через ущелье тоже не обещал быть легким.

Когда Серж поделился с конкурирующей пятеркой своими планами, команда Степана тоже загорелась этой идеей, хотя они настраивались в этот раз посетить пятитысячник более северного хребта.

Встречались альпинисты задолго до того, как начинался подъем к хижине. Четыре человека из команды Степана обычно ехали в одном поезде – Степан, Борис и Володя-маленький были из Москвы, а Вадим – из Подмосковья. Константин и Володя-большой из команды Сержа тоже вместе добирались из Новороссийска, и от вокзала в Андижане до Мургаба на автобусе ехали уже все в сборе. Местными жителями автобус всегда и так заполнялся до предела, поэтому, по природе своей радушные и доброжелательные, они все же искоса смотрели на любителей полазить по горам, которые впихивали в автобус еще и свои рюкзаки.

В субботу вечером обсуждали последние детали. Осталось переночевать, и завтра утром – в путь. Жора, подозвав Степана, отдал ему небольшой, но довольно тяжелый ящичек, выкрашенный в цвет хаки, со словами:

– Помнишь, ты в прошлом году оставил здесь рацию и говорил, что ее уже не отремонтировать? Так мне это удалось, забирай. Маршрут у вас непростой, пригодится. И не забудьте, двадцать девятого – праздник!

Утром пришел проводник, которого Серж с трудом нашел и с еще большим трудом уговорил провести их до перевала в пяти километрах от начала ущелья. Дальше Зухаб – так звали проводника – идти с ними категорически отказался, да и вообще затею посетить ущелье Акталлу не одобрял. Ему было, наверное, уже лет шестьдесят, его беспокойство возрастало от часа к часу. После ночевки в палатке в понедельник утром он долго внимательно смотрел на запад, беззвучно шевеля губами. Редкие седые волоски в его бороде и на скулах торчали, как наэлектризованные. Он покачал головой, поманил Сержа и сказал, показав на запад:

– Плохо! Плохая погода…

Серж посмотрел в ту же сторону, но, кроме легкого тумана и небольшой светлой полоски над ним, ничего на небе не увидел.

– Что плохо? Почему? – спросил он.

Зухаб как-то странно посмотрел на него, ничего не ответил и пошел вперед, не замечая, что еще не все надели рюкзаки.

Серж, конечно, знал, что погода в горах переменчива. Он всегда внимательно следил за метеосводками перед походом, стараясь не пропустить ни долгосрочный прогноз, ни прогнозы на один день. Сегодня ничто не давало повода для беспокойства. Да и вчера поздно вечером, выйдя из палатки, Серж обратил внимание на усилившийся морозец и чистое небо. Только вот эта утренняя туманная дымка и светлая полоска неба над ней… Поведение проводника немного встревожило Сержа. Он спросил у Вадима, который шел позади него, мнение по этому поводу.

– По-моему, – ответил тот, – погода должна быть хорошей. А на проводника не обращай внимания, он вообще какой-то странный.

Еще в прошлый раз они придумали способ проведения жеребьевки, кому за кем идти. У Никиты был тогда набор из десяти фломастеров; вспомнив знакомую всем с детства фразу из семи слов про охотника, желающего знать о местонахождении фазана, в которой первая буква каждого слова совпадала с первой буквой названия одного из семи цветов радуги, Степан и предложил каждому вытянуть свой фломастер. Фразу слегка видоизменили, добавив три слова. Получилось: «Каждый рыжий охотник желает точно знать, где сидит фазан-черныш». Добавленные слова «рыжий», «точно» и «черныш» означали соответственно розовый, травяной и черный цвета.

Сержу выпало идти вторым. Степану – последним, и сегодня это почему-то здорово повлияло на его настроение. Заметив это, Серж хотел было предложить ему поменяться, но остановил себя: он знал, что Степан ни за что не согласится.

4

Они шли по обращенному к югу пологому склону старой, поросшей травой морены[2]2
  Скопление камней, движущееся вместе с ледником.


[Закрыть]. Это было безопасно: можно было расслабиться, не контролировать, как на леднике, каждый свой шаг. Серж всегда в такие минуты поневоле обращал внимание на красоту пейзажа. Сейчас этот пейзаж был трехслойным, как самодельный торт. Верхний слой – бирюзовое безоблачное небо – отделялся от нижнего – горной местности, в цветах которой присутствовали все оттенки желто-коричневой гаммы, – ослепительно-белыми снежными шапками на вершинах. Зелени еще не было, да ее и вообще здесь не густо, даже в начале лета. Сейчас молодая трава только пробивалась и своим свежим цветом еще не могла перебить выгоревшие цвета прошлогоднего покрывала. Но этот факт вовсе не умалял достоинств высокогорной панорамы – она в любое время года захватывающе великолепна. За девять лет альпинистских походов Серж сделал бесчисленное множество фотоснимков и в разных областях Памира, и еще раньше, в самом начале – на Кавказе. Конечно, они давали представление о красоте гор. Но это представление отличалось от действительности не меньше, чем рассказ о бутерброде с черной икрой отличается от самого бутерброда. К фотографии, сделанной на превосходной фотобумаге с наилучшей пленки, снятой при помощи самой качественной оптики, к сожалению, нельзя приложить ни свежий горный воздух, ни головокружительное ощущение пространства. Но все равно Серж сошел в сторону, достал свой «Зенит» и сделал несколько снимков.

Приток реки Оксу, который девять месяцев в году был пересохшим и по всем расчетам не мог служить серьезным препятствием для экспедиции – пик осадков приходился на май, а сейчас была только середина апреля, – оказался на удивление полноводным. Идущему первым Рашиду пришлось продемонстрировать чудеса акробатической ловкости, перебираясь по мокрым валунам с ледорубом вместо шеста на другой берег, где он натянул в качестве поручня веревку от вбитого Степаном крюка. Проводник Зухаб с такой сноровкой перебежал по валунам, почти не касаясь веревки, словно он был в экспедиции самым молодым.

После водной преграды путь в ущелье практически все время шел вверх. Почти каждые пройденные сто метров поднимали их еще на десять – двадцать метров над уровнем моря. Уже через час Степан начал чувствовать, что выдыхается. С каждым шагом силы, казалось, все больше оставляли его. Во рту пересохло, а в руках и ногах почему-то появилась такая слабость, словно он только что переплыл небольшое море – шириной километров двадцать. Приложившись уже трижды на пару глотков к фляжке со смесью чая и фруктового сока и заставляя при этом молчать внутренний голос, упрямо напоминавший, что во время восхождения надо пить поменьше, Степан с досадой думал, что, имея за плечами восемь лет альпинистского стажа, стыдно страдать, подобно новичку, от горной болезни. От таких мыслей, однако, легче не становилось. Наоборот, сухость во рту все усиливалась, хоть он и положил уже под язык пару мелких камешков, а по груди струйкой стекал пот.

Весеннее яркое солнце пригревало все сильнее, хотелось раздеться хотя бы по пояс, но останавливало понимание, что нести снятую одежду в руках или привязанной к и без того тяжелому рюкзаку труднее, чем на плечах. Степан настолько вымотался, что даже и не замечал, что они уже давно идут медленнее, чем раньше, что практически все остальные видят его состояние и по очереди находят предлоги, чтобы то и дело останавливаться: Серж переложил что-то в рюкзаке, потом у Никиты отвязался ледоруб, потом Костя «натер ногу» и стал переобуваться. Наконец Серж объявил привал, невзирая на недовольное выражение лица Зухаба.

– Вот интересно, – сказал Костя, устраиваясь на большом валуне, накрыв его предварительно своим свитером, – наши вожди, они что, тоже альпинистами были? Только эти факты почему-то замалчиваются…

– Ты это о чем? – спросил Серж.

– О названиях наших вершин: пик Владимира Ильича, пик Иосифа Виссарионовича…

– Не богохульствуй, сын мой, – назидательно произнес Борис, сидевший рядом. – И потом, уже давно не пик Иосифа Виссарионовича, а пик Коммунизма.

– Это тоже не лучше. Еще пик Победы есть… Почему не назвать вершину именем человека, который первым на ней побывал, как даются другие географические названия? Чем плохо: море Лаптевых, Берингово море, Магелланов пролив?…

– Лошадь Пржевальского, – в тон ему вставил Вадим, и все засмеялись. – Ты что же, против Победы? Или против коммунизма? Как ты не понимаешь – это от всенародной любви! Просто мы любовь к своим вождям увековечиваем на карте.

– Да я не против! Но мы и так ее увековечиваем – в названиях улиц, проспектов, заводов, Домов культуры. В каждом городе, большом или маленьком, есть проспект или улица Ленина. Что, этого мало? Я не имею ничего против Ленина, но…

– И говорят глаза, – пропел Никита, – никто не против, все – «за»…

– Но почему, например, американцы не назвали свои вершины именами президентов? Они что, меньше любят их, чем мы – своих?

– Просто, – сказал Вадим, – у американцев нет таких вершин, которые были бы достойны имени президента. Самая высокая, Мак-Кинли[3]3
  Уильям Мак-Кинли (1843–1901) – в 1897–1901 гг. президент США от Республиканской партии.


[Закрыть], чуть больше шести тысяч, и та на Аляске.

– А может, Мак-Кинли – это как раз их президент, из первых, а? – предположил Володя-большой.

– Ладно, мужики, хватит трепаться на скучные темы, – сказал Серж.

– Тем более, – помог ему Борис, – что от нас тут ничего не зависит. Да и вообще, мне не жалко, пусть называют Владимиром Ильичем хоть проспект, хоть гору…

Не участвовавший в разговоре Степан полулежал на трех рюкзаках с закрытыми глазами и пытался усилием воли изменить свое настроение, справедливо полагая, что мучивший его последние два с половиной часа приступ горной болезни был вызван состоянием души, а не тела. Лежать, конечно, было нетрудно; но стоило ему подумать о том, что надо встать, надеть за спину тяжеленный рюкзак и тащиться вверх, как его прошибал холодный пот. Перед глазами Степана закружились крохотные точки звезд в черной бездонной пустоте Вселенной, и он попытался определить свое место в ней: микроскопическая пылинка, срок существования которой – ничто по сравнению с Вечностью, одна из миллиардов на затерявшейся среди звезд крохотной планете. Кому интересно самочувствие этой пылинки, на что оно может повлиять, что может сделать эта пылинка за такой короткий срок? Нет, представить себе всю степень своей ничтожности Степан так и не смог. Вытесняла это видение из головы другая картинка: он парит в невесомости в звездной взвеси, вполне в состоянии дотянуться рукой до любой звезды, и держит на ладони своей руки голубой шар размером с яблоко – Землю. Такой красивый! Голубые пятна – зеркальные, скользкие на ощупь, желто-зеленые – шершавые, и те вершины, о которых как раз шел разговор между Константином и остальными, пальцами ощущались как маленькие пупырышки на кожуре апельсина. Вся жизнь на Земле зависит от того, насколько он, Степан, будет бережно относиться к этому голубому шарику, данному ему на хранение.

«Интересная интертрепация», – подумал Степан и вдруг обратил внимание, что сухость во рту и дрожание в коленках исчезли. Но это лежа; он попробовал подняться намеренно резким движением и ощутил вполне ожидаемое головокружение, но не большее, чем мог вызвать разреженный горный воздух. Его попытку никто не заметил. Тогда он запел:

 
– Ты помнишь, как все начиналось?
Все было впервые и вновь.
 

– Как строили Хижину, как нам мечталось, – отозвался Вадим, – Под завыванье ветров.

– Как дружно рубили ступени, – поддержал еще кто-то.

– И вниз уходила земля.

 
Вершины нас звали, и каждый пятый,
Как правило, был у руля.
 

 
Я пью до дна за тех, кто в горы
Идет во все времена; за тех, кому повезет.
И если цель одна и в радости, и в горе,
То тот, кто не струсил, и друга не бросил,
Вершину свою найдет!
 

Эту песню год назад они все вместе «сочинили» за десять минут, чуть-чуть переделав на свой лад известнейшую вещь группы «Машина Времени». С тех пор пелась она часто и с удовольствием, несмотря на шероховатости рифмы. Слова о том, что каждый пятый был у руля, пришлись очень к месту, как специально сказанные про Сержа и Степана.

Исполнить второй куплет не пришлось: Зухаб, увидев, что Степан, причина вынужденного привала, уже настолько хорошо себя чувствует, что даже поет, встал, ни слова не говоря, надел свой маленький рюкзак и пошел вперед. Догоняя Степана, почти каждый хлопнул его по плечу, говоря примерно одно и то же:

– Ожил наконец! А мы уже думали, что ты с Зухабом собрался возвращаться.

5

Попрощавшись на перевале с проводником – он удостоил всех единственным кивком головы и пробурчал себе под нос что-то вроде: «Пусть вас всо было хорошо», – они несколько километров спускались к долгожданному ущелью Акталлу, которое начиналось глубокой трещиной. На поиски места для спуска на его заваленное обломками крупных и мелких камней дно ушел еще час. Зато находка казалась удачной: метрах в тридцати ниже обрыва, на котором они находились, начинался уступ шириной в разных местах от одного – полутора до пяти – шести метров, плавно спускавшийся дальше в ущелье, где дно было шире и не так завалено камнями. Рашид, опустившись метров на пять, крикнул вверх:

– Серж! Здесь на метр правее отличная ручка[4]4
  На языке альпинистов так называется хорошая зацепка, за которую удобно держаться рукой при подъеме или спуске.


[Закрыть]. Когда я опущусь, перемести веревку, хорошо?

Когда внизу было уже семь человек, с восточного от перевала склона горы, покрытого снегом, донесся звук, похожий на шорох от передвигаемого по шершавой ткани предмета. Володя-большой уже скрылся под обрывом.

– Андрей, быстрее, – как-то нервно скомандовал Степан, оглянулся и, помедлив секунду, начал зачем-то снимать рюкзак.

Андрей нырнул в обрыв, даже не дожидаясь рывка веревки, который должен был возвестить о том, что Володя-большой уже стоит на земле. Последним кадром, который Андрей увидел над обрывом, были несущиеся на них камни в пыльной желто-белой туче. Сбивая локти, колени, обжигая руки о веревку, он преодолел эти тридцать метров спуска почти со скоростью свободного падения и, не почувствовав удара о землю – его смягчил рюкзак, – кричал что было сил бесполезные уже слова:

– Степан, давай за мной! Степан, торопись же!

Сверху, с обрыва, стеной опускался шквал камней, пыли и снега. Продолжалось это не более двух минут, но потом пыль и снег оседали добрых полчаса. В воздухе пахло серой от трескавшихся при падении и столкновении друг с другом камней. Пока пыль висела в воздухе, они ничего не видели, только молча стояли, закрывая носы своими свитерами, чтобы можно было дышать.

Через три часа прилетел вертолет. Не имея пока возможности слезть со своего уступа, они лишь слышали его, видеть не могли – мешал край обрыва. Ущелье в этом месте было еще слишком узким, чтобы поместился его винт. Они кричали из последних сил, но перекричать шум мотора и винтов, похоже, так и не смогли. Лавина завалила ущелье на много десятков метров в обе стороны от них, в том числе и спуск уступа в ущелье. Не имели они возможности также и подать сигнал при помощи ракеты. Ракетница находилась в рюкзаке Андрея, в боковом кармане, который зацепился при спуске за острый выступ камня и надорвался. Обнаружили они это, только когда услышали рокот винтов вертолета; они обшарили, сантиметр за сантиметром, весь уступ, но ракетницы не нашли.