Текст книги "Первое чудо"

1

Почему все так случилось? Этот главный вопрос каждый из них задавал себе и другим, мысленно и вслух, с удивлением убеждаясь в отсутствии ответа. Почему им всем захотелось в этот раз не просто подняться на какую-нибудь высокую знаменитую вершину, следуя по проторенному уже кем-то пути, а пройти никому не известным ущельем и потом уже взойти на не слишком «престижный» четырехтысячник Мусаз? Ну просто захотелось. Что в этом желании предосудительного? И что же они сделали не так, отчего результат оказался таким зловещим? Где, в каком месте они совершили ошибку?

Возможно, если бы в результате жеребьевки Степан не оказался последним, у него не испортилось бы настроение, его не мучила бы горная болезнь, они бы шли быстрее и не угодили под лавину. Во всяком случае, у них была бы рация.

Если бы не гибель Степана и если бы Андрей так не травмировался при спуске, им бы не пришлось три дня таскать камни и потом так медленно идти, им хватило бы продуктов, а значит, и сил, чтобы спуститься с Мусаз по северному склону.

Если бы Андрей не положил ракетницу в правый карман рюкзака, который прорвался при спуске, они могли бы подать сигнал вертолету.

Если бы китайцы решили арестовать их на полсуток позже, они бы не застали их у Ли Цына.

И, наконец, если бы правнук Ли Цына не привел с собой ораву мальчишек, у них еще оставался шанс уйти обратно через границу. Этот перечень, наверное, можно было бы сделать бесконечным, да толку что?

– В таких случаях говорят: это судьба, – мрачно сказал Володя-маленький, глядя сквозь пролом в крыше их тюрьмы на звездное небо над Памиром.

– Да, что такое судьба, теперь уж мы точно знаем, – отозвался Серж. – Это комбинация из неосуществленных «если бы».

2

Утром их загон стал похож на вольер зоопарка, а они, соответственно, на диковинных животных: поглазеть на них через щели в стенах загона сбежалось все селение. Не все, правда, просто глазели: довольно много было – особенно среди молодежи – таких, которые кричали в их адрес что-то злое или явно издевательское. Нашлось и два-три парня, пытавшихся через просвет между досками шириной в два сантиметра до них доплюнуть. Это представление продолжалось почти полдня. В послеобеденное время посетителей в зоопарке резко поубавилось. Обед, конечно, был только у китайцев: «животных» они кормить не стали. Команда с вожделением вспоминала пустую рисовую похлебку у Ли Цына.

– Мы что, вечно здесь будем сидеть? – злился голодный Костя. – И вообще, по какому праву нас держат в этом загоне? В конце концов, мы граждане другого государства, у нас и паспорта есть. И мы не сделали ничего дурного, чтобы нас арестовывать!

– Да, пока не побили конвоиров. Все-таки им неплохо досталось, – сказал Вадим.

– Но ведь сначала они пришли нас арестовать, а потом уже мы их побили!

– Вот сейчас ты им все и объяснишь, – успокоил Костю Никита, услышав за воротами движение и грохот открываемого засова.

На этот раз за ними пришли люди постарше, более того, среди них был один в приличном костюме и рубашке с галстуком, чем разительно отличался от всех до сих пор виденных ими китайцев в простой одежде. Он очень неплохо говорил по-русски:

– Вы должны ехать в комендатуру, в город. Вы пришли из-за границы, незаконно жили здесь много дней и должны нести за это наказание. Вы должны пояснить, с какими целями вы проникли в нашу страну.

Он был непреклонен и никаких объяснений слушать не захотел, повторив снова:

– Вы должны все сказать в комендатуре.

Что же, по крайней мере, это уже походило на нормальный человеческий разговор на понятном языке. Упираться не имело смысла: злоумышленниками они не были, скорее жертвами неудачно сложившихся обстоятельств. Поэтому, вероятно, их выслушают и отпустят.

Часа полтора их трясло в фургоне грузовика по горной дороге. Просторная комната с решетками на окнах в здании комендатуры показалась им номером люкс в наилучшей гостинице по сравнению с жильем, которым им приходилось довольствоваться за последний месяц. Правда, кормить их опять не торопились. Остаток дня тот приехавший за ними человек в галстуке по очереди снимал с них допросы. К вечеру принесли по тарелке недоваренного риса и палочки, которыми его надо было умудриться отправить в рот.

Потом три дня с ними никто не общался, кроме дежурного охранника, приносившего им подобие еды два раза в день. Когда они готовы были взбеситься от этого нудного ожидания, к ним в камеру пришло человек пять, самый главный и самый неприятный на вид, наверное, комендант, визгливым голосом и до такой степени коверкая русские слова, что передать это на письме не представляется возможным, зачитал им нечто вроде обвинительного заключения. В этом «документе» говорилось, что они являются шпионами Москвы, засланными сюда с целью сбора разведданных, а также ведения подрывной деятельности, направленной против завоеваний Великой Культурной Революции, специально обученными бандитами и успели за короткое время совершить много преступлений, а именно:

– незаконно проникли на территорию страны, нарушив государственную границу;

– незаконно проживали в доме Ли Цына, не имея ни международных паспортов, ни разрешения местных властей, то есть грубо нарушив паспортный режим;

– собирали сведения о пограничных укреплениях, о наличии в этом районе страны воинских частей с целью определения возможности прорыва в этом месте границы советскими войсками и захвата ими китайской территории;

– завербовали для осуществления своих целей и работы в дальнейшем в пользу враждебного государства китайского гражданина Ли Цына и его дочь, настраивали также в этом духе правнука Ли Цына;

– при попытке задержания и доставки в комендатуру оказали сопротивление комендантскому патрулю, покалечили несколько мирных жителей, а также патрульных, одному из которых вывихнули руку, а еще двое получили сотрясение мозга.

Теперь они должны предстать перед судом и понести наказание за свои преступления.

Принять все происходящее за не совсем удачную шутку не позволяло выражение лиц коменданта и его спутников, на которых была написана лишь причастность к исполнению дела государственной важности.

– Они что, все это серьезно? – растерянно спросил Андрей. – Это же бред собачий!

– Мы протестуем, – сказал Серж коменданту, – и требуем вызова представителя посольства нашей страны…

В ответ комендант сказал что-то стоящему рядом с ним китайцу, тот выкрикнул в открытую дверь короткую команду, и в камеру ввалилось несколько солдат с автоматами Калашникова в руках.

Их вывели из здания комендатуры; на улице поджидала толпа орущих что-то китайцев, почти у каждого из которых была в руках небольшая толстая книжка с портретом вождя Мао на обложке. У многих были еще и палки, ими китайцы так и норовили побольнее достать арестованных русских. Конвоиры этому не препятствовали. Их затолкали в тот же фургон, в котором привезли сюда, тыча стволами автоматов в бока. Вадиму досталось больше всего: ему разодрали ухо, когда он пытался отбиться от палки.

– …ные…венбины…, – выматерился он, закрывая пальцами ссадину, из которой сочилась кровь, когда их уже закрыли в фургоне и грузовик тронулся, – неужели им все это так и сойдет?

– Ты неправильно произносишь это слово, Вадик, – положив руку ему на плечо, сказал Серж, изо всех сил стараясь не поддаваться раздирающим его эмоциям. – Надо говорить «хунвейбины».

– Э-э, нет! – возразил Никита. – Эти скоты не заслуживают, чтобы их правильно произносили.

– И дочку Ли Цына мы видели всего один раз мельком, – вспомнил Рашид обвинительное заключение. – Мы с ней даже познакомиться не успели, не то что завербовать…

– «Двое получили сотрясение мозга…» – процитировал Володя-большой. – Да как же может быть сотрясение того, чего нет?

Он чувствовал себя немного виноватым в том, что прибавил к списку их преступлений еще один пункт.

3

В Пекин их доставили военно-транспортным самолетом. Здание столичной тюрьмы, похоже, строилось одновременно с Великой Китайской Стеной. Чувствовалось, что толстенные, некогда красные, а теперь почти черные стены их нынешнего жилья хранили в себе столько невысказанной информации о тысячах соприкоснувшихся с ними людских судеб, что горе русских альпинистов здесь сразу стало маленьким-маленьким. Стены давили их, как мельничные жернова, поэтому они по достоинству оценили то, что их не рассовали по одиночкам, а поместили всех вместе, где они могли по-прежнему общаться и морально поддерживать друг друга.

Если не хочется мыться, то для самоуспокоения достаточно вспомнить фразу о том, что до сантиметра – не грязь, а потом само отваливается. В применении к покрывавшей стены камеры плесени толщина, при которой она отваливалась сама – сантиметр, два или пять сантиметров? – легче всего проверялась в том углу, который был отведен для отправления естественных нужд. Вообще, все было как в классической, описанной в сотнях исторических романов тюрьме: крохотное клетчатое окошко под высоким потолком, слезоточивые стены, крысы, обедающие вместе с узниками, угрюмый молчаливый надзиратель и счет дням при помощи процарапанных черточек на стене.

На тридцать пятый день к ним в камеру пришел человек, разговаривавший на родном русском языке так же свободно, как и они. Он поздоровался, представился работником Советского посольства и достал из кармана газету «Комсомольская правда» с заметкой о гибели на Памире экспедиции из десяти альпинистов. Там же было десять фотографий; газету читали молча, по очереди подходя в самый светлый угол камеры.

– О том, что вы живы, – сказал человек, назвавшийся Кириллом Николаевичем, – никто из ваших родных пока не знает. Не хотим, сами понимаете, заранее заставлять их переживать сильные эмоции, ведь они не так давно похоронили вас… Тем более что… – он помедлил, – ваше возвращение на Родину сопряжено с большими трудностями. Против вас выдвинуты серьезные обвинения, а сейчас такой политический момент… Ну, вы люди грамотные, понимаете, что к чем у.

Он опять сделал паузу, потом произнес надолго повисшие в воздухе слова:

– Китайская сторона запросила за каждого из вас выкуп в сумме, эквивалентной десяти тысячам долларов.

– И какое же решение, – спросил Борис, подавив комок в горле, – приняла советская сторона?

– Пока никакого, – ответил Кирилл Николаевич. – Мы обсуждаем этот вопрос на самом высоком уровне. То, как он решится, видимо, будет сильно зависеть от вас.

– От нас? – изумился Никита. – Но каким же образом?..

– Поговорим об этом позже. – Кирилл Николаевич поднялся с нар. – Я смогу придти снова через несколько дней.

Эти несколько дней тянулись как резиновые. Варианты возможной зависимости такого важного решения от них самих обсуждались столь же постоянно, сколь и безрезультатно. Они готовы были сделать все. Но что надо было сделать?

Теперь для разговора в отдельном кабинете Кирилл Николаевич приглашал каждого по очереди. Первым оказался Борис – может быть, потому, что случайно прогуливался по камере ближе всех к двери. Он вернулся через пять-шесть минут с таким сияющим лицом, что все остальные сразу воспрянули духом.

– Ура! – воскликнул он, потирая руки. – Скоро будем дома!

Вторым был приглашен Серж. Он отсутствовал раза в три дольше, а войдя в камеру, посмотрел в глаза Борису долгим тяжелым взглядом и спросил:

– Так ты подписал бумагу?

Никита, следующий по очереди на прием к Кириллу Николаевичу, вопросительно взглянул на них и вышел.

– Подписал, – уже без прежней радости в голосе ответил Борис. – А что?

– Там же нет ни слова правды.

– Какую правду ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что то, что там написано, хуже того, что вытворяли с нами китайцы на самом деле? Какая разница? – Борис пожал плечами. – Ведь ухо Вадиму они действительно разодрали!

– Но ведь не все относились к нам так плохо. Как же Ли Цын, его семья?

– Ли Цыну надо было, чтобы мы построили ему сарай. Я, между прочим, по шабашкам поездил; ты знаешь, сколько стоит такая работа?

– О чем вы спорите, ребята? – спросил Володя-маленький. – Борис, какая шабашка? Этот старик избавил нас от голодной смерти, а Андрей без него и сейчас неизвестно как бы себя чувствовал. Ты что, не помнишь, какие у него были руки и как он передвигался?

– Вот пусть Андрей этому Ли Цыну и всем остальным китайцам пятки лижет, а я не стану! – огрызнулся Борис.

Все, молча отвернувшись от него, уставились на Сержа.

– Расскажи толком, – сказал Рашид, – что за бумагу тебе подсунул этот Кирилл?

– Бумагу вы сами почитаете, я вам скажу только, что Кирилл мне прозрачно намекнул: если мы ее не подпишем, из нас сделают невозвращенцев.

– Невозвращенцев? Из Китая? Еще из Западной Европы или из Штатов… Может, ты его неправильно понял? – выразил всеобщее удивление Вадим.

– Иди, попробуй понять его более правильно, – ответил Серж, пропуская вернувшегося Никиту.

4

Бориса выпустили через две недели, которые для него были малоприятными. С ним практически никто не разговаривал, вообще его почти перестали замечать. Уходя, он и не пытался подать кому-нибудь руку, только сказал, кисло улыбнувшись:

– Надеюсь, вы скоро тоже будете дома…

Через три месяца Кирилл Николаевич пришел опять, спросил всех, не передумали ли они, а потом вызвал с собой Рашида. Когда Рашид вернулся в камеру, лицо его имело странное тревожное выражение.

– Что случилось, Рашид? Что он тебе сказал?

– За меня моя семья заплатила выкуп. Зачем они это сделали? Я же знаю, чего им это стоило! У брата был дом – только два года, как мы его все вместе построили, и он с семьей туда переехал. Машина у отца была, ковры, мебель хорошая… Теперь все мы нищими стали. Зачем они это сделали? Лучше бы я тогда погиб вместо Степана!

И Рашид, и остальные семь человек Команды старались на прощанье, насколько могли, подбодрить друг друга. Как вскоре выяснилось, совсем не напрасно.

Только через пять с половиной месяцев после расставания с Рашидом Команду выпустили из тюрьмы, снабдив каждого «паспортом»: сложенным пополам кусочком тонкого картона с фотографией, а также надписью по-китайски и по-английски на последней странице о том, что владельцу сего не разрешается проживать в городах с населением более 150 тысяч человек. Им вернули остатки личных вещей, среди которых смогли уцелеть лишь самые малоценные и изношенные, и советские паспорта в испорченном состоянии – с вырванными листками, либо разорванные пополам, либо с залитыми чернилами страницами. Зато на свободе!

Из Пекина они сразу же подались к Желтому морю, благо недалеко – 150 километров, и кое-как обосновались, присматриваясь и раздумывая, что же делать дальше, в ночлежках портового городка Тангу на берегу залива Бохайвань. Зарабатывать на жизнь пришлось при помощи самой разной, черной и неблагодарной работы, от чистки канализационных стоков до разгрузки мешков с цементом или вообще какой-нибудь вредоносной дряни. Наконец им удалось найти постоянные работу и место жительства на грязном сухогрузе, обычно ходившем в Циндао и обратно, реже – в Шанхай. К тому времени, когда сухогруз отправился в свое самое дальнее плавание, на остров Тайвань, они уже достаточно поднаторели в роли морских искателей приключений и не упустили шанс, чтобы расстаться в тайваньском порту со своим вечно качающимся на волнах жилищем и променять его на другое, следующее в Индонезию. Осуществить этот второй переход границы, на этот раз морской, удалось путем подкупа капитана приписанного в порту Джакарты судна; но высадил он их, вопреки уговорам, как только до берега самого большого индонезийского острова осталось безопасное для шлюпки расстояние.

Они полагали, что сложности, помешавшие им возвратиться домой из Китая, были связаны с неважными советско-китайскими отношениями. Поэтому, выбирая страну, из которой было бы легче вернуться на Родину, они старались учитывать и политическую обстановку – насколько ее получалось учесть, черпая информацию из разговоров портовых рабочих и моряков иностранных судов. Во Вьетнаме еще не утихли военные действия, по дороге в Японию можно было легко угодить под пограничный контроль американских военных кораблей, на Филиппинах, не имеющих, кроме всего прочего, дипломатических отношений с Союзом, тоже действовал военный режим. Везде эти вояки! Кроме того, выбор еще сильно зависел от чисто субъективных, случайных факторов, а именно: типа и тоннажа судна, вида его груза, не говоря уже о самом, возможно, главном – условий подкупаемости конкретного капитана. Все указанные факторы скомбинировались в конце концов таким образом, что Команда оказалась на северо-западном побережье острова Калимантан. Теперь необходимо было попасть в Джакарту; и поскольку доставившему их сюда капитану они отдали все накопленные за год сбережения, пришлось опять заниматься любой грязной работой, имея на руках лишь китайские «волчьи билеты» и ни в коем случае не попадая в поле зрения полиции. Поэтому перебраться через Яванское море им удалось не скоро.

Зам советского полномочного представителя встретил их вполне приветливо; пока он внимал их рассказу, в его взгляде читались и понимание, и доброжелательность.

– Постараемся сделать все возможное, – заверил он Команд у.

И действительно, то, что было в его силах, решилось в течение нескольких дней. Им разрешили проживать в столице и даже выдали удостоверения личности, позволяющие устроиться на работу в порту. Ждать решения главного вопроса в таких условиях было, конечно, легче, чем в китайской тюрьме.

Время ожидания ответа на этот главный вопрос от раза к разу все увеличивалось. Сначала три месяца, потом семь, потом одиннадцать. Зато ответы были неизменными, как будто отпечатанными под копирку: «Разрешить ваш въезд в СССР в настоящий момент не представляется возможным».

– Не теряйте надежды. Может быть, в следующий раз. Мы повторим запрос через некоторое время… – говорил опять замполпреда, сочувствующе улыбался и разводил руками.

На тот момент, когда им встретился Питер Нортридж, они почти состояли в штате наемных рабочих американской строительной компании, которая собиралась возводить промышленные корпуса неподалеку от Бандунга. Оказавшись за одним столиком с Сержем и Вадимом в одном из околопортовых кафе в Джакарте, Питер познакомился и разговорился с ними, причем поводом послужил их разговор между собой на русском языке, который был родным и для матери Питера. А вечером знакомство продолжилось уже с Командой в полном составе. Что-то сразу потянуло их друг к другу; так распознается с полуслова и полувзгляда близкий по духу человек.

Предложение Питера поселиться на уединенном среди океанских просторов острове, обустраивать и обживать его, причем не испытывая затруднений в средствах к существованию, имея технику и оборудование для этого обустройства, а также прекрасную яхту и даже самолет для связи с континентом, вызвало у них смешанное чувство. С одной стороны, не показаться заманчивым это предложение могло лишь серому, начисто лишенному всякого романтизма человеку, к тому же прикованному к стулу цепью супружеского быта. Они же были альпинистами и за пять с половиной лет лишений и скитаний не забыли об этом. Что же касается супружеских цепей, то в этом смысле они вообще были свободны, как ветер.

С другой стороны, этот вариант лишал их надежды добиться возвращения домой. Но надежды и так уже не осталось; они давно поняли, что дипломатическое «может быть» переводится на язык нормальных людей словом «нет». Кроме того, Питер не требовал от них ответа до тех пор, пока не был выяснен вопрос, сможет ли он оформить для них австралийское гражданство.

5

Самолет доставил Рашида из Пекина в Москву. Сразу из Шереметьево Рашид позвонил домой, чтобы попросить родных прислать ему денег на билет до дома. Мать плакала в телефонную трубку по двум причинам: во-первых, по поводу возвращения сына, живого и невредимого; во-вторых, оттого, что ее мужа вчера арестовали по обвинению в хищении соцсобственности в особо крупных размерах. Когда они продавали дом, машину, мебель, ковры, одалживались у друзей и знакомых, чтобы наскрести сумму выкупа китайской стороне, они не думали о том, что на каждый рубль из этой суммы у них потребуют квитанцию и объяснение, каким способом эти деньги заработаны. Теперь отцу Рашида предстояло просидеть в тюрьме десять лет; он просидел восемь, а через три дня после его возвращения домой его супруга умерла. Он сам после этого прожил чуть больше года. У Рашида остались жена, пятилетний сын и молчаливая ненависть брата.

6

Вторник заканчивался; хозяин небольшого кафе, давно уже переминавшийся за стойкой бара с ноги на ногу, решился наконец напомнить двум последним посетителям о том, что заведение закрывается в полночь – то есть через несколько минут. После того, как остальные посетители разошлись, ему оставалось только наблюдать за этими двумя, стараясь угадать, впишется ли тот, кто помоложе, в проход между крайними столиками, когда они будут уходить. Может, стоит их заранее раздвинуть?

Костя, Андрей и Володя-маленький давно уже ушли на яхту; Серж заканчивал свой рассказ, периодически подливая в рюмки себе и Роберту. На него самого, похоже, спиртное действовало не очень сильно, Роберт же выглядел захмелевшим; между тем, будучи под большим впечатлением от услышанного, опьянения он совсем не чувствовал.

– Ваша страна обошлась с вами очень жестоко, – сказал он, когда Серж замолчал.

– Если бы только с нами, – отозвался Серж, вертя в руках рюмку.

– Вы часто бываете там?

– Кто как. Раз в два-три года ездят все, а Костя – так каждый год. Ему однажды в Москве Борис на улице встретился. Представляете, в многомиллионном городе – случайная встреча на улице!

– И как устроился Борис? Его жизнь ударила так же сильно, как вас, как Рашида?

– О нет! Он в полном порядке. В то время он был директором процветающего акционерного коммерческого банка. Но только я хотел бы добавить: нас жизнь, конечно, ударила. Но сейчас мы тоже в полном порядке. И то, от чего мы отказались, согласившись на предложение Питера, он в конечном итоге сделал для нас: дал нам гражданство, материально поставил на ноги, так что мы получили возможность ездить домой.

– Вас туда так тянет?

– Конечно. А что в этом странного?

– Знаете, – сказал Роберт, – за последние годы поток информации о вашей загадочной стране сильно увеличился. Эта информация стала гораздо более откровенной, и более… негативной. Мне попалось на глаза несколько статей, где ее называют и концлагерем, и тюрьмой… Да и то, что вы рассказали о себе… А вы говорите, что вас туда тянет. Как же может тянуть в тюрьму? И вообще, чем больше я читаю о России, тем меньше понимаю и ее, и вас – русских. И это слово, которое вы так любите, – ностальгия. По-моему, это чисто русский термин…

Серж усмехнулся:

– Возможно, вы и правы насчет загадочности, и насчет чисто русского термина… Вы понимаете, какая штука… Ну как вам объяснить? Представьте себе ребенка, который родился и вырос в тюремном дворе. Который за всю свою жизнь – до определенного момента – ничего не видел, кроме каменных стен и кустов чертополоха, пробивающегося через трещины в бетоне. И которому всю жизнь говорили, что это место – самое прекрасное на земле. И пусть это тысячу раз неправда, но ему ведь надо на что-то обращать свою любовь. Даже если кто-то расскажет ему, что существуют далеко-далеко дивные страны, острова невиданной красоты, любить он будет не их, а чертополох и каменные стены, которые его окружают. И конечно же, не за то, что эти стены закрывают от него солнце. А за то, что рисунок, цвет даже этой невзрачной на первый взгляд шершавой поверхности вмонтированного в стену валуна и красив, и неповторим, потому что это тоже – часть Природы. И несмотря на то, что в тюремный двор залетает не колибри, а обыкновенный воробей, ему любви достанется не меньше…

– Но ведь если в определенный, как вы говорите, момент этот человек все-таки увидит наяву дивную страну и остров невиданной красоты, он же не сможет не оценить чудовищность этого обмана: «Тюрьма – это самое прекрасное место на земле». Неужели он будет стремиться опять вернуться в тюремный двор?

– Будет, – подтвердил Серж. – Пусть не часто и не надолго, но – будет. Для того, чтобы прикоснуться рукой к этим камням и вспомнить, что вот здесь он мечтал, в играх, о той дивной стране, из которой сейчас вернулся, а вот здесь познакомился с девчонкой из соседней камеры… Воспоминания детства, юности – самые дорогие. Как и музыка той поры – самая красивая. Мелодии, которые любишь с юности, никогда не разлюбить, это я тоже знаю по себе.

– Что же, может, вы правы, – задумчиво проговорил Роберт. – Действительно, я тоже часто вспоминаю поселок, в котором вырос. Поселок-то – ничего примечательного: тысяча жителей, вечная красная пыль, боязнь ураганов, нехватка воды… А мне он дорог. Наверное, вы правы, – еще раз повторил Роберт. – Но от этого путь, которым вы прошли, не становится легче.

Серж, не ответив, встал из-за столика.