Текст книги "Машина ужаса"

Глава VII. Джозеф Эликотт

Работы наши близились к концу, и результатом их я был доволен. Особенно интересовали меня данные относительно больших нефтепроводов, подававших горючее непосредственно на сотни верст от места его добычи в Буффало и другие крупные пункты потребления.^ Это был именно способ, намеченный для доставки нефти на Ухте к местам ее погрузки для дальнейшего транспортирования водой и по железной дороге.

Контора наша сворачивалась, и через месяц мы предполагали покинуть Америку. Благодаря этому, мисс Маргарет осталась без места, тем более, что выздоровела наша соотечественница, которую она временно замещала. Юрий ходил чернее тучи. Мисс Дорсей предполагала отправиться искать счастия в Нью-Йорк, но колебалась. Однако, это долго протянуться не могло; она-попала в Питтсбург с юга, кажется, из Нового Орлеана, где только что умерла ее мать, и была здесь совершенно одна, с очень скромной суммой, таявшей с каждым днем. Но здесь в нашу жизнь вновь ворвался случай, это слепое чудовище, вмешательство которого всегда потрясает меня чувством бессильной злобы.

На этот раз оно олицетворялось в виде появившегося в Питтсбурге главы огромного нефтяного синдиката мистера, Джозефа Эликотта. Его приезд был возвещен в газетах, поместивших его подробную биографию, его характеристики как финансиста, как человека, как ученого, ибо он, оказывается, был даже и ученым. Поднялся обычный здесь трезвон беззастенчивой печати. Портреты мистера Эликотта запестрели на страницах газет, в витринах магазинов, на световых рекламах.

Я скоро узнал все значение и роль этой крупной фигуры не только в жизни Питтсбурга и штата, но и всего Союза. Здесь он, в сущности, был полновластным хозяином и распорядителем. Он был одним из воротил синдиката, охватывавшего восемьдесят процентов нефтяной промышленности, наследника старой Standart Oil Company, и синдикатом этим он вертел по своему усмотрению. В его руках сосредоточивалась жизнь и деятельность всего этого огромного района. Еще недавно у всех было на памяти громовое крушение его последнего конкурента, старого Эндрью Джексона, которого он в течение года пустил в трубу и проглотил, не поморщившись, со всеми потрохами. Теперь он был собственником большей половины предприятий синдиката, а остальная была у него в кулаке. Кроме собственно нефтедобывающей промышленности, Джозеф Эликотт объединял почти всю химическую выработку всевозможных продуктов из нефти, монополизировав ее почти целиком в своих руках. Производство взрывчатых веществ, топлива для двигателей, целого ряда аптекарских препаратов – все это так или иначе было в зависимости от «Восточного общества обработки нефти».

Отсюда ясна была огромная роль этого финансиста и ученого (он имел звание профессора honoris causa от Колумбийского университета) в жизни. И удивительно было то, что, используя свое влияние и значение в полной мере в своих интересах, Джозеф Эликотт был далек от официальной большой политики. Когда-то, лет десять назад, он был министром в либеральном кабинете, но больше попытки в этом направлении не повторял, хотя, конечно, имел возможность выставить свою кандидатуру на пост президента.

Все это делало его незаурядным, чрезвычайно интересным человеком, и я с нетерпением искал случая его увидеть.

Случай этот представился скорее, чем я думал. Мистер Эликотт, узнав о работе нашей комиссии из донесений своих контор, с которыми нам неоднократно приходилось иметь дело, выразил желание видеть руководителя миссии. Так как принципал наш был болен, его пришлось заменить мне.

Нефтяной король принял меня в своем рабочем кабинете, обставленном с несколько тяжеловесной, но комфортабельной деловой роскошью. Наружность его вначале поразила меня своей обыденностью. На вид ему было лет пятьдесят. Среднего роста, коренастый, с несколько длинными, словно обезьяньими руками, одетый просто, но тщательно, он производил впечатление профессора какого-нибудь захолустного университета. Одутловатое, слегка морщинистое лицо под густой шапкой подернутых проседью черных волос, чисто выбритое и, видимо, холеное, тоже не останавливало на себе внимания. Только маленькие складки у углов рта, оттягивавшие их книзу, придавали этому лицу выражение не то неизбывной печали, не то брезгливой гримасы. Но в его глазах было действительно что-то жуткое. Они были совершенно неподвижны и словно задернуты какой-то завесой, сквозь которую из глубины не прорывался ни один луч. За все время разговора ни разу они не изменили своего выражения, не загорелись огнем, не засмеялись, не засветились гневом или печалью, или недоумением. Это были куски цветного камня, вставленные под насупленными бровями.

Глядя в эти мертвые глаза, я почувствовал, что в глубине их, под непроницаемым покровом, может скрываться что угодно, вплоть до преступления.

Разговор наш был короток и малозначителен. Мистер Эликотт осведомился о некоторых данных предполагаемой разработки на Ухте, внимательно выслушал мои ответы, а затем спросил, как у нас отнеслись бы к возможности привлечения к этому делу иностранных капиталов (очевидно, надо было подразумевать капиталов Джозефа Эликотта). Не имея для таких переговоров никаких полномочий, я уклонился от прямого ответа. На этом разговор наш кончился.

Эта встреча произвела на меня тягостное впечатление.

Через два дня я был неприятно поражен рассказом Юрия, что мисс Маргарет поступила на место в одну из контор нефтяного короля.

– Как же это произошло так быстро? – спросил я.

– Она прочла объявление в газете, отправилась туда: и сразу была принята.

Мне это очень не понравилось. Для чего понадобилось такому человеку, как Джозеф Эликотт, искать служащих при помощи объявления в газете – мне не было понятно. К этому прибавлялись еще полученные мною накануне (конечно, уже не из газет) сведения о слабости миллиардера и профессора, стоившей ему двух или трех скандальных дел, затушенных в печати крупными суммами. Подробности были грязного свойства и говорили о болезненной половой извращенности. Конечно, это были только слухи, но, помня глаза этого человека, я готов был допустить их правдоподобность.

Во всяком случае мне было бы жаль женщину, которую случай бросил бы на пути Джозефа Эликотта.

Юрию я ничего не сказал, но он и сам был, видимо, обеспокоен.

– Вы знаете, мне почему-то не нравится вся эта история, хотя по словам мисс Маргарет ее встретила там исключительно деловая атмосфера; к тому же и самый размер вознаграждения – сто долларов в месяц – настолько скромен, что свидетельствует о деловом характере работы. Как вы думаете, Дмитрий Дмитриевич? – спрашивал меня мой приятель.

Я поспешил его успокоить. В конце концов, все зависело от благоразумия и такта самой мисс Дорсей, а на нее, по-видимому, можно было положиться твердо. Да и, наконец, не было решительно никаких непосредственных причин к беспокойству: у Эликотта тысячи служащих разного пола, возраста и положения.

На следующий день мы сидели втроем в одном из плохоньких театриков Питтсбурга и смотрели посредственную игру местной труппы, вызывавшую шумное одобрение публики.

– Довольны ли вы вашей новой службой? – спросил я мисс Маргарет.

– А что? Вероятно, Джордж уже успел вам насплетничать?

Я невольно повернул голову в сторону моего приятеля, в первый раз услышав такое короткое обращение, свидетельствовавшее о том, что он не терял времени попусту.

Мисс Маргарет слегка покраснела, заметив свою оплошность, но не поправилась, а продолжала спокойным голосом:

– Я не имею причин жаловаться. Мистер Эликотт – вполне терпимый хозяин. Он сух, но вежлив и, по-видимому, не отделяет меня от той машинки, на которой я пишу.

– А вы разве работаете непосредственно у него?

– Да, в секретарской. Работа нелегкая, но интересная: она дает возможность чувствовать биение пульса огромного организма, возглавляемого этим человеком.

– Вот это-то мне и не нравится, – пробормотал Юрий.

– Я не понимаю, чего вы боитесь, – возразила девушка. – Если бы вы видели мистера Эликотт в его конторе, – вы бы поняли, что мы все для него просто не существуем. Когда он проходит в свой рабочий кабинет, и публика вскакивает при его появлении, уверяю вас, он даже не замечает; он идет среди раболепных и трепещущих людей, как в пустой комнате, машинально обходя попадающуюся на его пути живую мебель.

– И все-таки я боюсь, – сказал Юрий с легкой дрожью в голосе, – может-быть, не того, о чем вы думаете. Я даже, пожалуй, сам не знаю отчего…

– Ну вот, – засмеялась девушка, – а где же ваша знаменитая мужская логика? Впрочем, ведь это всего на какой-нибудь месяц. А там видно будет.

Юрий благодарными глазами посмотрел на нашу спутницу и пробормотал что-то вроде того, что он отдал бы десять лет жизни за то, чтобы этот месяц уже прошел. Мисс Маргарет опять покраснела, но не ответила, сделав вид, что очень интересуется происходящим на сцене.

Через месяц предполагалось окончание нашей работы и отъезд в Россию. У меня появилось определенное предчувствие, что миссия наша увеличится одним членом; я вообразил себе огорчение моей жены по этому поводу и усмехнулся. Его величество случай, как обыкновенно, путал и перетасовывал все человеческие расчеты.

Прошло две недели. Жизнь шла обычным путем; работы наши подвигались к концу. Физиономия моего приятеля проходила всю гамму выражений от покорного ожидания до бурного нетерпения; во всяком случае о самоубийстве больше не было речи. Психограф чертил прямую линию.

Между прочим, мне пришлось услышать еще некоторые подробности о жизни Джозефа Эликотта. Еще лет пятнадцать назад им опубликована была большая работа «О характере электрохимических процессов в нервных проводящих путях», завоевавшая ему заслуженную известность и давшая, как я говорил выше, звание профессора honoris causa Колумбийского университета; Затем были две или три работы по исследованию радиоактивных свойств морской воды, также обратившие на себя внимание.

Однако, вот уже больше десяти лет, как он бросил писать j и вел какие-то опыты в огромном масштабе на пустынных и неприветливых островах в заливе Памлико, у берегов Северной Каролины. В чем они заключались, не было известно, но высказывались предположения об очень важных исследованиях над радиоактивностью морской воды, а также возможности извлечения из нее химическим путем заключенного в ней золота.

Эти работы обходились, по словам газет, в колоссальные суммы, поглощая все дивиденды Джозефа Эликотта, ликвидировавшего даже некоторые из своих предприятий.

Эта фигура положительно заинтересовывала.

Приблизительно через месяц после начала работы мисс Маргарет в конторе нефтяного короля произошел следующий случай. Мы сидели с Юрием в его комнате на одной из сравнительно тихих улиц, когда раздался сильный стук в дверь, и, прежде чем мы успели ответить, – она распахнулась, и вбежала мисс Маргарет, взволнованная, негодующая и задыхающаяся от быстрого бега и гнева, Юрий побледнел, как полотно, когда девушка, не ответив на наше приветствие, почти упала в кресло и разрыдалась. Он налил в стакан воды и бросился к ней; я хотел было уйти, предполагая, что буду лишним при интимном разговоре, но мисс Маргарет остановила меня жестом руки, глотнула воды и начала приводить в порядок растрепавшиеся волосы.

– Останьтесь, мистер Дмитрий, мне нужен ваш совет.

– Что же случилось? – спросил я. – Успокойтесь, дорогая, и расскажите в чем дело.

– Да, да… сейчас. Вот так. Теперь слушайте. Сегодня, полчаса назад, Джозеф Эликотт…

– Так это все-таки он? – вырвалось у сидевшего подле окна бледного и неподвижного Юрия.

Мисс Маргарет кивнула головой.

– Да, да, вы были правы. Так вот он потребовал от меня… чтобы я стала его любовницей…

Юрий вскочил со своего места с перекосившимся от бешенства лицом. Я с трудом усадил его в кресло.

– Час тому назад я сидела за своей машинкой и печатала письмо какой-то фирме со слов старика. Секретаря он куда-то услал, и мы были в кабинете вдвоем.

Работа в конторе уже кончилась, и в ближайших комнатах никого не было. Старик просил меня остаться на полчаса, так как письмо было, по его словам, очень спешное.

Кончив диктовать, он вдруг остановил на мне свои мертвые глаза, и на лице его показалось что-то вроде улыбки.

– Мисс Дорсей, вы одинокий человек и живете здесь на чужбине, не правда ли? – спросил он.

– Да, – ответила я, удивленная этим странным вопросом.

– И, кажется, обладаете очень скромными средствами?

Вероятно, я сильно покраснела.

– Мне кажется, это не может никого касаться, кроме меня самой.

– Вы думаете? Хороший хозяин должен знать все о своих подчиненных. Я думаю, вы не прочь были бы изменить эти условия жизни?

– Я вас не понимаю, – ответила я, – и вообще этот разговор меня удивляет.

– Не сердитесь, – усмехнулся старик, – я хочу вам помочь. У вас есть данные к тому, чтобы взять от жизни все, чш сна может дать, а не корпеть свой век над скучными бумагами из-за жалких грошей. Скажите, что в жизни привлекает вас больше всего?

Я молчала, удивленная-этими странными вопросами.

– Вы не отвечаете? Я скажу за вас, – – продолжал Эликотт, – деньги и власть над вещами и людьми. И деньги именно! потому, что они дают власть.

– Однако же вы, имея возможность власти, отказываетесь от нее, насколько я знаю, – вырвалось у меня. Но я сейчас же пожалела, что дала повод продолжать этот странный разговор, и встала, делая движение к двери.

Старик не тронулся за своим столом и только сделал протестующий жест рукой.

– Вы говорите про политическую власть!? Про эту игрушку толпы и случайностей: азартную игру с краплеными картами!? Нет, в современном буржуазном государстве политическая власть, путающаяся между растущими массами и взнуздывающим их капиталом, – это игра, состязание, спор – что хотите, – но это не сила. Я говорю о непосредственной, ощутимой власти над живыми людьми. А такую власть дают только деньги. И если бы вы захотели стать причастной к такой власти…

Я начала понимать.

– Какою же ценой я должна купить эти блага? – спросила я, стараясь казаться как можно спокойнее.

– Ну, разумеется, даром ничто не дается, – но я уверен, что мы столкуемся. Я, конечно, не сторонник излишних формальностей в таких вопросах. Полагаю, что и вы свободны от этих предрассудков…

Здесь я, кажется, крикнула что-то резкое и бросилась к двери. Но проклятый старик нажал кнопку у себя на столе, и в двери щелкнул автоматический замок. Признаюсь, в эту минуту я струсила.

– Что это значит? – спросила я.

– Это значит, что я хочу побеседовать с вами без помехи и прийти к соглашению.

Эликотт встал с места и направился ко мне. Я вся дрожала от страха и гнева.

– Успокойтесь, дорогая, – заговорил он снова, – все это не так страшно, как вам кажется. А жизнь стоит того, чтобы купить ее такой ценой.

Я почувствовала его тяжелую руку на своем плече. Это прикосновение вернуло мне силы и присутствие духа. Я оттолкнула старика так, что он еле удержался на ногах, и бросилась к окну.

– Если вы сделаете ко мне еще шаг, я выбью окно и буду кричать на улицу.

– Ну, вряд, ли вас кто-либо услышит с высоты двадцатого этажа. Не будьте наивной девочкой и не делайте глупостей.

Он был прав. Я чувствовала себя затравленным зайцем. В этот момент глаза мои упали на металлический нож с острым концом для разрезания бумаги – на письменном столе. Прежде, чем он успел перехватить мой взгляд, я молнией бросилась к спасительному клинку и схватила его. Мы несколько минут молча смотрели друг на друга.

– Я прошу меня отсюда выпустить.

– Итак, вы отказываетесь от переговоров?

– Я прошу открыть дверь.

– Жаль, очень жаль. Вы напрасно торопитесь. Я не люблю отказываться от раз намеченного. Советую вам на досуге подумать о моем предложении.

Эликотт нажал кнопку.

– Вы свободны, мисс Дорсей. Я буду ждать ответа. До свидания.

Я не помню уже, как я оттуда выбралась и как добежала до вас».

– Что теперь делать? – мисс Маргарет в отчаянии всплеснула руками.

Юрий стремительно вскочил с места и бросился к двери, я едва успел захлопнуть ее у него под носом.

– Куда это вы собрались? – спросил я, усаживая его у стола.

– Пустите, Дмитрий Дмитриевич, я поеду сию минуту к нему…

– Ну, и что же дальше? Не делайте глупостей, дорогой мой, и не осложняйте дела; эпизод, конечно, не из приятных, но своим вмешательством вы только ухудшите положение. Вы забыли, что вы в Америке и имеете дело с одним из крупнейших воротил Уолл-Стрит.

– Что же? Это значит, что надо, не моргнув глазом, переносить оскорбления?..

– Нет, это значит, что надо быть очень осторожным. Я думаю, что важнее сейчас дать дельный совет мисс Дорсей, чем избивать, хотя бы и заслуженно, одного из главных тузов Соединенных Штатов.

– Я думаю, мистер Дмитрий прав, – поддержала меня девушка. – Необдуманным поступком мы только навлечем на себя неприятности. Успокойтесь, Джордж.

– Может быть, это и благоразумно, – криво усмехнулся Юрий, – но даю слово, если бы вы меня не удержали, – не сдобровать бы этому золотому мешку.

– И уверяю вас, что это было бы очень неостроумно, друг мой. Давайте лучше составим военный совет.

На военном совете было решено, что завтра мисс Дорсей пошлет письменный отказ от места в конторе Джозефа Эликотта и затем отправится в Филадельфию, откуда мы предполагали начать свое обратное путешествие.

Глава VIII. Исчезновение мисс Маргарет

Этот эпизод послужил толчком, окончательно решившим судьбу моего друга и прелестной креолки. Через два дня мисс Маргарет уехала в Филадельфию, а еще через три или четыре дня к ней присоединился Юрий, который, прощаясь со мною, был положительно невменяем. Es ist eine alte Geschichte, doch bleibt sie immer neu[3]3
  Это старая история, но она всегда остается новой (нем.).


[Закрыть]. Старая сводница жизнь не устает расцвечивать приманку все теми же красками, старыми, как мир, и вечно новыми для тех, чья приходит очередь.

Через неделю я получил из Филадельфии послание, полное восклицательных знаков, восторженных излияний и грамматических ошибок: Юрий и мисс Дорсей стали женихом и невестой и собирались ехать в Россию.

Я задумался над этим письмом, таким живым свидетелем власти случая в жизни людей. Как все запутано в этом пестром клубке! Один с далекого Урала, из тьмы таежных лесов и болот, хмурого севера, белокурый, голубоглазый, мягкий, почти (женственный; энтузиаст дела и долга, искренний и правдивый до дна души.

Другая – выросшая под солнцем тропиков, словно опаленная его лучами, напитанная бурной кровью, самолюбивая и властная натура, неуравновешенная, вечно кипящая, разносторонне образованная, но ничем определенно не захваченная.

Что можно было придумать более противоположного? Случай сталкивает их в урагане деловой жизни человеческого муравейника и, столкнувши, связывает таинственными, неразрывными цепями, может быть, на всю жизнь, а может быть на один день, – кто знает?

И все-таки мне было немного жаль моего голубоглазого приятеля. Конечно, плен его ожидал обольстительный, но это был плен, полная капитуляция на милость победителя, а как угадать, что готовило будущее? Поездка в Россию мисс Маргарет, по-моему, не сулила ничего хорошего. Я удивлялся даже, как она на это решилась. Положим, она была одинока, и оторваться ей от места, космополиту по натуре, было не так трудно.

Но попасть такому человеку в совершенно чуждую, вначале даже невольно враждебную среду, в совершенно иные условия жизни было искусом, трудно преодолимым.

Полный раздумий, я сел писать жене, воображая заранее ее досаду и поток нелестных эпитетов на голову «цыганки», как она упорно называла почему-то мисс Маргарет.

Через несколько дней мы покончили свои дела и перебрались в Филадельфию, чтобы через неделю сесть на пароход, отправляющийся б Гамбург.

Юрий при встрече бросился мне на шею, жал руки, готов был целоваться с носильщиками и комиссионерами на вокзале.

– Поздравляю вас от души, дорогой мой, – сказал я счастливцу, беря его под руку, – но поберегите же себя и окружающих. Вот вы ни за что, ни про что отдавили ногу этому почтенному джентльмэну, а у него наверное мозоли, судя по его негодующей физиономии…

– Ради бога, извините, – бросился Юрий к мрачному господину, с недоумением и недоброжелательством слушавшему звуки чуждой ему речи.

– Ну вот. Теперь вы извиняетесь по-русски, – словно вы на Тверской или на Арбате, дружище.

– Фу ты чорт! Ну да, да. J beg your pardon! Ей-богу нечаянно.

Желчный янки в ответ пробормотал что-то нечленораздельное.

Я увлек Юрия к выходу.

Пересказать все, что я услышал от него по дороге к нашему обиталищу в пенсильванской гостинице, – нет никакой возможности.

Но кое-что я все-таки понял в этом восторге.

Во-первых, через пять дней должна быть свадьба, да, да – настоящая свадьба, даже с церковной церемонией в небольшой католической часовенке на Линкольн-стрит. На этом настаивала мисс Маргарет, а Юрий готов был идти под благословение не только к католическому патеру, но и ко всем священникам и монахам мира, если бы это понадобилось.

И во-вторых, мисс Маргарет будет очень рада видеть меня теперь же, немедленно, без отговорок, чтобы выразить мне свое дружеское расположение.

Я выразил полную готовность ехать, но предложил сначала отдохнуть и привести себя в порядок с дороги.

В отеле я спросил Юрия о Сергее Павловиче.

Он неудержимо расхохотался.

– Да, да, здоров и благополучен. Но очень огорчен, бедняга; психограф чертит безнадежную, как по линейке, прямую линию.

– Желаю и впредь ему не свертывать с этого благого пути, – сказал я.

– Аминь, – закончил мой приятель и начал торопить меня кончать свой туалет.

Мисс Маргарет поселилась в двух шагах от нас – в маленькой, опрятной комнатке, в тихой и сравнительно пустынной улице, куда глухо доносился шум городского движения.

Будущая соотечественница встретила меня в самом деле тепло и ласково и забросала вопросами о том, что ее ожидает в России.

– Потому что от Джорджа, – сказала она, – я ничего ке могу добиться. Он мне рисует какую-то сказочную страну, населенную Сандрильонами, добрыми волшебниками, дремлющими феями и благодетельными гномами.

Я рассмеялся.

Он во многом прав, наш милый друг. Но, конечно, он забыл упомянуть, что есть у нас и лешие, и домовые, и водяные, и прочая злая нечисть: нищета, мрак и невежество. Но что добрые феи и гномы, спавшие мертвым сном века вечные, действительно пробуждаются один за другим и все дальше загоняют темную нежить в ее норы и дыры, – это тоже правда. Вот и мы в далеких лесах и болотах нашего Севера разбудили много таких гномов и вызвали их из ленивой дремоты на вольный свет солнца.

– Маргарет, вы видите: разве он не поэт? – засмеялся вдруг Юрий, – я вам всегда говорил, что он изо всех сил притворяется скептиком, чтобы скрыть свой романтизм.

– Романтизм веры в силу человеческой мысли, – ответил я; – таких романтиков вы немало найдете в нашей стране, бедной вещами, но богатой надеждой и силой.

– Я очень рада слышать это от вас. Вы счастливый народ: вы ищете, вы вопрошаете жизнь, вы создаете новые формы, а мы здесь со всем совершенством своей цивилизации пришли в тупик, остановились, замерзли на достигнутом.

Вы знаете, мне приходит в голову сравнение: когда я была в Париже, я трепетала перед нечеловеческим, бурным, ищущим, мятежным духом Микель-Анджело, а достигнувший, успокоившийся в достижении, законченный до тошноты Рафаэль оставил меня равнодушной.

– Да, – ответил я, – истина не есть неподвижность, а вечная динамика жизни, порывов мысли, духа и воли к новым горизонтам.

– Аминь, – прервал Юрий, – бросьте, господа. Мне хочется петь, говорить стихи, делать глупости, дышать солнцем, – что хотите, только не слушать трактаты о философии искусства. Маргарет, спойте нам вашу песенку о дочери солнца.

Я слышал и раньше мисс Маргарет. У нее был мягкий, глубокий и довольно сильный голос; пела она просто, без технических вывертов, задушевно и искренно, мелодии выбирала такие же несложные, но идущие к сердцу, насыщенные жизнью и теплом.

И сейчас она взяла свою мандолину и спела несколько итальянских песен, из которых я не понял ни слова, но певучие, ясные, как солнце, мелодии без слов баюкали душу. Я музыки не понимаю вовсе, – по крайней мере так говорит моя жена, окончившая консерваторию (значит, ей и книги в руки); то, что называется серьезной музыкой, оставляет меня совершенно холодным. Вагнер подавляет меня потопом и громом своей оркестровки, и я начинаю зевать. В рахманиновской прелюдии я не понимаю ничего от начала до конца. Скрябин и иже с ним для меня просто не существуют.

Мне нужна в этом хаосе руководящая нить, ясная, чистая, не задавленная массой звучания. Такая солнечная, простая, полнозвучная мелодия и была в песнях креолки, и я был глубоко взволнован.

Что касается Юрия, то, конечно, он был невменяем; на его глазах я заметил слезы.

Странное животное – человек! Глядя на этих счастливых людей, я, пожилой, уже видевший жизнь, имеющий свою семью, – испытал глухое чувство, очень похожее на зависть. Бессознательно для себя я умышленно искал темных пятен на безоблачном фоне этой начинающейся жизни.

Прежде всего я задал себе вопрос: любила ли мисс Маргарет.

И в то время не без внутреннего гадкого удовлетворения я отвечал на него отрицательно. Но, конечно, это был вздор. Она любила Юрия по-своему, но, пожалуй, больше была благодарна ему, тронута тем обожанием, которым он ее окружил, той атмосферой поклонения и восхищения, которая мне казалась слащавой и деланной. Поздно вечером мы ушли с Юрием от мисс Маргарет и окунулись в несмолкаемый шум улиц.

Были последние дни выборов в конгресс.

Там и здесь собирались шумные, возбужденные толпы; ораторы с импровизированных трибун сулили золотые горы и выхваляли, как бойкие продавцы, достоинства своих кандидатов; на световых сигналах вспыхивали разноцветными огнями имена будущих избранников; зычные телефоны хриплыми голосами выкрикивали те же имена, словно выплевывая их из черных рупоров в перекатывавшиеся толпы; тысячи печатных листков рассыпались автомобилями, с трудом пробирающимися сквозь толпу, и сверху – гудящими и ревущими аэропланами. Это была настоящая ярмарка современного товара.

– Знаете ли, – сказал я Юрию, – меня начинает утомлять вся эта сумятица. Я с удовольствием думаю о вовраще– нии в Россию.

– Голубчик, это говорите вы. А что же должен испытывать я, вообще чуждый большому городу. Подумайте, как меня тянет к себе домой от этого грохота, вечного базара, толпы, суеты, – Юрий не договорил, но я мысленно закончил за него эту тираду, говорившую о его нетерпении.

Случилось так, что на следующий день мне пришлось отправиться в Нью-Йорк закончить свои дела и только через два дня вернуться обратно.

Радостный в предвкушении скорого возвращения на родину, явился я в нашу голубятню пенсильванской гостиницы. Комната была заперта, и мне пришлось спуститься за ключом к консьержу. В номере я застал поразивший меня беспорядок.

Видно было, что или Юрий тут вообще давно не был, или ему было не до таких пустяков, как скучная повседневность, – мелькнуло у меня в голове. Я взялся за приведение в порядок комнаты, пообедал внизу в ресторане и, вернувшись к себе, развернул книжку, недавно вышедшую здесь на английском языке, перевод с немецкой «История первой четверти XX века».

Это необыкновенное наслаждение – читать о событиях, которые видел своими глазами, пережил, как боли и радости сегодняшнего дня, о людях, – когда-то живых свидетелях и делателях этих потрясений, разрезавших надвое жизнь человечества.

Поздно вечером услышал я торопливые шаги по коридору; дверь распахнулась, и на пороге показался Юрий. Он молча кивнул мне головой, бросился в кресло и застыл в позе безысходного отчаяния.

Вглядевшись в него пристальнее, я содрогнулся. Этот человек постарел на много лет. Лицо вытянулось, впавшие глаза горели лихорадочным блеском, волосы дыбились в беспорядке; костюм был забрызган грязью и весь в пыли.

– Ради бога, что случилось? – спросил я, – вы больны?

Юрий молчал. Мне пришлось повторить вопрос. Юрий посмотрел на меня рассеянным взглядом и, наконец, уронил дрожащим, чуть слышным голосом:

– Маргарет исчезла.

Я вскочил, оглушенный этими простыми словами.

– Как исчезла? Когда?

– Третьего дня вечером вышла из дому и с тех пор не возвращалась.

– Она отправилась, вероятно, к знакомым и осталась там ночевать.

– У нее нет ни одной знакомой души в Филадельфии.

– Она могла почувствовать себя дурно на улице и попасть в какую-нибудь больницу или приемный покой.

– Я обегал все полицейские посты и приемные покои.

Я остановился в недоумении. Юрий сидел молча в безнадежно унылой позе.

Наконец, мне удалось заставить его говорить и выяснить полную картину случившегося.

Оказалось, Юрий расстался с невестой третьего дня после обеда, при чем на утро они условились встретиться у нее, чтобы вместе итти посмотреть большой выборный митинг, устраиваемый республиканской партией.

Но, когда он явился около одиннадцати утра, хозяйка, подозрительно оглядев Юрия и что-то ворча себе под нос, сказала, что мисс Дорсей вышла вчера вечером из дому и до сих пор не возвращалась.

Обеспокоенный, Юрий бросился по полицейским постам. Но после бесплодных поисков вернулся домой и, в присутствии полицейского комиссара и хозяйки, открыл комнату. Здесь все имело такой вид, как будто ее обитательница ушла на несколько минут с тем, чтобы сейчас же вернуться. На столе, рядом с недопитым стаканом чая, лежала раскрытая книга, а на ней букетик полузавядших нарциссов – букет, накануне купленный для нее Юрием.

Все в комнате было в порядке; не было ни записки, ни чего-либо, указывающего на преднамеренный уход.

Полицейский комиссар покачал головой.

– Если это не симуляция, то похоже на преступление.

Юрий бросился на розыски.

Он заявил в сыскную полицию, где его уверили, что завтра же мисс будет найдена «живой или мертвой», за что Юрий обозвал блюстителей порядка идиотами, но, к счастью для себя, снова по-русски. С тех пор прошло полторы суток, и дело не двинулось ни на шаг.

Я был поставлен втупик. Через несколько дней партия должна была отправиться в Россию.

Юрий об отъезде не хотел и слушать. Мне бросить его в таком положении было немыслимо, но и оставаться здесь на неопределенное время я не мог.

Во всяком случае я заявил нашему патрону, что мы с Море– вым вынуждены несколько задержаться, на что он и согласился, хотя с кислой миной.

Начались наши мытарства. Я не стану перечислять всех наших попыток, розысков, возни с сыщиками, и частными и полицейскими.

Начинало все больше выясняться, что предприятие наше безнадежно. Во время выборной кампании, в дикой сутолоке огромного города, среди этого разноязычного, разноплеменного Вавилона, искать человека было все равно, что иголку в стоге сена. Это начинали признавать и представители власти.