Текст книги "Конкиста по-русски"

Часть первая
Разделяй и властвуй

© Паркин В.П., 2012

© ООО «Издательский дом «Вече», 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Пролог

 
Киндерли, Уч-Кудук, Андижан, Маргелан…
Русский флаг увенчал минарет.
Сам Мехмет Рахим-хан
Отворил свой зиндан,
И невольники вышли на свет.
Сняты цепи с увечных натруженных рук.
Черный схимник грехи отпустил.
Снова русский солдат – враг врагу, другу друг
Всем хивинцам обиды простил.
Был бы конь вороной да клинок удалой,
Не страшны им ни пули, ни сталь.
Сам Георгий святой поведет храбрых в бой.
Кому жизни за Веру не жаль?
 

Глава 1

Утро первого октября 1911 года поручик Кудашев Александр Георгиевич встретил на Красноводском кладбище. День только начинался, обещая быть жарким и пыльным. К могиле отца поручика провожал бывший подчиненный покойного Кудашева-старшего – вахмистр жандармерии Сурков.

– Жалость какая, ваше благородие! – сокрушался Сурков. – Всего ничего, на пять дней не успели к похоронам. Но не сомневайтесь, все было по чину: и прощание в офицерском собрании, и отпевание в храме, и кресты на подушечке, и воинский салют троекратный вашему батюшке! Обед поминальный был, честь по чести, в офицерском собрании. Все начальство – от уездного до портового – с женами, купцы местные и астраханские, туркменские баи тож… Из Асхабада начальник был, венок привез, о вас спрашивал.

– Кто именно, не вспомнишь?

– Из наших. Его высокоблагородие подполковник князь Дзебоев Владимир Георгиевич. Сами, верно, знаете. Они с вашим батюшкой, если слышали, и турецкую вместе прошли, и в ахалтекинском походе поучаствовали…

Красноводское православное кладбище ничем примечательным не отличалось от иных, подобных ему, провинциальных погостов необъятной России. Деревянные кресты, холмики, аккуратные оградки, лишь кое-где каменные плиты с вырезанными крестами, именами и датами рождения и смерти.

По главной аллее рядами росли акации. Несмотря на октябрь, деревья еще не обрядились в осенний наряд – Туркмения! И не просто Туркмения – Красноводск. Здесь жарко, почти всегда ветрено и плохо с пресной водой. Вот и сейчас кладбищенский сторож из большой жестяной лейки поливает дорожки, носит ведрами воду из неглубокого бассейна и льет по полведра в подножие каждой акации…

– Пришли, ваше благородие. Вот она, могилка. Вы побудьте тут, а я вас на квартире подожду, за водой схожу, чаю вскипячу.

Свежий холм серо-розовой глины вперемешку с каменной галькой. Православный крест с аккуратно вырезанной овальной доской, прибитой посредине. Свежеоструженная сосна креста «плачет» прозрачными янтарными каплями смолы. На доске каленым железом выжжен крест Святого Георгия и надпись кириллицей: «Кудашев Георгий Александрович, 1853—23.IX.1911». На кресте, на оградке – несколько венков восковых цветов, перевязанных георгиевскими лентами и серебряным галуном. Рядом – вторая могила, земляной холм убран под «голгофу» – надгробие красного кирпича. Потемневший крест также с овальной доской: «Кудашева Надежда Емельяновна. – XII.1905». Обе могилки обнесены новой оградкой, внутри оградки – скамеечка, низенький столик, за которым можно помянуть представившихся добрым словом и рюмкой водки. Этот обычай не сегодня родился и не завтра будет забыт.

– Вот и я. Мама, папа… Я вернулся. Живой…

Молодой Кудашев узнал о смерти матери еще во Владивостокском военном госпитале, получив от штабного писаря отцовское короткое письмо. О смерти отца – час назад, только переступив порог Красноводского уездного жандармского отделения, начальником которого еще девять дней назад был ротмистр Кудашев-старший. Сейчас, стоя у родительских могил, Александр вдруг осознал, что эти земные материальные атрибуты потустороннего мира, поглотившего родителей, для него не имели никакого значения… Ему не привелось увидеть ни отца, ни мать мертвыми. Они остались для него живыми. Слез не было.

Кудашев вздохнул, вынул из кармана несколько яблок и горсть конфет, купленных на привокзальном базаре, и аккуратно разложил скромное угощенье на столике. Такой «помин» не пропадет, бедный человек или вездесущие мальчишки порадуются поминальным яблочкам.

Он встал, одернул гимнастерку, подтянул ремень, надел было, но тут же снял форменную фуражку. Огляделся. Невдалеке, у соседней могилки, женская фигура в траурном платье. Черная шляпка с короткими полями, черная вуаль, белый платочек прижат к глазам. Плечи подергиваются в беззвучных рыданиях. Александр Георгиевич отвернулся. Руки сами вынули из нагрудного кармана портсигар. Скрипнула дверка ограды. Женщина в траурном платье выходила на аллею акаций. Заторопившись, оступилась и на секунду оперлась об оградку Кудашевых. Александр Георгиевич молча поклонился. Ему не ответили. Маленькая ручка в черной кружевной перчатке отпустила дверку. Кудашев успел увидеть на пальчике незнакомки тонкое серебряное колечко с камешком-бирюзой. Кудашев повернулся лицом к могилам, низко поклонился и вышел на аллею акаций.

Над кладбищем мягкой бархатно-малиновой волной проплыл удар церковного колокола. Заутреня.

Храм встретил Кудашева запахом березовых углей, а через минуту – ароматом ладана, топленого воска, звучным баритоном начавшего службу священника. Кудашев купил несколько свечей, стараясь не казаться неуклюжим, зажег и поставил свечи у бронзового распятия, куда обычно ставила свечи матушка, молясь «за упокой» дедушек и бабушек… И вдруг – словно открылась давно забытая страница из далекого детства: «Свечку зажжём, у Богородицы поставим, помолимся, пообещаем не баловаться, и у Сашеньки животик болеть не будет!»… Сами собой брызнули слезы, из груди рванулись далеко уже не детские рыдания: «Мама, мамочка моя, мамочка!»…

– Ваше благородие! Ваше благородие, вам телеграмма! Служебная, срочная! – услышал Кудашев шепот вахмистра Суркова.

Церковь пришлось покинуть.

Горячий «афганец» мгновенно высушил слезы.

Телеграмма была по-военному лаконичной: «Поручику Кудашеву Александру Георгиевичу. Срочно прибыть в Асхабад в распоряжение начальника и командующего войсками Закаспийской области. Помощник начальника и адъютант командующего подполковник Дзебоев».

– Это все?

– Никак нет. Еще почтовая карточка. Приватная. От соседки вашей. Хотела вас увидеть, не дождалась. За ней приехали на фаэтоне, увезли, – Сурков протянул Кудашеву плотный картонный прямоугольник.

На аверсе «Postcard» – репродукция с картины Василия Верещагина «Подавление индийского восстания англичанами». На обороте – несколько строк, написанных правильным школьным почерком гимназистки-отличницы: «Милостивый государь Александр Георгиевич! Я сочувствую вашему горю. Моя мама была подругой вашей матери. Мама умерла на следующий день после смерти Георгия Александровича. Я уезжаю недели на две в Асхабад к своей тете. По возвращении передам вам некоторые вещи ваших родителей. Елена».

У дома, где квартировали Кудашевы, поручика ждала казенная пролетка.

– Ваше благородие, господин поручик! Карета подана, вот билет в первый класс, поезд Красноводск – Ташкент через пятнадцать минут отправляется!

Глава 2

2 октября. 1911 год

Прикопетдагские равнины российского Закаспия вот уже семнадцать лет оглашаются не только стуком копыт ахалтекинских скакунов. Мощным бархатным басом путиловские локомотивы встречают и провожают каждую железнодорожную станцию на своем пути, веселыми свистками и шипением сбрасываемого пара сгоняют с рельсов забредшего порой верблюда, а то и беспризорную корову.

Вот и сейчас машинист, не щадя давления, дает гудок, потом еще один, еще и еще. К гудку присоединяется свисток: Туу! Ту-ту! Фью! Фью! Фью! Туу!

В вагонах оживление.

– Что, уже Геок-Тепе?

– Не может быть, до Геок-Тепе не меньше сорока минут!

– Да машинист, каналья, наверное, тоже принял! Душа музыки запросила!

– Господа! Господа! Смотрите – текинцы!

Пассажиры облепили раскрытые окна правого борта.

Десяток всадников с урканьем и посвистом летели на рыжих конях, обгоняя поезд. Полы красных шелковых халатов приподняты и заправлены под кушаки. На головах – маленькие круглые тюбетейки. В седлах – подростки, почти мальчишки. Минут десять-пятнадцать текинцы сопровождают поезд, показывая замысловатые трюки: то кто-то вставал на седло во весь рост, то вдруг исчезал на несколько секунд за правым боком лошади, а потом появлялся в седле как ни в чем не бывало, то срывал на всем скаку желтую кисть еще цветущего мышиного горошка.

Текинцы гикали, кричали: «Ур! Ур!». Пассажиры от души рукоплескали. Паровоз дал длинный прощальный гудок, набирал скорость. Всадники придерживали коней, отстали. Пассажиры возвратились на свои места.

 
Прощай, японская земля,
Прощай, японочка моя!
Я еду в дальние края,
Где ждет меня моя родня!
 

Третий класс гудит песнями. За дорогу успеют надоесть и «Из-за острова на стрежень», и «Сидел Ермак, объятый думой», но все еще в великом почете были песни недавней Русско-японской войны: «Тоска по Родине», «На сопках Маньч-журии».

Плацкарт битком набит разношерстным людом. Здесь трудовой фабричный народ, рабочие-железнодорожники, военные рядового состава, но в основном крестьяне-переселенцы. Все стремятся в Закаспий, как ветхозаветные беженцы из Египта в Землю обетованную. Все надеются на лучшую жизнь, на счастливую долю. Может, у кого-то и сложится.

На сундучках и фанерных чемоданчиках, устланных газетами – от «Санкт-Петербургских ведомостей» до владикавказского «Терека» и закаспийского «Асхабада», – разложена нехитрая закуска: огурцы, помидоры, зеленый лук, свежая брынза, редиска, початки вареной кукурузы, черный хлеб. Разливается по кружечкам вино столовое номер три, водочка закусывается каспийской копченой селедкой-заломом, заедается вареной картошкой, щедро политой новым, еще не знакомым русским людям, хлопковым маслом. Проводник не успевает разносить кипяток. Здесь пьют чай и те, кто в России его и не пробовал.

Разговоры простые: о новом для переселенцах климате, о продуктивных культурах, нравах местного населения, норове администрации, правах, налогах, льготах, ссудах.

– Как? Просто, без отдачи целых сто рублей могу получить на постройку дома?

– Не на человека, на семью. И не просто так, но в случае, ежели задумаешь вернуться назад, в Россию, то будешь обязан вернуть эти деньги.

– Здорово. В России в деревне на сто рублей не дом, дворец построить можно. Я лучше денежки придержу, а дом и так построю, лучше, чем в деревне. Здесь камня и глины – прорва. Были бы руки! Ба! Так надо Ваньку нашего срочно женить! Две семьи – две «Катеньки»!

Мелкие коммивояжеры, чиновники, трудовая интеллигенция во втором классе. Здесь разговоры иные, о собственных делах предпочитают помалкивать. Темы самые занудливые: политика, мир, война, коррупция, взятки, Романовы, Столыпин, Георг Пятый, Франц Иосиф, Вильгельм Второй, Кшесинская, Толстой, et cetera…

Вагон первого класса встречает пассажиров запахом духов «Букет императрицы», горячего кофе, шоколада, дымком дорогих папирос «Герцеговина Флор».

Открывая из тамбура тугую дверь в вагон-ресторан, Александр Георгиевич Кудашев столкнулся со стремительно выходившим совсем еще юным прапорщиком от инфантерии. Резкая боль молнией пронизала левую, прострелянную с переломом кости, руку. Всего лишь на мгновение Кудашев не смог сдержать гримасу боли.

Прапорщик искренне огорчился:

– Господин поручик! Я не хотел, я не нарочно, прошу извинить!

Молодой офицер по-штабному щелкнул каблуками, представился: прапорщик Васильев. Первый железнодорожный батальон. Комвзвода. Кизил-Арват.

Прапорщик, раз взглянув Кудашеву в лицо, как завороженный, не мог оторвать взгляда от его алых нашивок за перенесенные ранения и наград – двух солдатских знаков креста Святого Георгия, вроде бы не соответствующих офицерским погонам поручика, и медали «Русско-японская война 1904–1905 годов».

Кудашев молча кивнул головой, приложил к козырьку фуражки правую руку. Вошел в ресторан.

Много света. Пол покрыт текинскими коврами. На окнах – кружевные белые занавески. Буфет, стойка красного дерева, полированная бронза пивного насоса. На полках стояла батарея вин и коньяков. Слышна польская речь:

– Буфетчик! Шампань! Прендко, пся крев!

За столиком сидели три подпоручика. На стене вагона – три фуражки. Белые тульи – с малой кокардой, бордовые околыши – с цифрой «семь». Двое – спинами к Кудашеву, третий – лицом. На его кителе красовался юбилейный знак «100 лет конвойной стражи». Понятно: седьмая команда Туркестанской конвойной стражи. Гуляет «ссыльная», вечно всем недовольная польская шляхта. И прапорщик Васильев, похоже, из их компании.

В другом конце ресторана за столиком сидели две дамы – одна постарше и другая – помоложе, совсем девица. Одеты для провинции более чем прилично, скромно, но со вкусом, обе в темном, почти без драгоценностей. У дамы постарше – только обручальное кольцо, у ее спутницы – тонкое колечко с крохотным камешком – бирюзой, в ушах – такие же сережки. Без шляп, без платков. У девушки – гладкая, без пробора, гимназическая прическа, тугой узел каштановых волос на затылке связан в бант черной шелковой лентой. Их завтрак – по чашке шоколада и по стакану армянского мацони с коричневой пенкой на белоснежной глади кислого молока.

Кудашев присел за свободный столик. Заказ подошедшему официанту был прост:

– Мне, как и дамам, шоколад, мацони, французскую булочку и коробку «Герцеговины Флор».

Через минуту завтрак был подан. Прохладное суфле кислого молока «по-армянски» – мацони – напомнило детство. Когда-то семья Кудашевых снимала комнату по соседству с купеческим домом Айвазовых, торговавших всем, чем только можно – от аргамаков до мацони. Чашка шоколада и папироса – атрибуты роскошной жизни – эти вещи в маньчжурском плену и присниться не могли.

Блюдце с пустым стаканом от мацони убрано официантом. На салфетку встала запечатанная золотой фольгой бутылка шампанского «брют» – «Вдова Клико» – пять рублей ассигнациями.

– Я не заказывал.

– Вам презент от польских офицеров!

Кудашев промолчал. В России есть поляки, но нет «польских» офицеров. Про себя отметил: эти «пшепатриоты» к офицерским погонам русской армии рвутся рьяно. А были ли шляхтичи под Мукденом?!

Паны явно нарывались на скандал. Сейчас начнется: «Пше просим пана поручника поддержать тост за велику и державну Речь Посполитую!». Потом начнут петь «Еще Польска не сгинела». Попойка обязательно закончится пьяной дракой и военно-полевой комендатурой. Пора уходить, покурить можно и в купе.

Встал, оставил на столике рубль серебром для официанта. Не прикоснулся к шампанскому. Стараясь не смотреть на поляков, надел фуражку и шагнул к выходу.

Услышанное остановило Кудашева:

– Шампань – не просто вино, это нектар любви, достойный богов! Ни Афродита, ни сам Дионис не пробовали этого золотого напитка. Польские офицеры преклоняются пред красотою русских панн и уже в третий раз пьют за их здоровье! Выпейте и вы вместе с нами!

– Я – жена полковника Баранова – начальника штаба Таманского полка в Асхабаде. Командиру 7-й Туркестанской конвойной команды подполковнику Држевскому Казимиру Ивановичу будут переданы самые лестные отзывы о поведении его младших офицеров во внеслужебное время!

– Полковнику Баранову самой фамилией положено носить рога! Ха!

– Вацек! Это просто белошвейки, нечего с ними церемониться!

Звон разбитого бокала. Женский визг. Польская ругань:

– Пся крев!

Пришлось развернуться. Разбитый хрустальный бокал в руке Вацека вот-вот коснется лица женщины. Прыжок – и кисть руки перехвачена и завернута за спину. Белоснежный накрахмаленный китель, как бритвой, распорот обломком хрусталя. Вацек со всего маху влетел лицом в текинский ковер. Алые цветы ковра скрыли брызнувшую из носа шляхтича кровь.

В самой низкой позиции, почти в «шпагате», уход от возможного удара в спину на два больших шага в сторону, резкий разворот, боевая стойка в полный рост.

Вацек лежал на полу в обмороке. Его собутыльники в полной растерянности стоят молча, поглядывают то на брошенные у стены сабли, то на тяжелую кобуру с офицерским четырехлинейным «Смит энд Вессон» на поясе Кудашева.

Между Кудашевым и поляками встал прапорщик Васильев.

Дам в вагоне-ресторане уже нет. Буфетчик и официант отсиживаются на кухне.

– Спокойно, панове, спокойно! – твердым голосом успокаивает поляков Васильев, и обращаясь уже к Кудашеву:

– Господин поручик, если возникнет необходимость, разрешите мне навестить вас в купе.

– Стреляться, здесь, немедленно! Через платок! Я – потомственный шляхтич! Мои предки – Сапеги – отличились еще на поле битвы Грюнвальда! – Вацек поднялся с пола.

– А вы, пан Сапега, – в ресторане! – продолжил Кудашев. – Господин Васильев, не откажите мне в чести, будьте моим секундантом. Имейте в виду, господа, я не затевал ссоры, не оскорблял господина Сапегу, и не считаю себя оскорбленным. Однако готов дать удовлетворение каждому, кто его жаждет. Револьверы, шашки, палаши – мне все равно! Честь имею.

В купе Кудашев курил у раскрытого окна.

До самого Асхабада Кудашева больше никто не побеспокоил. За полчаса до прибытия дверь в купе приоткрыл проводник:

– Господин офицер, подъезжаем, Асхабад!

Долгий гудок прибывающего на станцию локомотива. Звонкие короткие удары вокзального колокола. Шипение сбрасываемого пара, скрип тормозных колодок. Остановка.

На перроне поезд встречали маршем «Радецкий». Играл гарнизонный военный духовой оркестр. Кудашев неспеша вышел из вагона, осмотрелся. Не видно ни поляков, ни Васильева, ни прекрасных дам. Вдруг звуки духового оркестра прервали длинные трели полицейских свистков. Двое городовых, не вынимая свистков изо рта, придерживая свое штатное холодное оружие, побежали к локомотиву. Толпа расступилась перед ними и сомкнулась. Ничего не рассмотреть.

– Ваше благородие! Дозвольте обратиться! Поручик Кудашев?

Перед Кудашевым по стойке смирно стоял лихой вахмистр. Русый чуб завитком из-под лакированного козырька фуражки, на портупее, накинутой поверх погона, неуставная короткая чеченская шашка в серебре. Синие шаровары с «припуском» с васильковым кантом заправлены в хромовые сапоги. Короткие «щадящие» шпоры с гладкими колесиками.

– Да.

– За вами коляска.

Кудашев с удовольствием рассматривал знакомое здание Асхабадского вокзала – красного кирпича под крышей, крытой медным листом. Отсюда в телячьей теплушке в 1905 году молодой вольноопределяющийся Кудашев под звуки «Прощания славянки», под громкое русское «ура» уезжал в Маньчжурию. Семь лет – как целая жизнь, особенно когда тебе всего тридцать…

Просторный приемный зал с куполом, справа – зал ожидания, слева – кабинеты администрации, отделение Красного Креста, ресторан.

Из холла – выход в город. Двенадцать гранитных ступеней вниз – и столица Закаспия – Асхабад – принимает тебя.

– Сюда, ваше благородие, сюда, здесь наши коники!

У четырехместного фаэтона Кудашева ждет старший офицер в синем жандармском мундире с серебряными в два просвета с тремя звездочками погонами подполковника полиции. Два ордена Святого Георгия. Один – крест в петлице, второй – на шейной ленте. Аксельбанты. Чуть рыжеватые, тронутые сединой коротко подстриженные волосы, аккуратная борода. Спокойный взгляд серых глаз уверенного в себе человека. Это помощник начальника Закаспийской области, он же – адъютант командующего войсками Закаспийской области. В одном лице. Впрочем, как и его начальник.

За три шага до встречающего Кудашев переходит на легкий строевой, вскидывает правую ладонь в воинском приветствии.

Крепкое мужское рукопожатие. Совсем неуставное знакомство.

– Кудашев!

– Дзебоев. С прибытием вас, Александр Георгиевич.

– Благодарю. За все благодарю, за отца спасибо.

– Наш долг. Прекрасный был человек. Таких сегодня все меньше остается. Работать не с кем. – Обернувшись к вахмистру: – Кузьмич! Узнай, что за соловьиный концерт был по прибытии поезда?

– Уже узнал, Владимир Георгиевич! Пан поручик 7-й конвойной команды Вацлав Сапега в пьяном виде соскочил на перрон до полной остановки паровоза, не удержался на ногах и попал под колеса. Вечная память.

Глава 3

Тремя неделями ранее. 12 сентября 1911 года

Подполковник Дзебоев свой рабочий день привык начинать с восходом солнца. К месту службы, в канцелярию, Владимир Георгиевич всегда ходил пешком, благо было недалеко – от вокзального сквера по улице Козелковской, через Анненскую, мимо Гранд-отеля, магазина «Парижскiя моды» и парка народного гулянья, направо на Инженерную и прямо к Горке – в прошлом цитадели «Асхабадъ», напротив которой в лучах погожего сентябрьского утра сверкало белой известью и берлинской лазурью здание резиденции начальника и командующего войсками Закаспийской области Туркестанского края.

Со стороны могло показаться, что офицер просто совершает неторопливый утренний моцион, частенько останавливаясь, приседая на очередную лавочку, неторопливо закуривая, разворачивая свежую газету и через минуту продолжая свой путь…

В двадцати-тридцати метрах позади Дзебоева медленно двигалась коляска, запряженная парой серых меринов, в сопровождении всадника в военной форме при шашке.

Войдя в свой кабинет и заперев дверь на ключ, Дзебоев неспеша открыл форточку, но задернул штору на окне. Перекинул листок календаря: 12 сентября 1911 года. Поудобнее расположился в кресле, вынул из ящика стола большую лупу в латунной оправе, перочинный ножик, ножницы и только потом принялся выкладывать из карманов содержимое полученной им утренней почты: несколько цивильных почтовых конвертов с погашенными марками и черными штемпелями и корреспонденцию другого сорта – плотно скатанные бумажные шарики, трубочки и совсем экзотичные – в виде конфет в пестрых обертках и грецких орехов. Последний такой «конверт» был подвергнут пристальному изучению в первую очередь.

* * *

Адресовано его высокородию помощнику начальника Закаспийской области и адъютанту командующего войсками князю Дзебоеву, подполковнику Отдельного корпуса жандармов.

Документ 1

«Узум» – «Чинару»

Донесение

11 сентября сего года бухарские купцы Низатулла и Рубин, прибывшие поездом Ташкент – Красноводск, за ужином в чайхане Текинского караван-сарая рассказывали о приехавшем сегодня в Асхабад из Бухары святом человеке по имени Кул Падишах – персидскоподданном. Говорили, что он более месяца назад пересек границу от Хорасана на Серахс верхом со своими дервишами (4 человека). Следуя вдоль берега реки Теджен, они доехали до станции Байрам-Али. Далее на поезде эти люди поехали в Бухару, где жили более месяца, просили милостыню, проповедовали, врачевали больных, в основном женщин. Кул Падишах каждый день бывал в Арке – во дворце, где его встречал с великим почетом сам эмир Бухары. Из Бухары эти люди поездом приехали в Асхабад, остановились на Куропаткина в Гранд-отеле. Их намерение – посетить своих соотечественников-персов с целью сбора средств на борьбу с неверными. Далее они намереваются проехать через Красноводск, Баку и Владикавказ в Санкт-Петербург, где Кул Падишаха ждет сам Русский Император.

«Узум».

В дверь постучали.

– Минуточку! – Одним движением Дзебоев сбросил корреспонденцию в ящик стола. Отпер дверь.

– Уже трудитесь, Владимир Георгиевич? – В кабинет вошел сам начальник области и главнокомандующий войсками. – Здравия желаю!

– Здравия желаю, ваше превосходительство!

Вслед за генерал-майором дежурный офицер внес в кабинет поднос, поставил на стол и, щелкнув каблуками, удалился, бесшумно затворив за собой дверь.

Дзебоев знал: подпоручик остался за дверью, он не пустит в кабинет случайного посетителя, но будет отчаянно пытаться услышать разговор. Пустое! Дзебоев не случайно дважды менял дверь в кабинете, пока не поставил двойной толщины из выдержанного каштана.

– Давайте сегодня позавтракаем у вас, Владимир Георгиевич. – Генерал-майор Шостак снял с подноса накрахмаленную салфетку. – Я хочу пораньше покинуть резиденцию, вы не успели бы ко мне на доклад. Пейте кофе, бутерброды домашние. Осетрина от Каракозова, свежайшая!

И через минуту:

– Начните с прессы, только коротко, без клубники!

Никогда на подобных докладах Дзебоев не пользовался ни записками, ни вырезками. Не суетясь, допил свою чашку кофе. Сделал глоток воды.

– Российские, в том числе кавказские, туркестанские и наши асхабадские, газеты продолжают обсуждать обстоятельства убийства Петра Аркадьевича Столыпина.

«Новое Время» дает интересный материал: «Вчера судебным следователем по особо важным делам Киевского окружного суда В.И. Фененко в присутствии прокурора суда Брандорфа был допрошен подполковник Николай Николаевич Кулябко, который был вынужден признать, что преступник – крещеный еврей Дмитрий Богров, является агентом киевского охранного отделения с конца 1906 года. Студент Киевского университета Дмитрий Богров добровольно предложил свои услуги по сотрудничеству в отделении. Услуги его были приняты, и он начал давать агентурные сведения, касающиеся анархистов, а впоследствии максималистов, причем все сведения его были всегда определенны и точны, что подтверждалось проверкой и ликвидациями.

Благодаря его сведениям были предупреждены несколько экспроприаций и арестован целый ряд лиц, принадлежавших к боевой интернациональной анархической группе, каковые, ввиду обнаруженных обысками результатов, были переданы в распоряжение следователя и по приговору суда отбывали различные наказания до каторжных работ включительно; Богров, кроме Киева, освещал деятельность заграничных революционных организаций, с каковой целью выезжал на различные сроки за границу. Дознанием установлено, что билет в театр за нумером 406, кресло 18 ряда партера Богров получил от начальника киевского охранного отделения подполковника Кулябки, который поручил Богрову охранять Столыпина. На допросе Богров заявил, что хотел совершить покушение на более высокую особу, но побоялся еврейского погрома».

Английская «Таймс» на центральном развороте поместила материал, в котором обвиняет Россию в фактической аннексии территорий Северного Ирана в Астрабадской провинции, южнее пограничной реки Атрек. А именно: освоение российскоподданными – русскими, армянами, немецкими колонистами из Поволжья этих территорий с уже созданными поселками, нанесенными на российские карты, подлежащие российскому налогообложению, осуществляющими свою деятельность согласно законам Российской империи. Таковы поселки: Кара-Су, Выселок, Саратовский, Немецкий, Александровский, Рождественский, Михайловский, Крещенский, Молочный (Лавровка) и другие владения.

«Дейли телеграф» утверждает, что, согласно информированному высокому источнику из Тегерана, стало известно: 23 августа отряды бывшего шах-ин-шаха Персии Мохамеда-Али, пытавшегося реставрировать свою власть, были разгромлены повстанцами. Мохамед-Али бежал в Россию. На престоле Персии остается малолетний Ахмад-шах. Его охрану и поддержание порядка в Тегеране, отражение атак восставших конституционалистов осуществляет персидская казачья бригада под командованием русского полковника Ляхова, назначенного генерал-губернатором столицы.

Журнал «Паризьен» приводит информацию из Константинополя: 29 августа сего года в Ване продолжают истреблять армян. Вооруженные курды, контролирующие проходы в горах, берущие дань с караванов, убивают исключительно армян. Резня продолжается с благословения Осман-паши и предложения курдам истребить «ненавистную расу». Правительство в состоянии кризиса. В войсках холера. Никто не в силах противодействовать избиению. Цивилизованная Европа соблюдает нейтралитет.

– По серьезным публикациям все, ваше превосходительство. Позвольте все-таки одну клубничку на десерт. «Биржевые ведомости» утверждают, что начальнику Жандармского управления Среднеазиатской железной дороги генерал-майору Ростову-Малыгину пожалована эмиром бухарским сабля дамасской стали, эфес и ножны которой отделаны золотом и драгоценными камнями. Уникальное холодное оружие являет собою редкий образец кузнечно-ювелирного восточного искусства.

– Хороша клубничка. Сидим на одном пятачке, семьями дружим, одно дело делаем, а про бухарский подарок из газет узнаем. Или это желтый трёп?

– Никак нет. Доказательства в моем сейфе.

– Хорошо. Придет время, задам вопрос верному государеву слуге. Что еще?

– Не в первый раз докладываю, Федор Александрович, пора очистить Закаспий от английской агентуры, по-настоящему закрыть границу с Ираном, ввести жесткий режим регистрации паспортов для иноподданных гостей. Трижды за год в области побывали лица, безнаказанно собирающие информацию экономического, этнографического, геологического и политического порядка. Английские геодезисты и геологи в открытую производят топографическую съемку местности в районах, до которых мы еще не добрались. Всевозможные археологи производят раскопки, оставляя в местных музеях найденные черепки, но увозят в Тегеран, Стамбул и в Лондон новые крупномасштабные карты, в которых уже обозначаются не только возможные транспортные пути через Копетдаг, но и козьи тропы! В своих рюкзаках они увозят образцы серы, магния, марганца, сульфатов, нефти! Все это осуществляется под покровительством Общества любителей истории и археологии, возглавляемого вашим непосредственным подчиненным – управляющим делами начальника Закаспийской области, по совместительству председателем Общества, Николаем Кирилловичем Холмогоровым.

– Остановись, Владимир Георгиевич! Когда напишешь подробную справку?

– Она готова, прошу вас! В дополнение к сказанному: вчера вечером в Гранд-отеле остановился персидскоподданный Гюль Падишах, личность, достаточно известная нам по Афганистану, способная поднять на газават толпу мусульман. Он со своими помощниками в России уже более месяца. Границу пересек в районе Серахса и уже успел побывать в Бухаре у Саид Алим Хана. Намеревается проехать в Петербург, побывать в гостях у Его Величества. Если остановился в отеле, значит, паспорт у него в порядке. Сейчас проверим.

Дзебоев замолчал. Он видел: генерал-майор Шостак Федор Александрович с трудом пытается подавить приступ бешенства. Подполковник налил генералу в стакан воды:

– Прошу вас, ваше превосходительство!

Генералу не удалось выбить стакан из рук Дзебоева, мастера сабельного боя. Шостак резко встал и подошел к окну. Заговорил, сдерживая дыхание:

– Где наша пограничная стража? За что получают жалованье туркменские джигиты милиции? Чем занимаются в казачьем полку в Серахсе? Откуда у «таймских» газетчиков карты русских поселений? За что награждают золотым оружием в Бухаре?!