Текст книги "Возвращение"

Пятая попытка

1

Виктор с наслаждением вытянулся во весь свой немалый рост, напряг мускулы и окончательно проснулся. Солнечное летнее утро обещало жаркий, радующий курортников день. В открытые окна потоком вливался пока ещё прохладный морской воздух, напитанный ароматом цветущих растений, и доносился шум просыпающегося города.

Понежившись в постели, Виктор в который раз подумал: «Как хорошо, что пятнадцать лет назад отец купил гостиницу в этом южном городе! Теперь и работаешь, и отдыхаешь одновременно. Весь день занят, но постоянно находишься в таких условиях, о которых целый год мечтают люди, приезжающие сюда на две-три недели». Улыбнувшись своим мыслям, он поднялся и, разминая руки и шею, подошёл к окну. На голубом небе ни облачка, синее море подёрнуто дымкой у горизонта, а на лазурной синеве – белая громада многопалубного парома, заходящего в порт. Классическая картина, которая каждое погожее летнее утро видна из окна его просторной квартиры на последнем этаже новенькой многоэтажки, могла поднять настроение кому угодно.

Виктор заскочил на минуту в ванную, а оттуда лёгкими скользящими шажками боксёра, меняющего стойку, направился в тренажёрный зал. Дети ещё спали; жена готовила завтрак, звеня посудой, и он подумал, что Жанна не такая уж и стерва, какой хочет казаться последние три года. И всё-таки нельзя не признать, как сильно она изменилась за десять лет их совместной жизни! Когда они впервые встретились в тенистом парке, ей было семнадцать. Короткая юбка, лёгкая трикотажная кофточка с глубоким вырезом; позади школа, впереди взрослая жизнь… Она переехала к Виктору на второй день после встречи. Ох и повеселились же они тогда!

Но их невинные шалости быстро пресекла Ирина Владимировна – будущая тёща. Разыскала отца дружка дочери, а тот только и ждал повода, чтобы утихомирить двадцатипятилетнего оболтуса – только так последнее время он звал единственного сына. Втроём они за год сделали невозможное: Виктор бросил пить, курить, гонять пьяным на машинах с друзьями. И сейчас он благодарен им за это: если бы не женитьба, запросто мог бы подсесть и на наркотики… Стряхнув воспоминания, Виктор зашёл в зал, открыл большие панорамные окна, минут сорок интенсивно тренировался. Потом принял душ, растёрся докрасна грубым полотенцем, сел в массажное кресло и закрыл глаза…

Когда Виктор оканчивал школу, отец, бывший офицер-десантник, настаивал на его поступлении в Рязанское военное училище. Мать резко возражала, переходила на крик:

– Тебе повезло, что после первого ранения комиссовали. Начал работать мастером на стройке, сейчас – директор треста. Должность, деньги, уважение… На Колю посмотри: никому стал не нужен, как только Союз развалился. Ни квартиры приличной, ни работы, ни денег – одни ордена да звание: полковник в отставке. Не хочу такой судьбы единственному сыну!

Но у отца был железный характер: сошлись на том, что сын пойдёт служить в ВДВ, а потом сам решит, поступать в училище или работать на гражданке. Все друзья Виктора откосили от службы, а он, сынок директора крупного строительного треста, попал на два года в элитные войска и до сих пор благодарен отцу за то, что заставил его пройти эту школу…

За время службы произошли два события. Во-первых, в автокатастрофе погибла мать: пьяный водитель на грузовике вдребезги разнёс её мерседес. И второе: отец продал свои акции строительной фирмы, переехал на юг и купил большую гостиницу почти в центре города. Сюда же после демобилизации прилетел и Виктор. Конечно, родной город в Сибири иногда вспоминается, но жизнь у моря – это праздник, который всегда с тобой! Очередное спасибо отцу! Виктор давно понял: одного «хорошо» на всех не хватит. И для того, чтобы кто-то жил хорошо и богато, множество людей должно жить бедно и плохо, работая на тех, кому повезло, и получая за работу гроши.

Время массажа закончилось, кресло поехало вниз, и Виктор отправился на кухню. Жена – стройная, загорелая – стояла у плиты. Вторые роды пошли ей на пользу: портящая фигуру худоба исчезла, появились плавность, неторопливость. Выпив воды, Виктор хотел приласкать Жанну, но та, отдёрнув руку, непримиримо отрезала:

– Своих дешёвок в гостинице лапай! Жри садись!

Виктор, и не ожидавший другой реакции, нежно промурлыкал:

– Спасибо, дорогая, я лучше в гостинице позавтракаю, а то снова пронесёт!

И вышел, довольный собой.

2

Как только за ним закрылась дверь, Жанна скомкала и бросила на стол полотенце:

– Чтоб тебя и в самом деле пронесло! Меньше времени со своей блондинкой проведёшь!

Жанна уже не ревновала: она успела привыкнуть к пусть и тщательно скрываемым, но постоянным изменам мужа. Последние три года вообще не подпускала его к себе. Надоели ложь, бесконечные ночёвки неверного супруга в гостинице; пьянки, маскируемые под деловые встречи. Любовь прошла, остался горький осадок напрасно растраченной молодости. Не разводилась только из-за детей, да и к деньгам привыкла. А какие алименты присудят при разводе – это бабушка надвое сказала. Уж здесь-то Витенька проявит прыть, подсуетится! Энергии у него хватает, бьёт прямо через край.

Из-за этой жизненной силы она и влюбилась в него совсем молодой, глупой девчонкой. Да и как можно было устоять перед высоким и сильным демобилизованным десантником? Он до сих пор рассказывает про свои подвиги в ВДВ. Люди уже смеются над его тупостью: всех достал нелепыми байками. А ему просто хвастать больше нечем. Все дела за него сделал отец, а он идёт по намеченному пути, как поезд по рельсам. Да ещё ест, пьёт, с девками спит, но про это ему трепаться неинтересно: его слушатели сами только этим и занимаются.

«Жрущая и размножающаяся протоплазма» – так о них говорил отец Виктора. Вот это был настоящий мужик! Осколком империи называет его мать Жанны. Наладил им здесь райскую жизнь, а сам уехал в Сибирь разобраться с теми, кто подстроил аварию, в которой погибла его жена в лихие девяностые. С тех пор никто о нём ничего не слышал: наверное, не рассчитал своих сил.

«Как карта ляжет», – любил он повторять. Вот и легла, видно, чёрная масть. Ажаль: он был единственным человеком, которого стоило уважать.

Мать любила его. Жанна совершенно случайно узнала об этом, увидев рубашку отца Виктора на столике в спальне матери. Ирина Владимировна редко вспоминает его, но, когда говорит о нём, слёзы непроизвольно катятся по её щекам. Жанна очень обрадовалась тогда: наконец-то мама нашла своё счастье! Ей стало понятно, почему та так помолодела и похорошела. Но всему пришёл конец с отъездом отца Виктора…

Жанна любила оставаться по утрам в квартире одна. Из-за этого не нанимала домработницу, предпочитая всё делать сама. Ирина Владимировна уже увезла внука в школу, внучку – в садик, а генеральная уборка намечена на завтра. Жанна вошла в сияющую чистотой ванную и с наслаждением погрузилась в душистую тёплую воду, которая, как всегда, согрела и успокоила.

Мысли потекли размеренно, неторопливо. Конечно, это нехорошо – жить с нелюбимым человеком. Но кто в наше время живёт в любви и согласии? Везде ложь и обман. Все её подруги изменяют мужьям: кто-то от скуки, кто-то в ответ на неверность второй половины. В детстве мир кажется совсем другим: справедливым, чистым и благородным. Но дети вырастают и идут по следам родителей. Делай как я – так обучают своих детёнышей все живые существа на Земле. И когда дети вырастают, они стремятся приспосабливаться к взрослой жизни: начинают лгать, изворачиваться; брать от жизни то, что должно принадлежать другим.

Жанна и её семья ничуть не лучше остальных – у неё нет иллюзий на этот счёт. Два года назад она решила уйти от Виктора: надоело жить во лжи и ждать, когда дети пойдут по её стопам. Перед уходом решила посоветоваться с местным священником, первый раз в жизни пошла в церковь. Внутреннее убранство храма поразило её богатством и великолепием. Куда-то спешащий священник невнимательно выслушал её и сказал:

– Приходи лучше в среду, дочь моя, сейчас мне некогда.

Он торопливо вышел, сел в шикарный джип и уехал. Жанна поняла, что в церкви такая же ложь, как и везде, и больше туда не пошла. А мать посоветовала ей не делать глупостей: детям нужен отец. Жанна послушалась, и всё в её жизни осталось по-прежнему: удобно, красиво и стабильно. Она лежит в тёплой душистой воде, а из динамиков, искусно спрятанных мастерами в декоре ванной комнаты, льётся лёгкая музыка.

3

Ирина Владимировна развезла внуков, оставила свой мерседес на стоянке магазина и направилась по нешироким зелёным улочкам к морю. Она любила эту окраину южного города и часто гуляла здесь, когда было тяжело или неспокойно на душе. Вон там, за вторым поворотом, дом, в котором она когда-то жила. По этим улицам бежала она по утрам в школу, белеющую на горе, и мать, которая уже шесть лет лежит на кладбище за той горой, торопливо совала ей завтрак в туго набитый портфель…

Редкие прохожие здоровались с ней, улыбались, и она отвечала им тем же. Здесь все знали друг друга, все доброжелательно и спокойно относились к тому, что десять лет назад она начала приезжать сюда на дорогой машине, хорошо одетая, иногда с телохранителями. Отец Виктора боялся за неё, всячески оберегал первый год, а потом, после ночного разговора с Сибирью, подошёл к бару, выпил залпом стакан коньяка и с облегчением сказал:

– Всё! Кончилась наша конспирация! Можешь гулять, где хочешь, одна, и даже ночью.

Какое это было счастливое время! Все вокруг допытывались, отчего она так расцвела и похорошела. Но она только улыбалась: счастье любит тишину и покой.

Её счастье длилось целых четыре года – ради этих лет она, наверное, и родилась. А кончилось всё неожиданно быстро. Отец Виктора остался у неё ночевать, а утром сказал, что уезжает на недельку в Сибирь. Она всё поняла, зарыдала, стала просить взять её с собой. Тот обнял, белозубо улыбнулся:

– Помочь хочешь? Ты помоги вот чем: убеди Виктора, что я дальше Москвы не уеду. Рано ему лезть в такие дела. Можно, конечно, и мне остаться, но я человеком себя перестану считать, если не поеду. До Москвы – самолётом, а там пересяду в автомобиль. Меня уже ждут. Ребята проверенные – через неделю вернусь.

Дохнуло тогда на неё страшным холодом большого передела собственности после развала страны. Дохнуло – и навсегда заморозило. Даже сейчас она чувствует этот холод в груди. Подруги завидуют её праздной безбедной жизни, а она готова всё отдать за час прошлого с любимым человеком. Если есть счастье, то оно точно не в деньгах…

Проснувшийся город жил своей жизнью. Сигналя, куда-то мчались машины; отходя от причала, басовито и протяжно загудел теплоход. Вверх по трассе пронеслась группа молодых людей на горных велосипедах. А по зелёным тенистым улочкам неторопливо шла к морю моложавая красивая женщина, не вытирая катившихся по щекам крупных слёз.

4

Виктор припарковал машину и пошёл по горячему, залитому солнцем асфальту. Вдруг земля качнулась, ушла из-под ног, и неведомая сила покатила его, за-кувыркала вдоль запищавших, заморгавших, оживших машин и наконец отпустила, придавив к кустам у шлагбаума. Тошнота подступила к горлу, в глазах потемнело.

«Инсульт! – застучало в висках частыми злыми пульсами. – Вот, значит, как бывает: забыл дома бейсболку… Такая вроде бы мелочь – и всё… Конец».

Дикий животный страх поднял Виктора на ноги. Туман в глазах начал рассеиваться. Может, это просто солнечный удар? Руки-ноги действуют, голова и язык работают. Волна облегчения прокатилась по телу, делая ноги ватными, но радуя сердце. Постепенно возвращалась способность соображать. Сигнализация сработала одновременно у всех машин, и до Виктора дошло: да ведь это землетрясение! Город – у моря, рядом горы… Сердце кольнула тревога: как там дети, жена, дом? Нажимая клавиши телефона, кинулся к машине. И, только заведя мотор, понял, что вокруг что-то изменилось. Всё стало выглядеть по-другому – иначе, чем пять минут назад.

Виктор вылез из машины, огляделся, и холодный пот побежал по его спине. Солнце, которое только что было слева над головой, сейчас находилось справа, почти у самого горизонта. Длинные тени протянулись от кустов, деревьев, стоящего у дороги здания. Сейчас полдень… Этого просто не может быть! Машины, только что запищавшие, до сих пор ещё верещат на разные голоса, мигают – значит, прошло не более минуты после непонятного мощного толчка. Как же солнце смогло оказаться у горизонта? В голову пришла дикая мысль о смене полюсов земли. Неужели оказались правы те, кто столько кричал о конце света, пугая людей разными сценариями? Был среди них и такой: Земля из-за смены полюсов меняет ось вращения, и вода всех океанов планеты под действием силы инерции огромными цунами сносит всё на своём пути.

«Вода… А мы живём на побережье».

Виктор вскочил в машину, рванул с места и, больше уже не думая ни о чём, помчался туда, откуда приехал пять минут назад. За вторым поворотом дороги показались спокойное море, растянувшийся по берегу залива порт, стоящие на рейде корабли. Виктор съехал на обочину, остановил машину, долго сидел за рулём, а потом вышел. Необычайная для южного летнего дня тишина поразила его. Что-то тревожное было в ней: не пели птицы, не звенели цикады – ощущение, словно уши заложило ватой…

А потом появилось какое-то движение, донёсся чуть уловимый шум. Тихий, ритмичный, он становился всё отчётливее, громче, и внезапно из-за поворота вырвались и оккупировали всю дорогу собаки, кошки, ишаки, овцы, козы. Не слышно было ни лая, ни мяуканья, ни блеяния – только тяжёлое частое дыхание да шуршание десятков тысяч лап и ног по асфальту. В едином порыве пёстрой лохматой лентой животные промелькнули и исчезли в горах, и снова возвратилась и начала давить тишина.

Виктор перевёл взгляд на море и от неожиданности закричал. Вместо уходящей к горизонту синевы там стояла стена. Огромная, высотой в несколько километров, она занимала весь горизонт, от края до края, переливаясь синим, голубым и зелёным, и казалась живой. Виктор снова закричал, но уже не от испуга, а от отчаяния. Он словно увидел своих детей, испуганных, одиноких. Вокруг мечутся в панике растерянные люди, куда-то бегут, что-то кричат, а дети стоят молча и смотрят на всех непонимающими глазами. За что эта участь им? Ещё не начавшим жить, только входящим в мир? Из какой-то книги вспомнилось: живые позавидуют мёртвым. И Виктор в смертной тоске позавидовал всем, не дожившим до этой минуты.

Люди в городе, увидев приближающуюся волну, по-разному вели себя. Одни с криками ужаса и отчаяния метались по улицам, хватали детей и бежали из города к синеющим вдали горам. Другие прыгали в автомашины, мчались по дорогам туда же, сталкиваясь друг с другом, пробиваясь наверх. Третьи стояли неподвижно, заворожённо глядя вдаль. Люди по-разному вели себя, но всех их ждала одна участь…

Земля вздрогнула и загудела. Миллиарды тонн обрушились на берег, перемалывая и сокрушая всё на своем пути. Корабли, яхты, лодки, дома, деревья, люди – всё исчезло в бешеном водовороте. С грохотом и рёвом громадный голубой язык слизнул всю зелень, метнулся к горам, ушёл за горизонт. И вскоре лишь клочья пены да плавающие деревья напоминали о трагедии.

5

С грохотом и рёвом громадный голубой язык слизнул всю зелень, метнулся к горам, ушёл за горизонт. И вскоре лишь клочья пены да плавающие деревья напоминали о трагедии. Лёгкая рябь побежала по большому экрану, и мелодичный голос произнёс: «Переход на шестой уровень!»

– Не могу привыкнуть, – глухо сказал высокий брюнет в хорошо сидящем белом костюме, отходя от экрана. – Каждый раз столько боли, крови, разбитых надежд! Я начинаю жалеть, что мы заключили это пари, – обратился он к коренастому рыжему человеку, уютно расположившемуся в кресле напротив экрана.

Тот пружинисто поднялся с кресла, извлёк из воздуха бокал, отпил из него и, засмеявшись, сказал:

– Ничего не поделаешь: таковы условия. По счетам надо платить. Время воровать, грешить, давить слабых – и время расплачиваться за грехи. Не ты ли сказал: время собирать камни и время их разбрасывать? Кстати, о конце: всё нужно было закончить на час позже. Закат добавил бы ужаса и усилил эффект. Но не буду настаивать: ты ведь обожаешь белое и голубое.

– А ты – чёрное и красное, – парировал брюнет. – На четвёртом уровне один красный цвет.

– А как иначе? Планета сорвалась с орбиты, приблизилась к Солнцу, и оно сжигает всё, что только может гореть. Я делаю заставку после шестого уровня и постараюсь тебе угодить. Голубого не обещаю, даже синего, но вот фиолетового будет в избытке. Уже есть кое-какие мысли на этот счёт. А почему ты не говоришь о моей возможности повернуть время вспять? Ещё одно дежавю у двух-трёх сотен людей – и пятая попытка продолжится… Признайся, ты расстроен. Все твои подсказки, тайные и явные, не помогли.

В этой подлой лживой породе никогда не накопится критической массы творцов-созидателей или хотя бы просто порядочных людей. Они умудрились даже тебя распять! А ты их жалеешь! Будут и шестая, и двадцать шестая попытки, но ничего не изменится. Признай своё поражение, и займёмся настоящим делом.

– Нет. Я верю в людей. Просто им нужно чуть больше времени, чуть больше чего-то эфемерного и неуловимого – чистоты души, что ли. Просто им нужно немного помочь. А ты действительно хочешь взять свою попытку? – испытующе глядя на рыжего, спросил брюнет.

Тот снова хохотнул, отпил из бокала и, развалившись в кресле, ответил:

– Почему нет? Ты использовал свои десять попыток, так почему же мне не использовать мою единственную? Только не воображай, что я расчувствовался и мне стало жалко тебя или их. Мне понравилась твоя расстановка игроков на этот раз. Белая раса – север, чёрная – юг, жёлтая – восток, красная – запад. А на пересечении культур – зелёный игрок. Эта фишка добавила столько динамики, что я думаю дать им последний шанс. Но я уверен: в человечестве столько сил саморазрушения, зла и противоречий, что это ни к чему не приведёт – разве что оттянет их конец.

– Ладно, запел старую песню, – улыбнулся Брюнет. – Жми свою красную кнопку, старый брюзга! – И, улыбаясь, он лёгкой походкой направился к экрану…

Обгоняющий время

Чер полной грудью вдохнул свежий утренний воздух, с силой оттолкнулся от земли и взлетел. С лёгким треском за спиной расправились крылья, и сразу же остров ушёл вниз, уменьшился в размерах и вскоре стал зелёной точкой на безбрежной голубой поверхности океана. По широкой дуге Чер сделал разворот, спикировал и, резко увеличив скорость, полетел строго на запад.

Под ним медленно плыл тропический рай, и так же неторопливо, спокойно одна мысль приходила на смену другой: «С этого дня и до конца жизни – только отдых. Беззаботная, праздная жизнь на острове, принадлежащем мне; прогулки на яхте, полёты. Я заработал столько денег, что их хватит не только моим будущим детям, но и внукам. А зачем зарабатывать деньги, не имея возможности их тратить? Больше никаких бессонных ночей на Калипсо в ожидании нападения звероящеров, никаких поисков решения теоремы Бруно, никакой работы. Только отдых. Не прав отец – безнадёжно устарело выражение: „Движение – всё, конечная цель – ничто“. Я своей цели достиг и объявляю год благородной праздности. Для начала – год, а там будет видно».

Чистое солнечное утро сменили сумерки, затем ночь. И Чер подумал о том, какая всё-таки маленькая планета наша Земля. На Калипсо, чтобы обогнать поясное время, ему пришлось бы лететь со скоростью раз в десять большей, чем сейчас. Чер сделал разворот на сто восемьдесят градусов, и ночь быстро сменил рассвет, а затем снова наступило ясное великолепное утро.

Целый месяц Чер наслаждался отдыхом, купался в прозрачной голубой воде, лежал на белом коралловом песке, ловил с яхты рыбу, жарил её и ел, наслаждаясь забытым вкусом несинтезированной природной пищи. Начальник охраны космопорта, продавший ему этот остров, не обманул: всё было великолепно – и погода, и остров, и сама жизнь.

Но через месяц во сне он увидел Калипсо. Белое солнце уходило за горизонт, а красное поднималось. Значит, была весна. Но вместо ярко-зелёной цветущей планеты Чер видел чёрную обугленную почву – ни движения, ни звука, ни ветерка. Даже летающих ящеров не наблюдалось на горизонте. Чер проснулся в холодном поту и до рассвета бродил по огромному пустому дому, а утром, впервые за месяц, не плавал в океане, не летал, а просто сидел в кресле-качалке на открытой террасе, глядя на океан.

Вечером Чер отдыхал в баре ближайшего к его острову городка, а лёгкий бриз покачивал у причала его яхту. Гремела музыка, суетились официанты, было довольно многолюдно и шумно, но непонятная тоска, навалившаяся на Чера ночью, не отпускала. Накрашенная девица лет двадцати остановилась у его столика и, играя пышной грудью, спросила:

– Почему такой интересный мужчина скучает? Может, я смогу чем-либо помочь?

Крепким телом и грудью она походила на Рамону, и Чер подумал: «А почему нет? До Рамоны ей как до луны, наверняка полная дура, но я же не теорему Бруно буду с ней решать… А вот для другого она сойдёт, очень даже сойдёт». И вслух сказал:

– Может, прокатимся на яхте, детка? Море тихое, луна – как в кино.

Девица просияла, подхватила поднявшегося мужчину под локоть и, что-то щебеча, потащила его к выходу. Они уже подходили к причалу, когда Чер предложил ей пожить с недельку на его острове.

– Ты – хозяин острова? – Даже сквозь румяна было видно, как она побелела. – Какая же я дура! Сама не догадалась! Не подходи ко мне! Полиция! Полиция!

С воплями она побежала к ресторану, а недоумевающий Чер поднялся на яхту, завёл мотор и взял курс на остров.

Чер не был расстроен: напротив, он был благодарен девице – за то, что она напомнила ему Рамону. Расставаясь, та сказала: «Таких, как я, всегда пренебрежительно называют ППЖ: походно-полевая жена. Я никогда не строила иллюзий на наш счёт, но я тебя люблю! Ты всё решил за двоих, но наших трёх лет не зачеркнуть, и я буду ждать тебя на Калипсо три месяца. По месяцу за каждый наш год. А потом можешь меня не искать: через три месяца решать буду я».

«Сильная женщина! Моя женщина! – с гордостью думал Чер. – А я, идиот, хотел поменять такую женщину на какую-то грудастую молоденькую курицу. Да и вообще, что я делаю на Земле? Я ещё не настолько стар, чтобы остаток жизни прожить в Раю. Есть ещё Преисподняя, где понадобится моё умение выживать. Выживать, убивая. Ишь как она подхватилась! Наверное, аборигены кое-что пронюхали про меня, шепчутся за спиной. Но им будет полезно узнать, что во Вселенной есть не только тёплый Рай с вечноцветущим летом, но и места похолоднее…»

Утром Чер по видеофону вызвал отца. Тот, завтракая перед работой, вгляделся в сына, заулыбался и спросил:

– Уже взял билет на Калипсо?

– Да.

– Когда вылетаешь?

– Сегодня вечером.

– В четыре буду в космопорту, – сказал отец, и экран погас.

В четыре они встретились у входа в порт, обнялись и долго стояли, прижавшись друг к другу. Если не считать немногих сеансов видеосвязи, они не виделись почти десять лет. Отец сгорбился, голова покрылась серебром, и Чер с грустью и нежностью подумал о своём вкладе в его седину.

– Я думал, что тебя хватит на два месяца, а ты уже через месяц улетаешь, – словно упрекая, засмеялся отец.

– Ты знал, что я вернусь на Калипсо?

– Конечно. В древние века один физик, Ландау, вывел формулу счастья. Для счастья человеку нужны три вещи: работа, любовь и общение с людьми. Всё это было у тебя на Калипсо – значит, там ты был счастлив. А человек всегда возвращается туда, где был счастлив. Тропический рай – это иллюзия счастья, мечта дураков. Счастье – это дорога к счастью, а не какой-то абстрактный конечный продукт. А сейчас пошли в ресторан: лично мне для полного счастья нужен хорошо прожаренный огромный бифштекс!

Через два часа, попрощавшись с отцом, Чер входил в кабинет начальника охраны космопорта. Перед встречей с отцом он надел свою форму полковника Военно-космических сил, на груди горела Рубиновая звезда, и хозяин кабинета было вскочил, вытянувшись в струнку, но, узнав гостя, засуетился, сдувая с его формы невидимые пылинки, заулыбался. Чер брезгливо отодвинулся, сел на стул, заговорил:

– Я улетаю с Земли и хочу продать остров, который купил у вас. Времени нет на брокерские конторы, и я предлагаю вам купить его у меня с хорошей скидкой. Назовите вашу цену.

– Я ведь говорил вам при продаже, что половину суммы перечислю в банк в счёт уплаты долга, у меня в наличии только вторая половина. Но вам, кавалеру Рубиновой звезды, я добавлю десять процентов, даже пятнадцать, только посидите немножко, я быстренько займу у коллег.

– Не нужно занимать, давайте, что есть, – поморщился Чер, – и у меня к вам одна просьба: хочу пешком прогуляться до ракеты. Дайте распоряжение вашим парням меня не задерживать.

– Вы шутите? Остановить человека в вашей форме, да ещё с Рубиновой звездой? – Начальник охраны замер возле стола. – У меня в отряде нет сумасшедших. Но я распоряжусь, немедленно распоряжусь.

Чер сунул в карман толстую пачку кредиток и вышел из кабинета. На эскалаторе поднялся на нулевой этаж, направился к выходу на космодром. У самых дверей стояли двое здоровенных парней в бронежилетах. При виде Чера они вытянулись в струнку, а тот подошёл к одному из них и вгляделся в его лицо – лицо последнего человека из несостоявшейся мирной жизни… Обычное, может быть, чересчур белое и бледное для тропиков лицо. Ничего примечательного. Сколько таких парней прошло перед ним за двадцать пять лет? Десятки или сотни тысяч? На Калипсо после первого года службы остаётся в строю пять процентов новобранцев, остальные ложатся в красноватую рыхлую почву. Но с этими пятью процентами он может чёрту рога поломать. Поэтому он и возвращается на Калипсо, чтобы таких вот ребят оставалось в живых не один или два, а целых пять процентов. Это его долг перед отцом, перед погибшей в космосе матерью, перед Землёй! И он выполнит свой долг до конца, выплатит всё до последнего цента. Чер крутанулся на каблуках и вышел из здания космопорта.

Лишь только за ним захлопнулась дверь, обессиленный охранник сполз по стене. По его бледному лицу бежал пот. Второй подошёл, сел рядом прямо на пол и, нарушая инструкции, закурил. Повертев головой, сказал:

– Я думал, тебе конец. Ты видел его ручищи? Он запросто мог разорвать бронежилет, вырвать тебе желудок с этой проклятой кружкой пива в нём и вылить её тебе в рот ещё раз. Правду о них говорят: настоящие звери! Учуять кружку пива, выпитую семь часов назад! Это даже не каждой собаке по зубам! Я хотел убежать и не мог. Ни один мускул не шевелился от страха.

– А я, думаешь, мог? – ответил хрипло первый. – Они же прирождённые убийцы. Кроме инстинкта убивать, в них ничего не осталось. Приезжают сюда как будто навсегда, а уже через два-три месяца все уезжают. Они уже не могут жить, как люди: им нужно каждый день кого-либо убивать. Наш начальник просто озолотился, продавая им этот остров. Продаёт дорого, покупает дёшево – наверное, уже скоро станет миллиардером.

А Чер в это время шёл по бетонным плитам космодрома. Лёгкий ветерок играл его волосами, вечернее солнце не жгло, а ласкало кожу, и он улыбался.