Текст книги "«Братская могила экипажа». Самоходки в операции «Багратион»"

Глава 3. Горят деревни…

Я снова не могу обойтись без цифр. Страшной статистики той войны, которая навсегда останется в нашей памяти. Гитлер двинул свои войска на восток, чтобы, по его словам, «покончить с большевизмом».

В ходе Отечественной войны 1941–1945 годов погибли 18 миллионов мирных жителей Советского Союза. Это были не военные потери. Эти люди погибли в концлагерях и тюрьмах, во время бомбежек, умерли от голода, были расстреляны и сожжены за связь с партизанами, нелояльность к нацистам и просто убиты без всякого повода.

На востоке расчищалась территория для заселения ее немцами. Как и было предусмотрено в плане «Барбаросса».

Около двух миллионов человек, в том числе 80 тысяч детей, были уничтожены немецкими оккупантами за три года в Белоруссии, 380 тысяч человек, в основном юноши и девушки, были угнаны в Германию, где многие пропали без вести. Без этих цифр невозможно представить тот заряд ненависти, который накопился у мирных людей, у солдат и офицеров Красной армии.

Когда война после Курской дуги покатилась на запад, Гитлер уже хорошо понимал, во что обернется эта ненависть. Перехватив наш лозунг начала войны «Ни шагу назад!», он всячески пытался остановить наступление советских войск.

Витебск, Могилев, Бобруйск и другие крупные города Белоруссии были объявлены крепостями. «Города-фестунги», которые обязаны сражаться до последнего человека, даже в условиях полного окружения. Дальше Белоруссии русские не пройдут, завязнув в «стальной» немецкой обороне!

Ну, что же, посмотрим…

А пока, после первых же ударов Красной армии и прорыва обороны, подтягивались новые войска, чтобы остановить советское наступление. И одновременно взрывали, жгли все, что могли уничтожить. Если все же придется отступать, то пусть позади останется мертвая земля.

Самоходно-артиллерийский полк подполковника Тюлькова в составе других войск 3-го Белорусского фронта продвигался в сторону города Витебска, где была сосредоточена крупная немецкая группировка.

Танковая бригада, наступавшая впереди, натолкнулась на упорное сопротивление. Полк Тюлькова, два пехотных батальона на автомашинах и танковый батальон были направлены в обход для нанесения флангового удара.

Двигались без отдыха уже вторые сутки, вступая в бои с немецкими заслонами. Заканчивалось горючее. Было принято решение остановиться, дать людям немного отдохнуть, дождаться бензовозов и машин с боеприпасами. Затруднял передвижение сильный дождь, который шел почти не переставая. Дороги размыло, а низины превратились в озера. Моторы перегревались, выходили из строя. Ремонтировать приходилось порой по колено в воде.

Подполковник Тюльков, бывший зампотех полка, имел одну из лучших ремонтных рот, что позволяло в короткие сроки восстанавливать технику. Помогали два трофейных тягача и сварочный генератор, которые Тюльков высмотрел среди брошенной немцами техники.

Механики-водители вымотались от постоянного напряжения больше других. Воспользовавшись передышкой, сразу заснули. Дождь барабанил по натянутому над рубкой брезенту, просачивался сквозь мелкие отверстия от осколков. Крупные дырки кое-как залатали перед наступлением.

Павел оглядел свой экипаж. Наводчик Никита Федосеев и заряжающий Костя Бурлаков тоже спали, накрывшись шинелями и запасным брезентом. Карелин спрыгнул с машины и пошел навестить старого товарища Захара Чурюмова, тоже командира батареи, с которым вместе воевали с января сорок третьего.

Забайкалец Чурюмов командовал первой батареей, «капитана» получил еще зимой. Старше других по возрасту, он был рассудительным, принимая верные решения в сложных ситуациях. Один из немногих в полку, кроме других наград, он имел орден Красного Знамени.

Чурюмов числился в резерве на выдвижение и как командир первой батареи, в случае гибели или ранения командира полка, должен был заменить его в бою.

Однако насчет возможного повышения Захар Чурюмов чаще отшучивался. По сравнению с Бакулиным ему не хватало образования.

– Ничего, – смеялся Захар. – Если и капитаном в село вернусь, тоже неплохо. У нас старше лейтенанта никого пока нет. Покрасуюсь с новыми погонами… если доживу.

Чурюмову, как и Карелину, тоже не спалось. Постояли немного под дождем, затем направились к Александру Бобичу, чья рота занимала полуразрушенный коровник. Капитан сидел вместе со своим старшиной и добивали фляжку с водкой.

– Хлебнете? – предложил Александр. – У нас сало хорошее есть. Настоящее, белорусское. Подкопченное, с чесночком. Самая классная закуска к водке.

– Хлебнули бы, – взяв с самодельного стола кусочек сала, с сожалением вздохнул Чурюмов. – Но чую, долго не простоим, а на пьяную голову батарею в бой вести последнее дело. А вот сала попробуем. Чайку бы еще кто организовал.

И вопросительно глянул на старшину. Тот закивал и через пяток минут принес чайник. В присутствии Чурюмова пить водку старшина постеснялся и разлил всем по кружкам горячий чай.

Обменялись последними новостями. Захар с двумя батареями в разведке боем не участвовал, но в первый день наступления потерял одну машину.

– Весну прошлого года помните? – не спеша отхлебывал чай капитан Чурюмов. – Под Харьковом с немецкими танками схватились. Громадинами казались, особенно «Т-4». Хотя пушка, как обрубок, короткая была, смотреть не на что. Позавчера натолкнулись на танковую засаду, думали, вот они «тигры».

– Ну, и кто это был? – спросил Бобич.

– Те же «Т-4», но фрицы их крепко усилили. Орудие длинноствольное, броневые экраны по бортам. Шарахнули из трех стволов, две «тридцатьчетверки» сразу подбили и одну «сушку» из моей батареи.

– И чем все закончилось? – спросил Саша Бобич, разгрызая крепкими зубами комок сахара.

– Те три машины сгорели, как свечки. Фрицы кумулятивными зарядами били. Сами знаете, поджигают технику в момент. Танкистам не повезло, из экипажей мало кто успел выбраться. Пока до люка доберешься, все горит. Моя самоходка тоже сгорела, но из рубки трое успели выпрыгнуть. Вот тебе и «брезентовый фердинанд». Открытая рубка часто спасает.

– Фрицев-то победили?

– Победили, хоть и с потерями. Новые «тридцатьчетверки» мне понравились. Сильные машины и пушка 85 миллиметров. Никаких рикошетов, броню насквозь прошибает.

Посидели еще с полчаса и разошлись. Среди ночи Карелина разбудил посыльный из штаба полка.

– Товарищ старший лейтенант, вас подполковник Тюльков вызывают.

– Что там случилось? – с неохотой вылезая из-под шинели, спросил Павел. – Война, что ли, кончилась?

– Ну, вы скажете, – засмеялся посыльный в звании младшего сержанта. – Наступление только началось. Под Шумилине такой бой идет!

– Что, даже в штабе слышно? Пушки спать мешают?

Младший сержант с медалью «За боевые заслуги» недовольно засопел. Как и все штабные, он был самолюбив и считал, что вместе с другими писарями находится на ответственном участке.

Проснулся механик-водитель Алесь Хижняк. Зевая, уверенно заявил:

– Ну, все, поспали. Теперь среди ночи обязательно куда-нибудь выдернут. Так, что ли? – обратился он к посыльному. – Снова наступаем?

– Не знаю. Там сообщат.

– Не знаю! – передразнил его старший сержант. – За что медаль получил? В немцев, что ли, стрельнул?

– Бывало, и стрелял, – поправляя на плече автомат, сказал писарь.

– Ой, не ври. Ты же их близко ни разу не видел.

– Угомонись, – оборвал механика Карелин, который уже затянул портупею и одергивал гимнастерку. Кивнул посыльному: – Пошли! Да не жми так автомат, а то стрельнешь случайно. Не бойся, фрицев поблизости нет.

– И вы туда же, товарищ старший лейтенант, – окончательно обиделся писарь. – Я разве виноват, что меня в штаб направили?

– А ты к нам в десант просись! – крикнул вслед тоже проснувшийся наводчик Федосеев. – Будет что девкам рассказать.

Младший сержант на очередную подковырку ничего не ответил.

Штаб полка размещался в более-менее уцелевшем доме. За столом, при свете керосиновой лампы, сидели подполковник Тюльков, начальник штаба Банников, особист Артюхов и командир десантной роты Александр Бобич. Еще Павел разглядел двух бородатых мужчин. По шапкам с красными лентами понял, что это партизаны.

– Слушай, Карелин, – без предисловий заговорил особист капитан Артюхов, – важное дело тебе предстоит.

Особисты, или, как их сейчас именовали, «смершевцы», нередко вели себя в присутствии командиров подразделений излишне самоуверенно. Давали понять, что, несмотря на невысокие звания, обладают особыми правами. Капитан Илья Артюхов был проще, не делал из своей работы великой тайны. А то, что влез вперед командира полка, видимо, имел с ним договоренность.

Карелин вопросительно посмотрел на подполковника. Тюльков в разговор пока не вмешивался. Промолчал и Карелин, ожидая продолжения.

– Товарищи из партизанского отряда сообщили, что каратели деревни жгут, а людей на запад угоняют. Тех, которые сопротивление оказывают, на месте стреляют. Вот твари фашистские!

– Твари, – закивали оба партизана. – Чуют, что Красная армия на подходе, и сжигают все подряд.

– Мы связались со штабом дивизии, и нам поручили оказать помощь товарищам. Не дожидаясь, пока продвинутся вперед остальные войска, нанести удар и уничтожить отряд карателей.

– Далеко отсюда? – спросил Павел.

– Километров семнадцать.

Начштаба Банников развернул карту, партизаны показали место. Сообщили, что вышли еще днем, надеясь добраться до передовых частей под прикрытием дождя, однако у немцев кругом посты и заслоны.

– Один из ребят погиб, другого сильно подранили, – рассказывали партизаны. – Вот, из шести человек мы двое добрались. Наш отряд и сам бы удар нанес, но за последние недели большие потери понесли, когда железную дорогу взрывали. Рельсовая война. Знаете, наверное.

– Знаем, – кивнул Тюльков. – То, что движение по «железке» перекрыли, – большое дело.

– У карателей броневики, минометы, – продолжал партизан постарше. – Пытались засаду организовать, снова потери понесли. Против минометов не очень-то разбежишься, да и на бронетранспортерах тяжелые пулеметы. На километр каждый куст простреливают.

– Готовить к выходу батарею? – спросил Карелин.

– Мы тут обсуждали, – неторопливо проговорил Тюльков. – Хотели дать тебе отдохнуть и направить с партизанами первую батарею Захара Чурюмова. Но у него двигатель на одной машине барахлит. В четвертой батарее командир новый, еще толком не обкатанный.

Насчет комбата-2 Юрия Бакулина речи не заводили вообще. Видимо, руководство полка осталось не слишком довольно его действиями на плацдарме.

– Возьмешь с собой взвод десантников, саперов, ну, и разведку. Десантниками пусть капитан Бобич руководит, он, кстати, и по-немецки неплохо говорит.

– Куда я такую толпу на три машины посажу? – вырвалось у Карелина.

– Дадим бронетранспортер «скаут». А про толпу такие выражения брось. Задание важное. Был бы здесь замполит, он бы тебе лучше объяснил. Людей спасаем, их жилье. Они нас с весны ждут, а мы только сейчас прорвались. Бобич, ты тоже все понял?

– Так точно. Только вы про немецкий язык преувеличили. Освоил с полсотни фраз, вот и все мои знания.

– Этого достаточно, – сказал Артюхов. – Фрицы понятливые стали, особенно в последний год. Если сможете, захватите одного-двух «языков». Неплохо бы выяснить, что за части перед нами.

– В каратели самых отпетых набирают, – возразил Карелин. – Такие в плен не сдаются, дерутся до последнего.

– Умный ты, – разозлился особист. – Непонятно, почему до сих пор в лейтенантах ходишь.

– Что заслужил, то имею.

– Хорошо бы поспешить, – озабоченно проговорил один из партизан. – Мы времени много потеряли, пока добирались. Старший лейтенант верно рассуждает. Там не просто солдаты, а эсэсовцы. Обычно такие дела им поручают. Жестокие, гады, но и дерутся – будь здоров.

– Не только эсэсовцы, – отозвался старший из партизан. – Полицаи тоже участвуют. У нас в Шумилине полицейский батальон из Украины расквартирован. Им терять нечего, дерутся крепко. И злости у полицаев не меньше, чем у нас.

– Поэтому лучшую батарею даем, – засмеялся особист Артюхов и хлопнул Карелина по плечу. – Не обижайся, Паша. Будешь ты капитаном, а там и до майора, глядишь, дослужишься.

Три самоходки с десантом на броне вышли на исходе ночи. Впереди двигался американский бронетранспортер «скаут» с разведкой, саперами и партизанами-проводниками. К рассвету, разгоняя облака, усилился ветер.

Дорога была вспахана гусеницами танков. Кое-где ее перегораживали огромные лужи. Миновали полосу немецких укреплений. Здесь хорошо потрудилась авиация и тяжелая артиллерия, оставив множество воронок, заполненных мутной водой.

Бетонный дот на обочине был разбит прямыми попаданиями. Коробка с метровой толщины стенами лопнула. Торчали прутья арматуры, а среди них закопченный ствол 88-миллиметровой пушки. Из развалин с карканьем взлетели несколько ворон.

В этом месте дорогу пересекал широкий противотанковый ров, за ним рядами торчали надолбы. Видимо, наши танки замедлили ход и попали под огонь. На обочине и на дороге застыли штук семь «тридцатьчетверок».

Некоторые сгорели и взорвались от детонации снарядов, башни валялись рядом или сползли на край опорной плиты. Тянуло запахом жженой человеческой плоти. Танкистов в основном успели похоронить, виднелась братская могила с табличкой, на которой теснилось десятка полтора имен и фамилий.

Старшина Шендаков, который сидел в бронетранспортере, снял каску и повернулся к проводникам-партизанам:

– Вот такой ценой победы достаются! Семь машин как корова языком слизнула.

– А танки-то почти все новые. «Т-34-85», – сказал один из разведчиков.

– Ну и что? Пушки у них сильные, а броня так себе, сорок пять миллиметров. Башня только хорошо защищена.

Партизаны молчали, не вмешиваясь в разговор. Тоже сняли шапки, на которых вместе с красными лентами поблескивали эмалевые звезды, подаренные в штабе.

Вскоре картина изменилась. Братья-славяне, прорвав оборону, раздавили и обрушили две траншеи, сровняли с землей орудийные капониры.

Лежало множество немецких трупов, разбитые, сгоревшие бронетранспортеры, грузовики. На обочину завалился мотоцикл. Из коляски торчал ствол пулемета «МГ-42». Его хозяин застыл, сжимая рукоятку. Голова в массивной каске свесилась на грудь. Водитель «цундаппа» пытался спастись, но успел сделать лишь два шага и лежал в заполненной водой канаве. Наружу торчали добротные подкованные сапоги.

– Слышь, старшина, останови броневик! – дружно закричали оба проводника. – Пулемет заберем, патроны. И сапоги у фашиста справные.

– Нельзя. За нами три машины с десантом, – отрицательно покачал головой Николай Шендаков. – Вдруг засада. Шарахнут из зарослей, и закончится наш боевой поход. Да и на хрен он сдался, этот пулемет. На «скауте» их два, один крупнокалиберный, и полные коробки с патронами. На самоходках орудия трехдюймовые и автоматы у десанта.

– Знал бы, чем мы воюем! – воскликнул старший из партизан. – Пулеметы старье, с подбитых танков снимали. Патроны поштучно считаем. Гранаты сами изготовляем. Покажи, Грицко.

Партизан помоложе достал из чехла самодельную гранату, больше похожую на обрезок металлической трубы. Из отверстия в верхней части торчал вместо запала бикфордов шнур.

– Попробуй зажги его в такую сырость, да еще под пулями!

Старшина достал из ящика, стоявшего под ногами, две «лимонки» и протянул их партизанам.

– Берите, дарю. Эти не подведут.

– Добрый ты, старшина, – принимая гранату, сварливо заметил партизан. – Чтобы пулемет добыть, мы порой жизни кладем, а здесь под ногами валялся. Бери – не хочу.

Партизан постарше, вешая гранату на пояс, выругался и показал рукой в сторону зарева.

– Студники горят. Спалили деревню, морды фашистские!

– Долго мы бродили да ехали, – отозвался второй партизан. – Теперь бы Довжу и Тригубцы спасти.

Немецкое командование любого звена очень не любило, когда кто-то пытался провести параллель между походом Наполеона на Россию и нынешней войной. Слишком тягостным было напоминание об исчезнувшей в бескрайних просторах России огромной армии Наполеона.

Некоторые офицеры тайком проглядывали страницы исторических исследований и убеждали себя, что сейчас война другая. Однако многое повторялось. Огромный фронт, растянувшийся на тысячи километров, сотрясали в сорок четвертом году непрерывные удары Красной армии. Партизанское движение в тылу приняло невиданный размах.

Гитлер тоже кое-что усвоил из уроков войны 1812 года. Он помнил, как отступали по выгоревшей безжизненной местности французские войска. А позже, обессилев от голода, замерзали в снегу. Начиная с сорок третьего года немцы, отступая, жгли и взрывали все что могли. Пусть большевикам останется выжженная земля и ничего больше! Это должно было замедлить наступление советских войск.

Зондеркоманда, которая прибыла в село Довжу, состояла из группы эсэсовцев, саперов и усиленного взвода украинских полицаев. Партизанам было бы трудно справиться с командой, которая была экипирована не хуже, чем регулярная часть.

У эсэсовцев и саперов имелись два бронетранспортера и несколько мотоциклов. Взвод из пятидесяти полицаев передвигался на «полуторке» и лошадях. Кроме пулеметов команда имела на вооружении два миномета и 45-миллиметровую пушку, которую доверили полицаям.

Все происходило, как обычно. Деревню окружили со всех сторон, отрезая жителям путь к бегству. Из крайнего дома выскочили женщина с двумя подростками и старик, толкавший перед собой тележку с вещами.

Полицай с белой повязкой на рукаве пиджака выстрелил, целясь им под ноги. Крикнул, передергивая затвор винтовки:

– Назад! Прибью к бисовой матери.

Лес был совсем рядом, а женщина не ждала ничего хорошего от немцев и полицаев. Она подтолкнула старшего сына:

– Бегом, Василь! Сашко, не отставай, – и погрозила полицаю кулаком. – В детей стрелять будешь? Смотри, Красная армия придет, за яйца тебя подвесят. Не слышишь, как пушки палят?

– Всем приказано собираться на площади! – кричал полицай. – Объявлена эвакуация.

Стрелять он больше не решался. Подростки уже добежали до ближайших елей и звали мать. С другой стороны вывернулся мотоцикл. Водитель лихо развернул тяжелый «цундапп», а эсэсовец, сидевший в коляске, дал очередь из пулемета вслед убегавшим мальчишкам.

Один из них споткнулся, видимо, был ранен. Его подхватил под мышки старший брат и потащил в лес. Немец добил бы убегавших, таков был приказ. Да и сам он, не раздумывая, стрелял «советских»: русских, белорусов, даже украинцев, многие из которых служили в полиции.

Но к мотоциклу кинулась женщина, встрепанная, в сползающем с головы платке, с узелком в руках.

– Это дети… не стреляй, пан!

Женщина поскользнулась в грязи и, добежав до обочины дороги, встала между мотоциклом и деревьями.

– Верни своих гаденышей! – крикнул полицай. – Не дразни пана лейтенанта.

Но женщина продолжала стоять, что-то бессвязно бормоча и размахивая узелком. К ней спешил старик с тележкой. Пулеметчик не дослужился до лейтенанта и носил звание унтершарфюрера (унтер-офицер). В подобной ситуации он привык действовать быстро. Местные пытались скрыться, а двое уже исчезли в лесу. Непорядок!

Пулеметная очередь прошила женщину, затем старика. Оба тела остались лежать на дороге. Дождевая вода, скопившаяся в колее, стала бурой от вытекшей крови. Подошел еще один полицай, и шарфюрер предупредил их:

– Надо смотреть внимательно. Из села никого не выпускать.

Мотоцикл, разбрызгивая грязь, умчался, а полицаи, убедившись, что старик и женщина мертвы, принялись торопливо разбирать вещи в тележке.

В основном там было заношенное тряпье, но отыскалось и что-то приличное: овчинная безрукавка, расшитая цветными нитями, и почти новая теплая свитка, принадлежавшая, видимо, старику. Полицаи немного поспорили из-за вещей, затем бросили жребий и забрали, кому что причиталось.

Уходя, они услышали звук, похожий на щенячий визг. Это плакал младший подросток, а брат зажимал ему рот и уговаривал:

– Молчи, Сашко! Матери уже не поможешь, а нас убьют.

Полицаи на всякий случай пальнули из винтовок и направились дальше.

В селе уже поджигали дома, а жителей выгоняли на дорогу. Они несли узлы с одеждой, посудой, гнали домашнюю скотину. Кто-то бросился бежать, застучали выстрелы.

Испуганные крики, гомон толпы, стрельба помешали немцам и полицаям увидеть вынырнувшие из-за поворота бронетранспортер и три самоходки с десантом на броне. Они шли на полном ходу, приближаясь к селу.

Первым опомнился экипаж бронетранспортера «ганомаг», вооруженный крупнокалиберным и обычным пулеметами. Он занимал хорошую позицию, но его пулеметы были бесполезны против самоходных установок.

Оставалась надежда лишь на «сорокапятку», возле которой суетились полицаи-артиллеристы. Скорострельная пушка, доставшаяся немцам в качестве трофея еще летом сорок первого года, была способна пробить лобовую броню легких самоходок за полкилометра и выпустить десяток прицельных снарядов в минуту.

Но любое оружие эффективно в руках смелых людей. Полицаи из охранного батальона таковыми не были. Они неплохо существовали эти годы. Некоторые сумели хорошо разжиться за счет людей, угнанных в концлагеря или расстрелянных.

Стычки с партизанами иногда уносили чьи-то жизни, но все это являлось мелочью по сравнению с неумолимо приближающимися советскими войсками. В некоторых городах карателей и полицаев уже судили за военные преступления и публично вешали на площадях. Других расстреливали или отправляли на Север, откуда не было возврата.

Бывший старший лейтенант Красной армии, а теперь командир расчета 45-миллиметровой пушки перешел к немцам осенью сорок первого года.

– Иди к нам, – позвал его полицай из лагерной охраны. – Или за москалей хочешь от голода в лагере загнуться?

Загибаться от голода и наступивших холодов тридцатилетний старший лейтенант не хотел. Сначала служил в лагере, затем в волостной полиции, а потом был направлен в охранный батальон.

Ловил в прицел головную машину и лихорадочно гадал, что делать. Никто не ожидал появления русских самоходок в тылу. Надавил на спуск. Бронебойный снаряд прошел мимо. Заряжающий загнал в казенник новый снаряд.

– Стреляй, не лови мух!

Но уже выл, свистел ответный трехдюймовый фугас, и взорвался он совсем близко. Самоходка остановилась. Старший лейтенант Павел Карелин не знал, что целится тоже в старшего лейтенанта Красной армии, только бывшего.

Бывший понял, что новая пушка, установленная на самоходке, не промахнется, а мощности фугаса хватит, чтобы разнести «сорокапятку» вместе с расчетом.

И хотя снаряд был уже в стволе его пушки, бывший старший лейтенант побежал прочь, надеясь снова выиграть в этой жестокой игре свою жизнь.

Следом за ним бросились в разные стороны полицаи, которые числились в штатной ведомости батальона как артиллеристы, но являлись на самом деле всего лишь карателями. Во время «спецопераций» они довольно метко рушили крестьянские избы и догоняли осколочными снарядами разбегавшихся женщин и детей. Вступать в бой с бронированными машинами они не решились.

Фугас подбросил «сорокапятку», разлетелись колеса, выбило из креплений и задрало вверх ствол. Второй снаряд Карелин выпустил в немецкий бронетранспортер, но механик-водитель, дав полный газ, ушел из-под выстрела.

Появление русских самоходок стало неожиданностью и для эсэсовцев. Кроме пулеметов, у них имелось новое оружие – «фаустпатроны». Следовало лишь подпустить самоходки на 40–50 метров. На это способен не каждый солдат, но несколько эсэсовцев, выполняя приказ, спрыгнули на землю, держа под мышками «фаустпатроны».

Полицаи, бросившие свою пушку, бежали в сторону леса, однако навстречу вывернулась машина лейтенанта Зацепина. Это было страшное для них зрелище. Не расстрел безоружных крестьян, а непонятный танк с массивным орудием, мчавшийся прямо на полицаев, от которого не было спасения.

Двигатель ревел на полном газу, мелькали блестящие звенья гусениц. Бронированная машина, казавшаяся громадиной, догоняла полицаев. В открытой рубке стоял советский офицер в танкошлеме и целился из автомата.

Попасть в бежавших полицаев при такой тряске было трудно, но лейтенант Зацепин свалил очередью одного из них. Второй поднял руки, но удар корпуса подмял его, встряхнув самоходку, словно она налетела на пень.

Двое полицаев добежали до деревьев, их догнал бывший старший лейтенант. Эсэсовцы с «фаустпатронами» целились в самоходку. Александр Зацепин уже приобрел достаточный опыт и не рискнул приближаться к зарослям.

С расстояния восьмидесяти шагов наводчик его машины выпустил осколочный снаряд. Кто-то из эсэсовцев был убит, другие оглушены взрывом. Все же они успели выстрелить. Две кумулятивные мины взорвались огненными клубками, не долетев до самоходки.

Вспыхнула трава, кустарник, горели как свечки мелкие березы и осины. Механик сдал «сушку» назад, а наводчик выпустил еще один снаряд. Взрыв подбросил исковерканное тело эсэсовца, а его напарник, приходя в себя от грохота, заметил полицая, бросившего пушку.

– Трусов вешают! – выкрикнул он. – Ты мог подбить русскую «штугу», но сбежал.

Прежде чем бывший старший лейтенант успел что-то сказать в свое оправдание, эсэсовец выстрелил ему в голову из штурмовой винтовки. Двое других полицаев попятились, но эсэсовцу было уже не до них. Русская самоходка шла прямиком на их группу.

Один из карателей поднял «фаустпатрон», но снаряд взорвался неподалеку. Бежали, стреляя на ходу, десантники. С другой стороны приближался колесный бронетранспортер, сверкали вспышки двух его пулеметов.

Партизаны не зря предупреждали, что каратели, особенно эсэсовцы, будут драться упорно и оружие у них сильное.

На пути «скаута» оказалась «полуторка». Пулеметные трассы подожгли грузовик. Шофер упал рядом с машиной. Командир полицейского взвода знал, что пощады не ждать.

Полтора десятка его подчиненных открыли огонь из винтовок и ручного пулемета. У взводного, который тоже когда-то служил в Красной армии, не было «фаустпатрона». Эсэсовцы не доверяли им новое оружие, которое считалось секретным.

Но у командира полицейского взвода имелось в запасе достаточно ненависти. Он имел хороший дом, молодую жену и двухлетнего сына. Все его благополучие, накопленное добро скоро пойдет прахом. А семьи предателей ссылают в Сибирь, или поспешат устроить самосуд местные крестьяне. Им есть за что ненавидеть немцев и полицаев.

Николай Шендаков, старший на бронетранспортере, несмотря на свой опыт, допустил ошибку. Глядя на горящие дома, тела убитых жителей, он слишком приблизился к полицаям, торопясь смести их огнем двух пулеметов.

Из-за дерева шагнул помощник командира взвода с массивным огнеметом. Он предназначался для деревни, чтобы быстрее сжигать дома, и бил струей пламени на тридцать метров. «Скаут» в горячке боя оказался в пределах досягаемости немецкого огнемета.

Струя кипящего пламени ударила в нижнюю часть капота и передние колеса. Механик-водитель успел дать задний ход и спасти часть людей, находившихся в открытом сверху десантном отсеке.

Второй огнеметный выстрел догнал «скаут», но не дотянулся до десантного отсека. Горели два колеса, двигатель, механик-водитель, вцепившись намертво в штурвал и потерявший сознание от болевого шока.

Стрелок крупнокалиберного «браунинга» выпустил рукоятки пулемета и, опираясь на горевшие кисти рук, спрыгнул вниз. Через борт и заднюю дверцу выскакивали остальные бойцы. Некоторые падали, срезанные пулями.

Николай Шендаков, распластавшись на земле, бил очередями по огнеметчику. Ранил его, заставив бросить металлическую трубу, из которой выбивалось слабеющее пламя. Молодой партизан лежал, пробитый пулеметной очередью. Его товарищ поймал на мушку спину огнеметчика и угодил пулей в компрессор со сжатым воздухом.

Полицай из последних сил пытался избавиться от своего страшного оружия, которым он сжигал не только дома, но и людей. Он видел, как катаются по земле, исходя криком, заживо сгорающие жертвы.

Сначала было страшно, затем привык. Тем более был повышен в должности и получал дополнительный паек, сигареты, водку за «вредность работы». Он уже сбросил свои тяжелые баллоны и полз к березе, за которой надеялся найти укрытие.

Партизан, прицелившись, снова выстрелил. Пуля раздробила поясницу, обездвижив старательного полицая. Жидкое пламя растекалось из трубы огнемета, горели одежда, низ живота, ноги. Боли он не чувствовал, был перебит позвоночник, но последние минуты боя увидеть успел.

Разведчики, саперы и уцелевший партизан-проводник, стреляя на ходу, преследовали полицаев. Пулеметчик и командир взвода прикрывали отход. Увидев, что атаку не остановить, полицай бросил свой «Дегтярев» и тоже побежал.

– Куда, сволочь! – крикнул командир полицейского взвода, вставляя в паз автомата новый магазин.

Пуля ударила взводного в лицо. Он присел от боли на корточки, зажимая рану ладонями. Партизан, хорошо знавший полицая, на секунду остановился.

– Нажрался нашей земли?

Каратель смотрел на него снизу вверх. Хотел что-то сказать, но партизан выстрелил ему в голову из винтовки, подобрал автомат, запасные магазины и побежал дальше. Запоздало пожалел, что не снял добротные сапоги, но впереди продолжался бой.

Саша Зацепин догнал фугасным снарядом огрызавшийся огнем пулеметов бронетранспортер «ганомаг». Взрыв развернул, выбил броневые листы в корме машины. Пулеметчики и двое-трое эсэсовцев, находившихся в десантном отделении, были убиты или тяжело ранены.

Но механик-водитель упорно тянул машину к окраине деревни, там, где близко подступал густой ельник. Двигатель в сто лошадиных сил надрывался, глох, но механик снова запускал его, и машина на короткое время увеличивала скорость.

Начальник зондеркоманды, гауптштурмфюрер (капитан), молодой для своей должности и звания эсэсовец, стрелял из автомата в открытую амбразуру кабины. Они оторвались от русских и даже уцелели после прямого попадания трехдюймового снаряда. Но двадцатитрехлетнего эсэсовца тревожили местные жители.

Это они навели русский бронетанковый отряд. Нечего было с ними церемониться! Следовало сжечь это осиное гнездо в первый день наступления. Они не оценили полученную свободу и были поголовно связаны с лесными бандитами. И сейчас собирались остаться, чтобы не сегодня завтра быть призванными в Красную армию.

При этом молодой эсэсовский офицер забыл, что всего пару месяцев назад он уже побывал в деревне Довжа. Тогда за взорванный неподалеку мост расстреляли десять мужчин. Еще три десятка ненадежных жителей угнали в лагерь.

И сейчас, после завершения спецоперации (сожжения деревни), в приказе окружной комендатуры предписывалось в случае осложнения обстановки ликвидировать мужскую часть деревни в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет. Начальнику зондеркоманды давали карт-бланш, и он собирался им воспользоваться. Перестрелять самых молодых и крепких мужиков, которые все равно сбегут по дороге.