Электронная библиотека » Владимир Першанин » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Я прошел две войны!"


  • Текст добавлен: 28 октября 2017, 11:21


Автор книги: Владимир Першанин


Жанр: Книги о войне, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава 3
Между двумя войнами

Я родился 11 апреля 1918 года в селе Коржевка Инзенского района, в 45 километрах от небольшого уездного городка и станции Инза. До областного центра – Ульяновска – 140 километров. Кто-то скажет: «Глухое место!» Может, оно и так. До железнодорожной станции целый день добираться надо. А весной, в распутицу, по нашему раскисшему проселку лучше вообще не соваться – липкий чернозем и талые ручьи между холмами.

Впрочем, я свою Коржевку глушью не считал, а город меня не интересовал. Село располагалось среди лесов, рядом река Сура. Огромные сосны, березовые рощи, много грибов, ягод, росли орехи.

Поляны среди деревьев в июне – июле усыпаны земляникой. Она поменьше городской, садовой, но запах и вкус совсем другой. В избу лукошко с земляникой внесешь, запах такой, что слюнки текут.

Помню, что сахара постоянно не хватало. Мама насыпала собранную землянику в большое глиняное блюдо, часть ягод давила ложкой и наливала молоко. Получалась такая вкуснятина, что мы оторваться не могли, всей семьей хлебали, пока блюдо не опустеет. Избалованы мы не были, время не слишком сытное.

Семья, как и большинство других в тогдашних селах, была у нас не маленькая. Пятеро детей. Старшая сестра Катя, затем я, брат Федя и две маленьких сестренки. Из довоенных событий наибольший след оставила во мне коллективизация, которая началась весной 1929 года.

Не берусь судить, насколько необходима была эта мера, но проводилась она, как и многое в стране, поспешно, под сильным давлением властей, с криками, перебранкой… и слезами. Крестьян поделили на две категории: середняки и бедняки. Насчет кулаков скажу, что их у нас почти не было.

Выселили из кирпичного дома одну зажиточную семью и увезли на станцию под охраной милиционеров и активистов. Ходили слухи, что у них обнаружили крупную сумму денег и золотые царские монеты. Позже объявили кулаками или подкулачниками еще одну семью, которая упорно не хотела вступать в колхоз. Их тоже куда-то выселили, отобрав почти все, кроме одежды и домашнего скарба.

Скажу прямо, что в колхоз люди шли с большой неохотой. Особенно крепкие работящие крестьяне, которых причисляли к середнякам. Такие семьи жили и питались неплохо, за счет постоянного упорного труда всей семьей. Те, кто победнее, завидовали им, злословили. Не хотели видеть, что это относительное благополучие дается нелегким трудом.

Помню, забегала к нам соседка попросить в долг то соли, то спичек или постного масла полстакана. Принюхается и давай жаловаться: вот, мол, вы хлеба вволю едите, а у нас мука давно кончилась и рожь на мельницу не на чем отвезти. На самом деле с хлебом было много возни, и ленивые хозяйки не любили возиться с выпечкой, не спать ночью.

Мама очень не хотела вступать в колхоз, до слез жалела нашу корову, которую надо было сдавать в общественное стадо.

Мой отец Николай Афанасьевич был хорошим строителем. С весны до осени ездил с небольшой бригадой по окрестностям селам и районам, строил дома, амбары, помещения для скота. При этом он успевал вести и собственное немалое хозяйство, тут уж работали мы все, начиная лет с десяти. Каждый получал задание, исходя из возраста и своих возможностей.

Но если мама наотрез отказывалась от вступления в колхоз, то отец, грамотный и рассудительный человек, понял, что деваться некуда. Грозили отобрать приусадебный участок, лишить права пользоваться сенокосными угодьями. А могли и выселить к черту на кулички.

Мне было одиннадцать лет, я учился в третьем классе. Разговоры о колхозе, брожение в селе, ругань между соседями прошли как-то краем, человек ко всему приспосабливается. Мама стала работать на ферме, отца назначили бригадиром строителей. Жить стали похуже, но мы и до этого большого достатка не имели. Помню, меня удивила первая «колхозная зарплата», то бишь плата за трудодни, положенная за сезон отцу и матери.

На большом куске брезента возле амбара стояли мешка четыре немолотой ржи, гороха, ячменя, которые мы долго очищали от мусора и остяков.

Прожить на эти трудодни было невозможно. Тем более рожь еще требовалось везти на мельницу и отдать какую-то часть за помол.

Нас выручала картошка, чем славится Ульяновская область. Каждую весну вспахивали плугом огород и собирали неплохой урожай хорошей картошки. Выращивали тыквы, огурцы. В лесу собирали грибы, варили из них суп с пшеном и сушили на зиму.

Как правило, в сентябре солили грузди. Тщательно мыли их, перекладывали смородиновыми листьями, и грузди квасились в погребе месяца полтора. Ели их с луком, добавляя немного подсолнечного масла. Картошка, грибы, слегка подслащенный чай – чем не ужин? Держали десятка полтора кур, иногда выращивали уток.

Хлеб пекли в русской печи, большие ржаные ковриги. Запах печеного хлеба остался в памяти, ели его с удовольствием. Мясо бывало лишь по праздникам, осенью или зимой. В остальное время его заменяли все те же грибы или яйца.

Я увлекался рыбалкой. На Суре вместе с братом Федей и соседскими ребятами ловили удочками небольших голавлей, пескарей, подлещиков. Но чтобы рыбачить всерьез, требовалось время, а его у меня не было. Лет с тринадцати я активно работал в домашнем хозяйстве, летом подрабатывал на колхозном току или в бригаде отца.

И мать и отец хотели, чтобы я закончил семилетку. Во многих семьях считали, что пять-шесть классов вполне достаточно. Тем более в школу в те годы начинали ходить с восьми лет. А в селе лет с четырнадцати, и даже раньше, начинали трудиться наравне со взрослыми.

Учился я неплохо, в основном на «хорошо». Отличные оценки имел по физкультуре, географии, истории. Хотя роста я был не слишком большого, но работа по хозяйству хорошо развивала мышцы. Зимой любил ходить на лыжах. Читал довольно много. В детстве мне нравился Жюль Верн, Майн Рид, позже с удовольствием читал Чехова, Станюковича, Бориса Лавренева (один из моих любимых писателей) и других авторов.

В пятнадцать лет я окончил семилетку и вступил в колхоз. Хотел работать строителем вместе с отцом, но требовались подсобники в колхозной конюшне, куда меня и определили.

Какие события вспоминаются в те годы? В село часто приезжала кинопередвижка. Я посмотрел знаменитого «Чапаева», «Путевку в жизнь», «Веселые ребята». Любовь к кино, так же как и к книгам, сохранилась во мне до преклонных лет.

В 1934 году у нас в библиотеке появилась недавно вышедшая книга Николая Островского «Как закалялась сталь». Она меня буквально потрясла. Я видел себя в образе Павки Корчагина, сражался с белогвардейцами, строил какую-то очень важную для страны железную дорогу. Тогда же я сделал попытку вступить в комсомол.

Мне отказали как выходцу из семьи середняков, которые ставят выше всего личное благо. Припомнили, как неохотно вступала в колхоз наша семья.

– Павка Корчагин таким не был, – подвел итог наш секретарь Анатолий Бондарь. – Прояви себя, Гладков, покажи, что ты предан делу партии и комсомола. Тогда посмотрим.

– Где я себя проявлю? – огрызнулся я. – На конюшне, что ли?

– Трудись, умножай колхозное добро. Принимай участие в общественной жизни. А пока ты еще не созрел.

Я ушел с собрания расстроенный дальше некуда. Дело в том, что уже в то время я подумывал о поступлении в военное училище. Но сына крестьянина-середняка, да еще и не комсомольца, вряд ли туда примут. «Ну и черт с вами, проживу и так», – злился я на Бондаря и его приспешников.

Но вскоре все изменилось. Меня перевели в строительную бригаду, а моя старшая сестра Катя, закончив педагогическое училище в городе Корсун, стала работать учительницей начальных классов. Передовиком я не был и вперед не лез, но свою работу старался делать на совесть, как нас приучил отец. Да и не хотел его подводить, ведь я трудился под его началом.

В комсомол я вступать больше не пытался. Тем более на танцах поссорился с комсомольским вожаком Бондарем из-за девушки, Зины Матюшиной. Не сказать, что у нас была большая любовь, но она мне нравилась, я ее провожал домой, мы целовались. А о чем-то более серьезном я и думать в семнадцать лет не мог. Вернее, думать-то думал, но нравы были другие. Не скажу, что довоенное село жило как монастырь. Были у нас и молодые вдовы, и девушки, которые жили с парнями. Бабки им косточки перемывали, осуждали, но этим дело и ограничивалось. Жизнь есть жизнь, всякое бывает.

Зина была о себе высокого мнения, хорошо одевалась, а со мной встречалась, словно делала одолжение. Может, потому что со мной можно было поговорить о книгах, кино, и парень я был не из последних. Физически крепкий, мог за себя постоять и отшить соперника.

Но спустя какое-то время я Зине, видимо, надоел, и она стала встречаться с Анатолием Бондарем. Из-за этого мы едва не подрались, но комсомольский секретарь сделал вид, что он выше всяких склок. Думаю, на самом деле он меня просто боялся.

А в комсомол я вступил с помощью Кати. Вернее, с помощью ее подруги Киры Мельниковой. Они учились вместе в педагогическом училище, но Киру выдвинули на работу в райком комсомола.

Как инструктор, она ездила по селам, проводила собрания, проверяла работу комсомольских ячеек. Приехав в Коржевку, она осталась ночевать в нашем доме. Стройная, короткостриженая, в потертой кожаной тужурке, она сразу мне понравилась. Кира была на два года старше меня, но я почувствовал в ее взгляде интерес.

За ужином она рассказывала нам новости, шутила, а я порой ловил ее взгляд. Помню, что это было ранней весной тридцать шестого года, мне исполнилось в апреле восемнадцать лет. Она поинтересовалась, состою ли я в комсомоле.

– Не достоин, – резко ответил я.

– Это почему? – не обращая внимания на мой тон, поинтересовалась Кира.

Я рассказал свою историю. Отец, более мудрый, перебил меня:

– Какие середняки-бедняки! Из-за девки они с вашим секретарем сцепились. Та девка уже замужем, ребенка родила. Дело прошлое, а Бондарь все забыть не может.

Мне показалось, что Кира, узнав, что я давно не встречаюсь с Зиной (и вообще ни с кем не встречаюсь, так как работы много), поглядела на меня более внимательно и решительно заявила:

– Такие отсталые взгляды противоречат линии партии и комсомола. Я переговорю завтра с парторгом.

После ужина Кира попросила меня показать Коржевку. Весна уже подступала, но к вечеру хорошо подмораживало. Мне было приятно пройтись с симпатичной девушкой, да еще и «городской». Но я знал нравы нашего села. Завтра будут сплетничать и нести что на ум взбредет. Затея прогуляться вместе уже не казалась мне столь привлекательной.

И действительно, все встречные здоровались, провожали нас мнозначительными взглядами. Кира приветливо здоровалась в ответ, держалась непринужденно, видно, что она привыкла общаться с людьми. Заметив мое смущение, Кира засмеялась:

– Боишься, что невеста заревнует?

– Нет у меня никакой невесты, – мой ответ прозвучал поспешно и как-то бурчливо.

– Почему? Парень ты видный, мышцы вон какие.

Она слегка сжала мою руку выше локтя. Какое-то время мы шли как бы под руку. Я осторожно освободил руку. Так у нас ходили женихи с невестами, молодожены. Кира поняла мое смущение и перевела разговор на другую тему. Мы болтали о всякой всячине, я понемногу оттаивал.

– Дальше учиться не собираешься? – спросила она.

Не скрывая, я рассказал о своей мечте поступить в военное училище, но здесь наверняка станет препятствием моя анкета. Мало того, что из семьи крестьянина-середняка, да еще и не комсомолец.

– Ваш Бондарь живет отсталыми понятиями, – возмущенно сказала Кира. – Еще товарищ Ленин говорил, что нам необходим крепкий союз с крестьянином-середняком. Сейчас ты никакой не середняк, а колхозный пролетарий. Ты ведь строителем работаешь?

При свете луны я отчетливо видел лицо Киры. Она была хороша, особенно когда разгорячилась. Красивые губы, короткостриженые каштановые волосы, вязаный берет и эта кожаная «комиссарская» куртка.

Когда заходили в калитку, получилось, что я пропустил Киру вперед, но она задержалась, и мы оказались друг к другу вплотную, лицом к лицу. Я замешкался, Кира тоже. Я чувствовал ее дыхание и вдруг неожиданно для себя поцеловал ее в щеку.

– Тогда уж лучше в губы, – хрипло проговорила девушка и прижалась ко мне.

Со стороны это выглядело бы нелепо. Мы целовались, торопясь захлопнуть за собой калитку, – не дай бог кто увидит. Рядом прыгал наш дворовый пес. Заскрипели двери в сенях, и мы отпрянули друг от друга.

– Прогулялись? – спросила сестра Катя. – Холодно небось. Вон ветром как надуло, лица красные у обоих. Чай пойдем пить.

На следующий день инструктор райкома комсомола Кира Мельникова уехала на попутной подводе в другое село. Мы увиделись лишь мельком, я уходил на работу рано. Перекинулись несколькими ничего не значащими словами и попрощались, будто ничего и не было.

А меня и еще двух-трех парней из числа строителей и тракторной бригады пригласили на срочно созванное комсомольское собрание. Пришел даже секретарь парткома и выговорил нашему «главному комсомольцу» Бондарю, что он мало уделяет внимания сельскому пролетариату.

– Сегодня Василий Гладков коровники строит, а завтра Днепрогэс возводить будет. А Захар Давыдов? Лучший слесарь в тракторной бригаде. Что, не достоин быть в комсомоле?

Бондарь побаивался секретаря парткома. Кроме того, до него дошел слух, что меня поддерживает райком комсомола. Вопрос с приемом меня и других ребят решился быстро.

С Кирой мы встретились снова спустя месяц, когда она привезла в село кандидатские карточки. Но общение наше было скованное, Кира опасалась сплетен, и я ее понимал.

В том году мне не удалось поступить в училище. Я слишком поздно подал документы. Проходил в Инзе медицинскую комиссию, какие-то проверки и собеседования, и в конце концов получил ответ, что я зачислен в резерв, буду направлен на учебу, как только представится возможность.

Зато мы почти каждый день встречались с Кирой. Она занимала комнату в доме для приезжих при Горсовете. Иногда я даже оставался у нее ночевать. Уезжая в Коржевку, я предложил Кире пожениться. В ответ она невесело улыбнулась:

– Не надо пока об этом. Тебе всего восемнадцать лет.

– Ну и что? Я работаю, и родители против не будут.

– Сомневаюсь, – покачала она головой. – Кроме того, я собираюсь учиться.

Была ли между нами любовь, о которой часто пишут в книгах? Я нравился Кире, а она стала первой женщиной в моей жизни. Казалось, что больше мне никого не надо. Мы устроимся у нас в селе, а если Кира не захочет, я поеду в Инзу. При этом я не задумывался, что накрепко привязан к колхозу. У меня даже паспорта не было, а из документов имелась лишь кандидатская карточка КИМ (Коммунистического интернационала молодежи) и удостоверение о сдаче норм ГТО.

Летом Кира уехала в Саратов и поступила в университет, прислав мне короткое письмо. Больше писем я от нее не получал, ответы на мои письма не приходили. Я переживал разлуку и однажды даже крепко выпил.

Вообще алкоголь я практически не употреблял. Да и в селе до войны выпивали мало. Выходные дни выпадали лишь поздней осенью и зимой, плюс работа по хозяйству. Чаще ограничивалось бражкой, настоянной на красной смородине. На свадьбу или какие-то важные события гнали самогон (его называли «перегонка»). Водку покупали редко – дорого. Ведь денег в колхозе мы не получали.

Отец за ту выпивку мне нотаций не читал, но неодобрительно покачал головой и сказал:

– Как Петя-дурачок хочешь быть?

Был у нас такой никчемный мужик, шатался без дела, выпрашивал выпивку и жил бобылем в полуразваленной избе.

– Больше не повторится, – пообещал я.


В мае 1937-го я получил повестку из военкомата, снова прошел медкомиссию и был направлен в Буйнакское военное училище. Вообще-то я просился в Саратов, зная, что там имеются несколько училищ.

– Саратов же ближе, – наивно сказал я, не желая раскрывать главную причину своей просьбы: остаться ближе к Кире Мельниковой.

– А что такое приказ, ты еще не знаешь? – жестко проговорил военком. – Пришли запросы из Буйнакского училища. Через день-два отправим вас. Молодец, что в дорогу нормально собрался.

Он оглядел мои старые, но еще крепкие башмаки, вещмешок с едой и запасным бельем.

В тот день я узнал, что город Буйнакск (бывший Темир-Хан-Шура) назван так в честь участника борьбы за советскую власть в Дагестане Уллубия Буйнакского, погибшего в 1919 году, и расположен в 40 километрах от Махачкалы.

Далеко от дома! У меня сразу и настроение испортилось. Я рассчитывал, что буду учиться где-нибудь поближе. Один из будущих курсантов сказал:

– Дагестан – это еще ничего. Могли отправить в Томск или Хабаровск. Япошки по-прежнему шебуршатся, там крепкую группировку сколачивают, особенно после ареста генералов-предателей.

Он имел в виду маршалов Тухачевского, Якира и других, обвиненных в заговоре и расстрелянных. Я в ответ промолчал. Что я мог знать, проживая в сельской глубинке? А отец меня еще с детства отучил болтать языком, если в чем-то не разбираешься.

До Буйнакска добирались четыре дня. Оказалось, что мы приехали рано, занятия еще не начались. Группу будущих курсантов использовали на строительных и земляных работах. Кому-то это не нравилось, но для меня труд был привычным делом.

Нам выдали временно старую военную форму. Начальник училища не терпел, когда на территории болтаются «всякие штатские». Работали по восемь-девять часов, кормили нас хорошо – мясо было каждый день. Правда, в основном мясо буйвола, а по утрам – сливочное масло, каша и горячий сладкий чай.

Главное, мы постепенно втягивались в военную службу. Я познакомился со своим будущим командиром взвода лейтенантом Шишкиным. Было ему лет тридцать, добродушное лицо и очень спокойный характер.

Так как я был неплохим строителем, Шишкин меня выделял и назначил кем-то вроде бригадира. Иногда меня отпускали в город, выдавая каждый раз заверенный печатью пропуск. Помню местный базар, который ломился от обилия фруктов и овощей. Денег у меня было немного, но хватало, чтобы попробовать очень сладкий виноград, абрикосы, черешню.

Попробовал я и местное вино. Наскреб мелочи на стакан, а вторым стаканом меня угостил хозяин, дав на закуску твердый, но вкусный рассыпчатый чурек. Я поблагодарил его. Еще меня хотели угостить какие-то бородатые мужчины, но я отказался и поспешно вышел из подвальчика.

Несмотря на «полную победу советской власти», в горах скрывались люди, настроенные враждебно к новой власти. Не скажу, что там постоянно велась какая-то война, но нас предупреждали, чтобы мы не шатались по окраинам.

Первого сентября началась учеба. Третий батальон, в который я попал, представлял собой целый городок со своим штабом, хозяйством, столовой. Я был зачислен во взвод лейтенанта Шишкина, в первую роту. Новой формы на всех не хватало, но мне достался вполне приличный комплект обмундирования, крепкие сапоги и суконный шлем-буденовка с большой красной звездой.

Запомнилось, что будил нас не дежурный по роте, а ишак, который заводил свою «песню», словно знал, что нам скоро вставать. Это сразу настраивало на веселый лад, хотя некоторые ребята бурчали, что им не дали доспать пять-десять минут.

Подъем был в шесть часов утра (летом в 5.30), зарядка и обязательный стрелковый тренаж 20 минут. Не знаю, был ли такой порядок в других училищах, но тренаж запомнился мне особенно.

С первых дней нас приучали к оружию, чтобы винтовками мы владели, как портной своей иглой. За 3–4 секунды требовалось сдернуть винтовку с плеча, дослать в ствол холостой патрон, прицелиться и «выстрелить» в цель. Поначалу мне казалось это невозможным, но тренировки делали свое дело, и я укладывался в положенные три секунды.

После завтрака на шесть часов уходили быстрым шагом (или бегом) в горы. С полной выкладкой: винтовка, противогаз, подсумки, учебные гранаты, фляжка с водой и шинельная скатка. На месте занимались тактической подготовкой, ходили в атаку, рыли окопы, оборонялись.

Я подружился со многими ребятами, но ближе всех сошелся с Гришей Чередником из поселка Яблоневый Овраг, который расположен в живописных Жигулевских горах на берегу Волги. Гриша не отличался особой физической силой, но был образован, окончил десятилетку, проучился один курс в институте. Наши двухъярусные койки стояли рядом, и мы быстро подружились.

Немного отвлекаясь от темы учебы, скажу, что у обоих неудачно сложилась первая любовь. Я больше года не имел никаких вестей от Киры Мельниковой, позже сестра Катя написала мне, что она вышла замуж.

Гриша встречался со своей однокурсницей, но когда он уехал в училище, получил одно-другое письмо, и его подружка замолчала. Нашла кого-то другого.

Теперь снова об учебе. После обеда нам давали час на сон, и начинались теоретические дисциплины: уставы, связь, химзащита, строевая подготовка. Много внимания уделялось штыковому бою.

В ходу была знаменитая суворовская поговорка: «Пуля – дура, а штык молодец». Несмотря на то что отношения с Германией были в то время более-менее нормальные, мало кто сомневался, что нам придется рано или поздно столкнуться с германским фашизмом.

«Немец штыка боится!» – часто приходилось слышать. Поэтому занимался с азартом.

Тренировались, разбившись на пары, постигая разные хитрости, или кололи соломенные чучела. «Коротким коли! Длинным коли!» Только клочья от чучел летели. Умелое владение штыком в будущем мне не раз спасало жизнь.

Но время штыковых атак и поединков уходило в прошлое – армии всех развитых стран все более насыщались автоматическим оружием. Например, стрелковый полк Красной армии по штатам 1939 года (2900 бойцов и командиров) имел на вооружении 58 станковых пулеметов «максим» и 80 ручных пулеметов Дегтярева.

В армии Германии в пехотном полку имелось 26 станковых пулеметов и 85 – легких. Но к легким пулеметам немцы относили и новые мощные «машингеверы» МГ-34 со сменными стволами и металлической патронной лентой. Они значительно превосходили наши Дегтяревы и могли состязаться с «максимами».

Следует отметить, что в немецких полках в тот период состояло на вооружении довольно много устаревших станковых пулеметов МГ-08, (похожие на наши «максимы») и ручных пулеметов МГ-08/15 «Шпандау», массой около 15 килограммов, громоздких и не слишком удобных в маневренном бою.

Кроме того, немецкие пехотные роты (особенно штурмовые) имели на вооружении пистолеты-пулеметы. Кроме устаревших автоматов системы Гуго Шмайссера, применявшихся еще в Первой мировой войне, они имели на вооружении австрийские пистолеты-пулеметы Бергмана. А с 1938 года, после выпуска пистолета-пулемета МП-38 (затем МП-40), это оружие стало поступать в войска массово.

У нас к пистолетам-пулеметам отношение высшего командования сложилось довольно прохладное. Было выпущено около пяти тысяч автоматов ППД-34 системы Дегтярева, но почти все они осели на складах. Хотя пограничные войска были неплохо обеспечены автоматическим оружием, и в том числе американскими пистолетами-пулеметами «Томпсон».

Позже, в ходе войны с Финляндией, отношение к этому оружию изменится.


В нашем училище неплохо была организована огневая подготовка, которая проводилась три раза в неделю. До стрельбища добирались только бегом – восемь километров туда, столько же обратно. В месяц после первых недель теории выпускали по мишеням до сотни патронов. Кроме винтовок стреляли из ручного пулемета Дегтярева. Сотня патронов в месяц – это нормальное количество для хорошей тренировки. Тем более стреляли с разных расстояний, по разным мишеням, в том числе двигающимся.

Целая наука была овладеть ручным пулеметом. Лейтенант Шишкин, опытный командир, учил нас плотно вдавливать сошки Дегтярева в землю, а приклад крепко прижимать к плечу. Отдача при очередях в 5–7 выстрелов была сильная. Не удержишь пулемет как следует, пули уходят вразброс. Длинными очередями, которые эффектно смотрятся в кинофильмах, Шишкин стрелять запрещал.

– Это вам не коса, чтобы траву скашивать, – говорил лейтенант. – В цель попадут лишь первые пули. Остальные в «молоко» уйдут, да и перегревается «Дегтярев» быстро.

Подготовка в училище была разносторонняя. Могу с уверенностью сказать, что большинство лейтенантов-выпускников не уступали финским или немецким лейтенантам. Навыки, полученные в Буйнакском училище, помогли мне пройти две войны и выжить, будучи почти все время на передовой. Хотя имелись и недоработки, которые мы постигали уже в ходе боев, что называется, на собственной шкуре.

Достаточно сказать, что мы были просто ошеломлены, когда впервые столкнулись на Финской войне в ближнем бою с огнем едва не в упор сразу нескольких автоматов. Они выбивали брешь в наступающей цепи.

Во избежание несчастных случаев мало проводилось занятий по метанию боевых гранат. Не были мы готовы к оборонительным боям и правильному отступлению. Рассчитывали на скорую победу над любым врагом, на лихие танковые и штыковые атаки.

Одним из главных недостатков считаю, что мы пренебрегали таким видом артиллерии, как минометы. Маршал Григорий Кулик, который длительное время командовал артиллерией Красной армии, не относился всерьез к минометам.

Труба какая-то на ножках и бьет всего на три километра, то ли дело орудия, особенно большого калибра – ударят так ударят! И Финская и Отечественная войны внесли свои коррективы. По оценкам специалистов, в Отечественную войну мы несли в боях до 30 % потерь от минометного огня. Несмотря на недальновидность маршала Кулика, минометы на вооружение Красной армии все же вводились, но происходило это медленно. Опыт Финской войны заставил пересмотреть отношение к минометам.

В училище было несколько легких танков БТ-2, Т-26 и БТ-7. Танк БТ-2 к тому времени уже устарел, он имел броню 10–13 миллиметров и 37-миллимитровую пушку. Выпуск их был уже прекращен, но в качестве учебных машин они вполне подходили. У нас был специальный предмет Автобронетанковое дело (АТБ), мы учились вождению танков. Не скажу, что из нас получились классные механики-водители, но в случае нужды мы могли сесть за рычаги. Прошли также краткий курс артиллерийской подготовки, изучали и стреляли из танковых 37– и 45-миллиметровых пушек. Мне эти навыки позже пригодились.

Особенную гордость у нас вызывал танк БТ-7. Он имел более современную обтекаемую форму, мощный двигатель 400 лошадиных сил, башенную пушку калибра 45 миллиметров и обладал скоростью более пятидесяти километров в час. Он превосходил немецкие танки Т-1 и Т-2, мог вести поединок с основным немецким танком Т-3, но, к сожалению, имел относительно слабую броню.

В середине мая 1939 года нас всех выстроили на плацу, зачитали приказ об окончании училища и присвоении воинского звания «лейтенант». Мы рассчитывали, что получим краткосрочные отпуска, чтобы проведать родных, немного отдохнуть после учебы, но в связи со сложной обстановкой были сразу направлены в войска.

Меня и еще девять человек направили в Орловский военный округ, а затем в стрелковый полк, который располагался в 20 километрах от небольшой станции Дмитриевск. Я и мой товарищ Гриша Чередник были назначены командирами взводов в восьмую роту третьего батальона.

По штатам того времени батальоны являлись крупными воинскими подразделениями. Наш третий батальон под командой капитана Ягупова насчитывал около тысячи человек: три стрелковые роты по 160 бойцов и командиров, пулеметная рота, санитарный взвод, взвод снабжения и штаб батальона.

Артиллерии в батальоне не было, а предусмотренное штатами минометное вооружение было сосредоточено при штабе полка. Там же находилась и артиллерия: батарея легких 76-миллиметровых пушек и батарея противотанковых 45-миллиметровок.

Рота была вооружена неплохо: два станковых «максима» и пять ручных пулеметов Дегтярева. Ни одного автомата в полку я не видел, но отсутствие их компенсировалось довольно большим количеством пулеметов (по штату – 58 «максимов» и 80 «Дегтяревых»).

В батальоне нас, молодых лейтенантов, встретили тепло. Мы с Гришей Чередником получили личное оружие, пистолеты ТТ, плащ-палатки, кое-какие бытовые мелочи. Жили мы в палатках и с первого же дня активно включились в службу. Мой взвод насчитывал около 50 человек, в основном молодежь (сельские ребята), но были и бойцы в возрасте 30–35 лет.

Их призвали в связи с обострением обстановки на Дальнем Востоке. В августе 1938 года произошел вооруженный конфликт на озере Хасан, когда японская армия пыталась захватить часть нашей территории и господствующие высоты.

Как сообщалось в средствах массовой информации, в ходе боев, которые продолжались около двух недель, японские захватчики были наголову разбиты, потери их составили 650 солдат и офицеров убитыми, две с половиной тысячи были ранены. О наших потерях скромно умалчивалось.

Как стало известно в 90-х годах, дела на Хасане обстояли совсем не просто. Наша группировка составляла 15 тысяч красноармейцев и пограничников, мы имели около 300 танков и 250 самолетов. В том числе несколько десятков самых современных на то время скоростных бомбардировщиков СБ-2, способных нести полторы тонны бомб. У японцев в районе озера Хасан авиации не было вообще.

К сожалению, командующий Особой Дальневосточной армией герой Гражданской войны Василий Блюхер не сумел правильно организовать взаимодействие войск, допустил некоторые ошибки и был отстранен от командования.

Наши потери составили 960 бойцов и командиров погибшими и без вести пропавшими. Из них более ста человек скончались от полученных ранений в санбатах, а всего выбыло по ранениям и болезням 2700 человек. О низком уровне подготовки войск говорил и тот факт, что более 500 красноармейцев выбыли из строя в связи с острыми желудочно-кишечными заболеваниями (употребление воды, не пригодной для питья).

Конечно, мы об этом ничего не знали, но Сталину были известны все детали конфликта. Были приняты меры по укреплению Дальневосточной армии. Кстати, в ходе боев хорошо проявила себя наша авиация, нанося точные удары по японским укреплениям.

Японское командование сделало свои выводы и менее чем через год предприняло еще одну попытку. В мае 1939 года японцы перешли государственную границу Монголии, начались ожесточенные бои на реке Халхин-Гол.

По существу, это была уже локальная война с широким применением танков, артиллерии, авиации, которая длилась несколько месяцев и закончилась разгромом крупной группировки японских войск. Историки считают, что этот сокрушительный удар удержал японское правительство в ходе Отечественной войны от присоединения к гитлеровской агрессии против Советского Союза.

На Халхин-Голе проявил свой полководческий талант командир Особого корпуса Георгий Жуков, будущий Маршал Победы. Но это будет позже. А пока я делал первые шаги в военной службе.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 3.5 Оценок: 11

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации