Текст книги "Халхин-Гол. Первая победа Жукова"

– Приятная штука. Вместо пива в такую жару очень подходит. Надоели кисели да компоты.

– Мы и водки принесли фляжку. Отметим встречу?

– Конечно, отметим!

Савелий рассказал последние новости.

– Новый командир корпуса Жуков крепко гайки закручивает. Он ведь сразу по прибытию на Халхин-Гол отправился. Фекленко с ним не поехал, в штабе остался. Ну и попёрли его, а Жуков лично все подразделения обошёл. У нас в полку был. Крепкий такой, невысокого роста, жёсткий мужик. Говорят, воевал в Первую мировую, всю Гражданскую прошёл, эскадроном командовал. С Рекунковым, нашим комполка, минут двадцать разговаривал, с комбатом Лазаревым встретился, когда позиции обходил. Замечание сделал, почему бойцы в драных гимнастёрках и протёртых штанах. Но к ребятам не цеплялся, хотя кое с кем тоже поговорил. Вон, Ютова Антоху насчёт японцев спрашивал.

– Спрашивал, – подтвердил рослый, загорелый до черноты сержант Ютов. – Я ему прямо сказал, что япошки – враг серьёзный. В атаке злые, в плен не сдаются и дерутся отчаянно. А Жуков усмехнулся: «Что, сильно злые? Так и вы будьте злыми. Это хорошо, что ты верно противника оцениваешь». Мне после этого короткого разговора сразу сержанта присвоили.

– Как там ротный Назаренко?

– Цветёт и пахнет, – отмахнулся Балакин. – Поначалу рассчитывал, что ему «капитана» присвоят или на батальон поставят. В нашем полку комбат с тяжёлым ранением выбыл. Выдвинули кого-то другого. Расстроился Юрий Фатеевич, вместе со старшиной водочкой себя успокаивает.

– Всё это ерунда. Звания, должности, – потягивая кумыс, рассуждал Зубов. – У меня приятель был, с японцами у озера Хасан вместе воевали. Смелый парень, но слишком торопился себя показать. В атаку взвод повёл, думал, всё как в песне будет: «Броня крепка и танки наши быстры». И самураи побегут куда глаза глядят. А они не побежали, открыли огонь из своих 37-миллиметровок. Против пехоты пушка слабоватая, а танковую броню насквозь прошибает. Мало того что прямо на пушки машины повёл, ещё в болото врюхался. Весь его взвод сожгли вместе с ним. Так в болоте машины и остались, может, после вытащили, не знаю. От экипажей головёшки кое-как собрали, похоронили.

– Ты Егор, про те бои на Хасане не очень-то рассказывал, – сказал Василий Астахов. – А ведь орден получил.

– Чем хвалиться? Тоже людей положили в достатке, пока японцев выбивали. Да и здесь в конце мая те же ошибки повторяли. С колёс пехоту в бой бросали, танковую роту развернуть не успели. Монгольская конница в атаку шла. Бронемашины по песку пустили, хорошая цель для японской артиллерии. Ладно, наливайте, что ли, грустить не будем.

– Верно, товарищ старший лейтенант, – отозвался Савелий Балакин, доставая фляжку. – Отбросили всё же японцев. А новый командир корпуса себя покажет, носом чую.

– Поглядим, как всё будет.

Ребята посидели ещё часок, потом заторопились.

– Надо идти, – поднялся сержант Балакин. – А то Назаренко, наверное, о нас вспоминает. Что ему передать, если спросит?

– Неделю, а может, и полторы полежать ещё придётся, – ответил Василий. – Буду просить, чтобы побыстрее выписали.

В палату вернулись, когда закончился тихий час. Паша Яценко лежал бледный, с досадой пожаловался, что снова чистили рану.

– Японцы-сволочи зажигательную пулю в ногу всадили. Кость не задело, а ожог болит.

– Мы тебе водки немного принесли. Сто граммов примешь? – предложил Астахов.

– Конечно, приму. Хуже не будет.

Вскоре в палату забежала медсестра Катя и озабоченно сообщила:

– Комиссар госпиталь обходит. Будьте на месте, товарищи командиры.

– Есть, товарищ медсестра! – козырнул Зубов. – Но мы лучше бы с вами, Катюша, пообщались. Нам свои политработники надоели, а тут ещё на лечении воспитывать будут.

– Вы опять выпили? Меня подвести хотите?

– Ни в жизнь, – широко заулыбался танкист. – Да и выпил я всего ничего. Кумыса холодненького да водочки чуток.

Катя поправила косынку, одёрнула халат и пошла встречать комиссара.

Главный политработник госпиталя в звании старшего батальонного комиссара появился в сопровождении одного из врачей, со своим помощником по комсомолу. Замыкала свиту медсестра Катя.

Все были в белых халатах. Комиссар его расстегнул, чтобы все видели награды: орден Красной Звезды, медаль «20 лет РККА» и монгольский орден. Лейтенант Фильков по привычке было встал, но комиссар благодушно махнул рукой.

– Мы не в строю. Пришёл проведать вас, узнать, есть ли какие просьбы. Питание нормальное?

– Всё хорошо, – немедленно отозвался танкист Зубов, который в присутствии высокого начальства молчать не умел. – Врачи опытные, медсёстры заботливые и красивые.

Свита заулыбалась, даже Катя порозовела, а комиссар торжественно проговорил:

– У меня для вас хорошая новость, товарищ Зубов.

Он сделал паузу, а командир танковой роты, округлив глаза, радостно спросил:

– Неужели досрочно выписывают?

– Из нашего госпиталя никого досрочно не выписывают. Лечение идёт строго по плану. Вас я поздравляю с присвоением очередного воинского звания «капитан». Приказ находится в штабе бригады.

– Служу трудовому народу, – поднялся с койки Егор Зубов. – А больше никому не присвоили? Вон лейтенант Фильков – смелый парень, в атаке ранение получил. Анализы как положено сдаёт. Достоин!

– У товарища Филькова всё впереди, – терпеливо улыбался комиссар. – Вам же, товарищ капитан, хорошо бы выступить перед ранеными. Рассказать о своём боевом пути, об ордене, который вы носите на груди. Не так много у нас орденоносцев. Вы и в майских боях участвовали, есть чем с молодёжью поделиться.

– Делиться особенно нечем. Стрелковые части в основном сражались. А танков и бронемашин совсем немного успели перебросить К тому же подбили мою «бэтэшку».

– Это неважно. Главное, что вложили японским агрессорам как следует.

– Да и нам досталось, – не выдержал лейтенант Астахов. – Ребята дрались смело, но японцы миномёты и пушки имели. Сильный огонь вели.

– Война без потерь не бывает!

– Зевнули мы на этих высотах, – сказал Зубов. – С колёс в бой вступили. Именно поэтому и потери большие несли.

Если бы войсками группы по-прежнему командовал комкор Фекленко, то Зубову и Астахову досталось бы от комиссара за «критику руководства и незрелые высказывания». Наверняка бы вызвал к себе и отчитал обоих. Но в нынешней обстановке не решился. Ходили слухи, что новый командующий Жуков не жалует политработников, а значит, связываться со строевыми командирами, да ещё получившими ранения в бою, не следует.

«Ничего, поговорю с их непосредственным начальством, сообщу о политической безграмотности, – сдерживая раздражение, думал комиссар. – Болтают что кому вздумается. Не так командовали, зевнули, потери большие…»

А Зубов окончательно вывел комиссара из себя, заявив:

– Слабовата защита у танков и бронемашин против японских пушек. Именно поэтому и пехоту должным образом не смогли поддержать.

Комиссар госпиталя, цепко державшийся за своё тёплое место, закруглил разговор и, пожелав раненым скорейшего выздоровления, покинул палату.

Однако политработники Красной Армии вовсе не были туповатыми и зацикленными на идеологии людьми. Они проповедовали то, что им предписывали сверху, и многие хорошо осознавали вред собственной болтовни.

Комиссар выпил в своём небольшом кабинете сто граммов коньяку, затем повторил и понемногу успокоился. Он получил орден за выполнение специальных заданий в Китае, рисковал жизнью, получил ранение. Это было не так давно, хотя с тех пор он заметно изменился. Высокая должность накладывала свой отпечаток.

Сегодня, поговорив с людьми, комиссар вспомнил прошлое, когда он сам был весёлым и молодым, не боясь говорить правду. Капитан Зубов и лейтенант Астахов – нормальные мужики, и нечего к ним цепляться, кому-то сообщать об их высказываниях.

Через неделю Астахов выписался из госпиталя. Таня заплакала, провожая его.

– Брось слёзы лить, – обнял её Василий. – Я что, уезжаю куда? В одном посёлке остаёмся. Через денёк-другой приду.

Попрощался с ребятами из палаты, привыкли за эти недели друг к другу. Крепко обнялись с Пашей Яценко и Саней Фильковым, у которого плохо заживали осколочные ранения.

– Не кисни, Саня! Успеешь повоевать.

– Успею, – шмыгнул носом юный лейтенант.

Крепко пожал руку капитану Ерофееву.

– До свидания, Николай Григорьевич!

– Счастливо тебе, Василий, – сказал связист. – Там рота без меня почти месяц. Уже из штаба звонили, узнавали, когда вернусь. Чую, встретимся мы ещё на Халхин-Голе.

Егор Зубов проводил Астахова до ворот госпиталя. Напоследок закурили.

– Татьяну не забывай, хорошая девка, простая. Тебе такая и нужна. Переживает она, вон сюда идёт. Не буду мешать.

Танкист пожал руку Василию, подмигнул Татьяне и неторопливо зашагал к одной из юрт, проведать товарища. Грустно на душе, а у того, кажется, водка оставалась.

Глава 4. Молодое пополнение

Командир роты Назаренко скептически оглядел Астахова. Тот, как положено, доложил ему о выписке из госпиталя и прибытии в полк для продолжения службы. Старшему лейтенанту не понравились потёртые заштопанные брюки-галифе, солдатская пилотка и дырявые, хоть и почищенные сапоги. Правда, гимнастёрка была новая, с блестящими рубиновыми «кубарями» на петлицах.

– Ты как бродяга в полк явился. Что, нормальных брюк и сапог не нашлось?

Василий ничего не ответил, глядя поверх головы своего командира. Новую гимнастёрку ему выдали в госпитале взамен старой, разрезанной при перевязке на склоне высоты и пропитанной кровью. Таня подшила белый воротничок и погладила форму.

– Ну покажи, что ли, справку. Почти месяц в госпитале отлёживался.

При слове «отлёживался» скулы лейтенанта непроизвольно дёрнулись. Он хотел резко оборвать Назаренко, но сдержался и ответил спокойно:

– Нет там для вас в этой справке ничего интересного. Сдам в строевую часть штаба, я там ещё не был. Разрешите идти, а после штаба принять взвод.

Отдельного кабинета ротному не полагалось. Обычно он сидел в каптёрке старшины, где было прохладно, имелась койка и можно было отдохнуть после беготни и занятий. Назаренко ещё не отошёл после вчерашних посиделок с выпивкой и неприятного утреннего разговора с комбатом Лазаревым по поводу обучения молодых бойцов. Комбат словно забыл, что Назаренко участвовал в двухдневных ожесточённых боях, отбивал атаки японцев и лично поднимал роту для контрударов, не прячась за чужими спинами.

Командир батальона спросил, когда выпишут из госпиталя Астахова. Назаренко неопределённо пожал плечами, а капитан выговорил ему:

– Можно было сходить и проведать своего взводного. Он у тебя единственный опытный командир в роте остался.

– Я, значит, не в счёт?

– Один ты ничего не сделаешь.

– Зато Астахов горы перевернёт. Не забыли мы про него. Я приказал старшине передачку организовать.

Комбат перебил старшего лейтенанта.

– Передачку носят тем, кто за решёткой. В госпиталь ходят проведывать раненых товарищей. Ладно, иди. Астахов сегодня выписывается. Если чувствует себя нормально, пусть завтра начинает занятия с пополнением.

В каптёрку зашёл старшина Пронин с пакетом под мышкой. Вернулся из гарнизонного магазина, куда ходил за водкой и папиросами. Увидев Астахова, заулыбался и протянул руку:

– Ну привет, герой! Долго лежал. Крепко тебя тот японец подковал. Сейчас как здоровье?

– Нормально, Ефим Кондратьевич.

– Ну и слава богу. Юрий Фатеевич тут с молодняком замучался, будет теперь помощь.

Старшина, видно, крепко скорешился с Назаренко. Развернул пакет, достал две бутылки водки и несколько пачек папирос. Водку аккуратно поставил на полку, прикрыв занавеской, а пачку папирос протянул Василию.

– Кури. Водочку и тушёнку тебе Савелий передал?

– Передал, спасибо.

– Не за что. Это Юрий Фатеевич распорядился.

Почувствовав по выражению лица ротного, что встреча получилась не слишком тёплая, с досадой подумал: «Ну какого чёрта Назаренко везде врагов находит? Василия Астахова бойцы уважают, воевал он храбро, с умом. Комбат к нему хорошо относится. Не сегодня-завтра двинет на повышение – к чему с ним ссориться?» Однако вмешиваться осторожный старшина не стал. Не хотел раздражать командира роты, который и так страдал с похмелья.

– Ладно, Василий, – меняя тон, сказал старший лейтенант. – Поздравляю с возвращением. Шагай в штаб, а когда вернёшься, Ефим Кондратьевич тебе новую форму подберёт. Ты же, считай, мой второй заместитель.

– А первый – это политрук Боровицкий? – насмешливо уточнил старшина, когда Астахов ушёл. – Так он в политотделе целые дни околачивается. Хреновый для тебя помощник. На полевые занятия с молодыми его арканом не вытащишь. В степи жара, солнце печёт, а в штабе прохладно.

– Ты в строевые дела не лезь. Спасибо ему, что политдонесения нормальные составляет. Молчит, что мы тут с тобой водку хлебаем.

– Ох, великий грех, – всплеснул руками Ефим Пронин, – после боёв выпить да закусить. Тем более что ты без семьи живёшь. Кто, кроме меня, накормит ротного командира?

– Ладно, разливай.

– И то верно. На закуску тушёнка есть и паштет. Что открывать?

– Что хочешь.

– Перекусить надо обязательно, – ловко вскрывая банку паштета, рассуждал старшина. – Затем на обед сходим. После можно и отдохнуть. Хорошо, что Савелий Балакин и молодые лейтенанты роту на занятия водят. Теперь Вася Астахов вернулся, он парень старательный и опыт имеет. Зря ты его отталкиваешь.

– Его на место не поставишь, он на шею сядет. Спит и видит, когда его ротным назначат. Будешь тогда перед ним за каждую банку консервов отчитываться.

– Может и так. Самолюбия у него хватает.

А Василий Астахов зашёл в казарму и встретил вернувшийся с полевых занятий свой взвод во главе с Савелием Балакиным. Тот широко заулыбался и обнял лейтенанта. С другой стороны сгрёб обоих здоровяк Антон Ютов – командир отделения. Тормошили, поздравляли с выходом, перебивая друг друга.

Молодняк, человек пятнадцать красноармейцев в новых, не успевших выгореть на солнце гимнастёрках, стояли кучкой, глядя на лейтенанта, про которого им много рассказывали.

– Чего застыли, ребята? – тоже улыбался им Василий. – Я на минутку заскочил, знакомиться завтра будем.

В штабе сдал в строевую часть справку из госпиталя, а возвращаясь в роту, встретил комбата Лазарева. Капитан, не дослушав рапорт, отмахнулся:

– Ладно, всё ясно. Как себя чувствуешь?

– Нормально, Пётр Данилович.

– Рановато тебя выписали. Пойдём ко мне, поговорим.

Ординарец заварил крепкий чай, принёс на блюдце сухарики. Комбат оглядел ещё раз Василия.

– Не отошёл ты от ранения. Первые дня три не бегай по степи в жару, займись обучением пулемётчиков. «Дегтярёвы» в этом климате порой отказывают от перегрева. Сам, наверное, заметил в майских боях.

– Заметил, – кивнул Астахов. – Для многих это первый бой был, люди нервничали, диски один за другим опустошали.

– Ну вот и учи молодых, недолго отдыхать будем. Войска к Халхин-Голу подтягивают, а в воздухе бои не прекращаются. Как с Назаренко встретились?

– Нормально.

– Пей чай, водки не предлагаю. Это хорошо, что нормально. Хотя знаю, отношения у тебя с ним не простые. Но он твой командир, самолюбие не выпячивай. В любом случае ваши отношения не должны отражаться на боевой подготовке. Некоторые запивать без меры стали. Я понимаю, нервы, но не дело это. Ладно, воспитывать тебя не буду, глупо. Просто знай, я на тебя надеюсь. У вас в роте два опытных командира на сто пятьдесят бойцов. Ну сержанты ещё.

Из разговора с комбатом Астахов понял, что полк, толком не пополненный, в ближайшие недели будет снова переброшен на Халхин-Гол. Японцы активно накапливают на границе войска, и Жуков делает всё, чтобы на этот раз их удар не застал советские части врасплох. Однако война обрушилась на затерянный в степи посёлок Тамцак-Булак гораздо раньше, на второе утро после выписки Астахова из госпиталя.

А за день перед этим, 26 июня, было сделано первое официальное заявление советского правительства о событиях на Халхин-Голе. По радио на всю страну прозвучали слова: «ТАСС уполномочен заявить…». На страницах газет впервые появилась информация о боях в Монголии. Как всегда, сглаживали, не торопились сообщать людям правду. Хотя наши бойцы, командиры, лётчики погибали там с мая, отражая нападения японцев.

* * *

Ранним утром полтора десятка двухмоторных бомбардировщиков Ki-21 в сопровождении истребителей «Накадзима» сделали попытку атаковать полевой аэродром возле Тамцак-Булака. За прошедший месяц многое изменилось – нанести внезапный удар не удалось.

На перехват поднялись скоростные истребители И-16, часть которых имела пушечное вооружение. Головная пара японских истребителей неслась на звено советских самолётов. Командир эскадрильи знал, что из России прилетели опытные пилоты, но его долг был защитить тяжело загруженные бомберы. Японский капитан верил в победу и своё мастерство.

Русские самолёты, хоть и вёрткие, скоростные, сделаны из дерева, обтянутого перкалем, а корпус истребителя Ki-27 «Накадзима» цельнометаллический. Точная очередь двух пулемётов способна поджечь И-16 с первого захода.

Истребители открыли огонь одновременно. Капитан сумел всадить несколько пуль в головной И-16. В ответ получил удар, встряхнувший его самолёт. Снаряд калибра 20 миллиметров пробил фюзеляж, но японский офицер сумел увернуться от смертельной трассы. Набирая высоту, он увидел, что его ведомый отстал. Лейтенанту повезло меньше – снаряды продырявили в двух местах крыло, рваные дыры мешали держать равновесие, скорость падала.

Капитан хотел крикнуть молодому офицеру «Уходи!», но предупреждать его об опасности было поздно.

Похожий на бочонок русский истребитель догнал лейтенанта и открыл огонь сверху. Снаряды и пули, выпущенные с короткого расстояния, крошили кабину, плясали вспышками на капоте. Самолёт, теряя управление, под большим углом шёл к земле.

Часть русских пилотов стремилась оттеснить японские истребители, а другая часть атаковала бомбардировщики.

Это была непростая задача. Двухмоторные Ki-21 не уступали в скорости И-16 и значительно превосходили устаревшие бипланы И-15 бис. Четыре пулемёта винтовочного калибра и крупнокалиберный пулемёт в верхней башне бомбера Ki-21 вели беглый огонь по наседающим истребителям, простреливая всё вокруг.

Загорелся биплан И-15 бис, получив очередь в брюхо. Но тяжело загруженные бомбами японские самолёты не могли развить полную скорость. Снаряды и пулемётные очереди били по уязвимым местам. У одного из бомбардировщиков вспыхнул мотор, был убит башенный стрелок. Чтобы уйти из-под огня, командир экипажа был вынужден сбросить бомбы в степь.

Ещё один бомбер, получив десяток пробоин, также свернул с курса, торопливо освобождаясь от стоки-лограммовок. И-16, в котором сидел русский лётчик, прошедший Испанию, шёл прямо в лоб тройке бомбардировщиков, открыв огонь с расстояния двухсот метров. Он промчался над японским самолётом, едва не задев хвостовое оперение и снова развернулся для атаки.

На земле подняли по тревоге воинские части. Раненый лётчик Паша Яценко выскочил из дверей госпиталя и, хромая, бежал к месту боя. Не отрывая глаз от неба, грозил кулаком врагу.

– Всех в землю вобьём, гады!

Споткнувшись, упал на траву, подняться не смог.

Его подхватили санитары, матерясь потащили обратно.

– Куда тебя несёт? Вылечись сначала, вояка хренов!

Лейтенант вырывался из рук и кричал:

– Сегодня же выпишусь! Там ребята насмерть дерутся, а я койку пролёживаю.

Пашу Яценко не отпускало напряжение первого и единственного боя, в котором он участвовал. Потерял товарища, сам едва не погиб и кое-как выбрался из полуразбитого ястребка. От резких движений открылась не зажившая рана, кровь пропитала повязку и стекала по ноге. Его сразу понесли в перевязочную. Хирург нетерпеливо ждал, пока медсестра Катя размотает бинты, и выговаривал ей:

– Надо следить за ранеными. У некоторых нервы не выдерживают.

– У меня тоже нервы, – огрызалась избалованная вниманием начальства красивая Катя.

– Они на войне побывали, а у тебя от чего нервы? – успокаиваясь, спросил хирург.

– От вас, мужиков!

Катя устала от постоянных дежурств, тяжёлого запаха израненных тел, кричащих во сне людей. А тут ещё увиливал от обещания жениться заместитель главврача и не торопился перевести её на тёплую хозяйственную должность, которую тоже давно обещал.

Взвод Василия Астахова в составе роты быстрым шагом двигался к аэродрому. Красноармейцы, особенно молодняк, поминутно задирали головы, глядя в небо. Там постепенно заканчивался, перемещаясь к юго-востоку, воздушный бой. Прошли мимо огромного, раскинувшего десятиметровые крылья японского бомбардировщика. Фюзеляж с красным опознавательным кругом был смят, левое крыло отвалилось, а застеклённая кабина змеилась многочисленными трещинами.

– Железная стервь, – сбиваясь с шага, сказал молодой боец. – И пулемёты во все стороны торчат.

– Из дюраля корпус и крылья, – поправил его сержант Ютов. – Сплав алюминия с какой-то хренотой. Грохнулся крепко, а не загорелся.

У самолёта возились командиры и бойцы аэродромной охраны. Возле киля лежали в рядок четверо погибших лётчиков, похожие друг на друга. Низкорослые, в коричневых комбинезонах и добротных сапогах. Головы прикрыли тряпками, поясные ремни с пистолетной кобурой были сняты.

Ещё один лётчик сидел, вытянув ногу. Врач и санитар бинтовали ему голень, рядом стоял разрезанный до половины сапог.

– Глянь, пять человек экипаж, – снова удивлялся молодняк. – Попробуй возьми его.

– Их там шестеро или семеро, – отозвался Савелий Балакин. – Кто-то парашютом успел воспользоваться.

Шестая рота, рассыпавшись цепью, вместе с сапёрами прочёсывала степь. Красноармейцы заглядывали в огромные воронки от бомб. Солнце уже основательно нагрело воздух и траву, а в глубине развороченных ям парила вечно холодная земля плоскогорья.

Одна из авиабомб не взорвалась. Сапёры отметили опасное место, воткнув флажки. Вскоре увидели дымившиеся обломки истребителя И-15 бис. Погибшего лётчика уже увезли.

– Глянь, Василий, – негромко проговорил сержант Балакин. – Одни деревяшки да клочья брезента. Ну как ему с японцем тягаться! Тот влупит очередь и рассыплется наш ястребок.

– Что дают, тем и воюем, – так же негромко отозвался лейтенант, повторив услышанную от танкиста Зубова фразу.

В другом месте увидели «полуторку» и кучку бойцов аэродромной охраны. Здесь же находились несколько командиров и капитан из особого отдела НКВД. Патруль наткнулся на японского лётчика. Подумали, что он разбился.

Когда патрульные приблизились, лётчик открыл огонь из «Маузера». Застрелил лейтенанта и тяжело ранил красноармейца. Японца пытались взять живым, но тот продолжал стрелять, а затем пустил себе пулю в висок. Ротная цепь на несколько минут задержалась, разглядывали мёртвого лётчика. Капитан-особист махнул рукой.

– Чего остановились? Продолжайте прочёсывание. Япошек много посбивали, осматривайте промоины, кусты.

Назаренко повёл роту дальше. Политрук Боровицкий вытер пот со лба и достал из кобуры «Наган». Глядя на него, защёлкали затворами винтовок некоторые бойцы из молодых. На них прикрикнули сержанты:

– Отставить! Постреляете друг друга.

Старший лейтенант Назаренко подковырнул политрука:

– Не торопись в бой, нет здесь никого. Если что, Василий Астахов и Балакин с врагами быстро разберутся.

Сконфузились и спрятали «Наганы» в кобуру оба молодых лейтенанта из недавнего пополнения – Логунов Сергей и Сорокин Ваня. А Назаренко весело подмигнул Василию. Уловив настроение ротного командира, старшина Пронин широко заулыбался.

– Товарищ Астахов умеет воевать. Вот с кого пример берите.

Прозвучало несколько фальшиво, но Василию надоели стычки с Назаренко. Отшутился в ответ. А вечером, хоть и с запозданием, был приглашён отметить возвращение из госпиталя вместе с ротной верхушкой: Назаренко, Боровицким и старшиной Прониным.

В тот день при налёте на аэродром в Тамцак-Булаке японцы не смогли достичь цели. Были сбиты пять вражеских самолётов, аэродром не пострадал. Наши потери составили три истребителя.

Когда Жукову докладывали об успешном отражении авианалёта, один из штабных командиров добавил:

– Пять сбили и подковали крепко ещё несколько штук. Наблюдатели видели. Возвращались самолёты с пробоинами, некоторые кое-как до своего аэродрома дотянули. В общем, дали японцам по зубам, теперь подожмут хвост.

Штабник ещё не понял, что новый командующий не терпит пустословия. Жуков перебил его:

– Хвалиться нечем. На аэродроме под Баин-Бурду-Нур в результате авианалёта уничтожены 16 наших самолётов. Разберитесь и сообщите о причинах головотяпства. Охрану полевых аэродромов усилить. Доклада жду завтра к восьми утра.

* * *

Прочёсывание степи закончилось во второй половине дня. Обошлось без происшествий. Нашли ещё одного японского лётчика, выбросившегося с парашютом. Парашют до конца не раскрылся, видно, пилот падал с малой высоты и разбился. Оба молодых лейтенанта с любопытством разглядывали его. Им всё было в диковинку: пистолет «Намбу» со скошенной рукояткой и длинным тонким стволом, голубая эмблема с жёлтой звездой, пропеллером и крылышками на рукаве комбинезона.

Назаренко показал пальцем на петлицы с двумя звёздочками.

– Лейтенант, как и вы. Молодой, не сумел приземлиться.

Оба взводных вежливо кивнули и подержали в руках увесистый пистолет.

– Хорошая штука? – спросил лейтенант Логунов, не решаясь хвалить оружие врага.

Второй лейтенант из пополнения, Сорокин Ваня, смотрел на мёртвого лётчика. Жуткая смерть – падать с высоты, зная, что никто тебя не спасёт. Он только сейчас заметил, что лицо японского пилота перекошено непонятной гримасой. Может, кричал от страха. Растерянность молодого лейтенанта не укрылась от взгляда Назаренко.

– Что, мёртвых боишься? – спросил он и, повернувшись к лейтенанту Сергею Логунову, небрежно заметил. – Пистолет так себе. Из «Намбу» в Василия Николаевича Астахова в упор стреляли. Ничего, выжил.

Старшина Пронин с досадой подумал, что Назаренко опять несёт чушь. Астахов пользуется у бойцов авторитетом. Подобная болтовня снова оттолкнёт его от ротного. Действительно, Василий с трудом сдержался. Оба лейтенанта смотрели на него с детским любопытством и сочувствием. Им надо было что-то ответить.

– Сплоховал я, – выжимая улыбку, сказал Астахов. – Когда последнюю траншею брали, со всех сторон огонь вели. Но пистолеты – это так, ерунда. У японцев станковые «Гочкисы» сильные, и от миномётного огня мы потери большие несли. На стрельбище подробнее расскажу.

– Нечего молодых пугать, – вмешался Боровицкий. – Большие потери, миномёты! Война без потерь не бывает, а япошкам мы крепко тогда вломили.

– Мы не дети, чтобы нас пугать, – ответил Сергей Логунов, светловолосый, спортивно сложенный выпускник Саратовского военного училища. – Экзамены досрочно сдали и сюда добровольно приехали.

– Ладно, двигаем дальше, – спрятав в карман документы японского лётчика, сказал Назаренко. – А ты, Сорокин, останешься с двумя бойцами здесь. Чтобы японца не украли. Я попозже машину пришлю. Погрузите тело и вернётесь в полк.

– Так точно, – козырнул Ваня Сорокин и простодушно спросил: – Кто же японца украсть может?

– Мало ли, – неопределённо пожал плечами ротный. – Оружие у вас есть, отобьётесь в случае чего.

– Понимаешь, Иван, – сгладил подковырку командира роты Василий Астахов. – Были случаи, когда японские лётчики приземлялись в степи и подбирали своих товарищей, которых сбили в бою. Но забирали живых. За мёртвым вряд ли кто прилетит.

Лейтенант Сорокин молча кивнул в ответ. Ему дали задание, и он с крестьянской основательностью готов был его выполнить. Логунов с усмешкой похлопал товарища по плечу и подмигнул:

– Охраняй мёртвого японца. Важное дело.

А старшина Пронин, с сочувствием относившийся к молодым, достал из полевой сумки пачку печенья.

– Вот, перекусите с бойцами. Вода у вас есть. Когда ещё машина придёт.

– Ладно, пошли дальше, – махнул рукой Назаренко. – Нам ещё километров пять прочесать надо.

* * *

Вечером Василий встретился с Таней. Не давали покоя комары, и она позвала его в своё общежитие.

– Может, ко мне пойдём? – предложил лейтенант.

– Опасаешься за мою репутацию? В нашем ауле всё равно ничего не скроешь, – засмеялась медсестра. – По крайней мере поужинаешь нормально.

Татьяна вместе с двумя санитарками занимала небольшую комнату с окном, тщательно завешенным марлей от комаров и плотной занавеской. Патрули в посёлке Тамцак-Булак строго следили за соблюдением светомаскировки. Это был один из приказов Георгия Константиновича Жукова.

Санитарка Люся приготовила рис с бараниной, поставила тарелку с консервированной капустой. Нарезая хлеб, сказала, оправдываясь:

– Плохо тут с овощами. Монголы огороды не сажают. Мы пытались зелень вырастить, всё под солнцем сгорело. Воды мало и дожди редко идут.

Люся Гладкова, небольшого роста, крепко сбитая, приехала сюда по договору, оставив у родителей маленькую дочь. В колхозе ничего не платили, а за пару лет в военном госпитале она рассчитывала накопить денег на новый дом и выйти замуж. Куда делся отец ребёнка, Люся не рассказывала.

Медсестра Таня Замятина работала в одной из больниц Хабаровска. В госпиталь попала по направлению военкомата. Мать пыталась её отговорить, неспокойно в Монголии, да и климат тяжёлый.

– Мам, прятаться мне, что ли? В райком комсомола вызвали, я согласие дала. В военкомате комиссию прошла, все бумаги подписала. Не век же на одном месте сидеть.

– Какой век? Тебе всего девятнадцать лет.

Сейчас исполнилось двадцать. Много чего было за прошедший год. Неудачная любовь, холодная ветреная зима, когда долгими ночами слышала на дежурствах вой ветра. В окна билась степная метель, оставляя огромные спрессованные сугробы у дверей. Дорожки раскапывали санитары и красноармейцы из ближней воинской части.

Люся с советами не лезла, а Катя, которая постарше и опытнее, учила:

– Ищи командира из молодых. Даже если забеременеешь, начальство его жениться заставит. Скандалы никому не нужны.

Познакомила со старшим лейтенантом из лётной части. Тот попал в госпиталь с сильной простудой. Когда вылечился, стали встречаться. Отдалась ему легко, без особых раздумий. Ходила приподнятая, стала взрослой, и мать с поучениями не пристаёт. Месяцы через три старшего лейтенанта перевели на дальний аэродром.

За двести километров много не пообщаешься. Какое-то время писали письма друг другу, даже разок встретились. Старший лейтенант стал капитаном, а повзрослевшая Таня поняла, что глубокими чувствами здесь не пахнет. Отношения угасли, письма приходить перестали. Что удивительно, Таня не переживала.

Силком женить его на себе, поплакавшись начальству? Глупо. Да и капитан ей ничего не обещал, винить некого. В конце мая пошёл поток раненых после коротких, но жестоких боёв на Халхин-Голе. Вот тогда насмотрелась, что такое война, забыв про свою любовь-нелюбовь.