Текст книги "Русалка гриль"

Странным образом это полушутливое предположение Белова не показалось мне совсем абсурдным, и я остаток дня провёл в размышлениях о значении загадочной пятерки.

12 октября.

Вписываем ли мы новые строки в книгу истории? Или, возможно, мы сами являемся буквами и знаками, которыми история пишет себя? Иными словами, обладаем ли мы исторической волей? А если судить несколько шире, способны ли вообще вписать нечто новое в Книгу Бытия? Или же мы представляем собой особый вид бактерий, которые копошатся в плоти мироздания, неосознанно, безмысленно, и всё же выполняя своё предназначение? Нам представляется, что белых страниц в науке остаётся всё меньше, и мы спешим заполнить их своими догадками, своими поступками, своими жизнями. И вот страница испещрена нашими каракулями, среди которых есть и гениальные, но они перемешаны до неразличимости с пустяками, рожицами, расписками. Это не монолог, это многоголосый хор, в котором – кто знает? – может статься, участвует и сама природа. Нам представляется, что все эти знаки на чистом листе оставлены нашей волей, но, возможно, Природа (или История) читает наши послания и отвечает. Но эти ответы так же неразличимы в общей мешанине почерков и росписей, как неразличимы уже и наши собственные письмена. Пять – это не пятеро человек, и не пятое число. Это пять месяцев. Ни больше и не меньше. Ровно пять. Вот Её ответ…

26 октября.

Что это? Кто это написал? Ведь очевидно, что запись сделана чужой рукой. Чьей? Кто сначала удалил страницы из моего дневника, а теперь добавил собственную запись? Не могу поверить, что кто-то из команды способен на такое. Конечно, минувшие три недели были не из лёгких. Виной тому, возможно, не основательно прожаренное медвежье мясо. Большая часть команды буквально на следующее утро после «медвежьего» пира свалилась в недуге. Жар, лихорадка, бред. Неизвестно, почему некоторые избегли этой участи – разная ли подготовленность организмов тому виной, или другие причины. Но все переносили хворь по-разному. Мне пришлось весьма тяжело. В сознание я приходил лишь на короткие мгновения. В. Р страдал не меньше моего. В то же время, Ж. Ж была абсолютно здорова…

И вот сегодня, когда я впервые за много дней почувствовал себя в силах возобновить записи в своем дневнике и попросил принести лампу (солнечного света мы теперь не видим вовсе!), вдруг обнаруживаю в тетради чужой почерк. Странная, чем-то пугающая меня запись! Особенно эти слова насчет пяти месяцев. Что он хотел сказать? И зачем, – непостижимо! – зачем понадобилось кому-то вписывать свои невнятные соображения в мой дневник?

Всё это так разволновало меня, что силы снова меня оставили, и я задуваю лампу…

19 ноября.

Да, почти месяц не открывал я этой тетради. Необъяснимый страх сопровождал каждую мою попытку вновь взяться за дневник. Я брал в руку перо и тут же вспоминал загадочную запись, сделанную чужой рукой. За это время я пытался, прибегая к различным, порой неуклюжим уловкам, вызвать на разговор о моём дневнике почти всех членов экипажа, в надежде, что кто-нибудь так или иначе проговорится, или я смогу иным образом понять, что человек знает о моей тетради, а, может быть, и о ТОЙ записи. Но попусту. Ничего не выяснив, я лишь укрепил своих компаньонов в убеждении, что состояние полубреда меня так и не покинуло, что я не вполне ещё здоров. Так что от всех обязанностей по судну я пока свободен и предоставлен самому себе.

Как и «Геркулес». Зажатый льдами, он медленно продвигался на север, но затем, сделав большую петлю, снова направился к Таймыру. Мы практически кружим на месте, не удаляясь далеко от берега, но и не приближаясь к нему. Одна надежда, что весной льды отпустят нас, и шхуна продолжит плавание на восток.

Кстати, Быковский болен, похоже, еще в большей степени, чем я. Он по-прежнему в бреду и жару.

24 ноября.

Сегодня мы настолько приблизились к берегу, что, не будь полярной ночи, наверняка могли бы с мачты разглядеть большую землю. Капитан и ослабевший после болезни В. Р. обсуждают возможность лыжной экспедиции к побережью Таймыра. Но физическая слабость половины команды вынудила их отложить этот вопрос, по крайней мере, на месяц.

4 декабря.

Итак, три. Осталось три месяца.

5 декабря.

И вновь это! Снова кто-то вписал в мой дневник несколько слов. Что вам угодно, сударь? Запугать меня? Можете торжествовать, вам это почти удалось. Да, меня пугает ваше присутствие на страницах моего дневника. И не столько ваши смутные и ничем не обоснованные пророчества насчёт оставшегося времени (до чего?), сколько сам факт, что кому-то взбрело в ум вот так бесцеремонно вмешиваться в столь интимное дело, как личный дневник. Хотите обсудить что-то? Почему бы не сделать это открыто, лично? Предупреждаю вас, мой анонимный «соавтор», я доищусь, кто вы, и тогда вам не избежать тяжёлого для вас разговора. Если же это всего лишь шутка, то скажу, что подобное извращённое чувство юмора способно лишь вызвать досаду, но никак не веселье. Убедительно вас прошу, кем бы вы ни были: оставьте меня и мой дневник в покое!

23 декабря.

Сказать по совести, если незнакомец, оставивший несколько заметок в моём дневнике, чего и добился, так это моего охлаждения к самой идее записывать события и мысли. Так как именно предположение, что записи эти не предназначены для чужих глаз, и определяло содержание, да и форму сиих записок. Вмешательство же постороннего человека как будто отделило меня от собственного дневника, сделало его отчасти чужим. Как, скажем, бортовой журнал «Геркулеса» не является местом, где высказывались бы соображения разного отвлечённого рода. Нет, журнал служит для фактических записей касательно курса и координат корабля, событий на судне, имеющих значение для плавания в целом, а также учёта провианта и керосина. Дневник же был задуман, как молчаливый собеседник, который принимает мой монолог, вбирает его на свои страницы, но сам не спешит высказаться. Дневник, который с тобой разговаривает! Абсурд! Или сюжет для новеллы в духе Андреева. А вот поди ж ты, мой дневник оказался именно таким разговорчивым.

Я после долгих размышлений пришёл к выводу, что неважно, кто именно внёс свои заметки в мою тетрадь. Существенно то, что дневник, созданный для монолога, перешёл к диалогу. А это принципиально иная форма общения. И я к ней, видимо, не вполне готов. На этих страницах, по крайней мере. Так что, я принял решение отныне вписывать сюда лишь сухие факты, которые почитаю существенными для сохранения. И никаких отвлечённых рассуждений!

25 декабря

За неимением рождественской ёлки, украсили лишь кают-компанию – самодельной мишурой. При свете камина и нескольких ламп открыли оставшееся шампанское. О, как разительно отличалось это застолье от того памятного, на котором я впервые присутствовал не в качестве стюарда, а полноправного гостя! И дело не только в темноте или в том, что некоторые из членов экспедиции до сих пор чувствуют себя не вполне здоровыми. Что-то неуловимо (хотел написать «и непоправимо», но раздумал) изменилось в самой атмосфере на судне. Будто по «Геркулесу» бродит тень некоей смутной печали. Впрочем, я ведь намеревался лишь излагать факты!..

1 января 1913 года. «Геркулес».

Новый 1913 год мы встретили вблизи берега Харитона Лаптева полуострова Таймыр. Сегодня А. К. и В. Р. снова вернулись к идее лыжной экспедиции на материк. Не воспользоваться близостью большой земли, действительно, на мой взгляд, непростительно. Впрочем, задачи перед группой, которая будет отправлена на берег, ставятся не сложные. По возможности разыскать древесину, чтоб пополнить запас топлива на судне, исследовать окрестности на предмет открытой воды, при удаче – поохотиться, а также установить на берегу знак экспедиции.

Не знаю, в каком составе планируется вылазка, но намерен предложить свою кандидатуру.

4 января.

Признаться, с трепетом ждал этой даты. Даже затрудняюсь сказать, чего я больше ждал. Что в дневнике появится запись от неизвестного, что-нибудь вроде «осталось два месяца»… или что она не появится.

Не появилась. Диалог закончен? Не скажу, что я к нему стремился, и всё же. Больше нечего сообщить?

12 января.

Пока ещё не определён ни состав экспедиции на берег, ни дата её отправления. Штурман настаивает, что необходимо дождаться конца полярной ночи. Капитан резонно отвечает, что мы не можем предполагать, где судно окажется к этому моменту, и, возможно, нас отнесёт так далеко от берега, что экспедиция станет нереальной. Поскольку от недостатка дров и мяса мы пока не страдаем, мне представляется, что сама идея вылазки на большую землю носит характер скорее психологический, чем практический.

14 января.

Жюльетта и впрямь не жена начальнику, лишь невеста. Хотя капитан мог бы в любое время их обвенчать. Тем паче, беря в расчёт пикантное положение Ж. Ж…

15 января.

Снова за своё?! Только теперь не мистические намёки, а грязные сплетни! Имейте в виду, сударь, я вас вычислю! Почерк – слишком хорошая примета, – так что, не пришлось бы вам раскаиваться!

17 января.

Действительно, похоже, что Ж. Ж. в положении. Я нисколько не ханжа, но… это правда, капитан судна имеет право заключать браки, и В. Р мог бы… не знаю… конечно, она француженка… хотя, что с того? Владимир Александрович тоже долгое время жил во Франции… да нет, я всё не о том. Просто, условия полярной зимовки с этой вечной тьмой, оглушительным холодом, а самое важное – с полнейшей зависимостью от воли морских течений и передвижений ледяных масс, с туманным, непредсказуемым, призрачным «завтра» – не самые подходящие для того, чтобы заводить детей.

Однако, я остаюсь с моим глубочайшим уважением и к В. Р. и к мадемуазель Жюльетте. И никакие анонимные и непрошеные авторы не могут моего уважения поколебать.

20 января.

В состав экспедиции на берег (точнее будет сказать – на остров, поскольку от Таймыра нас отделяет гряда мелких островов) включены предварительно: штурман Белов, помощник механика Быковский, матросы Попов и Чукчин, помощник механика Бурков. Очень странным, на мой взгляд, выглядит решение включить в состав Быковского, – он совершенно нездоров, о чем вопиет весь его вид: бегающий взгляд, бледный цвет лица. Периодически он даже заговаривается. При встрече со мной ведёт себя странно – смотрит так, будто впервые видит.

Я твердо намерен иметь беседу с В. Р. или капитаном о включении меня вместо Быковского в состав группы. Поскольку Раввинов остаётся на судне, я мог бы взять на себя продовольственные обязанности в лыжной экспедиции. Кроме того, я совершенно окреп после своего недуга и буду в этом смысле гораздо более полезен в тяжёлом походе. Ведь нам предстоит тянуть собственными силами нарты с поклажей, а на обратном пути, возможно, ещё и тащить дрова и туши убитых животных.

Вот даже написал «нам предстоит», настолько мысль участвовать в походе для меня стала привычной. Конечно, ошибочно было молчать и дожидаться решения. Стоило поговорить с начальником гораздо раньше.

Впрочем, как я понимаю, решение пока принято предварительное, не окончательное…

23 января.

Быковский настоящий проверенный моряк. А ты – фальшивый. И имя твоё – фальшивка, и биография. Кто ты?

27 января.

Стоило неделю не заглядывать в дневник – и вот на тебе! Опять! Похоже, вы, сударь, решили вступить в прямой диалог? Что ж, приветствую такую несвойственную вам смелость. Дерзости и наглости вам – да, не занимать. Но вот отваги недостаёт. Поскольку лишь трус станет прятаться за анонимными строчками в чужом дневнике. Идите ж до конца! Проявитесь! Я готов обсудить вопросы, касающиеся моего имени и моей биографии, но – лично. При встрече тет-а-тет. Если уж вам не даёт покоя мое имя, то могли бы, по крайней мере, назвать своё! Что? Кишка тонка?

29 января.

Сегодня имел беседу с В. Р. по поводу возможности моего участия в лыжном походе. Оказалось, что они с капитаном обсуждали такую возможность, но не предложили мне лишь по причине отсутствия инициативы с моей стороны! Вот как! Действительно, нужно было немедленно, как только возникла идея экспедиции, предложить своё участие. Сам виноват!

Впрочем, всё образовалось. Видя мое настойчивое желание участвовать в вылазке и согласившись с моими доводами о той пользе, какую я мог бы принести в таком нелёгком предприятии, капитан и начальник приняли моё предложение и включили меня в состав группы. Правда, мои опасения насчёт Быковского они не разделили. Штурман Белов, назначенный руководителем похода, категорически настаивает на кандидатуре Быковского, и обсуждению этот вопрос не подлежит.

Что ж, я и не настаиваю. Главное, что я тоже иду на землю. Когда же, когда?

2 февраля 1913 года.

Сегодня, по расчетам капитана, солнце должно было ненадолго показаться над горизонтом. Вся команда с нетерпением ждала этого события, светлого в буквальном смысле. Мы столпились на палубе, измученные тоской по солнечному свету, непроходимым мраком и холодом полярной ночи. Никогда бы прежде не подумал, что темнота будет даже более, чем холод, нервировать меня.

И вот, чуть позже, чем обещал капитан, край горизонта действительно просветлел. Впервые за многие сутки мы смогли различить, где кончается бескрайняя пустыня льда и начинается небо. Правда, я ожидал увидеть ровную линию океанского, пусть и покрытого льдами, горизонта. Но мутный свет, поднимающийся из-за Земли, выделил ломаную кривую и даже нечто, напоминающее скалу. Учитывая удалённость, эта скала должна была быть огромной без преувеличения. Штурман принёс из рубки карты, чтобы свериться с нашим положением и окружением. Никакой гористой земли, да и вообще никакой суши в восточном направлении от нас не должно было быть. Либо мы видим неисследованную и не нанесённую на карты землю, либо мы не вполне верно определили своё местонахождение.

Конечно, последнее предположение никто не высказал вслух, поскольку оно бросало тень на профессиональные качества штурмана и капитана. И я действительно полагаю, что таковое вряд ли возможно. Скорее уж, действительно, мы подошли сравнительно близко к неизвестному острову с вулканом или высокой горной грядой. Что ж, перспектива стать первооткрывателями острова тоже вполне приятна!

Тем временем, выемка на вершине скалы или вулкана неожиданно блеснула ослепительной искрой, и из-за неё показался край долгожданного светила. Крики «ура» и винтовочные выстрелы разогнали вечную тишину Севера.

4 февраля.

Уверен, что ты и без моего напоминания прекрасно помнишь, что за день сегодня. Месяц. Один месяц остался.

5 февраля.

Я решил просто игнорировать появляющиеся анонимные записи. Поскольку их уважаемый автор не имеет достаточной чести вступить со мной в честный и открытый диалог, я также не имею желания поддерживать какие-либо сношения с ним. Увы, помешать ему и впредь пачкать страницы дневника я не в силах, разве что непрестанно носить дневник при себе. Так что, самым разумным будет просто не обращать внимания на эти записи. Voila!

8 февраля

С каждым днём солнце появляется над горизонтом всё больше. Вчера оно полностью оторвалось от скалы и прокатилось вдоль бесформенной гряды. И лишь через три четверти часа вновь опустилось за горизонт.

Приготовления к походу идут очень активно. Я отобрал и упаковал необходимый провиант из расчёта на полтора месяца, хотя планируемая продолжительность похода 2–3 недели. Но в этих широтах человек строит свои планы с большой оглядкой на стихию. Изготовлены двое больших нарт, а также разборная шлюпка из деревянного каркаса, обтянутого парусиной – на случай встречи открытой воды. Из личных вещей берём лишь самое необходимое (но дневник, разумеется, я возьму с собой), а также лыжи, оружие и порох, небольшой запас топлива, две лопаты.

11 февраля.

Старт назначен на 22 февраля. Фактически, всё готово к выходу. Беспокойство вызывают лишь два момента. Причём, лишь один из них – беспокойство общее. Это каменная гряда с высокой горой на востоке. Дело в том, что она с каждым днём приближается. Согласно показаниям всех приборов, «Геркулес» практически стоит на месте. Если и есть небольшие продвижки, то на юго-юго-запад. Гора же приближается к нам с востока. Это может свидетельствовать только об одном: не мы движемся к этой скале, а она к нам. Невольно вспоминается притча о горе и Магомете! Но другого объяснения нет. Капитан говорит, что больше всего это напоминает движущийся айсберг. Во время его плавания к Антарктиде таких айсбергов встречалось немало. Но в основном это происходит на открытой воде. Ведь айсберг и есть обвалившаяся, отколовшаяся кромка ледяной массы. Она, отделившись от основного ледяного плато, обрушивается в воду и удаляется прочь, влекомая течением.

Так что, при всей схожести, вряд ли наблюдаемое нами явление относится к разряду айсбергов. Замёрзший океан тоже, разумеется, не представляет собой ровную поверхность. О, если б было так! Насколько это облегчило бы покорителям полюса их задачу. Но в том-то и дело, что, отправляясь по ледяной пустыне на лыжах или собачьих упряжках, надо быть готовым к многочисленным торосам – складкам льда, иногда вовсе непреодолимым… но всё же никто из бывалых северных мореходов не слышал о торосах такого размера. С прибавлением светового дня можно было всё подробнее разглядеть эту гору или скалу. Либо мы видели её теперь отчетливее, либо она действительно меняла свою форму. Потому как в первый раз, когда мы выстроились на палубе приветствовать вернувшееся светило, горная цепь была бесформенной, зубчатой и вытянутой в длину. Но с каждым днём надвигающаяся на нас гора становилась всё уже и выше. Сегодня она напоминает больше всего некое здание – почти правильный прямоугольник с высотой, составляющей около половины длины основания.

Конечно, и айсберги и торосы порой принимают самые причудливые формы. Едва об этом зашла речь, каждый вспомнил самые странные из виденных им образований. В. Р рассказал, как они почти столкнулись с ледяной скалой, совершенно похожей на судно. Матросы даже приняли айсберг за легендарный «Летучий Голландец». Впрочем, стоило обогнуть его, и магия схожести тут же исчезла – с другого ракурса скала вовсе не напоминала корабль. Матросы-поморы наперебой рассказывали как, особенно в пургу, можно спутать ледяные глыбы с человеком или медведем.

Тем не менее, все соглашались, что наша скала действительно необычна. Своей правильной формой она напоминает не хаотическое порождение природы, а творение разума.

Вопрос состоит ещё и в том, насколько опасно приближение такой громадины? Ведь с каждым днём она становится ближе, и движение это не замедляется. Видимо, на востоке от нас происходит большая подвижка льда. Не исключено, что это поставит под сомнение и нашу пешую экспедицию. Если вдруг откроется вода, и «Геркулес» сможет двигаться на восток, то мы воспользуемся этой возможностью, и поход на берег будет отложен, если не забыт вовсе.

17 февраля.

Третий день, не прекращаясь, бушует дикая пурга. Ветер не позволяет выйти наружу. Была предпринята попытка сделать это, подстраховавшись верёвочной связкой. Семёнов попробовал выйти на бак, а мы, спрятавшись за дверью, держали верёвку, конец которой Семёнов обвязал вкруг себя. Едва он приоткрыл дверь, как ворвавшийся ветер моментально опрокинул нас всех на пол. Мы успели увидеть лишь, что палуба полностью занесена снегом. Семёнов вооружился ледорубом и ещё раз попытался выйти в открытую дверь. На этот раз мы были готовы к удару ветра и устояли на ногах. Семёнов вышел и тут же растворился в белом мареве. Мы перестали видеть его, хотя он едва ли сделал пару шагов. Но верёвка была натянута, и мы постепенно стравливали её. Судя по длине отпущенной веревки, Семёнову удалось пройти около пяти метров. Затем канат ослаб, провис, и мы немедля стали выбирать его обратно. Похоже, Семёнов не удержался на ногах, и теперь мы тянули его обратно. Ценой невероятных усилий нам удалось сделать это.

Уже внизу, отогретый ромом и чаем, Семёнов рассказал о том, что успел увидеть. «Геркулес» занесён снегом с подветренной стороны практически полностью. А в редких просветах сквозь снежно-ледяную пелену Семёнову удалось разглядеть, что прямо у борта, метрах в четырёх торчат острые ледяные глыбы весьма опасного характера.

Получить дополнительную информацию не представлялось возможным, поэтому мы отправились спать.

18 февраля (написано 20 февраля).

Я проснулся от глухого удара. Всё судно буквально содрогнулось. Я спал не раздевшись, как и все в последние дни. Так что через минуту я уже был в кают-компании. В это время новый удар тряхнул «Геркулес». В салоне постепенно собиралась вся команда. Мы услышали оглушительный скрежет. Было такое ощущение, что треснули сами небеса. Корабль сильно накренился на борт, со стола попадали приборы, оставленные накануне. Что происходит? Машинист с помощниками бросились вниз. Через минуту один из помощников, кажется, Священко, вернулся и доложил, что льды, похоже, сильно сдавили корпус «Геркулеса». Один из шпангоутов может не выдержать и треснуть в любой момент. Капитан приказал немедленно укрепить шпангоут, и сам спустился в трюм вместе с матросами. Я тоже не отставал.

Когда мы оказались внизу, прямо на моих глазах борт вспучило, дерево закряхтело, раздался металлический скрежет, какой-то гул, и внезапно вода хлынула в трюм мощным потоком. Кто-то упал, лампы залило водой, мы оказались в полной темноте.

Дальше события разворачивались с той необратимой быстротой, что осмысливать их не было ни возможности, ни сил. Всё, что я делал, было продиктовано, скорее, рефлексами, чем разумом. Я бросился наверх и заголосил: «Пробоина!». В темноте люди сталкивались, бились о стены и друг о друга, кричали, метались внутри крохотной коробочки, окружённой враждебной и агрессивной стихией.

Среди общего шума, грохота и лязга я услышал (а может, мне показалось, что услышал) голос капитана: «Покинуть судно!». Я понял, что кораблю нанесён смертельный урон и, даже несмотря на продолжавшую безумствовать пургу, снаружи сейчас безопаснее, чем внутри.

Пробираясь к выходу я заметил, что сжимаю в руках дневник. Когда, каким образом он попал ко мне? Не представляю.

Я сунул тетрадь за пояс и вывалился через дверь на палубу. Здесь творился не меньший кошмар. Я в тот же миг перестал отличать, где верх и где низ, где борт, и откуда я только что вышел. Пурга закружила меня, швырнула в снег, я цеплялся за что-то, но безуспешно. В этот момент «Геркулес» в очередной раз страшно встряхнуло, и корабль стремительно начал заваливаться на борт. Я покатился вниз и, пытаясь удержаться, схватился намертво за что-то, возможно, за нарты, приготовленные для нашего лыжного похода. И, хотя они были крепко принайтовлены, судя по всему, канаты не выдержали. Я вместе с нартами, так и не отцепившись от них, вылетел за борт и рухнул в снег.

Когда после такого страшного удара я снова смог поднять голову, по-прежнему ничего не было видно в нескольких шагах. Я обернулся и едва смог разглядеть силуэт «Геркулеса», неузнаваемый в странном положении – корабль лежал на борту, обнажённое днище зияло огромной дырой. Я слышал или полагал, что слышу крики людей сквозь вой пурги, но не мог никого разглядеть. Под парусиной, которой были покрыты нарты, я нащупал ледоруб и попытался его достать. После некоторых усилий, мне удалось это сделать. Возвращаться к кораблю без ледоруба я и помыслить не мог. С трудом поднявшись на ноги и опираясь на ледоруб, я медленно продвигался к темнеющему пятну судна. Но, не успел я сделать и десятка шагов, как «Геркулес» вздрогнул и почти бесшумно погрузился под воду. Это произошло так стремительно, что я сразу не смог осознать увиденное. Только что корабль лежал в нескольких метрах от меня, и вот уже на его месте чернеет рваная рана, из которой торчат лишь мачты. А через мгновение и они исчезли в чёрной воде.

Порыв ветра свалил меня с ног, но я продолжал ползти к полынье, что-то выкрикивая, и слёзы застывали на моём лице.

…я описываю события, произошедшие 18 февраля, спустя два дня, сидя в укрытии, сооружённом из уцелевших нарт, снежных глыб и обломка мачты. Пальцы замёрзли, не могу писать далее. Продолжу завтра.

21 февраля.

Сегодня пурга утихла, и впервые за несколько дней я смог выбраться из своего укрытия. Солнце стоит уже довольно высоко, снег искрится, и ничто в безмятежности окружающего пейзажа не напоминает о катастрофе. Почти ничто.

Пока не застыли чернила, постараюсь вкратце изложить трагические события, свидетелем и участником коих мне не посчастливилось стать.

Третьего дня шхуна «Геркулес» внезапно была раздавлена движущимися ледяными массами и, получив огромную пробоину, затонула в течение нескольких минут. Из всего имущества удалось спасти… хотя нет, – по счастливой случайности было спасено лишь то, что находилось на палубе и в тот момент, когда судно завалилось на борт, упало с палубы на лёд. В основном это собранный для лыжного похода груз: нарты, разборная шлюпка, мешки с сухарями, керосин, кое-что из ручных инструментов, парусина, а также некоторые личные вещи. Неплохой запас для выживания в окружении бескрайних льдов! Можно было бы и порадоваться, если б не горечь утраты. Ведь вместе с затонувшим судном погибли и наши товарищи.

Когда 19 февраля я пришёл в себя после испытанного потрясения, я обнаружил себя лежащим под укрытием из нарт и парусины. Ж. Ж. отпоила меня горячей водой. В. Р. также выжил в этой страшной катастрофе. Кроме того – матросы Попов и Чукчин и помощник механика Быковский. Странное совпадение! Те, кто намеревался отправиться в береговой поход, и для кого были заготовлены нарты и припасы, – именно те и используют эти припасы теперь! Я имею в виду Быковского, себя, Чукчина и Попова. И могу только радоваться, что эта странная закономерность слегка нарушена персонами начальника и его невесты.

Больше не выжил никто!..

22 февраля.

А льдина? Ты забыл написать про льдину!

22 февраля.

Действительно, льдина. Первое, что поразило меня, когда я снова обрёл силы подняться на ноги, и когда погода позволила выбраться наружу из-под парусины, была льдина. Теперь она ещё ближе и ещё более напоминает некое фантастическое здание: прямоугольная, а точнее – слегка трапециевидная глыба льда возвышается над нами, как древняя пирамида, столь же бессмысленная и столь же бесчеловечная. Какими силами движима она? Но именно это её движение и привело в беспокойство льды, вздыбленные и превращённые в какое-то подобие платформы или баржи, которую глыба толкает перед собой. Вот эта-то платформа и раздавила, судя по всему, наш «Геркулес», а за три дня, минувшие с того события, завалила и укрыла полынью, остававшуюся на месте гибели шхуны. Она и наше укрытие расплющит, если мы не перенесём его в ближайшие дни, поскольку движение глыбы продолжается.

Сходство с древней пирамидой придает ей и «орнамент». На самом деле это, видимо, протаявшие углубления и выемки в толще льда, но с нашего положения они выглядят, как некие письмена или рисунки – хаотические линии и точки, которые воображение дорисовывает, превращая в таинственные иероглифы.

24 февраля.

И про Быковского. Не забудь написать про Быковского!

24 февраля.

Быковский действительно доставляет мне хлопот. Меня беспокоит его состояние, и не столько уже физическое – кажется, что он вполне окреп после своей продолжительной хвори. Но положение его ума не столь благополучно. Он ведёт себя странно, легко возбуждается, переходя на крик и преувеличенную жестикуляцию, и чаще всего объектом его раздражения почему-то становлюсь именно я. Он смотрит на меня с постоянным подозрением, задаёт странные вопросы и говорит обо мне с другими – я слышал! – как о психически ненормальном. Это я-то ненормален! Какие всё же странные выверты сознания происходят в больной душе! Но ещё страннее, что другие относятся к этим его выпадам вполне снисходительно. И мои попытки обратить внимание сначала В. Р., а затем Чукчина на болезненное поведение Б. не увенчались успехом. Чукчин лишь усмехнулся, – впрочем, он никогда не относился ко мне всерьёз. В. Р. же обещал приглядывать за Б., но сказал это как-то неубедительно, будто для того лишь, чтоб отделаться от докучливого жалобщика. Конечно, он более поглощён заботами о Ж. Ж. Если мои подозрения о её беременности справедливы, то, разумеется, В. Р. есть о чём беспокоиться.

Ледовая «пирамида» ещё придвинулась к нам. Надо переносить лагерь. И срочно!

25 февраля.

Это не пирамида. Просто приглядись внимательнее.

25 февраля.

Сегодня я предпринял попытку инициировать перенос нашего лагеря, но начальник остановил меня и привлёк общее внимание с тем, чтобы устроить нечто вроде совещания. Нам пора признать наше положение, оценить его и принять решение касательно наших дальнейших действий.

Оставаться в нашем временном укрытии бессмысленно и опасно. В. Р. предлагает двигаться в направлении берега. Мы имеем большую часть припасов и оборудования, заготовленных для лыжного похода, включая и сами лыжи, – правда, всего четыре пары. Все согласились с тем, что оставаться на подвижной льдине, да еще ввиду скалы-пирамиды, опасное соседство которой мы уже имели возможность испытать, нельзя. Значит, надо идти.

Среди сохранившихся вещей у нас имеется лишь половинка карты, но и по этому фрагменту можно сделать некоторый вывод о нашем местонахождении. Также имеется и компас, так что мы можем определить направление. Судя по всему, один из крошечных островов, относящихся к шхерам Минина, находится от нас не более, чем в десяти милях. В. Р. предлагает перебраться на берег острова, где, собравшись с силами, подготовиться к дальнейшему походу. Затем, передвигаясь по льду от острова к острову, достичь большой земли, где есть надежда отыскать промысловый посёлок или встретиться с аборигенами.

26 февраля.

Около четырёх часов утра почти в полной темноте мы начали собирать поклажу, приводить в порядок нарты, чтобы выйти как можно раньше. Перед самым отправлением я накинул было на плечо винтовку, но это вызвало столь бурную реакцию Быковского – он будто не на шутку перепугался – что пришлось мне оставить оружие, чтобы не возбуждать его и без того страдающий разум.

Мы выдвинулись довольно споро и первое время шли в хорошем темпе. Когда наша группа покидала место гибели товарищей, я предложил произвести салют, но идея была отвергнута. В. Р. пообещал, что на твёрдом берегу мы обязательно почтим память наших погибших друзей. Я бросил прощальный взгляд на это печальное место, и в сумеречном свете мне показалось, что на ледяной скале, возвышающейся над нами, действительно начертаны не случайные линии и точки, а буквы. Мне даже на миг показалось, что я могу различить слова. Что-то вроде «Шпицберген» и «российская». Игра света и воображения.