Текст книги "Белая метель. Жизнь за свободу"

Сорокин же оказался на белом коне в прямом и переносном смысле. Нарком Красной армии Лев Троцкий очень его ценил. Именно Сорокин в марте 1918-го занял Екатеринодар, который без боя оставил генерал Покровский, а затем умело организовал его оборону. По расхожей легенде, именно Сорокин выпустил снаряд из пушки, которым убило командующего Добровольческой армией Лавра Корнилова. Кто ж знает, может, так и было. И именно по его приказу тело погибшего генерала от инфантерии было выкопано из могилы, раздето донага, изрублено шашками и провезено на телеге по станицам. Вот, глядите казаки и казачки, что стало с командующим армией, которая нам противостоит – тлен и гадость.

После торжественной встречи красноармейцы встали в большой круг. Вдоль него на лихих конях понеслись Сорокин и Думенко, выделывая на ходу лихие фигуры– то на седло ногами встанут, то через шею жеребцов перелезут, то на коленях задом наперед поскачут. Не командиры, а циркачи. Бойцы хлопали, одобрительно свистели. Вслед за командирами кавалерийские навыки стали показывать обычные казаки.

Думенко и Сорокин с адъютантами и остальной свитой расположились за столом, который был накрыт на берегу реки, под вишнями. Угощали помощника главкома довольно скромно, но обильно – высокими белыми караваями, вареными курами, мамалыгой и кукурузным же самогоном. Он почти ничего не ел, только пил.

– Известен конкретный день начала наступления Деникина? – спросил Сорокин, кроша на стол серый хлеб.

– Из тех бумаг и карт, что удалось добыть товарищу Мокею, следует, что наступление начнется 10 июня, то есть через полторы недели. Удар будет нанесен по станице Егорлыкской, – ответил Думенко.

Помглавкома ухмыльнулся:

– Если белые знают, что их планы у нас, они наверняка перенесут дату и направление удара.

– Откуда им знать? Штаб, как утверждает Мокей, полностью сгорел, никто его там не видел.

– А Мокею можно верить? Может, его завербовала деникинская контрразведка.

– Хм. Пятнадцать человек бежали вместе с ним из плена. Семеро добрались до Торговой. Все утверждают, что товарищ Мокей вел себя как настоящий герой. Убил охранника тюрьмы, потом захватил катер, сам им управлял. Среди бежавших мой старый приятель Петр Бекасов. Они вместе отстреливались из пулемета, положили, как говорят, добрую сотню белых. Кому и чему ж тогда верить?

– Только обстоятельствам, товарищ Думенко. А они для нас довольно неприятные. Растет сочувствие к белым среди казаков. Полно дезертиров, перебежчиков. Деникин платит рядовым 30 рублей в месяц, офицерам 150, мы же кормим бойцов только идеей и не всегда свежей кашей.

Сорокин поднял миску мамалыги, понюхал, бросил её на стол. Каша разлетелась, обдав сидевших рядом адъютантов, бело-желтыми ошметками.

Бойцы притихли.

– Прошу прощения, товарищи, – извинился Сорокин. Выпил полстакана самогонки, следом еще. Вытер ладонью усы, сгреб со стола накрошенный хлеб, забросил себе его в рот. – А что ваш приятель, как его… Бекасов. Он кто, перебежчик? надоело генералам служить?

– Товарищ Мокей утверждает, что Бекасов оказался в тюрьме белых случайно– шел домой с фронта в Саратовскую губернию, да напоролся на деникинцев. Те предложили записаться в белую армию, а он их послал куда подальше. Ну и схватили. Мы с Петром вместе в госпитале под Варшавой лежали. Его белые при побеге ранили. Но, как бывший военфельдшер 3-го линейного полка, могу сказать, что ранение пустяковое. Главное другое– Бекасов после выписки из госпиталя, служил в химическом подразделении.

– Вот как. То есть, он знает, как обращаться с отравой.

– Несомненно.

– Замечательно. Когда еще из Москвы химиков пришлют, а Деникин уже готов к прыжку. Но мы его прыть-то охолоним. Дадим понюхать хлору. Ха-ха. Позовите товарищей Мокея и Бекасова, хочу лично взглянуть на героев.

Адъютанты Думенко сорвались с места и вскоре перед столом уже стояли комиссар Ларнак и ротмистр Бекасов. Петр Ильич был в солдатской шинели, наброшенной на плечи.

Сорокин расправил указательным пальцем усы, крепко расцеловал обоих.

– Спасибо, товарищи, вы истинные герои-казаки. Мы воюем за справедливое, интернациональное дело. Да, враг еще силен, но мы верим в победу, потому что среди нас есть такие, как вы. Спасибо!

Помощник главкома снова расцеловал «героев». Подошел к столу, налил три полных стакана самогона, протянул Бекасову и Мокею, чокнулся с ними, залпом выпил. «Герои» последовали его примеру.

Сорокин снял с гимнастерки нагрудный знак – красную звезду с плугом и молотом в обрамлении лавровой и дубовой ветвей, попытался нацепить на шинель Бекасова. Но звезда упала в лужу. Иван Лукич ее поднял, обдул, сунул в ладонь ротмистру.

– Носи с гордостью, товарищ. Шел домой никем, а стал красноармейцем. Мы не можем теперь, когда горит наш русский дом, сидеть по куреням, у баб под юбками. Или ты и теперь откажешься служить родине?

– Почту за честь воевать в рядах в Рабоче-крестьянской красной армии, товарищ главком, – ответил ротмистр.

– Ну-у, – поморщился Сорокин. – Пока только помощник главкома, но думаю скоро… Эх.. А тебе, товарищ Мокей, вот.

Он вынул из деревянной кобуры маузер, протянул за ствол Ларнаку.

– Стреляй наших врагов, как ворон на кладбище, не жалей, тем более глаз у тебя меткий.

Выпил еще стакан. Облокотился на плечо Думенко:

– Мне бы прикорнуть часок, утомился с дороги.

Адъютанты повели Ивана Лукича в соседний купеческий дом, крашенный розовой краской, где ему был отведен весь второй этаж. В дверях Сорокин обернулся, вскинул сжатую в кулак руку:

– Пролетарская революция победит во всем мире!

– Несомненно, – кивнул Думенко, взял Бекасова под локоть. – Пойдем-ка поговорим с глазу на глаз.

Они сели на лавочку у крутого спуска к Среднему Егорлыку.

– Жалко, спивается Иван Лукич, а хороший казак, лихой, – сказал Думенко, прикуривая папиросу. – Знаю, ты ранен и тебе лечиться надо, но тут такое дело, Петр… За Одесской улицей, у Бровки стоит баржа. В ней несколько десятков пудов химических снарядов и несколько дюжин баллонов с какой-то отравой. Ты ведь специалист в этом. Нужно определить, что за гадость такая, как ею пользоваться. И перебросить в Егорлыкскую. Судя по картам, которые вы с Мокеем прихватили, наступление Деникина скоро начнется именно с нее. Сможешь?

– Снаряды какого калибра?

– Обычные, трехдюймовые и пара ящиков, кажется, для 122 миллиметровых полевых гаубиц. Страшно даже к ним лишний раз подойти, здесь знаток нужен.

– Борис, а не боишься, что и белые хлор применят?

– Нет. Они ж теперь из себя цивилизованных изображают, пленных почти не расстреливают, говорят, что соблюдают все международные конвенции. В статье 23 Гаагской конвенции от 1899 года говорится о полном запрете химических боеприпасов, предназначением которых является отравление живой силы противника. Я изучил вопрос.

– То есть, они соблюдают конвенцию, а вы…

– Да брось, Петя, когда речь идет о жизни и смерти, папу родного уксусом отравишь. Ха-ха. Шучу. Мы ведь только попугаем кадетов хлором, выведем из психологического равновесия, а потом уже и честно шашками порубаем. Ну, так согласен оказать хотя бы консультацию?

– Где, говоришь, баржа стоит?

– За мысом у Бровки, отсюда пара верст будет. Посудина называется «Беляна». Завтра нужно все перегрузить с нее на железнодорожные вагоны и отправить в Егорлыкскую. Отдыхай пока, а утром вместе двинем на Бровку.

После самогона опять разболелась голова. Бекасов лежал в тесной комнате смотрителя и напряженно думал – допустить отправление химических боеприпасов в Егорлыкскую нельзя. Если их завтра загрузят в вагоны, будет поздно, нужно действовать сейчас. Но как?

Дверь приотворилась, без стука вошел какой-то казак, закашлялся.

– Доброго здоровья, – наконец сказал он.

Что-то знакомое показалось ротмистру в лице казака в черной мохнатой шапке, но Бекасов не мог вспомнить, где его видел.

– Мы с вами от белых на баркасе бежали. Я Май Луневский, бывший унтер-офицер 1-ой русской армии генерала Ренненкампфа. Помните того рябого солдатика в кутузке, что в вас ротмистра признал?

Бекасов промолчал, явно чуя недоброе.

– Это Сёмка Вольнов, он тоже с нами убегал. Так вот… я слышал, как он Думенко шептал, что видел вас весной под Екатеринодаром в рядах корниловцев и вы де стреляли по нашим из пулемета.

– И что же Думенко? – треснувшим голосом спросил Петр Ильич.

– Думенко поблагодарил рябого за бдительность, сказал, что представит к ордену. Тот стал просить хоть сто рублей, но комкор его прогнал. В общем, мое дело, конечно, сторона. Не знаю, зачем вы тут, но вам нужно уходить.

– Что за бред!

– Да бог с ним, с Сёмкой. Я ведь тоже глаза имею. И видел вас в Манычской в форме алексеевца, нас тогда на телеге мимо штаба везли, а вы с каким-то полковником душевно беседовали.

Повисла тишина. Ходики на стене, казалось, стучали прямо по голым мозгам ротмистра. Провокатор, подосланный Думенко? Но для чего бы тогда этот Луневский со странным именем Май, стал предупреждать о доносе рябого? Попытка спровоцировать на необдуманные действия, только с чего вдруг Думенко стал его подозревать?

– Зачем вы пришли? – в лоб спросил, приподнявшись на топчане, Бекасов.

– Хм. Пригляделся я к большевикам и понял, что гнилые они. И не потому, что среди комиссаров сплошь жиды, да латыши. Нет, красные начали якобы справедливое дело с крови и теперь эту кровь они льют сплошными реками, причем кровь мирных людей. Я и представить не мог, что в русском человеке может быть столько страшного зверя. Если красные победят, они всю страну в голгофу превратят. Какое семя посеешь, то и взойдет. Кровавое семя большевики посадили, и пока вся земля кровью не пропитается, не уймутся. И с немцами подлый мир подписали. Цари земли веками собирали, русские солдаты за них жизнями платили, а они их немцам подарили. Словом, беги, ротмистр, прямо сейчас, пока не поздно. Я видел перекосившееся лицо Думенко, он поверил рябому Сёмке.

Бекасов встал с лежанки, поправил бинты на плече. Видимо от нервов спина разболелась. Взял с печи стакан чаю, пару раз отхлебнул. Думал, что сказать Луневскому. Но тот заговорил первым.

– Я готов идти с вами. Знаю, что возможно погибну, но пусть это будет искупление за мои грехи, которые я совершил в рядах этих упырей.

– А где Ларнак? – спросил Бекасов.

– Не знаю, – пожал плечами бывший унтер, – но вам лучше с ним не встречаться.

– Это почему?

– Он явно что-то замышляет, не пойму чего.

– И я не пойму, – кивнул ротмистр. – Вот что, Май…

Когда стемнело, Бекасов и Луневский, пробрались темными переулками к дому купца Савельева, где квартировал замкомандарма Сорокин. Перед этим унтер сходил на разведку, узнал, что дом практически не охраняется. Адъютанты Ивана Лукича разместились в соседнем доме, откуда доносились пьяные крики. А еще Луневский сбегал на Балку и подтвердил, что ржавое судно «Беляна» действительно стоит у причала.

План ротмистра был прост и опасен. До утра Думенко, даже если он поверил рябому, Бекасова все равно не тронет. Поэтому действовать нужно незамедлительно. А именно: взять в заложники пьяного комиссара Сорокина и прикрываясь им, угнать баржу с химическим снарядами. Такая важная птица будет очень кстати добровольцам. Куда угнать судно? В Манычскую, разумеется. Вода теперь поднялась, плоскодонная баржа пройдет через лиманы, где «Св. Павел» бы непременно застрял.

В окне комнаты, где квартировал Сорокин, горел тусклый свет. «Странно, – подумал ротмистр, – зачем пьяному свет? Наверное, адъютанты на всякий случай оставили».

Бекасов и Луневский поднимались по скрипучим ступенькам, старясь как можно меньше наступать на них. Дверь в комнату комиссара была приоткрыта. Первым вошел внутрь Май, за ним шагнул ротмистр. Он держал в руках два револьвера. Дело не требовало много времени. Кляп в рот, ноги и руки связать ремнем и вперед. Луневский вынесет Сорокина. О лодке он уже позаботился.

Адъютанты все так же пьяно голосили в доме напротив.

Однако к изумлению Бекасова кровать, на которой явно кто-то недавно лежал, была пустой.

– Опустите револьверы, ротмистр, – раздался голос сзади.

Бекасов с Луневским обернулись. В углу довольно просторной комнаты, под образами на стульях сидели Ларнак, связанный Сорокин, с выпученными от ужаса глазами и Илья. У последнего в руках была кавалерийская винтовка Мосина. Мокей улыбался:

– Не ожидал, что сюда придете, Петр Ильич. Думал, сразу на барже встретимся. Думенко мне сказал, что химические снаряды в вагончиках, здесь в Торговой, на запасных путях находятся. Обманул, хитрец. У Ильи родители были глухонемыми, по губам прочитал слова Думенко, когда он с вами разговаривал.

Илья со значимостью кивнул и тут же начал чесать свой овощной нос.

– Так мне стало известно, что отрава на барже – продолжал Ларнак-. Что ж, наши пути сошлись, ротмистр. Еще не поняли? Я работаю на полковника Васнецова с февраля. Нет, не подумайте, не по принуждению я сделал свой выбор. Сам пришел к выводу, что с Троцким и его выкормышами мне не по пути. Ленин, кстати, более взвешенный и разумный политик, я слышал в Петрограде несколько его выступлений. Разумный, но тоже псих. Ха-ха. Ну, скажите на милость, какая может быть Всемирная пролетарская революция, когда весь мир видит, какой кровью обернулись для России Февральская и Октябрьская. Она пойдет на пользу не нам, а Европе. Местные буржуи просто улучшат жизнь своим рабочим. А сытый человек воевать не будет, нет. Но большевикам такие умные, как Ленин не нужны. Они его отравят или застрелят. Вот увидите. Им нужен всемирный хаос, а счастья они кроме самих себя, дать не могут никому. Глупость императора Николая в том, что он ввязался в войну, когда страна только начала кормить себя до сыта. За это я его ненавижу и презираю. И поэтому всегда поддерживал Февраль. Но потом мне показалось, что малодушные генералы, скинувшие царя и испугавшиеся пустышку Керенского, сами ни на что не способны. Не способны, а туда же– воевать за Россию. И я записался в Рабоче-крестьянскую армию. Сначала был помощником комиссара у Якира, потом перебросили на Дон перед Первым походом добровольцев на Екатеринодар, к Карлу Калнину. После того как убили, комиссара 1-ой кавалерийской роты крестьянского полка, я попал к Думенко. Меня поймали бойцы генерала Эрдели в феврале под Ростовом, куда я ездил для налаживания связей с атаманами станиц, симпатизирующих красным. Со мной долго беседовал полковник Павел Николаевич Васнецов и открыл мне глаза на мои заблуждения.

Бекасову надоело слушать длинную исповедь Ларнака. Он уже давно понял, что Мокей сотрудник Васнецова и подробности его биографии узнавать именно теперь у него не было желания. Но все же один вопрос он хотел прояснить.

– Почему же полковник не сказал, что мы работаем вместе?

– Странный вопрос. В разведке это называется двойным ударом. Агенты находятся рядом, но до поры до времени не знают, ни друг о друге, ни какое задание кто выполняет. Это делается в целях страховки. Если один провалится, другой не потащит его за собой. Признаться, Васнецов доверял мне больше, чем вам. Я знал о вашем задании, вы о моем нет.

– Странно, – протянул Бекасов. – Очень странно и непонятно. Вы зарезали охранника в тюрьме.

– Ерунда. Заранее приготовленный пузырь с бычьей кровью.

– Поэтому так и брызнуло?

– Да. Думал, сразу догадаетесь.

– А штаб, а Васнецов, спящий на лавке?

– Честно говоря, я до сих пор не понимаю, как там ночью оказался полковник. Бог его, знает, может, выпил да и уснул. Я разрешил вам с ним разобраться, потому что знал, что вреда вы ему не причините. Карты и схемы, разумеется, липовые.

Сорокин с кляпом во рту замычал, страшно вытаращил глаза. Илья отвесил ему подзатыльник. «Выпить еще хочешь?». Иван Лукин затряс своими черными усами, пытаясь сказать что-то явно оскорбительное. Но Илья больше его бить не стал, только показал кулак.

– Какого же дьявола, спрашивается, тогда добровольцы меня подстрелили?

– Да и вы, помнится, палили по ним из пулеметика без остановки.

– Старался брать выше.

– Ну да, конечно. Спортивный бой порой переходит в реальный мордобой. Когда нервы, здесь уж не до церемоний. Всюду хватает метких стрелков. Радуйтесь, что только поцарапали. Ах да, самое главное– моя задача доставить в штаб Добровольческой армии этого усатого таракана по фамилии Сорокин. Ваша, насколько знаю, украсть у красных химические боеприпасы. Вы посчитали, Сорокин вам пригодится.

– Вы невероятно догадливы, товарищ Мокей.

– Ха-ха. Не сердитесь. Я хотел уйти с, хм… трофеем на «Св. Павле», но теперь уж давайте вместе.

В комнату вошел Тимофей. Увидев Бекасова и Луневского, напрягся. Но Ларнак кивнул – можешь говорить.

– Шлюпка у берега, – сказал Тимофей, все еще глядя исподлобья.

– Ба-ардак, – протянул Бекасов. – Вся агентура контрразведки Добровольческой армии собралась в Торговой.

На двух лодках тихо подошли к барже за мысом. Начало светать. Название «Беляна» сильно контрастировало с ее черно-ржавым обликом. У трапа, перекинутого на посудину, сидели двое солдат. Они, кажется, дремали, опершись на ружья с примкнутыми штыками. Илья и Тимофей бесшумно скрылись в прибрежных кустах, а через некоторое время оба красноармейца уже лежали на земле. Илья махнул рукой.

Тяжело дышавшего и все еще дико вращающего глазами Сорокина, закинул на плечо Мокей, подпихнул локтем: « Какой же ты разговорчивый, Иван Лукич, надоел». Первым по трапу на посудину вбежал унтер Май Луневский. Осмотрел палубу, помахал рукой.

– Я на рубку, – сказал Ларнак, когда все оказались на барже. – Нужно быстрее уходить.

– Сначала следует удостовериться, что химические снаряды здесь, – ответил ротмистр.

– Как ты в этом удостоверишься? в трюме темно, как у слона… в ухе. И фонаря не найдешь.

– У меня есть, – сказал Тимофей. – Он достал из безразмерных галифе карманный сигнальный фонарь Pertrix, который тут же вспыхнул в его руке. – В будке железнодорожника одолжил, где господин ротмистр квартировал.

Связанного комиссара оставили на палубе под присмотром Луневского, остальные стали спускаться на корме по крутой лестнице в трюм. Дверь в него отворилась с жутким скрипом, перевернув внутри Бекасова все печенки.

Он вошел внутрь первым, оказался на металлической площадке. Тимофеев посветил вниз фонарем.

По обоим бортам баржи стояли ящики разных размеров, с нарисованными на них цифрами. Их было не меньше двадцати. За ними в глубине корабельного чрева стояли ряды красных баллонов с синими кранами. Приблизительно из таких немцы, англичане и французы травили друг друга. Газобаллонная атака, организованная русскими войсками под Сморгонью 24 августа 1916 года провалилась, так как неправильно выбрали место газопуска. Ну а потом императорское химическое подразделение немцы накрыли артиллерией. Об этом рассказал Бекасову человек полковника Васнецова, который просвещал его на эту химическую тему.

– Баллоны с жидким хлором, – без сомнения сказал ротмистр.

– Да, видел я такие, – вздохнул Тимофей. – Хорошо хоть на себе не испытал. А моим приятелям не повезло. Их немцы потравили этой гадостью под Болимовым. Один еле уцелел, он и рассказал.

Спустились вниз. Бекасов внимательно осмотрел баллоны, на которых было зелеными буквами написано «CL+3000». Рядом нашел ящик с противогазами Зилинского-Кумманта. Одну маску с прикрученным квадратным, словно кирпич, фильтром, надел, одобрительно кивнул. Его примеру последовал Ларнак, засмеялся в резиновой маске, как ребенок. Вдруг закашлялся, стал задыхаться. Бекасов открыл в его фильтре снизу затычку. Тот сразу успокоился, показал большой палец, мол, теперь все замечательно.

И тут зажегся тусклый желтый свет. На площадке у двери показались улыбающийся комкор Думенко и помощник командарма Сорокин в окружении красноармейцев. Они держали за шиворот окровавленного Мая Луневского. Унтер был бледен как простыня.

– Здравствуйте, господа шпионы, – заулыбался еще шире Борис Мокеевич. – Давно не виделись. Зачем же вы так необходительно обошлись с товарищем Сорокиным? Вы ведь «ваши благородия», белая кость, не то, что мы крестьяне-малороссы. Не хорошо-с. Думаю, помощник командарма остался крайне недоволен подобным обхождением и это заметно скажется на вашем дальнейшем самочувствии. Ха-ха.

Илья начал медленно поднимать револьвер, но его остановил Тимофей:

– Не надо, друже, – он взялся за ствол Нагана приятеля.

– Так это ты… нас сдал? – ужаснулся Илья.

Тимофей тяжело вздохнул всей своей богатырской грудью:

– Я подумал и решил, что с красными мне будет лучше, извини, брат.

– Скотина!

– Все мы скоты, одни меньше, другие больше. Мне вон за вас комиссары теперь денег дадут и орден, а что ты получишь от ваших благородий? Пулю и яму в несколько саженей. Так что еще раз прости.

Сорокин и Думенко спустились вниз. Иван Лукич расправил усы, ударил в лицо Мокея. Но так как тот был в противогазе, лишь разбил себе руку о металлическую окантовку стекол. «Жидовская морда», – процедил он сквозь зубы.

– Плохо вас обучили в контрразведке. – К ротмистру, который тоже не снял противогаз, вплотную подошел Думенко. Нервно дернул головой. – Попались в мышеловку, как глупые зверьки. Да-а, я о полковнике Васнецове и его сотрудниках был гораздо лучшего мнения. Эх, Петя, не с теми ты мальчиками связался. Знаешь, что сталось с той девушкой, за которой мы вместе в госпитале ухаживали? Она сбежала к немцам и, говорят, вышла замуж за какого-то пузатого бюргера. Ха-ха. Вот она сделала правильный выбор. Хорошо там, где можно неплохо поживиться. А что тебе дали твои генералы? Сами-то сюда не сунулись, тебя на заклание послали. Ладно. Товарищи, берите этих неудачников, допрашивать буду их лично.

Красноармейцы начали спускаться вниз, оставив на верхней площадке унтера Луневского одного.

– Держи дверь, Май! – крикнул ему Бекасов и тут же выдернул защитную чеку из ближайшего красного баллона, повернул до отказа синий вентиль.

Раздался резкий свист. Из баллонного крана пополз желтый дым, запахло царской водкой. Ротмистр бросил противогаз из ящика Илье. Находившийся рядом предатель Тимофей схватился за горло, со стуком, будто ноги у него были каменные, опустился на колени. Думенко и Сорокин закашлялись, ринулись по лестнице к выходу. Их попытался остановить унтер Луневский, но поскользнулся на ступеньках, ударился головой о железные поручни лестницы. Несколько красноармейцев свернулись на полу, остальные побежали за своими командирами. Когда большевики скрылись за дверью, Бекасов крикнул Ларнаку «В рубку!» Тот кивнул. Ротмистр завернул кран хлорного баллона.

На палубе никого не было. В наступившем рассвете было видно, как большевики во главе со своими командирами, во всю прыть убегают прочь. Несомненно, Думенко и Сорокин не понаслышке знали, как действует боевой хлор.

Мотор завелся сразу. Ларнак дал полных ход, обогнул мыс. Старая баржа свободно делала 15 узлов. В это время Илья с Бекасовым вытащили на палубу Луневского. Тимофей и нескольких красноармейцев выползли сами. Не успели сильно отравиться хлором.

Когда богатырь отдышался, сложил перед Ильей молитвенно руки:

– Прости.

– Пошел вон, – сказал ему Бекасов.

– Что?

– Прыгай за борт и вы все туда же! Ну, живо!

– Вас рябой Сёмка выдал, – сказал великан. – Я лишь подтвердил Думенко его слова. Он ко мне прицепился как клещ, говорит, знаю, что вы лазутчики. Или рассказывай все как на духу, или к архангелам отправлю. Думал, все само образуется, потому и рассказал. Мне за вас мученическую смерть принимать не охота. Кто вы мне?

– Действительно, кто я тебе? Подумаешь, пару раз на фронте на себе раненного волок, угрюмо сказал Илья.

– Прости.

– За борт, – повторил ротмистр.

Красноармейцы перекрестившись, прямо в шинелях сиганули в реку. Тимофей, размазывая слезы то ли от хлора, то ли от страха, прыгнул следом.

– Напрасно, ваше благородие, отпустили. Надо было прикончить гадов, – сказал Илья.

– Никогда не убивай без надобности, ни людей, ни животных, ни даже букашку, – ответил тот.

Луневского тошнило. Илья зачерпнул ведром за бортом воды, помог ему умыться.

Станцию Торговую прошли спокойно. Красные не приближались к берегу. До моста через железную дорогу их видно не было. А вот с моста, еще издали начали палить по барже из пулемета и ружей.

Однако Ларнак пронзительным гудком «Беляны» напугал красных. Они оставили пулемет, скрылись за насыпью. Видно решили, что беглецам нечего терять и от отчаяния они взорвут себя вместе с баржей у моста. Ветер с реки и от отравы будет не спастись.

В рубке баржи Ларнак обнаружил початую пачку папирос, закурил. Предложил Бекасову, но тот отказался. Ему казалось, что тяжелый запах хлора ощущается даже здесь, на свежем воздухе. Мокей выпустил несколько синих колечек.

– Эх, – вздохнул он, – провалил я задание, упустил Сорокина. И все из-за вас. Погрузил бы комиссара на «Св. Павла» и уже был бы в Манычской.

– Вас никто не заставлял следовать за мной, – хмуро ответил Бекасов. – Выполняли бы свое поручение. И предателя Тимофея на груди пригрели.

На это Ларнак ничего не ответил. Докурил папиросу, принялся за другую.

– Ладно, – сказал он, – по крайней мере, ваше задание вместе выполнили, отраву у красных отобрали.

– Еще не вечер, до Манычкой плыть и плыть.

– А вы что же и в самом деле хотите эту гадость доставить Деникину?

Бекасов сразу даже и не понял сути вопроса, а когда до него дошло, внимательно взглянул в глаза Ларнака.

– У вас есть другое предложение?

– Да, есть. Спрятать эту гадость там, где ее не найдут ни белые, ни красные. Пусть война будет честной. Антон Иванович Деникин высокопорядочный человек и не станет против русских людей применять хлор, иприт, фосген и прочую мерзость. А если он погибнет? Представьте, что вместо него командующим станет, скажем, наш с вами шеф– полковник Васнецов. Я не уверен, что у него дрогнет рука.

Вышли на широкий простор, огромное озеро в полторы версты шириной, которое образовывали реки Маныч, Селенка и Чепрак. Тут с правого берега послышались раскаты, и почти сразу впереди баржи вздыбилась двумя фонтанами вода. Ларнак заложил резко влево. Следующие разрывы легли за судном. Третий залп положил снаряды близко к правому борту. Бекасова окатило водой, он почти оглох. Судно накренилось резко на бок. «Вот и выход, – подумал он, – сами красные его и подсказали».

– Все само собой решается, не нашим ни вашим! – крикнул он Мокею.

Обернулся и увидел, что Ларнак сидит за штурвалом, откинувшись назад, со стеклянными глазами. Из распоротого горла пульсировала кровь.

Илья сидел на носу баржи, сдавив уши ладонями. Рядом что-то ему говорил Май Луневский.

– За борт! – закричал ротмистр. – Прыгаем, иначе потонем вместе с корытом. Что же они, чудаки, фугасами-то лупят. Попадут в трюм, все реки вокруг потравят. А посудине самое место на дне, там ее никто не достанет.

Только успели спрыгнуть с «Беляны» и отплыть саженей на десять, как она с жутким стоном и свистом от вырывающегося из чрева воздуха, ушла под воду.

Из пушек больше не стреляли, пару раз полоснули по плывущим беглецам из пулемета. Повезло. Откуда-то быстро наполз белый, густой туман. Впереди же было чисто.

Обессиленные, легли в густых прибрежных кустах. Даже не обратили внимания на двух гадюк, проползших мимо. Подумаешь змеи, от красного дракона сбежали. Первым заговорил Илья. Он мял все еще гудящее от разрыва правое ухо.

– Я к Деникину больше не вернусь, – сказал он. – Надоели все. Большевики обещают коммунистический рай, белые демократический. А не может быть на земле никакого рая, потому что человек по своей натуре всегда чем-то недоволен. К тому же всем не угодишь. Одному окружающий мир кажется раем, другому адом.

Ротмистр удивился столь серьезному рассуждению простого крестьянина. А тот продолжал:

– Нет у меня никаких пятерых детей по лавкам и жены. Ничего нет. И у Тимофея нет. Это нас так в контрразведке научили, чтобы правдивее биография была. Сам себе удивляюсь. Не в жизнь бы не согласился шпионом быть, если б не Ларнак. Уважал я его за ум и силу, а еще за человечность. Раз он согласился кадетам служить, значит, так надо, так правильно. И мы с Тимофеем согласились. Вместе с Тимошкой на фронте вшей кормили. Эх, да что там…

Илья завздыхал, обхватил плечи руками, пытаясь согреться:

– Никак я в толк не возьму, как Тимошка мог меня предать. Перевернулся мир с ног на голову, кто ранее двумя руками крестился, тот теперь теми же руками брата своего душит. И за что нам такое наказание, господи, за какие такие грехи!

– А почему Сорокин назвал Ларнака жидовской мордой? – задал неожиданной вопрос Луневский. – Если комиссары сами все жиды, как ты говоришь, так они их любить должны.

– Черт их разберет этих комиссаров, – ответил Илья. – Сами не знают кто они и зачем. Ну, будьте здоровы, не хворайте.

– Ты теперь куда? – спросил Май, когда Илья решительно поднялся.

– Далеко, очень далеко. Возможно, на другой конец света. Слышал я, что нашим эмигрантам в Константинополе бразильские власти предлагают перебраться за океан. Дают бесплатно земли и подъемные. А что? Раз русская земля не хочет, что б на ней мирно хлеб растили, пусть бразильская от моих рук плодоносит. Бог один и белый свет один. Уйду через Грузию в Турцию, нам не привыкать версты ногами мерить. А вы уж тут сами, без меня разбирайтесь. Только одно могу сказать – на крови поставленное, в крови и утопнет. Ни белые, ни красные не победят, война будет продолжаться еще сотни лет, в головах. А у меня столько времени в запасе нет.

– Погоди, – встал Май Луневский. – Я с тобой.

– Вот значит как. – Бекасов выплюнул изо рта горькую травинку. – Вы в теплые края, а родина пусть пропадает.

Май присел перед ним на корточки.

– Я ведь бывший штабс-капитан. В унтеры меня разжаловали за драку с майором Протасовым. Редкостная, доложу вам, была свинья. Жульнически обыгрывал офицеров в карты, не брезговал и солдатами. И вот перед самым наступлением на Вильно, я не удержался и дал ему в рыло. У него были какие-то штабные связи и меня и разжаловали в унтеры. Я к чему говорю. Родина – это не кудрявые березки с лубочными церквями, это в первую очередь люди. Разочаровался я в русском человеке. Такой грех, какой он теперь на себя взвалил, ему до нового пришествия не отмолить. От русского человека я хочу убежать, от самого себя. Да, может, пожалею. Но уверен, еще больше пожалею, если останусь в России. Мы ее предали, Россию, все вместе предали. Советую и вам, господин Бекасов, последовать нашему примеру. Ну, к чему вам возвращаться в Добровольческую армию? Вы ведь не просто так сказали, что химические боеприпасы не должны достаться никому. То есть тоже не верите ни тем, ни другим. Идемте с нами. Начнем новую жизнь. Здесь уже ничего хорошего не будет.