Текст книги "Душа Крыма"

Владимир Поляков
Душа Крыма

(Это не сказка, не легенда, не миф, а какой-то новый, созданный автором жанр.)

Утверждено Советом Научно-исследовательского института крымскотатарской филологии, истории и культуры этносов Крыма ГБ ОУ ВО РК КИПУ имени Февзи Якубова. 27 октября 2023 г. Протокол № 10.

Рецензенты:

Щевелев С. С. – доктор исторических наук, профессор кафедры археологии и всеобщей истории исторического факультета института «Таврическая академия» КФУ им. В.И. Вернадского

Гуркин В.Г. – доктор культурологии, профессор Ульяновского государственного технического университета.

Иванов В.А. – кандидат исторических наук, доцент кафедры философии, культурологи и гуманитарных дисциплин Крымского университета культуры, искусств и туризма.

Художник: Рустем Ваапов.

Автор:

Поляков Владимир Евгеньевич – доктор исторических наук, доцент, профессор кафедры истории ГБОУВО РК КИПУ имени Февзи Якубова.

© ООО «ИПЦ «Маска», 2024

© В.Е. Поляков, 2024

Сокращения и пояснения

Альчики – кость овцы, барана или другого мелкого рогатого скота, используемая в Средней Азии для азартных игр.

Ашики – тоже самое, что и альчики, но у крымских татар.

Арык – гидротехническое сооружение в виде небольшого оросительного канала.

Барак – временное, быстровозводимое, дешёвое жилое здание, лёгкое здание из дерева или камня для содержания войск, рабочих, заключенных и больных.

ГУЛАГ – (здесь) места заключения.

Дувал – глинобитный забор в Средней Азии.

Кардашим – мой брат (крымскотатарский).

Оджапче – учительница (крымскотатарский).

Сагълыкъненъ калынъыз! – До свидания! (крымскотатарский).

Тарантайка – производное от тарантас. Четырёхколёсная повозка на длинной продольной раме, что уменьшает дорожную тряску.

Тимуровцы – члены неформальной детской организации, которые тайно помогают людям.

Трудармия – трудовая армия. Невоенизированное формирование, в котором использовался принудительный труд людей по тем или иным признакам считавшимися неблагонадежными.

Чаир – сад в крымских горах, луг.

Предисловие

Предложенный читателю материал – это не сказка, не легенда, не миф, а какой-то новый, созданный автором жанр.

Через историю одной семьи мы возвращаемся в XIX век и узнаем о тайнах пушкинского талисмана; XX век представлен драматичными страницами депортации народов Крыма; наш XX I век выносит на первый план проблемы экологии.

Всё это запечатлено глазами пытливого, неравнодушного человека, который на всю жизнь сохранил любовь к родному краю и живым, доступным, образным языком рассказал о горах, реках и самое главное людях своего Крыма.

Неизменный герой всех его истории – ребенок. Это либо сам автор, либо его отец, либо уже внук. Меняются обстоятельства, но не меняются люди, которые искренне любят родную землю. Эта генетическая цепочка от неведомого нам Садука Туршу, который когда-то построил в селе колодец; через Симу Бобовича, подаренный которым перстень, стал талисманом самого Пушкина; «Сталинского сокола» Джени Полякова, который в родном селе почистил колодец; его сына Владимира и, наконец, его внука Илюши – наглядный пример неразрывности духовной связи поколений.

Неординарна судьба и самого автора. Родился в Бухаресте, детские годы провёл в Киргизии, Узбекистане, Туркмении и только после демобилизации из рядов военно воздушных сил своего отца возвращается в родной Крым. После окончания автодорожного института увлеченно работает механиком, главным инженером крупного автохозяйства, но окончательно находит себя в качестве преподавателя автотранспортного техникума. Одним из первых он успешно применяет деловые игры, создаёт музей истории техникума, становится известным в Крыму краеведом, писателем.

Затем новый поворот в судьбе: в сорок восемь лет он становится директором обычной общеобразовательной школы на городской окраине Симферополя. Впрочем, обычной ей пришлось оставаться недолго, вскоре на крымском телевидении стали рассказывать о проходящих в школе балах в дворянском собрании, на которых ученики в гусарских костюмах, фраках, школьницы и их учителя в нарядных вечерних платьях, сам директор во фраке…Танцуют собравшиеся только вальсы, полонезы, мазурки… Звучит живая классическая музыка в исполнении не только лучших музыкантов Крыма, но и самих школьников. Такие балы, на которых нет зрителей, а есть только участники, Владимир Поляков дает ежегодно вот уже 13 лет.

Постоянно учится и сам директор: он успешно защищает диссертацию, и становится кандидатом исторических наук. Уникальный случай! В обычной общеобразовательной школе с 2004 по 2008 год кандидатами наук становятся сразу три сотрудника: по истории, по биологии, по психологии.

Общение с детьми, увлечение краеведением, изучение крымскотатарского, турецкого языков привело к тому, что Владимир Поляков создал новый жанр эколого-этнографической легенды, в которой правда и вымысел переплетены так органично, что порой их невозможно отличить.

И хотя география описанных событий представлена рамками крымского полуострова, но события, о которых, где с болью, где с любовью пишет автор, происходят везде: и в моей Грузии, и в Хибинах и на Дальнем Востоке… и потому будут интересны любому читателю.

Хочется верить, что «Душа Крыма» не останется незамеченной и найдёт свой отклик в душах всех, кто соприкоснется с этой книгой.

Почётный академик Российской Академии Образования,

доктор психологии, профессор

Амонашвили Шалва Александрович

На фото Шалва Амоношвили и Владимир Поляков

Душа

Новое назначение Евгений воспринял со смешанным чувством. Была и откровенная радость по поводу полученного очередного звания, манила и высокая должность заместителя командира авиационной дивизии, но было и чувство потери чего-то важного. Предстояло уйти из полка, в котором прошла почти вся его воинская служба. Молодым штурманом в 1936 году он пришёл в формирующийся авиаполк и вот спустя двенадцать лет покидал его в должности заместителем командира.

Новое место службы – утопающий в зелени узбекский городок Чирчик – по сравнению с высокогорным Памиром показался раем. В первый же выходной, верный многолетней привычке, Евгений отправился побродить с ружьём по окрестным местам. Бродя вдоль арыков, он старался забыть вчерашний неприятный инцидент на торжественном собрании, посвященном 35-летию Октябрьской революции. Казалось, ничто не предвещало беды. В армии торжественное собрание событие не ординарное. Именно там зачитывают приказы о присвоении очередных воинских званий, вручают награды. Форма одежды в таких случаях парадная, офицеры при орденах. Вот из-за них всё и произошло.

Выступавший с приветственным словом полковник, из политотдела воздушной армии, неожиданно уперся взглядом в сидящего в первом ряду незнакомого ему подполковника. Он гневно заговорил о потери бдительности, об утрате классового чутья, о том, что в дивизии, оказывается, есть офицеры, которые носят фашистские награды отщепенца Тито.

Перепуганный начальник политотдела объяснил ничего не понимающему Евгению, что пока он переезжал из Оша в Чирчик, поступила директива Главного политуправления, по которой рекомендовалось всем офицерам «добровольно» сдать югославские награды. В присутствии гостя и начальника особого отдела, орден, вручённый в Белграде самим Тито, пришлось сдать. Выйдя из Дома офицеров Евгений сорвал с мундира румынскую и болгарскую медали и сгоряча зашвырнул их в арык.

Солнце уже спряталось за отрогами гор, когда на окраине Чирчика Евгений увидел странные сооружения, которые своей архитектурой совершенно не вписывались в среднеазиатский пейзаж. Что-то подобное он уже видел на Дальнем Востоке – это были бараки ГУЛАГа. Разница состояла лишь в том, что тут не было часовых и колючей проволоки.

Евгений уже собирался свернуть на ведущую к городу тропинку, как вдруг услышал что-то удивительно знакомое, родное. Поражённый, он замер, устремившись взором к бараку. Сомнений не было, какая-то женщина, баюкая ребенка, пела на крымскотатарском языке.

Евгений прислонился к дувалу и судорожно закурил, жадно вслушиваясь в слова песни. Когда-то в детстве он даже не задумывался над тем, какой язык ему ближе: русский или татарский? Дома говорили на русском, на улице, в поле – на татарском. В школе? Даже трудно сказать на каком, так как эти два языка жили вместе так органично, что никто не задумывался над тем, на каком языке говорит он сам или его собеседник.

Последний раз Евгений слышал его перед самой войной, когда сразу после финской он ненадолго приехал в село к матери. Его «сталинского сокола» всеобщего любимца «Дженечку» едва ли не силой втаскивали в каждый дом. Все хотели угостить, послушать о том, что он видел, где бывал. Отвечать на многочисленные вопросы было не просто. После того как их полк перелетел из Быхова в Пинск, то есть из Советской Белоруссии в «панскую Польшу» Евгений был поражён той пропастью, которая разделяла эти страны. Это у них ломились от продуктов магазины, а от обилия и дешевизны товаров на базаре, голова шла кругом. В Вильно, так тогда назывался Вильнюс, которому только предстояло стать уже не польским городом, а столицей Советской Литвы Евгений был потрясен теми коммунальными благами, которые окружали людей в городских квартирах: теплый туалет, горячая вода, газ… Но более всего его изумила электрическая лампочка в коридоре, которая сама загоралась, когда входишь и выключалась, как только входишь в комнату. Случайно узнав о том, сколько денег получают польские летчики, он, считавший себя до этого очень обеспеченным человеком, был в шоке. Ничего этого он, естественно, не рассказывал своим «невыездным землякам», которые, как и все жители сел и деревень Советского Союза не имели паспортов, и потому не имели права покинуть своё место жительства.

Песня лилась и лилась, теребя Душу, которая стремилась туда в барак, к тем людям, которые говорили на языке его Родины. Душа рвалась к его землякам, а Разум подсказывал, что если он войдет в барак, то уже завтра об этом будут знать в особом отделе и последствия могут быть такими, что полетят не только пагоны, но и голова.

Евгений курил и курил, как вдруг увидел, именно увидел, а не почувствовал, что его Душа вдруг отделилась от его тела и направилась прямо к бараку. Она шла на песню, как когда-то он возвращался на свой аэродром на какую-нибудь мелодию по радиокомпасу.

Вышедшая из барака женщина испуганно вскликнула, увидев направляющегося к ней военного с ружьём на плече. Приветствие на татарском языке изумило и успокоило. В вечерних сумерках фигура незнакомца немного расплывалась в воздухе. Душа вошла в барак. Он был переполнен детьми, старухами, стариками. Женщины что-то готовили, стирали… Евгений шел по проходу и спрашивал: «Ханышкойдан бармы?» «Бар! Бар!» — удивленно ответили ему в одном углу, теряясь в догадках, кто этот странный человек с ружьем. Душа Евгений свернула на голос. На импровизированной постели он увидел женщину – это была ближайшая подруга матери его первая учительница – оджапче Айше.

Она узнала его и заплакала. Душа стала расспрашивать о друзьях, соседях… Старая учительница отвечала. Как музыка звучали русские, татарские, караимские, греческие фамилии односельчан: Боткачик, Борцовы, Биарслановы, Дорожко, Идрисловы, Каретниковы, Майтоп, Прик, Ходжаш, Челеби, Черновы, Янис, Яшлавские. И почти о каждом: погиб на фронте, умер на пересылке, депортирован, выслан…

Подошел мальчишка лет семи-восьми с большим синяком под глазом. Старая учительница прижала внука к себе, и вновь заплакав, спросила, будто взмолилась: «Что делать, Дженечка? Что делать?» И, указывая на внука, продолжила: «Они растут в ненависти ко всем русским, они не верят, что вы были друзьями». Она снизила голос до шепота и умоляюще, глядя в глаза, спросила: «Дженечка, мы еще вернёмся в Крым?»

Душа Евгения разрывалась от слёз, боли, стыда… Вместо ответа она поцеловала руки женщины и выбежала из барака.

Докурив папиросу, Евгений решительно повернул на ведущую к военному городку тропинку и быстро пошел домой. Душа неустанно терзала его, но Разум заставлял не думать об увиденном.

Дома его радостно встретил сын. Восьмилетний Вовка взахлеб стал рассказывать о том, как сегодня они всем классом били предателей.

– Каких предателей? – не понял Евгений.

– Да, крымских татар! Нам о них на политинформации учительница рассказывала. Вот мы им и дали. Я одному как врезал, так сразу фонарь засветил…

Крымские татары – предатели? В душе Евгения в мгновения пролетела едва ли не вся жизнь. Вспомнился сгоревший в Пинске семейный альбом. Их пионерский отряд – первый на всю Альминскую долину, потом комсомольская ячейка и везде рядом его друзья: Айше, Эсма, Идрис, Дилявер… Как объяснить сыну, что никакие они не предатели, не враги, а его друзья и несчастные люди, у которых отняли самое дорогое – их Родину.

Вовка удивлённо смотрел на безмолвно стоящего отца, и дёрнул его за руку. Словно очнувшись, Евгений снял с себя широкий офицерский ремень и выпорол сына, пообещав оторвать голову, если он еще хоть раз будет участвовать в подобных драках.

До поздней ночи Евгений сидел на крыльце и курил папиросу за папиросой, а в сознании неотступно звучало: «Что делать Дженечка? Они не верят, что вы были друзьями?»

Духи гор

Когда я был ещё мальчишкой, мой дедушка – известный крымский охотовед Соломон Вениаминович Туршу – как-то рассказал о том, что в самом начале века, в 1900 году однажды во время охоты в горах он встретил… духов гор. Дедушке, разумеется, никто не поверил.

По прошествии лет его рассказ полностью выветрился из моей памяти, но словосочетание «духи гор» запомнилось.

Как-то зимой, под самый Новый год я возвращаясь с друзьями из Васильковской балки, что находится в зуйских лесах, почему-то приотстал, немного плутанул, а потом неожиданно провалился в какую-то яму. С ужасом подумал, что упал в обрыв, но спуск очень быстро кончился, и моему взору открылась большая пещера. В центре её горел костёр, а вокруг разными группками, о чем-то переговариваясь, сидели… духи гор!

Словно переливаясь в дымке, то отчетливо, то растворяясь, как в тумане, совершенно не обращая на меня внимания, они общались между собой. Несколько в стороне, поближе к костру, на самом удобном месте восседал, увешанный боевыми наградами маленький сгорбленный старик Малахов курган. Рядом с ним убеленный сединой веков Митридат и когда-то неприступная красавица Сапун-гора. Вместе с ними, поблескивая партизанской медалью, скромно сидел, попыхивая кизиловой трубкой Яман-Таш. Малахов Курган привычно жаловался на старые раны, показывая шрамы от французских, английских ядер, турецких пуль, немецких бомб, мин, снарядов. На ветерана все смотрели уважительно и не перебивали.

В дальнем углу пещеры возник какой-то спор, который едва не перешел в драку. Оказалось, что задиристый Таракташ, что-то не поделил с этим язвой Бурунчуком, и красавица Кастель едва его утихомирила. На какое время в центре внимания стал вечно молодящийся Аю-Даг, который хотел раздуть костер, но так разворошил его, что от его медвежьих услуг дым стал застилать глаза.

На особом месте, видном едва ли не отовсюду, расположились Чатырдаг со своими детьми: сыном Эклизи и дочкой Ангара-Бурун. Несколько в стороне, вечно обиженный, высоко возвышающийся над всеми, примостил Роман-Кош, которого все называли по-домашнему, Орман-Кош, что означала «лесная гора». Ему нравилось, когда обращались именно так. Он довольно гладил свою лысую макушку, и в сороковой раз порывался рассказать, какие пышные кудри деревьев, когда-то украшали его голову.

Немного запоздав, вся заснеженная и белая, как простыня, привлекая всеобщее внимание, вошла известная кинозвезда Ак-Кая.

Было заметно, что все духи гор, между собой разделялись, как бы на три группы, словно купцы на гильдии. Степная красавица Ак-Кая, Чабанка и другие скромные, не высовывающиеся в разговорах горы, относились к третьей гильдии. Хранители крымского леса – Агармыш, Яман-Таш, Бурунчак, Таракташ, Мангуп и другие – ко второй. И уже такие исполины, как Ай-Петри, Бабуган, Чатырдаг, Демирджи, Роман-Кош, Аю-Даг… обветренные морскими ветрами и, словно пограничники, стоящие на границе земли и воды, по праву считали себя первой гильдией и величаво свысока посматривали на окружающих.

И всё же, как я, наконец, понял, самое почетное место среди духов гор занимал, до сих пор скромно помалкивающий Карадаг. Его наряд был украшен различными драгоценными камнями: малахит, сердолик, яшма, бирюза… Соседи относились к Карадагу с заметным почтением и опаской, так как прекрасно знали, что это, хоть и потухший, но вулкан.

Где-то за пещерой три раза ухнул филин. Я глянул на мобильник – он показал ровно 00 часов 00 минут, 1 января, 2000 года.

– Час настал, – глухим раскатом пронёсся по пещере голос Карадага.

– Один раз в сто лет мы, духи гор Крыма собираемся вместе. Рад сообщить, что за этот век мы выросли ещё на два метра.

Духи гор заулыбались, стали переговариваться между собой, а докладчик продолжал:

– Тысячи лет назад, когда первые мореходы Европы финикийцы, увидели нас, они назвали наш полуостров Таврикой, что на их языке означало «горы». Точно также, спустя тысячелетие, поступили и тюркские народы, назвав его Крымом, что тоже означало горы, поставив нас в один ряд с нашими братьями Кавказом, Карпатами…

Благодаря нам холодный ветер степей разбивается о наши вершины и маленькая кромка земли вдоль берега моря – это тот рай, о котором всегда мечтали люди.

Сказав о людях, Карадаг поморщился, но продолжил: «Но сами же люди и разрушают, то, что дарит им благо. Помимо наших естественных недругов: ветра, дождя самым страшным врагом стал человек!»

Все присутствующие одобрительно загудели, а Бурунчак даже вскочил со своего места и, волнуясь, затараторил: «Мало того, что они вырубили всю растительность, и теперь любой дождь смывает мою землю в долину, так они понастроили наверху всякие кафе-мафе, жарят шашлык-машлык!»

– Вы знаете, сколько во мне сидит стекла, полиэтилена? – поддержал его Мангуп. Раньше я хранил в себе ядра, пули, и со временем они ржавели и превращались в труху, укрепляя меня своим железом, а вот битое стекло вечной раной засело в моем теле.

– А вырубка леса? – горько вздохнул Меганом. Веками корни деревьев укрепляли мои берега, а теперь везде строят дачи, которые как бородавки торчат на моем лице.

– Что, бородавки! – пожаловалась Сапун-гора. У меня от всех этих нагромождений уже крыша поехала.

– Вы забыли нашего главного врага – карьеры! – проревел Агармыш и после его слов все глухо застонали.

– Люди объявили нам войну, и мы примем их вызов! – сверкая глазами, взъерошенный и хоть сейчас готовый в драку, вскочил Таракташ.

Почти все поднялись в едином порыве, и меня качнуло, как при землетрясении. Только Малахов курган неодобрительно покачивал головой – он слишком хорошо знал, что такое война, но на него уже никто не обращал внимания.

– Люди найдут в горах смерть – словно, подытоживая общие настроения, – воскликнул Бабуган. Мы будем подводить их к крутым обрывам, с которых они будут лететь вниз, мы заморозим их души, мы обезводим их тело…

– Я обрушу на них тонны земли – прорычал Меганом.

– Мы будем разрушать дороги! Оползень – наш заклятый враг, станет нашим другом в борьбе с людьми – воскликнул Ай-Петри.

Я сидел, прижавшись к холодной стене пещеры, с ужасом вслушиваясь в каждое слово. Необъявленная война, которую уже столько десятилетий вели горы и люди, получила свое официальное оформление. Послы отозваны! Мобилизация произведена!

Сквозь вход в пещеру проник первый луч Солнца. Духи заволновались, засуетились и растаяли в утреннем свете. Я вышел из пещеры и уже другими глазами взглянул на мой родной Крым.

Возвратившись домой, я не стал никому рассказывать о виденном, а только с тревогой по телевизору следил за сводками с театра военных действий: там оползень убил отдыхающих, там замерзла в горах группа туристов, там пропал участок дороги, там под угрозой смыва в море Алупкинский дворец, там, оказывается, поползла Сапун-гора…

Война шла полным ходом, моё сердце разрывалось. Невольно вспомнился Максимилиан Волошин: «А я стою один меж них в ревущем пламени и дыме, и всеми силами своими, молюсь за тех и за других.»

Однажды я пошёл с внуком на Чабанку – невысокую гору рядом с Марьино. Когда-то в детстве, мы – марьинские мальчишки, помогали лесникам обсаживать молодыми соснами склоны Чабанки, но спустя полвека от наших сосёнок едва ли осталось с десяток деревьев, остальные были безжалостно вырублены. Возле Петропавловского карьера я с болью увидел, что один склон Чабанки уже полностью подрыт, и через десяток лет горы моего детства уже не будет.

Мы поднялись на вершину и там, на краю обрыва, я поведал внуку о встрече с духами гор. Илья внимательно смотрел мне в лицо, веря и не веря услышанному. Вдруг из под его ног вывернулась ящерица. Он испуганно отдёрнул ногу, оступился и упал по направлению к обрыву. Моё сердце похолодело. Я не успевал ничего предпринять. Скользя по откосу, внук зацепился штаниной за выступавший с обрыва корень. Корень дерева, когда-то посаженного мною. Я упал на землю и свесившись, подхватил внука. Мы оба рисковали сорваться вниз в котлован Петропавловского карьера, как вдруг я почувствовал, что кто-то пришёл ко мне на помощь.

Вытащив Илюшу наверх, я осмотрелся, никого вокруг не было, разве что дымка возле нас напомнила мне виденный в пещере образ – это был дух Чабанки, который оберегал нас, оберегал, несмотря ни на что.