Текст книги "Мальчик из будущего: Мальчик из будущего. Отрок. Новик"

Ух, как я летел через парк, пересекая дорожки и пугая гуляющих. Один раз чуть с двумя старушками не столкнулся, когда выскочил из кустов. Только ругань услышал за спиной и обещание оторвать уши. Ага, догоните только, спринтерши древние.

– Привет, ребята! – крикнул я школьникам у вышки, это было то самое место, где я попал в новый для себя мир прошлого.

Те тоже помахали в ответ, вразнобой отвечая. В этой группе были новые лица, но в основном ребята те же самые. Естественно, они не плавали, слишком холодно для этого, хотя я был в одной рубашке и легкой куртке, а под руководством инструктора делали гимнастику. Кажется, для разработки легких. Прыгуны, бросив размахивать руками, удивленно посмотрели, как я пронесся мимо, перепрыгнув через две скамейки. И как за мной, как носорог, несется уже взрослый парень. Он явно спортсмен, но не бегун. Дышит как загнанный. Точно уйду. Заметив впереди забор с противоположной стороны парка, я с ходу подпрыгнул, чтобы перемахнуть через него.

Преследователь остановился, оперся обеими руками о колени, восстанавливая дыхание, подавшись вперед, и наконец, когда немного перевел дух, неторопливо направился к забору, посмеиваясь. Вернее, ко мне, зацепившемуся поясным ремнем и дергающемуся, чтобы расстегнуть его. Когда я это сделал, мягко упал на ноги с другой стороны ограды. Однако почему парень не спешит, было видно невооруженным взглядом. Тут же стояла и «Победа». Преследователи просто объехали парк и ждали меня уже с этой стороны. Они как раз подъехали, когда я зацепился. Быстро осмотревшись, нет, все пути перерезаны, а сзади еще этот стоит, я выдернул ремень из забора и стал продевать его в петли брюк, сердито сказав:

– Ладно, ваша взяла. Что надо?

Все пятеро улыбались, даже тот, что за рулем сидел и из машины не выходил. Ну да, поймали меня действительно забавно, если бы я не зацепился, ушел бы, как есть ушел, и машина бы им не помогла. Старший из преследователей, мужчина лет тридцати, спросил:

– Почему из детдома убежал?

– Ага, значит, все же меня ловили, – сделал я логичный вывод. – У музыкальной школы срисовали?

– Догадливый. Если бы ты по телефону дольше поговорил, вышел бы из будки прямо к нам в руки. А так едва успели у остановки тебя перехватить. Так зачем сбежал?

– На море хочу.

– А разве этому поспособствовало не то, что тебя обманули с отчислениями? Не из-за конфликта с директрисой?

– Причем тут директриса? У меня с ней все ровно. Претензий не имею.

– Мог бы пожаловаться, администратор Муслима Магометовича очень живо интересовался твоей пропажей, помог бы.

– Так в-о-он откуда ветер дует, – протянул я, сообразив, что к продаже золота этот захват не имеет никакого отношения. – Поня-я-ятно. Нет, с директрисой у нас отношения нормальные, разве что она меня отказалась на море дикарем отпускать, вот я и сбежал.

– А музыкальная школа как же?

– Ну, надо же было хвосты сдать. Я в этом деле человек ответственный, не люблю за спиной оставлять недоделанные дела.

– А записка?

– А что записка? – пожал я плечами. – Там всего пять слов. «Уехал на море, вернусь осенью». Что не так с запиской?

– А нам удалось узнать, что в записке было написано совсем другое.

– Значит, это не мое.

– Садись в машину, в салоне пообщаемся, а то мы тут слишком много внимания привлекаем, – кивнул тот на «Победу», и пока один из помощников, цепко держа меня за руку, сопровождал к открытой дверце, он велел спортсмену. – Андрей, встретимся в управлении.

– Понял.

Устроившись на заднем сиденье, меня с боков стиснули двое, а старший сел спереди, я поинтересовался причинами интереса конторы ко мне. Оказалось все куда проще. Муслим Магометович удивился, что я не прибыл на репетицию, хотя всегда отличался пунктуальностью, и напряг дядю Адика. Тому не составило труда выяснить, что я ушел в бега, вот он и напряг все связи. Как раз в конторе у него они были, и меня стали искать. Эта группа занималась мной уже пять дней, удалось выяснить многое из того, что происходило в детдоме, какие у нас были отношения в последние дни с директрисой, ну и про записку узнали, хотя саму на руки и не получили. Я же говорил, ее быстро уничтожат. Кстати, кражи средств из моих отчислений выявлено не было, по-всякому смотрели. Но все траты подтверждаются бухгалтерией. В общем, насчет директрисы я возводил напраслину, обокрасть меня обокрала, но себе ничего не взяла. Купила фортепьяно, решив организовать расширенный музыкальный класс в детдоме, и заказала еще некоторые инструменты, скоро подвести должны. Да и профессиональный музыкант будет. Конечно, директриса поступила не совсем этично в отношении меня, но музыкальный класс она бы формировала долго, все же бюрократия в Союзе имелась, а так все в прядке, все быстро происходило.

– И что? – заинтересованно спросил я, когда Евгений Макарович закончил рассказ, как они меня искали и что им удалось выяснить.

– Что происходит в детдоме, конечно, не наше дело, у нас приказ тебя найти. Твоя песня будет исполняться завтра на Красной площади, а тут нам сообщают, что автор как последний хулиган бежит из детдома на море. Детство в одном месте заиграло? Правда, когда мы начали работать, стало ясно, что нам явно скармливают дезу… Ты понимаешь, что я говорю?

– Дезинформацию, – кивнул я.

– Ну да. Сразу стало ясно, что что-то не так, ну а когда мы выяснили, что ты продолжаешь ходить в музыкальную школу, подозрения перешли в уверенность. Мы стали рыть дальше и многое нарыли.

– Да это все понятно. Давайте меня обратно в детдом, пройдет Девятое мая, и я снова уйду в рывок.

– Так любишь море?

– Да, в любом виде. Во все времена года в море есть своя красота. Я для того и писал песни и музыку, чтобы к совершеннолетию на сберкнижке лежала нужная сумма для моего переезда на море на постоянное место жительства. А тут такой удар судьбы. Теперь я умнее стал, пока не вырасту, ни одну новую песню не напишу и не дам ей жизни. Это принципиально.

– А если хорошо попросить? – заинтересовался тот.

– Я самому себе слово дал, пока восемнадцать не исполнится и я не смогу распоряжаться самим собой, никаких песен. Я сам себя уважать перестану, если не буду данное слово держать. Не будет новых песен еще три с половиной года.

Насчет клятвы я нагло врал, не давал я ее, так просто, рубил себе хвосты. Из-за кражи директрисой моих денег я принципиально не буду ничего нового выдавать до определенного времени.

– Я смотрю, подкузьмила директриса своим решением.

– Я повторяю, что ее не виню. Она преподала мне урок, я ей за это благодарен. Нужно доверять только самому себе, вокруг одни недруги. Тем более, требовать возврата средств я не буду, они пошли на создание детдомовского музыкального класса, и я таким решением директрисы доволен, даже благодарен ей. Вот и все. А так я бы в музыкалке хвосты сдал и на Девятое мая сходил, а потом рванул бы к морю.

– И ищи тебя свищи.

– Осенью бы вернулся. Зимой я предпочитаю учиться и находиться в тепле. Ну так что, так и будем стоять или все же поедем?

– Поедем-поедем, – кивнул тот и, сняв трубку телефона, набрал какой-то номер. – Мы его взяли… Да, у музыкальной школы, как и предполагали. Шустрый, бегает быстро… Ясно, товарищ майор, сейчас отвезем.

Положив трубку на место, защелкнув ее на аппарате, Евгений Макарович обернулся и пояснил:

– В детдом тебя везем. К нам не требуется.

– Вот и отлично.

Машина тронулась с места и мы, выехав на проезжую часть, покатили к детдому, он тут не так и далеко находился. Сидя между двумя бугаями, я размышлял. Все же хорошо, что я и пистолет и деньги в своей норке оставил. При себе едва три рубля было мелочью. Сегодня утром как раз закончил прятать все находки с трех кладов, лишь с десяток червонцев оставил как НЗ. Особо мудрствовать я не стал, поднял две доски в гараже, в стороне от входа в погреб, вырыл на метр глубиной ямку, и хорошенько упаковав драгоценности, золото и монеты в один сверток, закопал. Замаскировал землю, утрамбовал и закрыл досками. Вот и тайник. Конечно, если будет проводиться серьезный обыск, коп могут обнаружить по мелким деталям, но я об этом подумал. Прикопав свои сокровища, утрамбовал, а когда до краев ямы осталось сантиметров тридцать, я принес со стихийной свалки немного пованивающий скелет кошки и похоронил его над кладом. Маскировка туфтовая, но если найдут коп и будут копать, то обнаружат кошку и решат, что это могила, не станут рыть дальше. На это вся надежда. Оружие тоже хорошенько перепрятал, тайник сделал для налички, ну и, пообедав, направился в баню. А что, общественная баня мне нравилась, даже тазик свой имелся. Там помылся, надел чистую одежду и с тюком грязной направился к прачечной, где сдал белье в стирку. Правда, забрать нужно сегодня, квитанция в нагрудном кармане рубашки, но терпит, свалю, тогда и заберу.

Когда машина подъехала к детдому, я чуть вытянул голову, разглядывая, кто там на крыльце на лавочке дремлет. Баба Валя, это хорошо, добрая тетка. Меня вывели, и старший, лично сопровождая, в одиночку отвел меня к директрисе, где передал с рук на руки. После этого он нас покинул, возвращаясь к своим делам. В чем-то я его понимал, не для того их готовили, чтобы они ловили беглых детдомовских. Однако приказы не обсуждают, а выполняют, вот они и выполнили.

Директриса, честно говоря, меня удивила, извинилась за все, реально попросила прощения, признав, что во многом была не права. Как уже говорил, зла я на нее не держал, о чем честно и сказал, сообщив, что то же самое говорил и конторским. Я все же не ошибся, они были из этой структуры. В общем, мы прояснили эту проблему, и тут как удар топора – вопрос о новых песнях. М-да, совсем берегов не видит. Стараясь говорить как больному, ничего не понимающему человеку, который меня в принципе не хотел понимать, я пояснил, что сам себе дал слово до совершеннолетия – никаких песен. Слово, тем более данное себе, я всегда держал и держу. В общем, попросил не возвращаться к этому вопросу. Новых песен не будет, и это окончательный ответ.

А вот насчет побега я больше молчал, не собираясь отвечать на глупые вопросы. Да и о дальнейших планах тоже рта не открывал. Да, есть у меня такая небольшая черта, могу немного болтливым быть, хотя всегда помню, что молчание – золото, но сейчас я держался, крепился и молчал. Директриса сообщила, что договоренности об «Артеке» в силе и меня, возможно, отправят туда. В общем, поговорили, надавали друг другу туманных обещаний, и меня отпустили. Оказалось, снаружи меня уже ждала машина, последняя генеральная репетиция, я обязан быть. Просто можно посидеть в сторонке, но быть обязан.

Дядя Адик аж из машины выскочил и облапал меня, когда я со своим воспитателем вышел с территории детдома. Ворча про мою дурную голову, в которую пришла такая глупая мысль, как сбежать из детдома, тот усадил меня на переднее сиденье своей «Волги», холодно кивнул воспитательнице, она села сзади, и мы поехали к зданию оперетты. Почему-то именно там нам выделили зал для репетиций. Муслим Магометович встретил меня тепло, он приехал чуть раньше, отругал за глупость с побегом, и после дружеского чаепития отправил в зал. Шла последняя шлифовка песни, и я надеялся, что она зазвучит как надо. Честно говоря, «День Победы» певец все же исполнял не так идеально, как я слышал в исполнении Лещенко. Вот бы его сюда.

Когда отзвучали последние аккорды, и музыка стихла, я очнулся от размышлений от вопроса Магомаева со сцены:

– Максим, что-то не так?

– Муслим Магометович, я вижу, что вы выкладываетесь полностью, дошли до предела, песня слышна, идеально и красиво ложится на музыку, но все же не то, все не то. Не под ваш она голос. Нет, не под ваш.

– Эта песня утверждена на завтрашнем выступлении, – достаточно холодно сказал какой-то мужчина в костюме, который, как и я, сидел в зале, только у меня за спиной. – По моему мнению, звучит очень красиво. Мне песня понравилась, все ей подходит.

– Я возражать не буду, но все же Муслим Магометович не может раскрыть саму суть этой песни, в его голосе нет силы духа тех тысяч фронтовиков, что через все это прошли. Мы провели уже множество репетиций, но все не то.

– Честно говоря, мы все тут не понимаем, что вам не нравится, молодой человек, – с легкой усмешкой произнес местный худрук. – Песня вам удалась, певец отличный.

– Хм, тут можно сравнить только на примере, – покачал я головой, после чего спросил: – Когда мы проходили в фойе, я видел там Лещенко. Он здесь?

– Должен быть, он записан на репетицию после вас, только приехал раньше, со временем ошибся, – пожал плечами тот же работник оперетты.

– Отлично. Попросите его пройти к нам в зал.

– Это не требуется, я уже полчаса как в зале, – услышал я за спиной знакомый баритон и, обернувшись, обнаружил, что нужный мне певец сидел на заднем ряду, под балконами. – Очень неплохая песня, юноша, честно говорю, я впечатлен.

– Лев Валерьянович, извините за бестактность, и вы, Муслим Магометович, тоже извините, но я хочу для сравнения попросить, чтобы вы оба по очереди спели эту песню, вкладывая в нее душу. Вы не возражаете?

– Я нет, – покачал головой Магомаев.

Лещенко тоже был не против.

Сначала спел Муслим Магометович, и он действительно выкладывался, потом на сцену поднялся следующий исполнитель, и посматривая в выданный ему листок с текстом, все же песню певец слышал всего дважды в жизни, хотя многое запомнил, начал уже Лев Валерьянович. То, что поет он совершенно по-другому, было заметно, и контролеры от ЦК, а именно оттуда был мужчина в костюме, и местные работники аж подались вперед, впитывая то, как пел настоящий исполнитель этой песни. Мощный голос певца пробирал до дрожи, даже волосы дыбом вставали. Когда песня стихла, несколько секунд стояла тишина, затем послышались хлопки, аплодировал Муслим Магометович, стоя, и на его лице ясно было видно ошеломление. Вот дальше ударил уже шквал аплодисментов, хлопали все, и музыканты, и рабочие сцены, и немногие слушатели, я тоже отбивал себе ладони. Реально песня зазвучала.

Когда шум немного утих, Муслим Магометович обернулся ко мне и сказал:

– Максим, теперь я понимаю, что было не так. Эта песня действительно не под мой голос. Спасибо.

Я понял, о чем он, и просто кивнул. Мы еще немного пообщались, однако эта песня не единственная, которую исполнять завтра Магомаеву, а время еще не вышло, поэтому он снова вышел на сцену и продолжил репетицию, тут звучали не только мои песни. Единственное, что я запомнил – это стон представителя ЦК, он огорчался, что песня записана на Магомаева, переделать ее на Лещенко нет никакой возможности. Честно говоря, зная, как тяжело эта песня пошла в моем будущем, я очень сильно удивился, как легко удалось ее протолкнуть тут. Явно не обошлось без вмешательства заинтересованных лиц в высших эшелонах власти. Правда, я тут ни при чем. Мое вмешательство заключалось исключительно в том, что я сегодня попросил Лещенко исполнить эту песню, вот и все.

Когда наше время уже вышло, и мы стали собираться, вдруг случился небольшой переполох, и в зал прошла группа мужчин и женщин. Как я подслушал шепоток местных работников, это были представители минкульта, с замминистра. Именно он отвечал за концерты и песни завтрашним днем в Москве. Я уже понял, кто его вызвал, – тот, что от ЦК был приставлен. Шустро отреагировали. Но это и понятно, завтра все же Девятое мая, где тут резину потянешь. Тому, что было дальше, я тоже не удивился. Лев Валерьянович снова спел эту песню, причем гораздо лучше, уловил он смысл и стиль песни, так что сорвал искренние аплодисменты. Что было дальше, не знаю, я покинул концертный зал следом за дядей Адиком.

– Отберут эту песню у Муслима. Точно отберут, – вздыхал тот.

– Это плохо? – уточнил я.

У певца было не спросить, он остался в зале, с ним хотели побеседовать. А вот меня отправляли обратно в детдом.

– Да не сказать, что плохо, слышно же, что Валерьянович действительно поет ее лучше, раскрывает шире, вон, аж мурашки по коже были, но все равно отберут.

– А-а-а, собственник вы, – усмехнулся я. – Понимаю, сам такой.

Едва мы дошли до машины, переваривая все, что было сегодня, обсуждая некоторые моменты, как нас догнал один из работников оперетты и попросил вернуться. Точно не скажу, но вроде он был осветителем. Делать нечего, с нами хотели пообщаться, поэтому пошли обратно. Как выяснилось, пообщаться хотели с одним мной.

– Здравствуй, Максим, ты не расстроишься, что песня уйдет другому певцу? – спросил заместитель министра культуры РФССР.

– Пусть поет тот, кто делает это лучше, – вздохнув, сказал я. – Однако я обещал Муслиму Магометовичу пять песен, а на выходе получается четыре, пятую забирают. Значит, я должен буду ему еще одну, причем не хуже.

– На этот великий праздник нашей страны ты уже никак не успеешь, будем ждать к следующему празднику.

– Боюсь, три с половиной года придется ждать, – отрицательно покачал я головой. – Слово себе дал, что до восемнадцатилетия не напишу больше ни одной песни, а я слово держу.

– Почему же ты себе это пообещал? – нахмурился тот.

– Причин объяснять не буду, просто пообещал. Виновных искать не нужно.

– А может, просто уже не можешь? – немного хитро улыбнувшись, спросил замминистра.

– Обвинять меня в плагиате или краже песен и музыки не стоит. Я их написал, да и сейчас у меня в памяти крутятся сотни новых песен и мелодий. Только я уже сказал. Восемнадцать будет, тогда и займусь ими. На слабо тоже не берите, я сам в этом дока.

– Ясно. А Муслиму Магометовичу что хочешь подарить, ты сказал, что должен теперь ему одну песню? – все допытывался замминистра.

Сам певец был тут же, стоял чуть сбоку, мы были окружены людьми, которые ловили каждое слово. Лещенко тоже был в этой толпе.

– Действительно, Муслим Магометович, тут есть часть моей вины, что все же пятая песня от вас ушла, как я понял. Что вы бы хотели видеть в репертуаре в качестве пятой песни? Какая тема?

– Хотелось бы про войну.

– Про войну? – задумался я. – Если есть гитара, напою. Посмотрим, понравится или нет. Я ее в девять лет написал.

Мне достаточно быстро принесли гитару, я попробовал ее, немного поиграв несколько разных композиций, после чего, настроив под себя, ударил по струнам и запел:

 
Мы так давно, мы так давно не отдыхали.
Нам было просто не до отдыха с тобой.
Мы пол-Европы по-пластунски пропахали,
И завтра, завтра, наконец, последний бой.
 
 
Еще немного, еще чуть-чуть,
Последний бой – он трудный самый.
А я в Россию, домой, хочу,
Я так давно не видел маму.
А я в Россию, домой, хочу,
Я так давно не видел маму…
 

(Ножкин М.)

Допев песню до конца, я замер на секунду, положив пальцы на струны, и сморщился.

– Черт, до конца все же спел, а ведь хотел до средины… Увлекла.

– Не надо расстраиваться, – похлопав меня по спине, сказал замминистра, которого я так и не узнал, как зовут, нас друг другу не представляли. – А вот песню тебе все же записать нужно, забудешь, да и ноты тоже. А так я вижу, ты действительно полон талантов, и песни у тебя есть.

Отвечать на это я не стал, лишь пожал плечами и вернул гитару музыканту, который мне ее дал. Замминистра еще немного поговорил, политики коснулся, долга перед Родиной и всего такого, после чего поблагодарил меня за отличные песни, и мы расстались. Обратно мы шли с группой музыкантов Муслима Магометовича, у него был свой ансамбль. Пока шли, мы общались с певцом, обсуждая ту песню, которую я напел. Певцу она понравилась, и в принципе, для его голоса подходила, поэтому тот крутил меня на то, чтобы я выдал ему ее сейчас. Тут я проявил принципиальность, однако с тяжелым вооружением в виде дяди Адика я стал уступать им позиции. Нет, раньше я им песню не выдам. Через три с половиной года, как и обещал, но не одну, а теперь две, обе лучших из всего, что у меня есть. Еле отделался.

После этого мы попрощались с Муслимом Магометовичем, только завтра увидимся на концерте, меня повезли в детдом, а певца – не знаю, куда, у него свои дела. Дядя Адик довез нас с воспитательницей и напомнил, когда за мной заедет, попросил не опаздывать. Я лишь пожал плечами, не от меня зависит, я снова не принадлежал себе. А как же я жил эту неделю после побега, до сих пор вспоминать приятно, сам себе хозяин, делай что хочешь. Нет контроля, и это нравилось больше всего.

Когда мы вернулись обратно, я прошел в нашу комнату, некоторые парни были тут же. Я улегся на своей кровати, закинув руки за голову, размышляя. Все же завтра на концерт я пойду, на салют тем более, а вот в воскресенье дам деру. Не стоит ломать планы из-за капризов правовой и воспитательной системы государства. Это в будущем воспитатели держали нас в ежовых рукавицах, находя подход к каждому, отчего не рыпнешься, а тут, почувствовав свободу, это чувство терять я не хотел ни в коем разе.

Сам парад и концерт прошли просто замечательно, я смотрел парад, стоя рядом с директрисой в первых рядах, сегодня она меня сопровождала. Тут не было выступлений певцов на Красной площади, как у нас, а проходило все в концертном зале Кремлевского дворца. Все серьезно, монолитно. Дядя Адик проводил нас на наше место согласно приглашениям и убежал за кулисы. Ему еще работать. Сам концерт мне понравился, поначалу выступали разные политические деятели, сам Брежнев длинную речь закатил, после чего и начался сам концерт. Судя по нескольким массивным камерам, наверное, его и по телевизору покажут. Правда, у нас в детдоме телевизора не было, не посмотришь. Но зато часто в кинотеатр водят.

Я с удовольствием хлопал, благодаря артистов за их выступления, как и все присутствующие, при исполнении многих песен, да и вообще, аплодисменты срывали все. Под конец была и «День Победы», и она была воспринята вполне благосклонно, хлопали не меньше, чем другим.

Вернулись обратно мы уже к трем часам дня, но это было еще не все, директриса убежала. У ее ансамбля несколько выездных выступлений, одно прошло без нее, остальные будет вести она сама. Арендованный автобус уже ждал. Я в этом и раньше не участвовал, и сейчас не буду. Отмазка та же – не могу, заикаюсь, дар речи теряю на людях. Пока проходит.

Первым делом я сдал в гардероб праздничный костюм, в котором был, он не мой, на сегодня только выдали. Взамен вернули уже мою одежду, ту самую, в которой меня привели, новенькую, не детдомовскую. Пройдя в спальную комнату, я увидел на постели свою гитару. Хм, значит, решили вернуть незаконно отобранный инструмент? Похоже, наши отношения потеплели, раз мне его возвращают. Доверие оказывают, мол, мы тебе доверяем, и ты нас не подведи. Но я всегда честно говорил, лето буду проводить на море, как меня ни уговаривай. По-другому не будет.

– Здорово, вернулись уже? – спросил вихрастый паренек моих лет, Толя Баянов, он зашел за мной следом.

– Минут пять назад.

– А я на Красной площади был. В первые ряды прорвался. Видел, какая боевая техника шла? Мощь. Нет, я точно в военное училище поступать буду.

– Каждый может разрушать себя, как хочет, вот и у тебя свой жизненный путь, – пробормотал я.

– Ты постоянно что-то говоришь, а что, непонятно. Нормально-то скажи, – попросил он, усаживаясь на свою кровать и снимая уличную обувь, – баб Валя, похоже, проморгала его, я вот свою снял на входе.

– Если по-простому, что делать – это твое решение. Захочешь, станешь военным. Не захочешь, не станешь.

– Ну, так бы и говорил, – кивнул тот довольно. – А то вечно загнешь такое, хоть убегай. Кстати, ты чего вернулся-то? Вроде, на море хотел?

– Не вернулся, а вернули. Поймали.

– А-а-а, ну теперь держись. Я когда полку у секретаря прибивал, она попросила помочь, то видел списки наших троечников, которых отправляют в трудовые лагеря на перевоспитание. Так вот, ты в списке, первого июня отправляешься. Я, правда, не понял куда, название не выговоришь.

– Да ладно? – удивился я, привставая с кровати и садясь.

– Я сам глазам не поверил, чуть по пальцу молотком не попал. Точно говорю. В трудовой лагерь, а не в лагерь отдыха. Перевоспитывать тебя будут.

– Что за глупость, ясно же, что я сбегу?

– Глупость не глупость, а тот список на ее столе. Вчера его видел, когда ты уже вернулся.

– Ясно-о-о, – протянул я и, резко встав, подхватил гитару и направился прочь из комнаты под любопытным взглядом Толика.

Где остальные пацаны, не знаю, видимо, гуляют, но хорошо, что пока тихо. Пройдя дальше, я зашел в спальную комнату другой группы, тут жили ребята на три года младше меня.

– Антона нет? – спросил я у тройки пацанов, что играли в карты на кровати. Они было дернулись, когда я входил, от воспитательницы шифровались, но успокоившись, продолжили играть.

– Он выступает, уехал куда-то.

– Ясно. Передайте, что я ему гитару оставлю в подарок. Пусть бережет ее.

Оставив гитару на кровати Антона, он был отличным гитаристом, но своего инструмента не имел, мы с ним часто выступали соло, так что подарок был сделан тому, кому нужно. Тот давно в мою красавицу был влюблен. Поправив складку на чехле, я вздохнул и вышел из комнаты. Пацаны большими глазами смотрели на меня, они знали, как я берег инструмент, поэтому не могли понять, как я с ним расстался. Думал записку Антону накидать, но решил, что не стоит, тот и так оценит подарок.

Дальше я перебрался в соседний корпус и оказался на административном этаже. Тут же было несколько учебных классов. Дождавшись, когда секретарь выйдет по своей надобности, я проник в кабинет и быстро просмотрел записи на ее столе. Толя не солгал, и глаза его не подвели, был список, и я в нем тоже был. Меня отправляли в степи Узбекистана. Да-а, оттуда не сбежишь, наверняка на десятки километров вокруг пустыня.

Быстро убрав бумагу на место, я покинул кабинет как раз вовремя, по лестнице поднималась секретарь с двумя папками в руке. Вежливо с ней поздоровавшись, стал спускаться. В детдоме стало заметно более шумно, возвращались классы с парада и концертов. В парках на танцплощадках играли военные оркестры или разные группы, которые пели песни военных лет. В общем, вокруг царила аура праздника, радости и веселья.

– Привет, – ко мне подскочила пятилетняя кроха из младшей возрастной группы. – Я тебя нашла.

– Здравствуй, Сашенька, хорошо отдохнули? – поинтересовался я у девчушки, протягивая ей конфетку, купил немного в буфете в Кремлевском дворце.

– Ага, – сразу засунув всю конфету в рот, она прошамкала полным ртом. – Фак инфефефно фыло…

– Не говори с полным ртом, – улыбаясь, попросил я ее.

Когда я возился с младшими детьми, вот такими маленькими, Александра постоянно вертелась рядом со мной, незаменимая помощница, так что приходилось уделять ей больше внимания, и со временем относиться я к ней стал как младшей сестрице. Прожевав, та быстро затараторила:

– Я говорю, там интересно было, песни красивые, танцы. Нам очень понравилось.

– Это хорошо.

– А еще конфетка есть?

– Держи, – протянул я ей еще одну шоколадную конфету, эту есть она не стала, домовито в карман спрятала.

Немного пообщавшись с Сашей, недолго – их на ужин позвали, и та убежала, я энергично направился к выходу. Брать из комнаты, вернее, из тумбочки ничего не нужно, там моего не было, все детдомовское, а себе я сам все добуду. Спокойно выйдя в парк, я поймал взгляд бабы Вали, нашей бессменной сторожихи, она тут же в подсобке жила и, подмигнув ей, отправился прогуляться по огороженной территории детдома.

То, что меня не оставят без пригляда, было понятно, трое наблюдали из дошкольной группы, видимо, им велели, если я попытаюсь перелезть через забор, поднимать крик. То место, где я в прошлом году покинул территорию, уже заварили, не пролезешь, да и стал я покрупнее, теперь никак не протиснусь.

– Максим! – услышал я оклик.

Обернувшись, удивленно посмотрел на мужчину, которого сразу узнал. Ну еще бы, с моей-то памятью. Это был Братский. Тот самый боксер. До этого он тут не появлялся, и наша последняя и единственная встреча прошла в Адлере.

– Олег Игоревич? Какими судьбами? – поинтересовался я, подходя ближе к решетке ограждения, и поручкавшись с ним.

– Да вот в командировке нахожусь, в кои-то веки Москву посетил и решил с тобой встретиться.

– На параде были?

– Конечно, кто же пропустит такой праздник. Сам-то был?

– Это да, в Кремлевском дворце, в концертном зале по именному приглашению. Я ведь теперь песни пишу.

– Подожди, сегодня по радио Лев Лещенко пел «День Победы», автора песни объявляли, я еще удивился – какое совпадение, так это твоя?

– Моя, – вздохнув, сказал я.

Честно говоря, этот плагиат меня уже начал утомлять. Неужели совесть проснулась? Ну, совесть не совесть, а стыд точно был. Мне действительно в последнее время становилось стыдно, что я обворовываю настоящих авторов, которые эти песни еще не написали. Видимо расту. Когда я был чуть помоложе, мне на это было откровенно наплевать.

– Думаю, нам не стоит беседовать через прутья решетки и поговорить в более комфортной обстановке, – коснувшись одного из прутьев, предложил я.

– Согласен. Ты сможешь выйти?

– Вот это будет сложно. Я на прошлой неделе ушел из детдома, решил снова на море поехать до конца лета, а тут вот беда, меня поймали и вернули. Теперь следят, вон мелких приставили приглядывать. Попытаюсь выйти, такой крик поднимут, полрайона прибежит.

– Ты поэтому такой расстроенный гулял?

– Нет, это я план прорабатывал, как снова сбежать отсюда. Меня, видите ли, решили в трудовой лагерь сплавить, трудным ребенком посчитали, хотят перевоспитать. Я лучше на море побуду, чем фигней заниматься.

– И что, есть план побега?

– Это же не тюрьма. Хотя мне и пытаются внушить что, похоже, так. Покинуть территорию детдома можно сотней способов. Я как раз шел испробовать один, да вот вы меня остановили. Хотя может, и вовремя, возможно, приди вы на пару минут позже, мы бы с вами больше никогда не увиделись.

– Возможно-возможно. А на самом деле, ты не слишком мал отдыхать на море в одиночку?

– Вообще проблем не вижу, я себя считаю достаточно взрослым. Вы не смотрите на мою внешность, а обращайтесь ко мне как к шестнадцати– или семнадцатилетнему парню. А то я смотрю, моя речь и внешность вас смущает. Диссонанс замечаете?

– Есть такое, ты говоришь действительно как более взрослый парень.

– Что есть, то есть.

Общаясь, мы шли каждый со своей стороны ограды в сторону входных ворот и калитки, медленно к ней приближаясь. Малыши уже сообщили дежурной воспитательнице, что я общаюсь с неизвестным мужчиной, причем достаточно долго, и та, показавшись из дверей столовой, – ужинала, наверное, – заторопилась к нам.

– Добрый вечер, – подойдя, поздоровалась она. – Вы по какому вопросу, товарищ?

– Я в гости к Максиму пришел, – спокойно ответил боксер. – Мы с ним на юге познакомились. Хорошего парня вы вырастили, разностороннего.