Текст книги "Город выстуженной любви, или Клеймённые жизнью"

В. А. Потапов
Город выстуженной любви, или Клеймённые жизнью

© Потапов В. А., 2017

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2017

Глава 1

Поезд стоял в Барабинске пятнадцать минут. Александр вышел на перрон, потянулся, с удовольствием разминая уставшее от вынужденного безделья тело. Вдохнул всей грудью сырой осенний воздух (сладкий после вагонного) и тут же стал пристально вглядываться в выстроившиеся вдоль перрона киоски, почуяв чутким носом запах копчёной рыбы.

Нос его, само собой, не подвёл – нужный киоск быстро нашёлся. Александр, не скупясь, закупил копчёного леща на всё купе, по рыбине на брата. Хорошая у них компания подобралась, тёплая. Лещик под пиво – что может быть лучше? А пивом они затарились хорошо на прошлой остановке, хватит до Омска.

Объявили отправление, и Саша весело потрусил к своему вагону. Притормозил, перехватывая половчее пакет с рыбой, и увидел на грязном, заплёванном перроне паспорт. В серой обложке, он почти сливался с землёй. Какая-то раззява уже успела на него наступить – отпечатался грязный протектор.

Поезд заскрипел, плавно трогаясь. Проводница, стоя на верхней ступеньке, энергично махала ему руками. Подхватив на ходу документ и отметив про себя, что никаких растерянных страдальцев вокруг не видно, Александр заскочил в вагон. Сверху ещё раз огляделся. Паспорт никто не искал.

Мужики-однополчане встретили «улов» криками одобрения. Пока они дербанили рыбу на столе, готовясь к пиру, Александр раскрыл найденный паспорт, всмотрелся в фотографию. Сердце застучало где-то самого у горла. Господи, вылитая Иринка!

***

Пока ждала лифт, Ирина по привычке обернулась к почтовым ящикам. Консьержка у них в подъезде была женщина серьёзная. Мимо неё не могла прошмыгнуть даже мышь, не то что разносчики рекламы и бесплатных газет. Поэтому в почтовых ящиках оказывалось только то, что было адресовано жильцам. В Ирином ящике сквозь дырочки что-то белело.

Пришлось подняться в квартиру за ключом от ящика и снова спуститься вниз. Белело почтовое извещение. По этому извещению в течение трёх дней следовало получить на почте заказное письмо. Ирина про себя чертыхнулась. Как сложно жить без паспорта! Хорошо, если на выдаче будет сидеть адекватная тётка, которая согласится отдать письмо по водительским правам. А то ведь придётся распинаться, доказывать, что она не верблюд, а та самая Ирина Алексеевна Артёмова, которой адресовано письмо. Интересно, от кого? Налоговая давно от неё отстала. А больше она на фиг никому не нужна.

На почту Ира заехала на следующий день после работы. Отстояла огромную очередь. Подала вместе с извещением водительские права. В ответ получила всё, чего опасалась. Известное дело, в поле каждый суслик – агроном. И доказывать такому важному суслику, что слова «удостоверяющий личность документ» подразумевают не только слово «паспорт», – дело бесполезное.

Ирина уже собралась уходить, когда тётка в окошке вдруг величественно протянула к ней руку:

– Давайте свои права.

В письме оказался Ирин паспорт. Она стояла, с недоумением разглядывая конверт и обратный адрес на нём. При чём тут Челябинск? Она и не была там никогда в жизни. Заглянула в конверт. Записка. «Здравствуйте. Случайно нашёл Ваш паспорт на перроне в Барабинске. Решил, что надёжнее будет Вам его переслать. Всего доброго. Александр».

Ну да. Случайно он нашёл. Под её полкой в поезде. Вместе с сумкой. В сумке-то ему нечем было поживиться. Самое ценное – этот паспорт. Наверное, надеется на вознаграждение.

Ирина присела за столик, выдрала из записной книжки листок и написала: «Мне паспорт уже не нужен. Я успела написать заявление об утере и заплатить штраф. Скоро получу новый. Так что на вознаграждение не рассчитывайте. В другой раз, когда будете выбирать, у кого бы «случайно найти» что-нибудь, думайте лучше. Доброго желать не буду». Купила конверт, надписала адрес и опустила письмо в ящик.

А дома до неё дошло. Ведь на конверте был обычный домашний адрес. Вор никогда в жизни не стал бы указывать собственный адрес. Указал бы Главпочтамт, «до востребования». Похоже, что на самом деле этот тихоня с верхней полки, которого она даже и не рассмотрела толком, умыкнув её сумку, паспорт выбросил. А добрый человек нашёл и ей, истеричке, выслал. Свои деньги заплатил за письмо. А она ему в благодарность…

Ирина чуть не расплакалась. Конечно, вздрюченная была из-за той тётки почтовой, не соображала ничего. Ни за что человека обидела.

Это письмо Ира писала уже на нормальном листке, не на клочке из записной книжки. «Здравствуйте, Александр. Пишу, чтобы извиниться перед Вами. Понимаю, что хамство в ответ на добро оправдать нельзя. Но всё же прошу у Вас прощения. Я была очень расстроена, когда писала Вам. Потому подумала, что Вы и есть тот человек, который украл у меня сумку. Ещё раз, простите. Деньги, что Вы потратили на оплату заказного письма, я завтра вышлю почтовым переводом. С уважением и благодарностью, Ирина».

***

Ох, и оторвались они тогда, в поезде, с эти пивом под леща! Как Пашку в Омске высадили – ни черта не помнится!

Вот больные! Ведь целых десять дней на Ольхоне прожили! И наловили, и накоптили, и навялили, и нажарили!.. Да не леща – омуля байкальского с хариусом! Нет! Надо было именно копчёного леща взять и именно в Барабинске! И обязательно всё это водочкой осадить! Как же!.. Ещё, поди, года три не увидимся, как же за это не выпить!?

А ведь точно! Чаще, чем через три года и не удаётся встретиться. Проездом – это, конечно, не в счет… А вот так, всем взводом, кто остался, – не получается чаще.

Как там, интересно, Светка Пашку встретила? Огрела, поди, чем-нибудь, за ней не заржавеет… Пашка говорит, не изменилась ничуть, всех дома шугает. Трое сыновей, старшему уже 16, а всё просят от матери защитить…

Не звонят что-то ребята… Ну, Олег, может, в Москве тормознулся, не доехал ещё до своего Калининграда (отпуск до сентября)… А вот Мишка-то чего?.. Почти две недели прошло… Самара – вон она, под боком, 14 часов езды…

Не спалось. Александр повернулся на другой бок, полежал немного, поворочался и вышел на кухню покурить.

3:20. Тёмно-серая мгла. И ни звука, будто вымерло всё на свете.

Сигаретный пепел ровным столбиком упал на диван. Александр осторожно, мизинцем стряхнул его в пепельницу, вышел на балкон.

Нет, светает всё-таки… Не заснуть уже.

Вернулся на кухню, присел за стол. На столе лежал чистый лист бумаги и ручка. Лист лежал ещё со вчерашнего вечера, с того времени, когда Александр прочитал ответное письмо из Новосибирска.

Он посмотрел на свои ладони. Нет, уже не дрожат. А то вчера… как салага, ей-богу… Нервишки… И бессонница потому…

Вздохнул.

Забыл он тогда, в поезде, про этот паспорт. Лежит себе во внутреннем кармане и лежит… И лишь на второй день после возвращения домой вспомнил.

Достал, раскрыл. Вгляделся в лицо. И вправду похожа! Перевернул страницу… Вот тут-то ручонки и задрожали!

Это была она! Иринка Галямова!

Он никогда не доверял совпадениям. Жизнь научила его надеяться только на себя, на друзей, на близких. И немного на удачу… Хотя… удача… Тоже та ещё девица. Не очень-то с ним дружила.

А совпадений боялся. Было такое ощущение внутри, что тебя исподволь толкают к чему-то… к чему ты ещё не готов. И ты не знаешь, что впереди: счастье ли, горе… А тебя толкают!

Напился он тогда. Сидел вот так же, за этим же столом, на этом же стуле – и напивался. Иринка смотрела на него с паспортной фотографии серьёзными глазами и будто спрашивала: что дальше? И он решился.

Трусливо, по-паскудному, но решился… Сходил к соседу – Сашке Привалову, беспробудному пьянице – выклянчил у того за бутылкой паспорт. Да тезка и без бутылки бы дал, но Александр посчитал себя обязанным. Написал короткое письмо и на следующий день отправил вместе с Иркиным паспортом в Новосибирск.

А вчера получил ответ. Как прилюдную пощёчину! И сразу захотелось ответить! Так, чтобы ей мало не показалось! И опять заметил: задрожали пальцы. И остановился. И слава Богу… Вон, утро целое впереди… И ты спокоен… Вот и пиши сейчас, если хочешь… Но нормально и без хамства… Она-то в чём виновата?..

Александр взял ручку.

«Извините, что не смог переслать Ваш паспорт раньше. Поздравляю с получением нового. А в следующий раз, конечно, буду думать лучше. Спасибо, что хоть «всего недоброго» не пожелали.

Александр».

Аккуратно и медленно запечатал конверт.

Стёкла в доме напротив заалели восходом.

Оделся.

– Эльза! – крикнул из прихожей.

Из спальни нехотя и лениво появилась собака. Овчарка. Старая, седая.

– Гулять!

Видно было: ничего собаке не хочется, только спать. Но она покорно сунула морду в ошейник и поплелась за хозяином.

Спустились во двор. Тут только Александр понял, что не знает, где у них почтовый ящик. Так и добрели безлюдными пока ещё улицами до самой почты. Александр бросил письмо.

И почему-то сразу полегчало на сердце! Ниточки в прошлое оборвались – а на сердце полегчало!

«Неопределённости не стало», – подумал он. Поднял глаза и прищурился на восходящее солнце.

А может, и утро – свежее, ласковое, пахнущее цветущей липой, – так на него подействовало.

Рядом тяжело, с одышкой, медленно брела собака.

…А вечером из Новосибирска пришло второе письмо…

Глава 2

Ирина не ожидала, что история с присланным из Челябинска паспортом так её растревожит. Почему-то ей казалось, этот неизвестный Александр, человек, о котором она не знала ничего, обязательно ещё напишет. Умом понимала, что не будет никакого письма, но каждый день вечером поднималась на пять ступенек вверх от лифта, чтобы заглянуть в ящик. Вдруг издали письмо не будет видно?

Похоже, устала она от одиночества. А ведь недавно ещё оно казалось таким желанным. Тогда, три года назад, единственное, чего она хотела, – это чтобы все оставили её в покое, забыли о ней, вычеркнули её из своей жизни, а вернее, исчезли из её, Ириной, жизни. Так и получилось, как хотела. Когда очнулась, пришла в себя, – вокруг уже не было никого. И никто не мешал ей спокойно и тихо ждать, когда жизнь пройдёт, наступит старость, а после – желанное освобождение: смерть, которой она тогда так хотела, но не смогла, не решилась, струсила.

Думала, так будет всегда. Потому и понять не могла себя: чего ж так тянет её к почтовому ящику? А просто через ящик получила она весточку из мира, от которого так долго и старательно отгораживалась. Оказалось, этот мир ей снова нужен. Только она ему больше не нужна. Добиться одиночества легко, а вот избавиться от него – трудно. И в ящик заглядывать изо дня в день смысла нет. Глупо это, несерьёзно.

Однако письмо пришло! Не должно было приходить, а пришло! Ничего в нём радостного и приятного не было, но Ирина, когда писала ответ, улыбалась.

«Здравствуйте, Александр. Вы всё-таки обиделись на меня. Да и поделом. Заработала. Я уже извинялась перед Вами, но хочу объясниться ещё раз. Понимаете, последние три года я веду очень замкнутый образ жизни. У меня нет родных, друзей, знакомых. Ко мне никто не звонит, не приходит в гости. Я сама так хотела. Конечно, я работаю. Но и работу нашла себе такую, где светские манеры не востребованы. Короче, я просто разучилась общаться, одичала. Поэтому постарайтесь всё же простить меня. И спасибо Вам. Даже не за паспорт. Хотя и за паспорт тоже. Но главное – за то, что Вы есть. Знаете, я сегодня улыбалась. Вы, наверное, подумаете, что я не только дикарка, но ещё и сумасшедшая, раз докладываю о таком обычном деле чужому человеку. Но для меня это не простое дело. Я не улыбалась так давно, что разучилась это делать. А Вы своим сердитым письмом заставили меня улыбаться. Спасибо! Ирина».

***

А вечером из Новосибирска пришло второе письмо.

Будто кто-то свыше пытался связать гнилые порванные нити в прошлое.

Он как раз доклеивал рамки для фотографий, когда позвонили в дверь.

– Сань, это тебе, наверное… Ещё одно… – подал письмо сосед. – Опять в мой ящик почему-то положили, – глаза его, мутные, водянистые, выжидательно глядели в лицо Александра. – Иду, думаю: за квартиру платёжка… А это тебе, опять из Новосибирска…

– Спасибо, – Саша начал закрывать двери. Глаза Привалова продолжали на него смотреть, но уже с тревогой. – Чего тебе? Нет у меня! Кончилось! И денег нет, зарплата через неделю.

Но Привалов стоял и не уходил.

Сашка не мог спокойно видеть таких глаз. У самого иногда такие были. Раньше. Они не просят, не молят. Они в душу заглядывают своей безнадёгой и обречённостью.

– Галка мне голову оторвёт, – сказал он, призывая на помощь последний никчемный аргумент.

– Не оторвёт, – тихо ответил тёзка. – Ушла Галка. Насовсем ушла… С вещами.

Александр молча посторонился, пропуская соседа. Достал из холодильника початую бутылку.

– Составишь мне компанию? – не глядя на него, спросил Привалов.

– Нет. Мне к завтрему рамки докончить надо, приедут забирать. Пей. Там, в чашке, лечо… И хлеб возьми…

Сам же отошёл к окну, закурил и распечатал письмо.

Привалов, видимо, что-то почувствовал. Он, внутренне весь трясясь от близкого и мгновенного облегчения, почти донёс до рта налитую рюмку, как вдруг, неожиданно для себя, посмотрел на Сашку.

Тот стоял у окна и сжимал в комок прочитанное письмо. Профиль окаменевшего лица напоминал посмертную маску. И лишь желвак на скуле набухал – и спадал, набухал – и спадал…

Привалов, поставив полную рюмку, достал из шкафчика вторую, наполнил и подошёл к соседу.

– На! – сунул тому водку. – Пей! Подождут твои рамки.

Сашка оглянулся.

– А?.. – спросил непонимающе. Голос прозвучал жалко и беспомощно.

– Пей! – повторил Привалов и сам залпом выпил. – Во! – сказал он убеждённо, прислушался к организму. – Вот и правильно! Сейчас отпустит маленько, а завтра уж и думать будешь, что далее… А то наломаешь со злости дров – ещё хуже будет… А сейчас полегче станет… Попроще всё покажется… И подумать по-человечески можно… А решать завтра надо. Сейчас, с кондачка, решать нельзя.

Привалов выздоровел. Он понимал, что это обманка, плацебо, алкоголь проявится лишь через 5-10 минут, но он уже выздоровел.

– Саша, всё равно всё останется, – глухо ответил Александр.

– А я тебе что говорю? Конечно, останется! Вот и будешь решать! Но – завтра!.. Вот помяни моё слово, – Привалов с удовольствием закурил, потом повторно налил в рюмки, – завтра встанешь – в другом цвете всё покажется. Вот и будешь выбирать, какой цвет лучше. А сегодня всё черное… Или наоборот – розовое… Вариантности нет. Разве это жизнь? Ну, давай!..

Опять выпили. Привалов резко выдохнул, закусил.

– И я завтра решать буду. А то сегодня… – он нервно дёрнул головой. – На кухню стараюсь не заходить… Боюсь, за ножом полезу… – опять дёрнулся. – У тебя-то хоть что?.. Никто не умер? А то на тебе лица нет.

– Не знаю, – Сашка оставался всё таким же молчаливым и угрюмым. – Кажется, не умер…

Он проводил соседа часов в восемь. И не стал ждать завтрашнего утра. В голове – пока пили, пока слушал приваловский трёп, – всё улеглось и прояснилось. Накал спал, эмоции ушли.

А тогда, у окна, думалось лишь одно: «Иринка! Родная! Что ж ты со мной делаешь?!» И вспоминалось своё вчерашнее письмо…

Потому-то так легко и взял у соседа рюмку, потому-то и выпил. А оказалось – не помогает. Эмоции утихли, а горечь от уже содеянного не прошла. И надо было как-то всё исправлять. Сейчас. Немедленно.

«Здравствуйте, Ирина. Получил сегодня Ваше второе письмо.

Отвратительно у нас работает почта. Я посмотрел штемпели: отправления одним число, а пришли письма в разные дни. Прошу извинить меня за вчерашний эмоциональный ответ. Откровенно говоря, обиделся немного. Как мальчишка, честное слово. У Вас такая неприятность, а тут я со своими обидами… Ещё раз прошу: извините, если можете. Не со зла у меня получилось.

А про оплату заказного письма и не думайте! Не обижайте меня, прошу Вас. Ох, отвык от писем, с трудом…»

– Ну, что тебе? – раздражённо обернулся к собаке. Та подошла сзади и толкала мордой под локоть. – Сейчас, сейчас покормлю! И гулять пойдём!.. Дай дописать!

Эльза покорно улеглась в ногах, затихла. Сашка продолжил:

«…с трудом пишется. Всё больше по телефону. А письма – как рудимент.

Да и некому, честно говоря, писать…

Всего доброго. И ещё раз прошу: извините меня.

Александр».

Закурил. Потянулся спиной по стулу.

Собака поднялась.

– Всё, девочка. Дописал. Сейчас покушаем.

Засмотрелся, как ест собака, как аккуратно облизывает морду языком, и вдруг вспомнилось, как она спасла его от смерти. От петли спасла.

***

День выдался не тяжелее прежних, день как день, но Ирина чувствовала себя совсем разбитой. Это из-за той девочки. Кажется, сколько их, несчастных, обездоленных, прошло перед ней за неполных три года. Пора бы и привыкнуть к виду чужого горя. Но не получалось привыкнуть никак. А иногда, вот как сегодня, так близко в сердце впускала беду незнакомого человека, что впору было выть от безысходности.

Как эта девочка пришла, Ирина не заметила. Увидела, когда она уже стояла посреди двора, опустив безвольно руки. Долго-долго стояла, не шевелясь и молча. Высокая (одного с Ириной роста), очень красивая. Даже при синюшной бледности опрокинутого лица, обведённых чёрными кругами глаз с нездоровым стеклянным блеском, она была так хороша, что все, кто был во дворе, спотыкались взглядом об эту её особенную и неуместную в этом скорбном месте красивость. Из-под длинных рукавов грязной и растянутой футболки выглядывали худые кисти рук. Такие истерзанные руки Ирина видела уже много раз.

У других видела. У Дениса она ничего не замечала до самого конца. Даже сейчас не знает, был ли тот раз единственным или он «подсел на иглу» давно. Но с какого времени её единственный и горячо любимый ребёнок кололся, Ирина не знала. Просто вернулась домой, увидела сына с синим лицом, без дыхания, без движения, бросилась к телефону. «Скорая» приехала моментально, и врач молодой, осмотрев как-то небрежно Дениса, произнёс это непонятное ей ещё слово – «передоз». Она переспросила тогда: «Что это?» Врач посмотрел на неё как-то странно и ничего не ответил.

А у девочки места живого на руках не было. Заметно было, что бродяжничает она недавно. В ней осталось ещё что-то детское, домашнее. Ведь чья-то кровиночка, «свет в окошке», маленькая принцесса.

Есть девочка не просила. Просто стояла и молчала. Ирина насыпала в одноразовую тарелку кашу с тушёнкой, положила кусок хлеба, налила в пластиковый стакан сладкий чай, подошла к девочке, протянула. Но та никак не отреагировала на Ирин жест. Ирина подняла тарелку с кашей повыше, почти к самому лицу девочки.

– Поешь!

Но та опять ничем не выразила своего отношения к предложению Ирины. Стояла как истукан.

Пока раздавали обед, Ирина всё погладывала на необычную посетительницу. Но как та ушла – тоже не увидела. Девочка просто исчезла, как её и не было… «то ли девочка, то ли видение».

А у Ирины опять стало на душе муторно и мутно. Ирина знала это чувство хорошо. Оно возникало всякий раз, когда видела она людей, а это чаще всего были молодые, даже юные люди, в которых безошибочно опознавала наркоманов. После смерти Дениса это чувство сострадания, круто замешанное на вине, которой нет прощения, терзало её ещё свирепее, чем боль потери. Боль за три прошедших года чуть-чуть притупилась, стала не такой острой, от неё уже не сбивалось дыхание и не частило сердце. А вот чувство вины продолжало её душить всё так же беспощадно.

На столе перед ней лежало очередное письмо из Челябинска. Ирине вдруг стало стыдно за своё недавнее оживление, за желание что-то изменить в своей жизни, как-то разнообразить её, пусть даже посредством безобидной переписки с далёким и незнакомым человеком. Она добровольно превратила свою жизнь в строгую схиму, надеясь заслужить прощение, откупиться от совести ли, или от Бога за всё, что успела наворотить, избавиться от мучительной вины. И ожидание писем – это как нарушение принятого обета. Кого пыталась обмануть?

Ирина перечитала письмо: «…некому писать». Наверное, пожилой человек. Живут вдвоём с женой, с которой за сорок или пятьдесят лет, прожитых бок о бок, понимают друг друга без слов. А дети и внуки давно уже отдельно, звонят, приходят в гости, но у них своя жизнь. Вот и пишет человек письма, развлекается. Но она отвечать ему больше не будет.

Глава 3

И похороны, и поминки – всё тогда взял на себя тесть, Гамлет Суренович.

Сашка же кое-как успел на кладбище. Главврач – полковник Шелех, рыжий и толстый, как ухоженный боров, – ни в какую не хотел отпускать.

– Нельзя вам, дружочек, поймите… Уже ничего не вернуть… А вам нельзя… Тяжёлая рана…

Сашка отрешённо смотрел в сторону. Затем медленно, через боль, начал подниматься. Сел и тяжело задышал.

– Если… не пустите… я просто… выпрыгну в окно… Я больше не буду… просить вас.

И эта рыжая бестия его отпустила. Не выписала – отпустила под честное слово на двое суток. А напоследок Шелех ещё минут пять вдалбливал Олегу, когда, что и сколько колоть Сашке и как менять повязку.

Олег сгрёб лекарство в пакет, другой рукой обхватил переодетого медсестрой Сашку и довёл до машины. В машине Александру стало плохо, и он на время отключился. Олег прижался к обочине, намочил водой платок и обтёр Сашке лицо.

– Что? Вырубился, да?.. – тот открыл глаза, пошевелился, устраиваясь поудобнее. – Пройдёт сейчас… Дай платок…

Вот так, с остановками и добирались.

Похороны Сашка помнит плохо. Мутило постоянно. И, казалось, не с ним всё это происходит, а с кем-то другим. И не на яву, а во сне. Беспрестанный плач и всхлипывания. Какие-то неузнаваемые одинаковые люди бережно жали его здоровую руку, обнимали, вытирали платками покрасневшие мокрые глаза, говорили что-то торопливым шёпотом… И этот, другой, кивал им в ответ, отвечал, крестился вместе со всеми…

Сашка отчетливо помнил лишь сверкавший тусклым золотом крест на одеянии священника да оббитые красным гробы. Его тогда поразило несоответствие размеров: маленький и большой. Почему так? Не бывает таких крохотных умерших! Не бывает! Что за мерзость?! Будто куклу хоронят! Уроды! Чего цирк устраивать?..

Ребята периодически уводили его в машину, кололи лекарства. Он впадал в совсем уж какую-то фантасмагорию: мерещилось жуткое – дочь и жену хоронят! Сердце заходилось от тревоги. Он начинал беззвучно плакать. И все вокруг начинали плакать.

Потом куда-то долго ехали. И гробы стояли рядом в машине, мешали выпрямить ноги. Потом крышки заколотили гвоздями, опустили в могилы и начали бросать вниз комковатую землю. И Сашка бросал. И долго потом оттирал грязную ладошку о брюки. Злился: что за фарс?! И манекены эти… Будто копии жены и дочки… Рожу бы набить этому кукольнику! Сука! С себя бы уж лучше копировал! А мои… Ребята, где мои? Где Аревик и Каринка?! Он начал тревожно озираться, не видя семьи. Пашка с Олегом притиснулись к нему.

– Командир, айда в машину. Посидим, покурим, да? Пошли…

– Погодите, мои здесь где-то были… потерялись…

– Пойдём, пойдём.

Он покорно давал себя увести.

Ах, как он удачно увидел эту сараюшку рядом с уборной!

– Ты куда, Сань? – Пашка поднялся следом.

– Сиди. В туалет я…

– Давай помогу, чего ты… – Пашка поставил стакан на стол.

– Сиди, сказал! Не стыди меня, Паша. Сам справлюсь. Поминай.

Александр, скособочившись, побрёл в конец двора. Сзади, за длинными накрытыми столами люди поминали похороненных Аревик и Карину. Его жену и дочь. А он шёл через двор в уборную. Закрыл за собой дверь. И внимательно наблюдал сквозь щель за ребятами. Видел, как Олег дёрнул за руку Павла, усадил того на скамью. Павел ещё несколько раз оглянулся на дальний конец двора, затем поднял стакан.

Сашка быстро, насколько позволяла рана, вышел из уборной и юркнул в сарай. Опустил щеколду, огляделся. Пусто! Пусто!!! Ничего нет! Валик соломы в углу – и всё! Заскрипел зубами от отчаянья, закрыл глаза.

Ремень, урод, ремень!!!

Выдернул ремень из брюк и неловко, одной рукой, помогая себе зубами, смастерил петлю. Поискал глазами, за что бы зацепить, и увидел на уровне головы вбитую в брус скобу. Заковылял к ней. Под ногами что-то жалобно пискнуло. Щенок!

Сашка ногой отпихнул того в сторону, накинул ремень на скобу и попытался затянуть его понадёжней. Сил не хватало.

Щенок опять подлез под ноги.

– Уйди, сучонок, – прошипел Александр. Ухватился здоровой рукой за край ремня и повис на нём. Скоба держала. И вдруг вырвалась из бруса!

Сколько он лежал в беспамятстве – он не помнит. Очнулся от прикосновения чего-то мягкого и нежного.

Щенок возвышался пушистой громадой у самых глаз и старательно облизывал солёные от слёз и пота Сашкины щеки. Тёмные, с карими искорками пуговицы глаз внимательно высматривали, всё ли вылизано…

Ныла рука. Но вставать не хотелось. Хотелось лежать и лежать. И чтобы тебя гладили языком по лицу.

Когда Олег выбил дверь в сарай, то увидел сидящего у стены Александра. А на коленях у того спал щенок. Сашка гладил его здоровой рукой и что-то тихо говорил.

– Чего ты, Олежа? – спокойными глазами посмотрел он на друга. – Путём всё, не боись… Помоги мне подняться.

Прислонился спиной к стене. Задышал тяжело и часто. Рубашка у левой ключицы прилипла к сочившейся ране, забурела.

В дверь мимоходом заглянула какая-то женщина в чёрном и так же молча исчезла.

– Возьми щенка. Тяжело держать… Что ты, Олег, не боись, – вновь сказал Сашка. – Живой я… – с каждым словом из груди вырывался хрип.

Влетел Пашка.

– Здесь он, здесь, Паш, живой… – Олег волок Александра к выходу. – В дом давай его, перевязку делать… Вырубился, видно, опять… Возьми щенка.

Александр вдруг упёрся.

– Ребята, я в госпиталь поеду. Отвезите меня. Тестя только попрошу, пусть щенка сохранит. Мне сейчас без него… – Сашку повело в сторону, и он обмяк на Олеге.

– Тащи к машине!

Пашка поспешил за ними. Споткнулся. Посмотрел под ноги. Увидел на земле удавку со скобой. Торопливо её поднял и забросил в дальний конец сарая, за солому. Затем плотно закрыл за собой дверь.

***

Третье письмо Александр достал из приваловского ящика сам. У Привалова, шалопая, даже замка на ящике не было.

Одна? Почему она одна? А где этот… муж… Ален Делон её доморощенный? Виталий, кажется… И ребята писали: сын у них родился тогда… А где сын?

И что случилось с ней три года назад?

Медленно разулся, прошёл на кухню, машинально включил чайник, машинально закурил.

Никто не звонит, никто не приходит… Никто не звонит, никто не приходит, никто не звонит, никто не приходит… Одна…

Дым неторопливо, пластами тянулся к форточке. Слой пыли на телевизоре, на тумбочке, на холодильнике… Везде пыль. Гора грязной посуды в мойке.

Тоскливыми глазами посмотрел на всё это запустение.

«Заср…ся ты совсем, Сашка. Дерьмом зарос, гуманоид хренов. Скоро и сам мыться перестанешь… Отставник, тоже мне…»

Чайник радостно зашумел.

Сашка с трудом отыскал чистую чашку, заварил жменю чая. Заглянул в холодильник. Морозно и пустынно. Кастрюля с Эльзиной жратвой да две банки «Сардина в масле». Уху сварить, что ли?.. Кастрюлю ж мыть надо…

Достал консервы, вскрыл банку и присел за стол, будто в столовке: перекусить да уйти побыстрее. Вновь развернул письмо, перечитал.

Случилось у неё что-то… Права она: не пишут незнакомому человеку такие письма. А она написала. Видимо, кошки на душе скребут. Протёр куском хлеба банку изнутри, запил чаем. Надо что-то делать… Через час снова жрать захочется. Выгреб деньги из кармана брюк, пересчитал. Написать ей надо, встряхнуть как-то… Траванётся ещё с горя… Иль, как ты, в петлю полезет… Хотя… Не полезет сейчас из-за того, что случилось… Три года прошло… Из-за тоски полезет, от одиночества… Забыл, сколько денег. Снова пересчитал. Курицу купить надо, бульон сварганить. На неделю. Так, хлеб и масло… Сигареты… Сейчас написать! Сходить в магазин – и написать… И спички…

Вновь оглядел кухню. Сквозь запыленное стекло ему улыбались его девчонки с той, последней, сумгаитской фотографии.

– Чернушки вы мои, – он не оторвал от них взгляда. – Плохо мне, девочки… Будто предаю вас… Как крыса…

Предзакатное солнце осторожно, краешком зацепилось за фотографию.

Сашка опять бездумно посмотрел на зажатые в ладони деньги. Скомкал их, сунул обратно в карман и пошёл за тряпкой: порядок наводить. Нельзя звереть от одиночества. Ты майор или… или… Жизнь выбрал – значит, живи. По-человечески живи! И другим не давай сдохнуть.

«Здравствуйте, Ирина.

Не ожидал, что Вы напишете. Спасибо Вам большое.

Я не знаю, что случилось в Вашей жизни три года назад. Наверное, что-то страшное и непоправимое, судя по Вашему житью-бытью.

У меня тоже всякое случалось. Я одно только понял: нельзя после горя жить амёбой…»

Он остановился на слове. Пару раз глубоко затянулся сигаретой и продолжил.

«…Жить надо, а не доживать. И никто, кроме самого себя, не заставит.

Помочь – смогут, а заставить жить на полную катушку… только сам и никто больше. Проходили мы уже это… Трудно, особенно когда один на один с горем, а надо… Нет других вариантов.

Извините, что лекцию целую прочёл. Ненавижу учить других. И сам советы ненавижу. Просто зацепили Вы меня своим одиночеством, сам через это прошёл…

Вы же пишете: улыбаться стали… Вот и хорошо! Вам, наверное, и улыбка к лицу…

А про одиночество… Котёнка заведите, что ли… Или собаку… И выслушает, и с советами не сунется. И ко мне-то, честно говоря, тоже не прислушивайтесь. Самой всё решать, раз рядом никого нет.

Жизнь дана. Надо жить. Чтоб и самой светло было, и окружающим.

Александр».

Снова закурил. Невольно посмотрел на стену. Жена с дочкой продолжали улыбаться с фотографии сквозь чистое блестящее стекло.