Текст книги "Волнолом"

Глава 3

Фон Рау оперся рукой о стену, пережидая приступ головокружения. Его подташнивало, испарина выступила на лбу. Все-таки за прошедшие годы он отвык от подобных сцен.

Наконец дурнота отступила, и мастер-эксперт снова посмотрел на убитого. Стебель в глазнице был самым пугающим, но не единственным элементом картины. Весь коридор направо от лестницы превратился в чудовищный натюрморт. Шипастые побеги пробились прямо из пола, прогрызли себе дорогу сквозь плоть лежащего человека. Взорвали изнутри кожу и, растерзав одежду в клочья, поперли дальше. Над телом распустились острые листья, а на верхушках стеблей покачивались цветы – сиреневые мягкие венчики. И от них исходил дурманящий сладкий запах.

Теперь, задним числом, Генрих удивился, что не узнал эту медвяную волну сразу, еще в кабинете у генерала. Ведь она как будто пришла из детства, с обширного пустыря на окраине провинциального городка. Чертополох разрастался там буйно, неудержимо и, зацветая, приманивал диких пчел. Те кружили над зарослями, оживленно жужжа, а мальчик каждый раз удивлялся – как мог такой сказочный аромат достаться кривобокому монстру, усеянному шипами?

Либхольц тем временем объяснял генералу:

– В аптеке побеги просуществовали недолго. Проросли и сразу распались, рассыпались в прах. Остались только нанесенные раны. Здесь же канал, как я уже говорил коллегам, стабилен. Он сохранился даже после того, как завершился выброс. Поэтому колючки тоже остались.

– Преступник хотел, чтобы жертвы умирали в мучениях?

– Не думаю. Вряд ли он выращивал шипы специально. Это, скорее, побочный эффект от переизбытка энергии. Пропускная способность канала просто невероятна.

– И поток был весь направлен на жертву?

– Да. Как и там, в аптеке.

– Так почему же убийца выбрал такой энергозатратный способ?

– Трудно судить, герр генерал…

– И все-таки. Гипотезы, версии?

Генрих подумал, что ему все-таки не помешает присесть. Обернулся, оглядел другой конец коридора. Там колючие кусты росли редко – всего штук семь или восемь. Одна из дверей была приоткрыта. Он подошел, заглянул. Это оказался рабочий кабинет хозяина дома. Внутри не было ни души – видимо, предварительный осмотр уже завершился.

Шагнув через порог, он ощутил некоторую зависть. И тут же сконфузился, вспомнив, кому завидует. Но все же следовало признать – старик Штрангль умел устраиваться с комфортом.

На полу, от одной стены до другой, раскинулся ковер оттенка топленого молока – такой ворсистый и мягкий, что казалось, будто это цельная шкура неведомого животного. Хотя пушных зверей такого размера в ойкумене вроде бы не водилось. Разве что где-нибудь в полумифических землях, на самых отдаленных задворках Зимней империи, куда нормальным людям все равно не добраться.

На стене слева – гобелен с водопадом и мшистыми зелеными скалами. Детали, вплоть до мельчайших капель, вытканы с поразительным тщанием – кажется, еще секунда, и брызги полетят в комнату. Наверняка в изображение вплетены светоносные нити, которые сами по себе не видны, но усиливают эффект. Напротив – массивный письменный стол из темного свилеватого дерева. Лампа с уютным абажуром, бронзовое пресс-папье с фигуркой морского змея; огромный раскрытый фолиант с иллюстрациями; чернильница, блокнот с золотым пером.

Книжные шкафы – монументальные, до самого потолка. Разноцветные тисненые корешки, веселые блики на дверцах. И даже зимнее небо за чистейшим стеклом окна выглядит опрятно и по-домашнему.

Генрих обошел стол и опустился в кресло. Сразу же стало легче, пульсация в висках прекратилась, и мысли больше не прыгали как безумные. Впрочем, и здесь, скорее всего, помогла бытовая светопись – например, успокаивающий узор на обивке. Незаменимая вещь для кабинетных трудяг – жаль только, цена вызывает оторопь. Чтобы позволить себе такое приобретение, надо быть бароном с родовым замком или фабрикантом с концессией от Железного Дома. Ну или написать королевскую биографию, выдержанную в верном ключе.

Над чем, кстати, работал профессор в последний день? Генрих придвинул к себе блокнот, полистал. Герр Штрангль был изрядным педантом – каждая запись аккуратно снабжена датой, а кое-где проставлено даже время. Впрочем, записи эти несли крайне мало информации для постороннего человека. Умные мысли профессор фиксировал, очевидно, где-то в другой тетради, а здесь были просто напоминалки – условные значки и бесчисленные сокращения вроде: «Чтв. герц. подтв.», «ЕКВ тез-во ст.», а то и вовсе «унтр. хр. – и?»

Самая свежая пометка была сделана вчера вечером: «Фав-ка??? Пров.!»

«Фав-ка» означала, надо полагать, фаворитку, а «пров.» – проверку. Причем последнее слово было подчеркнуто трижды. Этот фонтан эмоций в занудном блокноте выглядел как минимум неожиданно. Примерно так же прозвучал бы, наверное, боцманский загиб где-нибудь на дипломатическом рауте.

И что же так взволновало коллегу Штрангля?

Генрих попытался представить себе эту картину. Гостей у историка вчера не было – так заверила экономка. Может, кто-нибудь позвонил? Или хозяина дома просто вдруг осенила некая сногсшибательная догадка? Из области науки, естественно. Все остальные темы у него, если верить сплетням, эмоций не вызывали.

И вот он хватается за блокнот, чиркает два слова и, возбужденно дыша, ковыляет к книжному шкафу. Достает раритетное справочное издание, листает трясущимися руками. Находит наконец нужный отрывок, а там…

Мастер-эксперт покосился на фолиант, лежащий на расстоянии вытянутой руки от него. Это, конечно, чистый полет фантазии. С другой стороны – почему бы и нет, за неимением более рациональных идей?

Фолиант был открыт на странице, посвященной одному из королевских балов. Судя по дате, торжество состоялось все те же двадцать пять лет назад (Генрих мельком подумал, что это число его сегодня просто преследует).

И чем же данный конкретный бал знаменит? Посмотрим. Ага, он – последний с участием Старого короля. Вскоре монарх-долгожитель сляжет и перестанет появляться на людях. Прикованный к постели, протянет еще около полутора лет и отойдет в лучший мир. Стеклянный век рассыплется на осколки, а линза на резиденции канцлера сменится стилизованным циркулем…

Но на фотографии король еще бодр и прям. Идет по залу в сопровождении принцессы Бригитты, и гости с почтением склоняют головы. Фотограф выбрал очень удачный ракурс. В кадре не только его величество с дочерью, но и – чуть позади – кронпринц Альбрехт с невестой. Дальше еще какие-то кавалеры и дамы: почти все смотрят в объектив, растягивают губы в улыбке, зная, что их снимают. И лишь одна – красавица с темными волосами – не отрывает глаз от кронпринца.

Хотя, пожалуй, брюнетка выделялась на общем фоне не только своим равнодушием к фотосъемке. То ли свет люстры удачно лег на нее, то ли сама иллюстрация в этом месте выцвела не так сильно, но девушка выглядела немного иначе, чем остальные. Свежее и ярче, если последнее слово вообще применимо к черно-белому снимку. Будто она, запечатленная на бумаге, все еще сохраняла искру жизни среди поблекших теней.

Он вглядывался, пытаясь понять, в чем дело. И в какой-то момент почудилось, что изображение перед ним обретает краски, ожерелье на шее у незнакомки начинает мерцать, а сама она отводит взгляд от наследника трона и сквозь объектив, сквозь бумагу, сквозь все эти четверть века смотрит прямо на Генриха…

– Герр фон Рау?

– А?.. Что?

Он вздрогнул и оторвался от фолианта. У дверей стоял Кольберг и, похоже, ждал от него ответа.

– Простите, – сказал Генрих, – я не расслышал. Что-то случилось?

– Герр генерал ждет нас внизу. Хочет провести короткое совещание.

– Да-да, идемте.

Все еще несколько ошарашенный, Генрих поднялся из-за стола и пошел за Кольбергом к лестнице. Понятно, что ожившая фотография ему просто почудилась, но все равно впечатление жутковатое. А эта брюнетка – кто она? Действительно фаворитка кронпринца? Точнее, тогдашнего кронпринца, а ныне – короля Альбрехта. Лицо ее Генриху незнакомо. С другой стороны, он не настолько хорошо знает всю эту придворную компанию. Надо бы проконсультироваться с кем-нибудь из знатоков той эпохи. Проблема в том, что главный знаток лежит сейчас со стеблем в глазнице.

Стараясь не смотреть на убитого, фон Рау спустился вниз.

Экономка уже ушла из гостиной, а остальные расселись по диванам и креслам. Сцена немного отдавала абсурдом – словно завсегдатаи салонного общества перепутали время и явились в гости не вечером, а спозаранку, когда их никто не ждет. При дневном свете, без ламп и огня в камине, в комнате неприютно и холодно. И все теперь сидят молча, чувствуя себя не в своей тарелке…

– Во-первых, хочу напомнить, – прервал паузу генерал, – профессор имел отношение – хоть и косвенное – к монаршей семье. Это значит, что дело переходит в новую плоскость. К расследованию подключается Второй департамент. Позвольте представить – коллега Клемм. Он будет работать с нами.

Из кресла в углу приподнялся толстячок с округлым добродушным лицом, похожий на пекаря. Он мягко улыбнулся:

– Добрый день, коллеги. Очень приятно.

Генрих только вздохнул. Что ж, пожалуйте – весь гадюшник в комплекте. Не только Третий департамент, контролирующий светопись, но теперь еще и Второй, чья епархия – политический сыск. Впрочем, чего еще ожидать? Сразу ведь было понятно – дело с душком. И в переносном, и в прямом смысле.

– Коротко – факты, – продолжал генерал. – Двое убиты одинаковым способом, но с неясным мотивом. Преступник на несколько ходов впереди. И все же характер выброса наводит на некоторые мысли. Либхольц, прошу вас.

– Да, герр генерал. Чрезмерный объем энергии, затраченный на выброс, позволяет предположить, что убийство не было главной целью. Жертвы – лишь инструменты.

– Поясните, будьте любезны. – Коллега Клемм был отменно вежлив.

– Представьте, например, лупу. Поток света проходит через нее, фокусируется и направляется куда-то еще.

– Куда именно? – сразу же спросил Клемм.

Либхольц только развел руками. Снова заговорил генерал:

– Да, эта гипотеза, к сожалению, приводит к новым вопросам. Почему в качестве «лупы» выбраны именно эти люди? Чем они предпочтительнее других? И самое главное – где конечная цель? Пока что вне этих стен ничего экстраординарного не замечено. Никаких разрушений и катаклизмов. Во дворце тоже все спокойно – я только что говорил с начальником стражи. И эта неизвестность меня беспокоит больше всего.

– Возможно, новые детали появятся через четыре-пять дней, когда ослабнет засветка, – заметил Либхольц.

– Наш профессиональный жаргон, – пояснил генерал для Клемма. – Засветка. Слишком яркий энергетический всплеск, не позволяющий увидеть подробности и взять след. Это как, знаете, у фотографов, когда портится пленка.

– Спасибо, герр генерал, мне знаком этот термин. Но, боюсь, мы не можем ждать четыре-пять дней. От нас требуют немедленных результатов.

– Сделаем все возможное. Герр Клемм, вы нас очень обяжете, если возьмете на себя работу с родственниками, соседями и друзьями убитых. Нужно понять, могли ли пути жертв где-то пересекаться. И здесь пригодятся навыки скорее ваших сыщиков, чем наших экспертов.

– Безусловно, герр генерал.

– Мы, в свою очередь, продолжим изучать места преступлений. Да, засветка все портит, и прямых следов, ведущих к убийце, мы не найдем. Но, может, хоть косвенные? Попробуем. И еще. Контакты профессора с другими учеными. Их тоже надо проверить. Но академическая среда, как вы знаете, имеет свои особенности. Люди науки нас в лучшем случае недолюбливают. А сплошь и рядом – попросту презирают. К счастью, у нас в команде есть герр фон Рау – выпускник университета и бывший преподаватель. С ним, я думаю, пойдут на контакт.

Генрих мысленно чертыхнулся. Клемм, посмотрев на него с интересом, сказал:

– Да, неплохая мысль. Что ж, на этом я, пожалуй, откланяюсь. Мне нужно дать инструкции моим людям. Герр генерал, вы знаете, как со мной связаться.

Он вышел, генерал тоже встал:

– Перерыв окончен. Вы слышали коллегу из «двойки»? Нельзя терять ни минуты. Перетряхните здесь все, хоть по кирпичику разберите, но отыщите какие-нибудь зацепки. Кольберг, на вас – координация с ищейками Клемма. О новостях докладывайте немедленно. Я буду в конторе. Фон Рау, проводите меня.

Толпа зевак на улице поредела, ажиотаж поутих. Две горничные наперебой строили глазки вахмистру, тот подкручивал ус. Над домами носилась воронья стая. Дым из труб поднимался дисциплинированно, не отклоняясь в стороны, и смешивался с полуденной мглой.

– Ну наконец-то… – Генерал вздохнул полной грудью. – Этот запах в доме действовал мне на нервы. Удушливый, приторный – даже голова разболелась.

– Да? – удивился Генрих. – Удушливый?

– Конечно. И все остальные жаловались.

– Странно. По-моему, запах-то как раз ничего. Легкий, медовый – точно как на той светограмме. Я сразу его узнал, как только вошел.

– Вот как? – Генерал посмотрел на него внимательно. – Впрочем, ладно, это все субъективно. Тонкости восприятия.

Они подошли к локомобилю.

– Сейчас мы куда? – поинтересовался Генрих.

– К университету. Садитесь.

– К университету?

– Конечно. Зачем откладывать? Я завезу вас – крюк небольшой. Побеседуйте там с людьми. Может, кто-нибудь в последние дни общался с профессором. В общем, сориентируетесь на месте. Не зря же я вас учил.

– Честно говоря, сомневаюсь, что услышу там что-то важное.

– А вы не сомневайтесь. Работайте. Вечером сообщите о результатах. И, кстати, пока не забыл. Держите.

– Что это?

– Ключ от служебной квартиры. Она крошечная, но обжитая и довольно удобная. Сейчас пустует, можете пользоваться. Вот адрес. Или вы намерены тратить два часа ежедневно на дорогу в предместье?

Генрих представил, как он приходит в эту неведомую каморку, садится в чужое кресло за чужой стол, ест из чужой тарелки, а потом укладывается в чужую постель, и ему стало не по себе.

– Спасибо, Теодор, обойдусь. И ехать мне не два часа, а меньше. Сорок три минуты в один конец.

– Как знаете. Но ключ все равно возьмите. На всякий случай.

Нахмурившись, мастер-эксперт сунул ключ во внутренний карман пиджака. Локомобиль между тем петлял по незнакомым улочкам. Мелькали заборы и промерзшие палисадники.

Генрих сосредоточился и стал вспоминать увиденное в доме профессора. Прежде всего, конечно, чертополох. Да, это явно незапланированный, побочный эффект. Тут Либхольц прав – вряд ли убийца сознательно тратил время на разведение флоры. Вопрос в другом – если уж что-то выросло от переизбытка энергии, то почему именно эти колючки со сладким запахом? Не мох какой-нибудь, не плесень, не пресловутая мандрагора?

Убийца, направляя поток, думал наверняка о чем-то масштабном и крайне важном для себя лично. И это «что-то» ассоциировалось у него с шипастыми сиреневыми цветами. Отголоском и стали заросли в коридоре.

Что же это за цель такая, если ради нее убивают?

И как ее символом стал цветок, пахнущий для Генриха детством?

Глава 4

Столичный университет носил имя Готфрида Мудрого, студенты же с ласковой фамильярностью называли свою альма-матер Фридой. Четырехэтажное здание с колоннадой, окруженное сквером, таращилось на мир огромными окнами. К входу вела дорожка, выложенная гладкими плитами.

Сквер пустовал – занятия были в самом разгаре. Генрих шагал неспешно, разглядывая фасад. Широкий карниз приютил целую скульптурную группу – аллегорические фигуры в романских туниках. Фигуры эти, олицетворяющие научные дисциплины, были исключительно женскими, хотя представительниц прекрасного пола допустили к учебе всего лет тридцать назад.

Присутствовали тут и мечтательная Астрономия с телескопом, установленным на треноге, и улыбчивая Археология с древней амфорой, и сосредоточенная Геометрия с транспортиром, и еще полтора десятка фемин. Композиция служила поводом для нескончаемых шуток. Студиозусы, давясь смехом, объясняли друг другу, что на самом деле означают фигуры. Версии предлагались по большей части малоприличные. Выходило, к примеру, что Астрономия только что заглянула через оптику в мужскую купальню. И что амфора у Археологии отнюдь не пустая. Но особенно впечатляли догадки насчет того, какой именно угол собиралась измерять Геометрия.

Кстати, для Светописи места на карнизе не отыскалось – факультет, на котором когда-то учился Генрих, располагался отдельно, за городской чертой. Вполне разумная мера предосторожности, учитывая тамошнюю программу занятий.

Налюбовавшись девами-аллегориями, он шагнул в вестибюль. Кивнул привратнику и двинулся вверх по мраморной лестнице с позолоченными перилами. Помпезность здешнего интерьера всегда его несколько раздражала. Хотя, наверное, это было неизбежное зло. Университет как-никак представлял собой одну из визитных карточек столицы Девятиморья.

– Слушаю вас. – Секретарь в приемной у ректора являл собой прямую противоположность своему коллеге из Третьего департамента – прямо-таки излучал дружелюбие и искреннюю готовность помочь.

– Я хотел бы поговорить с герром ректором. По срочному делу.

– Как о вас доложить?

Фон Рау не стал доставать служебный жетон, назвал только имя. Надеялся, что ректор его еще не забыл – им доводилось общаться лично. Расчет оправдался, в кабинет пригласили сразу.

Глава университета был из тех, про кого в Зимней империи говорят: «Маленькая собачка – всю жизнь щенок». Он выкатился навстречу гостю из-за стола и, глядя снизу вверх, зачастил укоризненно:

– Генрих, мой мальчик, как вам не совестно? Совсем забыли старика! Не заходите, не звоните, а ведь я о вас беспокоюсь! Мы все так расстроились, когда вы оставили кафедру! Это же было ваше истинное призвание…

В другой ситуации Генрих решил бы, что над ним издеваются, но ректор разговаривал так со всеми. Он, ректор, вообще любил поболтать. Книг у него в кабинете было подозрительно мало, зато стены были увешаны фотографиями с бесконечных симпозиумов, конференций и ассамблей. Злые языки говорили, что хозяин кабинета уделяет этим сборищам гораздо больше внимания, чем университету как таковому.

– Я по поводу профессора Штрангля.

– Ах, не напоминайте! Поистине шокирующее известие, я до сих пор не могу поверить…

Вообще-то о смерти историка в университет официально не сообщали – генерал поручил это Генриху, чтобы тот мог понаблюдать за реакцией ученых мужей. Но ректор всегда все узнавал первым. В этом состояло его главное (а по утверждению тех же злых языков – единственное) достоинство.

– Видите ли, – пояснил фон Рау, – я помогаю следствию в качестве консультанта…

– Похвально, весьма похвально. И что же удалось выяснить? – Ректор уставился на него жадным взглядом.

– Пока ничего, ведется работа. В связи с этим я и хотел поинтересоваться, с кем профессор контактировал в последние дни. Возможно, было что-нибудь необычное?

– Увы, мой мальчик, увы. Коллега Штрангль отличался некоторой… э-э-э… нелюдимостью. Две недели назад я звонил ему, просил написать статью по поводу юбилея. Вы же помните, Генрих, что наша колыбель знаний, славная Фрида, скоро отметит свое четырехсотлетие? Вы непременно должны присутствовать, и даже не пытайтесь отговориться. Я вас приглашаю, слышите?

– Благодарю, герр ректор. Так что же вам ответил профессор?

– Профессор? Ах да, он довольно желчно заметил, что-де о нем вспоминают только по круглым датам, а в остальное время начисто игнорируют. Совершеннейшая неправда! Мы его в высшей степени уважали, но, к сожалению, коллега сам сузил круг своего общения до минимума…

– Но хоть с кем-то здесь он поддерживал отношения?

– Разве что с Анной, с фройляйн Майреген. Милейшая барышня, наша недавняя выпускница. Ей даже прочили академическую карьеру, и я, поверьте, был бы этому рад, но есть устоявшиеся традиции. Учебное заведение с четырехсотлетней историей подразумевает определенный консерватизм, пусть даже оно служит прогрессу. И женщина-преподаватель, боюсь, излишне бы смутила умы. Вы ведь понимаете, Генрих?

– Вам виднее, герр ректор. Так где же я могу найти Анну?

– Она помогает в библиотеке. И, заметьте, великолепно справляется, студенты в ней просто души не чают. Пойдемте, я познакомлю вас…

– Ну что вы, это совершенно излишне. Я сам без труда найду дорогу. Не хочу вас отвлекать от работы.

Вырвавшись от ректора, он зашагал по гулкому коридору, вспоминая местную планировку. Да, вот большой лекционный зал с настенными фресками и звездчатым сводом, вот помещение, где заседает университетский совет, вот шеренга учебных аудиторий. А библиотека – в другом крыле: ее-то он знает лучше всего, не раз приезжал за нужной литературой. Правда, никакие барышни там прежде не обитали.

Генрих отворил дверь. Сквозняк всколыхнул сладковатый воздух между высокими стеллажами; книжная пыль приятно пощекотала ноздри. Девушка, сидевшая за стойкой в углу, оторвалась от чтения и посмотрела на визитера.

Слово «красивая» к ней, пожалуй, не подходило – скорее уж «миловидная». Курносая, с мелкими чертами лица и русыми волосами, собранными в пучок на затылке. Глаза зеленые, но не сказочно-изумрудные, а оттенка выцветшей на солнце травы. Очень худенькая, с тонкими запястьями и изящными пальцами.

– Здравствуйте, – сказал Генрих. – Фройляйн Майреген?

– Да. – Она отложила книгу.

– Простите за беспокойство. Меня к вам направил ректор. Он говорит, вы знали профессора Штрангля…

– Почему «знала»? Что-то случилось?

– Сожалею. Профессор умер сегодня утром. Точнее, его убили.

Она сдавленно охнула, прижав ладошку ко рту. Глаза испуганно распахнулись.

– Убили?.. Зачем?..

Это вышло у нее настолько по-детски, что у Генриха сжалось сердце. Он сказал как можно мягче:

– Мы пытаемся выяснить. И я надеюсь, вы сможете нам помочь. Кстати, меня зовут Генрих. Генрих фон Рау.

– Но как я вам помогу?

Теперь в ее голосе звучал не столько испуг, сколько удивление. И в обморок падать она, похоже, не собиралась. Поэтому Генрих решил продолжить.

– Я хотел бы кое-что уточнить. Вы позволите?

И, дождавшись ее неуверенного кивка, спросил:

– Вы были близки с профессором?

– Что вы! – Она даже слегка улыбнулась. – Я ему выдавала книги. И по правде сказать, немного его боялась. Он был очень строгий и ворчал каждый раз…

– То есть вы общались с ним здесь, в библиотеке?

– Конечно. Но это было давно. Потом он заболел и перестал приезжать. В этом семестре мы уже ни разу не виделись, только говорили по телефону. Он объяснял, какие книги для него подготовить. А потом их отвозили ему домой.

– Когда он звонил в последний раз?

– Вчера вечером.

Любая ищейка на месте Генриха сейчас бы сделала стойку и затявкала от азарта. Но он ощутил лишь нечто вроде досады. Если до этой минуты еще тлела слабая надежда, что, не найдя зацепок, он отвертится от участия в деле, то теперь надеяться было глупо. И еще было стыдно перед зеленоглазой барышней, которую придется втягивать в эту мерзость – пусть и всего лишь косвенно.

– О чем вы с ним говорили?

– Профессор просил отыскать одну рукопись. Сказал, это очень срочно.

– Как звучал его голос? Профессор был спокоен? Взволнован?

– Да, он волновался. Я еще удивилась – обычно он все объяснял так сухо, чуть ли не по слогам диктовал. Я даже обижалась порой – ну почему он так, будто с какой-нибудь первокурсницей? А тут он спешил, горячился даже – прямо на себя не похож.

– И что за рукопись его так заинтересовала?

– Очень редкая. То есть вообще в единственном экземпляре – в печать она не пошла. Автор – коллега профессора, тоже историк, давний и яростный оппонент. Они друг друга терпеть не могли, хоть и признавали заслуги.

– Ага. Так о чем писал этот яростный? – Спрашивая, Генрих уже догадывался, каким будет ответ.

– О последних годах правления Старого короля. Причем рукопись – не научный труд в строгом понимании, а скорее беллетризованные отрывки из биографий.

– Чьих биографий?

– Тогдашних деятелей – министров, советников короля и кронпринца. Автор, насколько я поняла, выбрал ключевые моменты их жизни и пересказал в вольной форме. Профессор, кстати, очень не любил такой стиль. Всегда требовал только факты – и чтобы никакой отсебятины.

– Ясно. Значит, вы отправили рукопись герру Штранглю. Как она выглядела? – Генрих еще раз припомнил обстановку в кабинете убитого. Вроде бы там на виду лежал только фолиант да еще хозяйский блокнот. А рукопись, наверное, забрал преступник.

– Я не отправляла, – сказала зеленоглазка.

– В смысле?.. – Он не сразу переварил информацию.

– Когда позвонил профессор, я уже уходила – и так засиделась тут допоздна. Искать стала только сегодня утром. Нашла, хоть и не сразу. После занятий кто-нибудь из первокурсников должен был ее отвезти.

– Она до сих пор у вас?

– Да, конечно. – Барышня выдвинула ящик стола, чтобы извлечь оттуда прошнурованную стопку бумаги.

– Разрешите?

На титульном листе значилось имя автора – Вернер Хирт. Сама рукопись называлась «Стеклянные сумерки. Люди и судьбы». Автор явно давал понять, что без художественных изысков дело не обойдется.

– Так почему же текст не издали?

– Не знаю, – развела руками она, – я до вчерашнего дня вообще не подозревала, что такая рукопись существует.

– Вы успели ее прочесть?

– Нет, только пролистала. Мне та эпоха не столь близка.

«Ну да, ты ведь тогда, наверное, в колыбели лежала», – с грустью подумал Генрих, а вслух сказал:

– Это и к лучшему. Мой вам совет – не говорите никому, что эти бумаги были у вас в руках. Даже ректору. Если он спросит про наш разговор – а он наверняка спросит, – отвечайте, что ничего конкретного вы мне рассказать не смогли. А бумаги я забираю.

– Как это «забираете»? – возмущенно пискнула барышня и сразу очень похорошела. – Они принадлежат университету, занесены в каталог! И я за них отвечаю!

Он мог бы напомнить ей, что как минимум один человек, знавший о существовании рукописи, уже распрощался с жизнью. Но лишний раз пугать библиотекаршу не хотелось. Поэтому Генрих со вздохом достал жетон.

– Взгляните, фройляйн Майреген. Я сотрудник Третьего департамента. Вот моя должность, видите? Можете ее записать. Или, если угодно, позвоните прямо в контору, генералу цу Нидерхаузену. Он подтвердит мои полномочия. Но я еще раз прошу – никому больше ни слова о рукописи. Поверьте, так будет лучше.

Сказал – и сразу подумал, что выбрал неверный тон. Люди из «тройки» не просят, они приказывают. А он размяк за прошедшие годы, потерял хватку. Надо исправляться, пока не поздно. Взять с девицы подписку, чтобы молчала. Припугнуть ужасными карами. Пусть лучше она его ненавидит, чем…

– Я вам верю. – Она посмотрела ему в глаза, потом покосилась на жетон – с недовольством, но все же без отвращения. – Да, верю. Но у меня есть одно условие.

«Да чтоб тебя…» – подумал Генрих.

– Какое условие?

Девушка встала, выбралась из-за стойки. Подошла почти вплотную к нему, задрала голову – маленькая и взъерошенная, как птичка.

– Я хочу и дальше вам помогать. Нет-нет, погодите. Я не требую делиться со мной секретами. Но если убийство связано с книгами – или хотя бы с рукописями – то мастеру-эксперту не помешает библиотекарь. Ну признайтесь, разве я не права?

Он улыбнулся помимо воли:

– Да, фройляйн. Пожалуй, правы.

– Вот видите! Итак, что вам подсказать?

Генрих хотел отшутиться, но тут его посетила неожиданная идея. И он спросил:

– Скажите, что у вас есть о чертополохе?