Текст книги "Волнолом"

Глава 11

Генрих бросился к библиотекарше. Ресницы у нее дрогнули, глаза приоткрылись, но взгляд был все еще затуманен.

– Пойдемте. – Он помог ей встать и мягко развернул спиной к мертвецу. – Нам пора. Вот так, осторожно. Сюда, сюда…

Придерживая девушку за плечи, он вывел ее из закоулка – и вовремя. Анна встряхнулась, как воробышек, и недоумевающе огляделась. Перевела взгляд на Генриха, спросила растерянно:

– Ой, а где же?.. Ну, этот, который куплеты пел?

В душе у него на миг шевельнулось нечто вроде благодарности к «фаворитке», которая заставила Анну забыть все лишнее. Ну да, прямо хоть от радости прыгай, какие тактичные нынче пошли убийцы.

Вслух же сказал:

– Куплетиста мы уже не догоним. Убежал, наверное, гонорар пропивать.

– Да? Ну ладно. А мы… – Она запнулась и потерла виски.

– С вами все хорошо? – спросил Генрих.

– Да, только такое странное чувство… Не знаю, как объяснить… Будто я моргнула, а за это время мне сон привиделся, только я его не запомнила. И прошла не секунда, а даже не знаю сколько. Минута, полчаса, час? Вон уже солнце село…

– Не берите в голову. Это в декабре всегда так – не успеешь оглянуться, как день уже пролетел.

Ночь, подкравшаяся с востока, залила темной синью костер заката. Над горизонтом дотлевал последний багряный сполох. Сумерки окутали парк. Стаканы газовых фонарей наполнились желтым светом. Торговля сворачивалась, музыка затихала. В небе зажигались первые звезды.

Генрих подумал, что надо убраться подальше от павильона, за которым сейчас растекалась кровь. Вообще-то любой добропорядочный гражданин на его месте уже поднял бы тревогу, но он решил иначе. Труп и так найдут очень скоро (ведь Сельма уже не отгоняет прохожих), а вот Анну пугать не хочется. Кроме того, и сам отнюдь не горел желанием объясняться с ищейками.

Нет, он не собирался утаивать факт разговора с Сельмой, но кое-какие подробности, не имеющие прямого отношения к следствию, предпочел бы сохранить в тайне. Как, например, отреагирует генерал, узнав, что клеймо ослабло? Или, по крайней мере, подверглось несанкционированному воздействию? Снова отдаст Генриха вивисекторам? Перспектива не вдохновляет.

Значит, по уже установившейся традиции, с докладом суетиться не будем. Возьмем небольшую паузу на раздумья.

– Анна, вы продрогли. Отвезти вас домой?

– Да, Генрих, пожалуй.

Площадь у входа в парк напоминала бивак кавалерийской части, которая готовится к маршу. Публика, покидающая гуляния, рассаживалась по экипажам. Покрикивали извозчики, недовольно фыркали лошади, звенели по брусчатке копыта. Конные повозки трогались одна за другой, важно пыхтели локомобили.

Генриху с Анной повезло – они увели свободного кучера из-под носа у зазевавшегося бюргерского семейства. Сели, не торгуясь. И, уже свернув на соседнюю улицу, услышали, как со стороны парка донесся истошный визг.

– Что это? – испуганно спросила девушка.

– Не знаю, – ответил он с деланым безразличием. – Драка, наверное. Полиция разберется.

Небо наливалось угольной чернотой, луна пронзительно сверкала над крышами. Мороз обжигал лицо. Анна сидела, спрятав нос в воротник и прижавшись к плечу Генриха. А тот прокручивал в памяти разговор с «фавориткой».

Нет, все-таки ее слова про клеймо похожи на сказку. Он должен поверить, что полусумасшедшая одиночка способна вот так, за пару минут, взломать чудовищный блок, над которым трудились лучшие специалисты конторы?

С другой стороны, он ведь своими глазами видел ее нынешние возможности.

Если она не врет, то ему пора действовать. Прийти домой, сконцентрироваться, чтобы никто не мешал, и содрать проклятое клеймо окончательно. Вот только готов ли он, Генрих, к этому?

О, будь он моложе, не сомневался бы ни секунды. Снова ощутить зов чернильного света! Увидеть и прикоснуться к тому, о чем большинство людей не подозревает! Да он бы жизнь за это отдал!

Да, отдал бы. В прежние времена.

А сейчас…

Сейчас ему сразу вспоминаются ощущения, сопровождавшие процедуру наложения блока. И сердце сжимается при мысли о том, что все это повторится. Точнее, будет намного хуже – ведь теперь придется действовать самому. Это как оперировать себя без наркоза.

Генриха передернуло. Память услужливо оживляла картинки, которые он двадцать лет пытался забыть. Тот жгучий, невыносимый страх, когда над ним, прикованным к медицинскому (или правильнее будет – к пыточному?) столу, открылась зияющая воронка, и чернильный отросток потянулся от нее вниз, утончаясь и заостряясь, пока не коснулся кожи над переносицей. Тогда ему показалось, что липкая смола вливается прямо в мозг, отвердевая и отгораживая от привычного мира, и Генрих не выдержал – заорал и задергался, как безумный.

В те дни он думал – жизнь кончена. Лежал целыми днями, отвернувшись лицом к стене, и хотел лишь одного – заснуть и больше не просыпаться. Но его будили, заставляли вставать, кормили почти насильно. Говорили, что он привыкнет, научится жить, как все. Пусть не сразу – не за неделю и не за месяц, но научится обязательно! Спешить ему некуда, он теперь обеспеченный человек, да еще и с дворянским титулом.

Самое смешное – они оказались правы.

Он приспособился. Даже стал находить определенное удовольствие в этой новой, нормальной жизни. Когда читаешь умные книжки, вкусно и неторопливо обедаешь, небрежно киваешь кучеру, который называет тебя профессором, трижды в неделю приезжаешь на кафедру, а вечерами лениво болтаешь в «беседке» с замечательно образованными, пусть и анонимными, собеседниками. И, глянув однажды на календарь, удивляешься, что еще один год прошел незаметно, проплыл, как облако за окном.

А потом появляется психопатка с чертополохом.

Генрих едва удержал ругательство. Нет, правда, что ей могло от него понадобиться? Зачем писать ему письма, устраивать встречи? Провалилась бы вместе со своими колючками!

Он глубоко вздохнул, приказал себе успокоиться.

Сельма, похоже, от него не отстанет, а значит, нужно искать ответы. И истерика здесь никак не поможет. Хочешь не хочешь – придется рассуждать, как ученому. Анализировать факты, искать закономерности, строить предположения.

Итак, еще раз – что нужно «фаворитке» от него? В каком качестве он может быть ей полезен? Подручный, соучастник? Нет, ерунда. Она и так отлично справляется – всю контору вон поставила на уши.

И все-таки предположим, что ей потребовались его способности к светописи, которые сейчас заблокированы. Тогда она уже сняла бы с него клеймо – прямо там, в парке. Зачем откладывать? Но она вместо этого ведет с Генрихом долгие задушевные разговоры. Будто не сомневается, что он поймет и поддержит. Как она говорила? «Тебе даже запах нравится».

Последний аргумент, несмотря на свою нелепость, почему-то не шел у него из головы. Такое ощущение, что для Сельмы это были не пустые слова. Она вкладывала в них некий конкретный смысл, и, если бы Генрих понял намек, картина сразу бы прояснилась. Но пока он лишь терялся в догадках.

– Вон к тому дому, пожалуйста, – сказала Анна вознице. – Да-да, где еще один экипаж у ворот.

Генрих, отвлекшись от своих мыслей, взглянул по сторонам. Улица была ему незнакома, но производила более чем достойное впечатление. Особняки в два-три этажа стояли вольготно, не прижимаясь один к другому. Их окружали раскидистые деревья, почти как в парке. Окна светились приветливо и спокойно. Ворота одного из дворов как раз открывались, и чей-то экипаж, запряженный парой гнедых, собирался заехать внутрь.

– Отец вернулся с фабрики, – пояснила Анна спутнику. – Обычно он там допоздна пропадает, но сегодня пятница. Видите, как удачно!

– У вас красивый дом. Батюшка ваш, полагаю, на фабрике человек не последний?

– Можно и так сказать. Он управляющий.

– Ах вот оно что. А как он отнесся… гм…

– К тому, что дочь сидит в пыльной библиотеке, как мышь, и выдает балбесам-студиозусам книжки?

– Да, но я бы выбрал другую формулировку.

– Он был, мягко говоря, не в восторге. В его представлении девица из приличной семьи должна интересоваться несколько иными вещами. Но вы не подумайте, он не какой-нибудь мракобес! Просто немного консервативен. Да вы сейчас и сами увидите, когда будем ужинать.

– Простите, Анна, я не могу остаться. Мне нужно ехать.

– Тогда я на вас обижусь!

Их коляска остановилась. Генрих выбрался, подал спутнице руку. Экипаж, подъехавший раньше, уже вкатился во двор. Анна подбежала к воротам, которые не успели закрыться, и позвала:

– Папа, иди скорее сюда!

Из ворот показался дородный господин в пальто с бобровым воротником – немолодой, под шестьдесят, но крепкий, с энергичной походкой. Лицо добродушное, роскошные усы с сединой.

– Анна?

– Здравствуй! – Она чмокнула его в щеку. – Познакомься, это Генрих фон Рау. Он с факультета светописи, а еще – эксперт Третьего департамента.

Генрих предпочел бы не упоминать свою причастность к конторе, но усач не выказал неприязни – вежливо кивнул, приподнял шляпу. Анна сразу наябедничала:

– Я приглашаю Генриха ужинать, а он пытается увильнуть.

Тот факт, что дочь назвала гостя просто по имени, не ускользнул от внимания хозяина дома. Он присмотрелся к Генриху с интересом. Усмехнулся:

– Вы ее не переспорите, герр фон Рау. Анна весьма упрямая барышня. Да и я буду рад, если вы к нам присоединитесь.

– Видите ли, герр Майреген, мне нужно срочно связаться с моим начальством.

– Не вижу проблем – у нас имеется телефон. Прошу вас.

«Собственно, почему бы и нет?» – подумал Генрих. Для доклада – самый подходящий момент. Библиотекарша доставлена домой, а он сам по дороге собрался с мыслями.

– Что ж, в таком случае не смею протестовать.

Мать Анны оказалась невысокой изящной женщиной, младше мужа лет на пятнадцать. Дочь была на нее похожа – те же светло-зеленые глаза и легкие, чуть порывистые движения. Но главным секретом, который в этой семье передался по женской линии, была улыбка – бесхитростная и совершенно не светская, способная в мгновение ока приятно преобразить лицо, которое казалось до этого заурядным.

После взаимных приветствий герр Майреген препроводил гостя в кабинет с телефоном и вышел, аккуратно притворив дверь. Интерьер тут был сдержанно-деловой – мебель из темного дерева, строгий бювар на столе, лампа с горючим камнем, плотные шторы. Осмотревшись, гость снял трубку.

– Есть новости, Теодор. Сначала – вкратце, потом расскажу подробности. Первое. В парке на моих глазах погиб человек. Второе. Убийца – женщина с фото, теперь можно не сомневаться. Я говорил с ней. Третье. Ей известно про тот проект, в котором я получил клеймо. Вот основные факты.

Он думал, что генерал первым делом спросит, с чего вдруг убийца разговорилась с ним, но вместо этого услышал:

– Секунду. Она знает про тот проект?

– Да, от кого-то из участников. Я пытался уточнить, но…

– Я понял. Она назвала вам свою фамилию?

– Нет, только имя. Сельма.

– Проклятье! – Трубка рявкнула так, что Генрих чуть было ее не выронил. – Ну конечно, Сельма фон Минц!

– Вы с ней знакомы?

– Лично – нет, видел только фотографию в ее досье, двадцать пять лет назад. Поэтому сразу не вспомнил. А она, выходит… Так, ладно. Вы молодец, Генрих, я знал, что могу на вас положиться…

В трубке раздался стук – кажется, генерал отодвинул кресло и поднялся из-за стола. Его превосходительство был взволнован. Мастер-эксперт спросил:

– Теодор! Объясните хотя бы – кто она?

– Изучала светопись, как и вы. Одна из первых женщин-студенток.

– Тогда почему я ее не помню? Мы вроде примерно одного возраста.

– Училась не в столице, а в другом городе. В Берлине, если не ошибаюсь. Способности были великолепные – мы обратили на нее внимание, когда искали людей для эксперимента. Но взять не рискнули.

– Из-за чего?

– Вот именно из-за того, что женщина. Слишком нестабильный прогноз. Я даже не стал приглашать ее на беседу, с ней контактировал мой помощник. Он, кстати, пару лет назад пропал без вести.

– Понятно. Вот из кого она вытрясла информацию обо мне.

– Да, очевидно. Впрочем, это уже детали. Главное, у нас должны быть ее досье и световой профиль – найдем ее теперь без труда. Я сейчас же распоряжусь…

– Теодор, погодите. – Генрих нахмурился. – Она сильнее, чем можно себе представить. Вспомните мощность выброса. И, кстати, Сельма обмолвилась, что приглядывает за вами. Может, поставила следящую метку, которую ваши люди не смогли обнаружить? Не удивлюсь, если она и сейчас нас слушает.

– Не впадайте в паранойю, Генрих.

– В данном случае паранойя не помешает. Я не шучу, Теодор. Если вы разыщете Сельму, будьте осторожны как никогда. Перестрахуйтесь двадцать раз, прежде чем к ней соваться. Да, я давно не испытываю симпатий к вашей конторе, но все-таки не хочу, чтобы завтра вас нашли с шипами в глазницах.

– Похоже, эта дамочка произвела на вас впечатление. Что она еще вам наговорила? Давайте теперь подробно.

Фон Рау честно пересказал разговор, умолчав только про клеймо. Ответил на уточняющие вопросы, попрощался и с облегчением бросил трубку.

Хватит с него на сегодня.

Устал, голова болит – и вообще, его ждут к столу.

Ужин удался. Подали форель, зажаренную на оливковом масле, с гарниром из спаржи. Пожилой слуга разлил по бокалам рислинг из рейнского замка Йоханнисберг; отец Анны не преминул напомнить, что, по легенде, тамошний виноградник велел устроить сам Карл Великий одиннадцать столетий назад. Все пригубили и согласились, что вино в самом деле великолепное – другое такое трудно сыскать, даже если пересечь всю страну от западных границ до восточных, от хребта, за которым прячется Лузитания, до Белой реки.

Потом гостя осторожно расспрашивали о службе в конторе. Каково это – сталкиваться с теми, кто обращает искусство светописи во зло? Наверняка опасно и страшно? Он отшучивался, говорил, что не знает, потому что вовремя сбежал оттуда на кафедру.

Раскрасневшаяся Анна, сидя напротив, улыбалась ему, а ее родители понимающе переглядывались. И Генрих думал, что если в его жизни хоть иногда будут такие вот вечера, то он вполне проживет и без чернильного света. Просто не будет трогать надломленное клеймо и скоро забудет сумасшедшую «фаворитку», которую завтра схватят – ведь генерал и его люди, понятное дело, не дураки, и подготовятся очень тщательно.

Хмель разливался мягкой волной, веселые блики дрожали в винных бокалах. Гость улыбался вместе со всеми и радовался, что его посадили спиной к окну, а значит, он не увидит в отражении брюнетку с янтарным взглядом.

Глава 12

Генрих открыл глаза и несколько секунд лежал неподвижно, пока в памяти восстанавливались события прошедшего дня.

Вчера после ужина он, взглянув на часы, понял, что уже не успевает на поезд. Пришлось скрепя сердце воспользоваться запасным вариантом – служебной квартирой, ключ от которой преподнес генерал.

По нужному адресу Генрих добрался в лучших традициях Железного века – вызвал по телефону таксомотор. Получилось недешево, зато доехали быстро. Дом стоял в переулке – безликий кирпичный улей сравнительно недавней постройки. Поднявшись по лестнице, фон Рау отпер массивную дверь и оглядел доставшиеся владения. Две тесные комнатенки с дешевой мебелью и бледно-желтыми обоями, которые в свете керосиновой лампы смотрелись еще тоскливее.

Комнаты, похоже, пустовали давно и успели основательно выстудиться. К счастью, имелся запас угля, и Генрих сразу затопил цилиндрическую чугунную печь, от которой труба уходила в стену. В народе такие печи прозвали «пушечными» – они и правда напоминали по форме дуло, стоящее вертикально.

Генрих порадовался, что за ужином изрядно налегал на спиртное. Иначе в чужой квартире совсем бы одолела хандра, и мысли о клейме не дали бы заснуть до рассвета. А так – забылся сразу, едва рухнул в постель. Последним ощущением было, что голова превратилась в воздушный шарик, пустой и легкий, и шарик этот поднимается ввысь, а подушка из-под него уплывает. Сравнение показалось таким забавным, что Генрих улыбнулся во сне, а где-то рядом засмеялась то ли зеленоглазка, то ли хитрая Сельма, то ли травница из домика у развилки…

Утро выдалось знобким и неприветливым. Хорошо хоть в квартире имелся водопровод – умывшись, постоялец вернул себе способность соображать. Оделся, сел в потертое кресло и стал думать, что делать дальше.

В дверь постучали.

Генрих, вяло удивившись, прошел в прихожую. На пороге обнаружился Кольберг.

– Доброе утро, герр фон Рау.

– Здравствуйте. Что-то случилось?

Фон Рау не стал интересоваться, как люди из конторы его нашли. Просто догадались, не дозвонившись домой? Или следили? Ему было решительно все равно. Вот если бы сейчас Кольберг, проявив свой талант ищейки, помог обнаружить в квартире чай или кофе, Генрих сразу проникся бы уважением.

– Благодаря информации, которую вы вчера предоставили, – сказал гость, – мы вышли на след предполагаемой злоумышленницы.

– Она арестована?

– Еще нет. Мы как раз собираемся это сделать. Герр генерал счел, что ваше присутствие может оказаться полезным.

– В самом деле? – озадачился Генрих. – Впрочем, почему бы и нет.

Он оделся и спустился вслед за Кольбергом по лестнице, затем они сели в поджидавший локомобиль. Пару минут Генрих отрешенно смотрел в окно, потом спросил:

– Почему вы ее не схватили сразу, как только узнали имя? Зачем ждали до утра?

– Ее непросто было найти. Световой профиль за эти годы изменился неузнаваемо. Она как будто переродилась, стала совершенно другим человеком. Осталось лишь несколько характерных штрихов, которые мы сумели использовать. Но это заняло много времени – провозились всю ночь. К счастью, она до сих пор в столице, и мы теперь знаем адрес. Застанем ее врасплох.

– Послушайте, Кольберг, – Генрих пытался найти слова, которые прозвучали бы убедительно, – я уже говорил вчера генералу, но повторю для вас. Не лезьте туда очертя голову. Она опасна, вы понимаете? И я сомневаюсь, что ваши люди с ней справятся.

– Не беспокойтесь, герр фон Рау, – вежливо ответил крепыш. – Мы готовы к любым неожиданностям.

– Как знаете.

Остаток пути они провели в молчании. Некоторое время экипаж катился по набережной на запад – в сторону порта и королевской верфи. Ледовый панцирь Прейгары поблескивал в лучах солнца. Потом шофер свернул на проспект, уходящий от реки вправо. Мелькнул очередной сквер, а за деревьями – башня обсерватории, похожая на толстый палец с круглым наперстком.

Остановились ближе к окраине. На узкой каменной улочке маячил знакомый локомобиль генерала и еще один экипаж с трубой – громоздкий, как дилижанс, и способный вместить навскидку десятка полтора пассажиров.

– Вовремя, – констатировал генерал вместо приветствия. – Приступаем. Наблюдатели подтверждают – объект на месте. Черный ход блокирован. Кольберг, Либхольц, вы идете с основной группой. Фон Рау, мы с вами остаемся в тылу.

– В каком доме Сельма? – спросил Генрих.

– Тут, за углом. Нас не видно из окон.

– Готов поспорить, она и так уже знает, что мы приехали. И если до сих пор не ушла – значит, готова к встрече.

– Вполне возможно, но это ничего не меняет. Действуйте, Кольберг.

Из «дилижанса» полезли сосредоточенные люди в коротких куртках – группа захвата. Генрих знал, что у каждого из них имеются защитные знаки, вытравленные прямо на коже. Сельма не остановит таких бойцов, даже обрушив на них каскад враждебного света. Поток просто минует их, пройдет стороной, как речная вода обтекает остров.

К сожалению, такой защитой нельзя снабдить каждого сотрудника департамента – есть побочный эффект. Носитель знаков утрачивает способность к самостоятельному мышлению – не полностью, конечно, но в значительной мере. Он может действовать, только выполняя четкий приказ.

Философы говорят, что это хрестоматийный пример того, как работает закон равновесия: выигрывая в чем-то одном, проигрываешь в другом. А естествоиспытатели просто пожимают плечами: что поделать, человеческая плоть – не бревно, которое можно кромсать без всяких ограничений.

По той же причине, кстати, светские львицы, сохранившие за деньги юное тело, превращаются в совершенно безмозглых куриц. Впрочем, они и так в большинстве своем не отличаются избыточным интеллектом. Сельма в этом смысле – редкое исключение, ум остался при ней. С другой стороны, уж лучше курица, чем умная психопатка с почти неограниченной силой…

– Если не откроет – вышибаете дверь, – инструктировал «охотников» Кольберг. – Желательно взять живой, но главное – не дать ей уйти. При необходимости – бьете на поражение. Задача ясна?

– Так точно, – кивнул один – очевидно, старший по званию (знаков различия у них не имелось). Всего бойцов было шестеро, хотя обычно, как помнил Генрих, привлекались максимум трое. Начальство подстраховалось.

– Вперед.

Выйдя на поперечную улицу, бойцы скрылись за углом. Кольберг и Либхольц держались чуть позади.

– Что ж, Генрих, – сказал генерал, – давайте посмотрим.

Они тоже вышли на перекресток. Генерал указал на одноэтажный домик с мансардой – до него было шагов пятьдесят. Деревья во дворе не росли, ничто не загораживало обзор. За символической оградой – взрослому человеку по пояс – виднелась мерзлая клумба, которую пересекала каменная дорожка от калитки к крыльцу.

Генрих надел очки с фокусирующими линзами. Оглядел дом сверху донизу, но не увидел ни единого проблеска чернильного света.

– Теодор, мы не ошиблись адресом?

– Нет.

– А вас не смущает?..

– Смущает. Но адрес правильный. Не паникуйте.

Пожав плечами, Генрих сунул очки в карман – смысла в них сейчас не было, а глаза уставали быстро. Да и вообще, он предпочел бы не использовать оптику в присутствии бывших коллег по «тройке» – на их фоне казался себе ущербным.

Боец, шедший первым, поднялся на крыльцо и решительно постучал. Прислушался. Не дождавшись реакции, обернулся, кивнул своим. Один из напарников быстро шагнул к нему, держа металлический компактный таран. Генриху доводилось наблюдать такие штуки в работе. Неказистый с виду цилиндр, приблизительно два фута в длину, был усилен светом и вышибал любую дверь с одного удара.

Это мгновение впечаталось в память Генриха, как фантастический цветной фотоснимок. Дюжий боец с тараном в отведенной руке, его напарники, готовые рвануться вперед, окна с закрытыми занавесками, черная ворона на красном гребне мансарды, солнечный диск над крышами и косые тени домов.

Потом, вспоминая произошедшее, он придет к мысли, что именно этот миг стал последним кадром прежнего мира; его, Генриха, личной точкой невозвращения. Хотя с позиции чистой логики все началось за три дня до этого, когда убийца нанесла свой первый удар. А если копать совсем глубоко – так и вообще двадцать пять лет тому назад, когда Сельму не допустили к эксперименту и у нее от обиды съехала крыша. То есть, как выразились бы люди в белых халатах, произошли необратимые изменения в психике. И, наконец, философы, которые всюду суют свой нос, не преминули бы уточнить, что в этой драме Сельма играет, конечно, главную роль, но роковой момент настал еще раньше, когда Роберт фон Вальдхорн сошел с поезда и нанял извозчика…

Таран ударил в дверной замок.

Дощатая дверь застонала, дрогнула. Но вместо того чтобы распахнуться, лопнула и рассыпалась, как яичная скорлупа. Из проема, сметая людей с пути, вырвался маленький тугой смерч. Он подхватил доски, поднял их в воздух. С хрустом выдрал брусья, составлявшие раму, оторвал от крыльца ступеньки. Остро блеснули гвозди.

Смерч радостно взвыл и сгинул так же внезапно, как появился. А там, где прежде было крыльцо, теперь стояло нечто кошмарное – то ли заготовка для пугала, то ли безголовый скелет, сложенный из досок и брусьев. Как будто игрушку из детства – спичечную фигурку – кто-то превратил в великана.

Теперь великан ожил.

Шевельнулся, проверяя подвижность. «Спички» не рассыпались, скрепленные неведомой силой. Гвозди стали когтями.

Ближайший боец схватился за револьвер, но выстрелить не успел. Тварь метнулась к нему. Железные когти ударили по руке, разодрали в клочья. Хлынула кровь, револьвер отлетел к стене.

«Скелет» развернулся к следующему противнику. Тот отпрянул, поднимая оружие. Усиленная пуля разнесла в щепки одну из досок. Великан издал пронзительный визг, хотя не имел даже подобия рта. Уклонившись от повторного выстрела, он достал-таки бойца, опрокинул навзничь.

Клумбу заволокло пороховым дымом. Вспышки выстрелов сверкали, как молнии среди туч. Люди палили остервенело, всаживая в монстра пулю за пулей. Тот вертелся волчком, визжа, как три лесопилки сразу, и упорно не желал подыхать.

Когда наконец стрельба прекратилась и дым немного рассеялся, дворик напоминал разоренную строительную площадку. Доски валялись от стены до ограды. Один из охотников лежал с разорванным горлом, другой стоял на коленях, зажимая рану в боку.

Полуоглохший Генрих потряс головой, приходя в себя. Сообразил, что схватка продолжалась всего секунд пятнадцать, от силы – двадцать.

Либхольц присел рядом с раненым, готовя заживляющую повязку со световыми волокнами. Еще один пострадавший, которого тварь атаковала первым, сдавленно ругался, пока ему перетягивали руку жгутом. Остальные быстро перезаряжали оружие.

Вот, значит, как. Сельма не могла напрямую воздействовать на бойцов, имеющих защитные знаки. Поэтому натравила на них ожившую дверь.

Проще некуда.

У Генриха мелькнула робкая мысль, что все происходящее – просто сон, похмельный кошмар. Еще секунда – и он, Генрих, проснется в тесной квартирке и вздохнет с облегчением. И, может, потом даже посмеется.

Потому что в реальной жизни деревяшки не оживают.

Никакая светопись на такие фокусы не способна – даже чисто теоретически. Так он, во всяком случае, полагал до сих пор. Увиденное сейчас – уже не наука, а колдовство из старинных сказок.

А ведь это только начало – группа даже не вошла внутрь.

– Теодор, отзывайте их. Будет хуже.

– Заткнитесь, Генрих. – Голос генерала звучал бесцветно и страшно.

Один из бойцов, уцелевших в схватке, запрыгнул в дверной проем. Остальные последовали за ним. Мучительно тянулись секунды.

Под ногами содрогнулась земля.

С крыши посыпалась черепица. Из дома донесся крик. За занавесками на мгновение потемнело, будто там, внутри, наступила и тут же кончилась ночь. Захлопали выстрелы, два стекла разлетелись вдребезги.

Потом все стихло.

Генерал двинулся к калитке, расстегивая на ходу кобуру. Генрих хотел сказать ему, что это глупость, ребячество и вообще – курам на смех, но только махнул рукой и поплелся следом.

Он упустил момент, когда Сельма вышла из дома; просто вдруг увидел ее, идущую по дорожке навстречу. Цокали каблучки по камням. Ворсинки на снежно-белой шубе слегка искрились под солнцем.

Либхольц, оставив раненого, кинулся наперерез. Сельма взглянула в его сторону, мотнула головой, словно желая отогнать муху. Либхольц споткнулся на полушаге, повалился лицом вперед. Генерал поднял револьвер. «Фаворитка» мазнула пальцами сверху внизу – руна «лед», как недавно в парке. Генерал застыл, не в силах двинуться с места, а вместе с ним и Генрих.

Сельма шла, улыбаясь, а дом за ее спиной умирал.

Каменная кладка темнела, будто за секунды пережила непогоду, уготованную на сто лет вперед. С оконных рам осыпа́лась краска, стекла тускнели, покрывались грязным налетом. Флюгер покосился и проржавел. Хрустнули деревянные перекрытия, и провалилась крыша, обнажив гнилое нутро мансарды.

– Жаль его, – «фаворитка» кивнула на покинутый дом. – Мы друг к другу привыкли. Но он знает, что я уже не вернусь.

Над улицей повисла звенящая тишина – ни прохожих, ни экипажей. Все соседи благоразумно попрятались. Только дым из труб воровато крался к бледному небу.

– Что ж, ваше превосходительство, – светским тоном сказала Сельма. – Четверть века назад вы не нашли возможности со мной встретиться. Давайте исправим это досадное упущение.