Текст книги "Паломничество жонглера"

Зато по ту сторону перегородки голоса не умолкали. Матиль приглянулась графиньке и сама прониклась к ней симпатией – и сейчас обе лепетали какую-то чушь про окрестные пейзажи. Свою лепту в этот лепет вносила и Талисса, служаночка миловидная, с приятными зрелыми формами, но глупенькая, словно цыпленок. Гвоздь собирался при случае сойтись с ней поближе – в том числе, чтобы узнать побольше о графиньке. Он не сомневался: паломничество к Храму Первой Книги только предлог, точнее, одним паломничеством дело не ограничится. Покойный Н'Адер на портрете вовсе не казался умалишенным, способным вынуждать собственную дочь к столь бессмысленным и обременительным поступкам. Съездить в паломничество на Ллусим – да, это в порядке вещей, так поступают многие знатные вдовцы и вдовицы. Но тащить туда «брутального жонглера» и престарелого врачевателя… – зачем?

Кстати, господин Туллэк, кажется, не мучился подобными вопросами. …Интересно, он прихватил с собой то письмо, которое ему вручила графинька?

Весь багаж путешественников был уложен в дорожные сундуки, часть из которых поместили на крыше экипажа, а детальные рассовали под лавки. Туда же, под лавку, отправилась урна с прахом покойного графа.

Немногочисленный скарб Гвоздя уместился в одном не очень крупном сундучке, который благосклонно выделила ему чернявая. Вещей было бы еще меньше, если б не пришлось запасаться одеждой для грядущих холодов: к тому времени, когда паломники будут возвращаться, в храмовенках уже распахнут пасти для подаяний идолы Акулы Неустанной, а мерзнуть или одалживаться у графиньки Гвоздь не собирался. Не собирался он и играть роль священной жертвы. Но об этом – после.

Сейчас он с вялым интересом уставился на пейзаж за окном, куда больше его занимали восклицания на дамской половине экипажа.

– А сколько нам ехать до озера? – с явным предвкушением ответа в который раз спросила Матиль.

– Долго, солнышко, почти недели три – да, госпожа?

– Если погода будет хорошая, то и быстрее. А если наоборот… – Флорина Н'Адер рассмеялась и игриво притопнула ножкой: – Слушай-ка, Матиль, ты ведь сама знаешь ответ, на память уже его, наверное, выучила!

– А вдруг вы чего напутали, – не сдавалась конопатая. – Целых три недели! Это ж сколько ехать! Там, наверное, и Хребет уже недалеко, да? А за Хребтом зандробы живут, правда?

В отражении на дверном стекле Гвоздь заметил, как усмехнулся краешками губ Айю-Щун.

– Ты где такой чепухи наслушалась? – в притворном гневе всплеснула руками графинька.

– Это ей господин Туллэк рассказал, не иначе, – громко хмыкнул Гвоздь. – А, конопатая?

– Неправда! – пылко возразила Матиль. А вот врачеватель, к удивлению Кайнора, только улыбнулся:

– Господин жонглер шутит.

– Шучу, конопатая, – подтвердил Гвоздь. – Ты ж меня знаешь. И зандробов никаких по ту сторону Хребта, кстати, нет. Вон, если захочешь, спроси как-нибудь у господина Айю-Шуна.

Он отметил, что тайнангинец снова шевельнул краешками губ, и мысленно положил себе в кошелек еще одну монетку. Будущее покажет, фальшивая она или нет.

– Или, – продолжал Гвоздь, – расспроси господина Туллэка, он тоже должен кое-что знать о тех землях. Я бы и сам, кстати, с удовольствием послушал: глядишь, потом пригодится, когда вернусь на подмостки.

Врачеватель поглядел на него со странным выражением, словно… жалел. «С чего бы вдруг? – с неожиданным раздражением подумал Гвоздь. – Себя бы лучше пожалел…»

– А ведь когда-то, – задумчиво произнес господин Туллэк, – всё было по-другому.

«Ну да, извечная песня стариков: в годы нашей молодости и дышалось легче, и жилось привольнее, и Сатьякал дарил своей лаской каждого и задаром. Знаем, слышали! По горло сыты!»

– Мой прапрадед помнил еще те времена, когда Ллаургин не был Отсеченным. И мир мы представляли себе другим – не ограниченным одним только королевством да Трюньилом… хоть, признаться, не слишком-то часто плавали тогда на Восток.

– Если не ошибаюсь, – уточнила из-за перегородки графинька, – вообще не плавали. Были два-три случая, одиночные попытки вернуться – но они не увенчались успехом. Разве только кто-то из тех смельчаков, которые считались пропавшими без вести, на самом деле добрался до цели… но это вряд ли. И мы никогда уже не узнаем правды.

– Всё верно, – подтвердил господин Туллэк. – Однако поглядите, что творится сейчас. Люди рождаются и умирают, свято веря: мир – это их дом, деревня, в крайнем случае город с предместьями – и всё. Дорога тянется за горизонт а в том месте, где она сливается с ним, мир заканчивается и начинается другой мир, враждебный, населенный зандробами и прочими опасными тварями. Только единицы знают, каков мир на самом деле…

– …и то заблуждаются, – ввернул Гвоздь. – Зря вы это, господин врачеватель. Не так всё плохо. Вспомните хотя бы про нас, про «фургонные вести» – мы ведь не побасенки травим, а рассказываем о том, что сами видели или слышали от честных людей. Я вообще не пойму, к чему вы клоните. Так было всегда: селянину некогда странствовать, ему нужно окучивать брюкву, морковку поливать, коров доить. Это удел высокородных… или уж совсем безродных – странствовать… да и то, кстати, удел не для всех. Разве не вы, господин врачеватель, недавно мечтали о покое? Странно теперь слышать от вас сетования на человеческую неосведомленность.

– Мечтал, – ничуть не смутился господин Туллэк. – И мечтаю. Мне как-никак шестой десяток скоро разменивать. И в свое время я навидался всякого, образно выражаясь, не одно седло истер. Тогда-то я и понял, что все мы живем во лжи – и умираем, никогда не узнав правды о мире и о себе.

– И поэтому вы ушли на покой и поселились в Трех Соснах? Так сказать, разочаровавшись в мире?

Господин Туллэк отвернулся и долго смотрел в окно экипажа, на охваченные багрянцем деревья. Непроизвольно он вытянул правую ногу и принялся растирать ее пальцами; лицо врачевателя застыло и было сейчас похоже на посмертную маску.

– Вы правы, господин Кайнор, – ответил он наконец. – Правы, правы. И мне не следовало оставаться в Соснах после всего, что я узнал. Но… в конце концов, я и не остался, ведь так? Сколько ни удирай, сколько ни прячься, а судьба – она всегда тебя найдет. И всё расставит по своим местам, всё и всех.

«Проклятый старикан! О чем это он с такой патетикой? Хотя чего я волнуюсь? Подобные ему всегда ищут оправдание своим ошибкам в предназначении, судьбе и прочей белиберде того же сорта».

Однако что-то из сказанного господином Туллэком не давало Гвоздю покоя. Увязший в паузах разговор продолжить никто не пытался, даже Матиль на некоторое время притихла – а Гвоздь всё ломал голову над тем, что же его так встревожило. По-прежнему бесстрастно покачивался на сиденье напротив смуглокожий Айю-Шун, за время всего разговора не проронивший ни звука.

* * *

– Явился наконец-то! – проворчал Быйца. Он первым заметил, как в черном провале коридора появился Иссканр – и, кажется, ни капли не был удивлен. Фриний-то думал, что теперь их осталось трое, что парня взял к себе Лабиринт… выходит, ошибался. Ну и хорошо.

– Что это тебе вздумалось шляться невесть где? – не унимался горбун. – Со здешними путями лучше не шутить, чтоб ты знал.

– Знаю, – отмахнулся Иссканр. Похоже, ему сейчас не хотелось препираться со стариком. – А это что за штуковина? – ткнул он пальцем в светящийся череп.

– Это наш чародей подсуетился, – хмыкнул Быйца. – Мертвопользование чистой воды, правда, но светит и греет – а я к старости не переборчив стал. Да и почтенный Фриний ничего другого пока предложить то ли не может, то ли не хочет.

– Спать пора, – зевнул тот. Иссканр неодобрительно скривился:

– Что, и стражу не выставим?

– Ну, если хочешь… первых часа три я посижу, потом разбужу тебя.

– Ты бы поел, молодой, – встрял горбун, – а то мы с чародеем и Мыкуном давно уж червячков заморили, а ты всё по углам лазаешь, пыль со стен широкими плечами соскребаешь.

Пока Иссканр следовал совету старика, Фриний уложил спать безумную девочку и прошелся по зальцу, разминаясь и проделывая кое-какие дыхательные упражнения, незаметные постороннему глазу. Всё это сопровождалось хихиканьем наблюдающего за чародеем Быйцы.

Наконец Иссканр тоже улегся, подстелив под бок плащ и сунув под голову дорожный мешок. фриний сел чуть в стороне от своих спутников и продолжал делать упражнения, которые должны были унять боль и помочь ему сосредоточиться.

Прошел час или что-то около того. Быйца вдохновенно храпел, Иссканр, кажется, тоже заснул.

«Можно начинать», – и Фриний вытянул перед собой левую руку со сломанным пальцем. Рука ходила ходуном – вот тебе и упражнения, вот и сила воли!

А всё-таки следовало выполнить задуманное, потому что потом будет поздно, да и подходящий случай – представится ли еще? А ему необходимо точно знать.

Всю волю – в кулак, в крепко сжатый кулак правой руки, пальцы которой охватывают талисман, концентрирующий магическую энергию. (Он криво усмехнулся: знал, что стоит за этими безликими словами, но по привычке использовал их, не стараясь, даже в мыслях, определять более тонкие и точные понятия – ни к чему это сейчас!)

Когда правая рука отозвалась привычным покалыванием, прыгнул взглядом – и начал работу.

И почти сразу же мир вокруг покачнулся, а в глазах потемнело, словно кто-то невидимый медленно гасил невидимые же лампы, освещавшие пространство зала. Колючий теплый шар в правой руке вдруг обжег леденящим холодом – и взорвался! За миг до этого Фриний успел отшвырнуть его прочь, в один из коридоров – и ошметки энергии шибанули по чародею вскользь, задевая лишь по касательной; но – задевая!..

Некоторое время он полулежал, почти сползший на пол, бессильный, опасающийся лишний раз шевельнуться, чтобы не приманить сквернавку-боль. Она кружила рядом на пушистых лапах с цепкими когтями и утробно урчала, ожидая от него малейшего движения, – он держался, из последних сил.

Потом, кажется, задремал (или это был бред наяву, когда ты с открытыми глазами, но видишь совсем не то, что следует?..) – не помнил точно.

Наотмашь по сознанию хлестнула картинка: светящийся череп на полу и похрапывающий рядом с ним Быйца. Вид неряшливого старика почему-то отрезвил.

Фриний попытался встать. Боль, конечно, не ушла, но и не лютовала пока.

«Значит, так, – сказал он самому себе. – Ладно. Пусть будет так. Всё равно кое-чем я смогу воспользоваться, даже без своего мастерства. Да и мизинец не обязательно лечить тем способом, которым я собирался».

Он размотал повязку, пригляделся к криво торчащему пальцу – и рванул, закусив губу, чтобы не закричать. Переждал. Взялся сызнова, чтобы расположить как следует, а потом зажать между двумя дощечками и обмотать удобнее; взялся – и тут же охнул от боли. Да, совсем другие ощущения, это тебе не чародейством баловаться!

За спиной кашлянул невесть когда проснувшийся Быйца.

– Давай, – сказал, – помогу, герой. А то ты тут загнешься к песьей бабушке – и как нам потом отсюда без тебя выбираться?

* * *

Иногда взгляд короля пугал господина Фейсала. Вернее, не сам взгляд, а застывшая в нем «игурасит исисикис», то бишь «усталость души». С таким взглядом долго не живут – а меньше всего в эти дни господин Фейсал обрадовался бы смене властителя. У Суиттара Двенадцатого, как и у всякого короля, не страдающего заболеваниями детородных органов, наследников хватало. Сын от первой супруги, дочь от второй – а что касается бастардов, то точное их количество знал в Ллаургине Отсеченном один-единственный человек – Фейсал. Кое-кого из таких «нечаянных детишек» он уже отправил во Внешние Пустоты (разумеется, не собственными руками!), кого-то, наоборот, придержал в качестве запасного козыря в рукаве. Но так или иначе, а смена власти не пошла бы на пользу ни Иншгурранскому королевству вообще, ни господину Фейсалу в частности. Посему он всячески старался поддерживать интерес государя к жизни.

Получалось плохо.

– …на северо-западе и в южных округах замечены пророки, предвещающие мор, глад – и дальше по тексту, – он пытался шутить, Суиттар даже улыбался в ответ, но глаза короля по-прежнему оставались тусклыми, печальными. – Также мои люди доносят об участившихся массовых миграциях разного рода тварей, обыкновенно избегающих собираться в стаи. Это дает повод отдельным баламутам утверждать о грядущем Нисхождении и рассматривать таковые стаи как скопища фистамьеннов, то бишь ведомых волей Сатьякала. Впрочем, никаких доказательств своей правоты упомянутые баламуты предоставить не способны – даже… мнэ-э… даже когда их спрашивают в особых, склоняющих к искренности и сообразительности условиях. К сожалению, количество опрошенных нами никак не влияет на уменьшение количества подобных баламутов…

– Попросту говоря, – перебил его король, – людей, которые верят в Четвертое Нисхождение, становится всё больше.

– Да, отрывисто – кивнул господин Фейсал. – Можно и так сказать. Увы…

– Я бы не хотел, чтобы в стране начались волнения, – произнесено это было тоном если и не безразличным, то достаточно холодным. Суиттар Двенадцатый поднялся и направился к выходу из кабинета. – Пройдемся, – предложил. – По дороге дорасскажете, что там у вас осталось.

Господин Фейсал покорно склонил голову и последовал за Королем. По узкому коридору (стены увешаны невыносимо яркими гобеленами, у дверей замерли стражники, одетые, сообразно покровителю месяца, в коричневые кафтаны с головой Кабарги) Суиттар и Фейсал вышли в дворцовый зверинец. Как и подобает, он был устроен по двенадцатисекторной разметке, с расположенным в центре ядром священных вольеров и расходящимися от них рядами клеток с обычными зверями. Суиттар прошел мимо бассейна с трюньильскими плаксивыми ящерицами и остановился у высоченной скалы, накрытой сверху куполом из металлической сетки. На скале, нахохлившись, сидели лысоголовые грифы разных расцветок.

– Говорите, говорите, – не оборачиваясь, дернул плечом Суиттар. – Я вас внимательно слушаю.

Господин Фейсал покосился на стервятников и, кашлянув, продолжал:

– Теперь о событиях в Трюньиле. Говорят, там появилась некая то ли секта, то ли банда – толком не разобрать, – именующая себя «встречальцы». Они уверены, что Четвертое Нисхождение окажется решающим для Ллаургина и что если зверобоги сочтут людей недостаточно… э-э-э… совершенными, они попросту уничтожат нас, как уничтожили до этого прежних обитателей материка.

– И что же? – спросил король с кривой полуусмешкой. – Эти ваши встречальцы призывают к аскетизму, умерщвлению плоти и возвышению духа?

– Они, – господин Фейсал снова прокашлялся, – они, ваше величество, призывают к объединению всех земель с тем, чтобы поделить потом весь Ллаургин на двенадцать равных по площади округов. Иными словами, они призывают к войне.

– Очередной захребетный поход? Я думал, эта идея давно исчерпала себя.

– Кажется, я не совсем ясно выразился. Речь идет не только о захребетном походе. Сперва встречальцы намерены присоединить к Трюньилу Иншгурру. И только потом воевать с Тайнангином.

Суиттар Двенадцатый повернулся и поглядел на господина Фейсала, чуть склонив голову набок. («Как гриф», – отстраненно подумалось тому.)

– Значит, «присоединить»? – переспросил король. – Интересно, они видели карту Ллаургина, пытались сопоставить размеры Иншгурры и своего болотного герцогства? Это же смешно!

– Это действительно смешно, ваше величество. Однако идеи встречальцев с каждой неделей приобретают всё большую популярность в определенных кругах. Кроме того…

Суиттар отмахнулся:

– Хватит об этом! Пойдемте-ка лучше поглядим, как будут кормить ящериц. Как раз время.

И правда, возле бассейна появилось несколько слуг с тележками; на тележках в деревянных клетках сидели кролики, предназначенные для прокорма плаксивых ящериц. Всё это время те лежали грязными колодами, но теперь колоды превратились в сущих демонов: разбрызгивая во все стороны вязкую жижу, ящерицы ловили кроликов и, резким ударом челюстей умертвив их, заглатывали целиком – и так без остановки. При этом они действительно рыдали – из глаз их катились большие, похожие на драгоценные камни слезы! – ящерицы пожирали кроликов и плакали одновременно.

– Ну как вам? – спросил Суиттар.

– Весьма… поучительное зрелище, ваше величество, – пробормотал господин Фейсал. Он заглянул в тусклые глаза короля и с ужасом понял: тот смотрит на ящериц с завистью.

Суиттар, видимо, что-то такое заметил во взгляде своего собеседника – и медленно покачал головой:

– Вы ошибаетесь, любезный Фейсал. Я завидую этим грюньильским тварям не потому, что они могут безнаказанно убивать кроликов. А потому, что они вольны в своем выборе – и могут делать то, что им угодно, не оглядываясь на меня, или вас, или тех, кто их кормит. Единственное, чему они подчиняются, это их естество: согласно ему ящерицам приходится проливать кровь других существ.

– И они проливают, хотя мучаются из-за этого угрызениями совести и плачут, – дерзнул подытожить господин Фейсал. – Да и выбор их, в котором «они вольны», ограничен бортиком бассейна.

К его удивлению, король рассмеялся:

– Браво, браво! Не ожидал от вас такой… аллегоричности мышления – и был, как вижу, не прав. Все мы так или иначе ограничены, верно? Кстати, об ограничениях. Помнится, по вашей просьбе я отправил в распоряжение графини Н'Адер отряд моих гвардейцев – и вот теперь их капитан, Жокруа К'Дунель, просит у меня отпуск на месяц. Что скажете? Вообще-то, если помните, больше, чем на неделю, отпуска гвардейцам не положено.

– А чем Жокруа объясняет свое прошение?

– Ссылается на срочные семейные дела, требующие его присутствия на юго-западе, откуда он родом. Так что посоветуете?

Господин Фейсал пожал плечами:

– Боюсь, это не совсем в моей компетенции, давать такие советы, ваше величество.

– Не бойтесь. Так что скажете, Фейсал?

– Насколько я понимаю, прежде Жокруа подобными просьбами вас обременял нечасто?

– Это – первый раз.

– Тогда осмелюсь предположить, что у него действительно есть причины просить вас об отпуске. – Король посмотрел на него с иронией:

– Несомненно, есть. Стал бы он иначе!.. Вопрос в том что это за причины, а?

– Вы в чем-то подозреваете капитана ваших гвардейцев, ваше величество? Я могу сказать своим людям, чтобы приглядели за ним.

Суиттар Двенадцатый дернул плечом:

– Не нужно. Полагаю, у вас и так достаточно хлопот, чтобы еще беспокоиться о каком-то гвардейце, у которого появились «срочные семейные дела». Так что насчет «нисхожденцев»? Каков ваш прогноз на ближайшее время?

– Особых беспорядков не будет, мы позаботимся о том, чтобы снять напряжение. К тому же очередные праздники, как обычно, позволят народу немного… э-э-э… расслабиться. Словом, не предвижу осложнений. А вот…

– Неужели, Фейсал, вас так взволновали Трюньил и эти встречальцы?

– Скажите, ваше величество, если бы вы увидели где-нибудь в лесу или у реки плаксивую ящерицу – и она, замечу, лежала бы бревном, как обычно, – сочли бы вы ее опасной? И вообще – приняли бы за хищника?

– Но встречальцы, вы ведь сами говорили, малочисленны. А их глупая идея о завоевании Иншгурры…

– «Но ведь это всего лишь бревно! – сказали бы вы мне, показывая на ящерицу. – Да и как она может быть хищницей с таким неуклюжим телом и такими короткими лапками! »

– Чего вы добиваетесь, Фейсал? Чтобы я объявил герцогу Ранкатте войну из-за того, что на его землях появилась горстка баламутов? Вы хотя бы помните, что мой сын воспитывается при трюньильском дворе, а сын Ранкатты – при нашем?

– Не совсем «при дворе»… – пробормотал господин Фейсал. – Впрочем, ваше величество, я, конечно же, помню об этом. И не хуже вас понимаю, что нам не нужна война. Более всего королевство сейчас нуждается в мире и стабильности, тем паче в связи со всеми этими знамениями. Однако я бы порекомендовал вам часть регулярников отправить на учения, скажем, в Тхалемский округ.

– Какие учения, сейчас же осень!

– Осенние, разумеется. А потом, если понадобится, и зимние, ваше величество. Впрочем, это всего лишь рекомендация, а следовать ей или нет – решать только вам.

– Я подумаю, – кивнул Суиттар Двенадцатый. – В глазах его опять колыхалась вязкая безжизненная пелена «игурасит исисикис». – Я подумаю. Что вы там говорили насчет выбора у этих ящериц? – Он указал на хищников, которые снова улеглись у кромки воды и походили на громадные замшелые колоды.

Господин Фейсал благоразумно промолчал.

* * *

Череп на полу светился неровно: то вдруг вспыхивал махоньким, невыносимо ярким солнцем, то начинал мигать. Не иначе, повредился, когда Фриний отшвырнул взрывающийся комок энергии; теперь уж ничего не поделаешь, это раньше чародей мот бы починить череп, но не сейчас, не сейчас.

Он лежал на спине, стараясь не тревожить больную руку, и глядел в потолок. Прямо над Фринием барельефный чародей взмахивал посохом, повергая в прах стены цитадели мятежного барона; здесь же скалились зломордые твари, явно вызванные чародеем и помогавшие ему низвергнуть бунтаря.

Фантастический сюжет, нелепая выдумка! Чародеи – это ведь не церковники, даже не ученые; они никогда не вмешиваются в дела светских властей. Во-первых, Церковь бы не допустила (вот уж кто по самый пояс влез в этот привлекательный Кувшин под названием Власть Мирская!), а во-вторых, «нет ничего, более способствующего соскальзыванию чародея либо ступениата, нежели участие его в делах светских владык» – это из трактата «О неявных связях в мире», с которого начинает обучение любой, пожелавший встать на стезю чародейства.

Словом, изображенное на потолке, – выдумка чистой воды. Найти бы того, кто изваял этакую чушь, и пооторвать руки-ноги в назидание другим. Хотя…

Память вяло трепыхнулась: «а как насчет Баронских Костров, любезный?» Но он так и не понял, о чем это она.

Да и вообще…

«Тебе-то что за дело? – спросил себя Фриний. – Ты-то из-за чего переживаешь? Ты ведь теперь никакой не чародей, а так, пустышка, меньше даже, чем обычный человек. Потому что в каждом из „обычных“ есть в зачаточном состоянии способность к чародейству; пусть лишь к самым простым, несложным действиям, но есть. У каждого! Только не у тебя. Ты надломлен, ты потерял эту способность. Наверное, уже навсегда».

По крайней мере, признался он самому себе, случаи, чтобы пустышка вновь стал чародеем, неизвестны. Другое дело ихх-глистри, соскользнувшие, — но нет, конечно же, Фриний к ним не относится! Нет, исключено! Ведь если пустышкой становились в результате перенапряжения, то в соскользнувших превращались, постепенно теряя главное для чародея: незамутненный взгляд на мир. При этом сам соскользнувший ни о чем таком не подозревал, считая себя вполне нормальным, – и уж тем более не лишался всех своих чародейских способностей мгновенно, как это случилось с Фринием.

Он вспомнил, как видел одного такого соскользнувшего: на подземном этаже сна-тонрской башни, рядом с камерами, где содержали ублюдков, порожденных людьми от зандробов. Этих мальчиков с чешуйчатыми безносыми лицами, девочек с куцыми куриными крыльями, младенцев с поросячьими хвостиками, с копытцами на каждом пальце собирали со всего королевства; их пытались изучать, чтобы понять природу зандробов и оградить людей от демонов, особенно тех, кто жил в запеленутых районах. Чаще всего такие дети были не разумнее зверей, но иногда попадались ребятишки другого сорта: они оказывались ничем не глупее (как правило – умнее) обычных детей. С ними было сложнее всего, потому что они осознавали и свою уродливость, и отчужденность, на которую обречены с рождения.

А вот сидевший в соседней камере ихх-глистри ничем таким не мучился. Высокий широкоплечий мужчина с пышной черной бородой и массивными руками гневно вышагивал из угла в угол и что-то бормотал себе под нос. Нервно, неритмично мигала лампа, расположенная так, чтобы он не мог дотянуться: под самым потолком, в специальной клетке. Бородач, впрочем, и не пытался.

– Он даже не осознает того, что разговаривает сам с собой, – пояснил Фринию сопровождавший его даскайль Конгласп. Из всех сна-тонрских учителей Конгласп обладал наибольшей властью, высший среди равных, и поэтому мог единолично решать, кого следует допускать на здешние подземные уровни. Однако, подобно прочим даскайлям, он был прежде всего наставником ступениатов, одним из которых с завтрашнего дня собирался стать Фриний.

Сегодня, пока правила общения ступениата с даскайлем еще не вступили в силу, Конгласп повел гостя сюда, выполняя личную просьбу Тойры Мудрого.

– С чего началось? – тихо, чтобы не привлечь внимание соскользнувшего, спросил Фриний.

Конгласп развел руками:

– Никто не может с уверенностью сказать; поэтому их и называют «соскользнувшие», а не, скажем, «сорвавшиеся». Хотя у многих переломный момент так или иначе связан с периодом очередного ступениатства. Взваливали на себя чрезмерную ношу, не рассчитав своих душевных сил. Этот, например, был претендентом на пятую ступень мастерства. – (Фриний поневоле вздрогнул. Ведь он тоже… он и приехал-то в Сна-Тонр для этого!..) – Испытание прошел, – продолжал Конгласп, – и по возвращении ничего странного за ним замечено не было. Однако со временем кое-какие особенности в поведении: потеря самоконтроля, высокая раздражительность, преобладание эмоциональности в принятии решений… я перечисляю только основные характеристики, есть и другие, менее заметные, но не менее важные.

«Итак, Тойра счел, что словесных предупреждений недостаточно, и поэтому послал меня посмотреть, как выглядит ихх-глистри. Но с какой целью?! Он ведь знает, я всё равно не отступлю. Или чтобы снять с себя ответственность? Да нет, кто угодно, только не Тойра – ему бы такое и в голову не пришло!»

– А зачем, – спросил Фриний у даскайля, – нужна эта лампа? Вернее, почему она так рвано мигает?

– Считается, что таким образом мы хотя бы немного затормозим процесс соскальзывания. Кроме того… он ведь не утратил полностью своего мастерства. И если бы не этот рваный ритм и еще кое-какие ухищрения, вполне мог бы попытаться применить силу, чтобы освободиться.

Но, казалось, чернобородый ихх-глистри не думал об этом. Во время разговора он только и знал, что вышагивать по камере из угла в угол да неразборчиво произносить гневные речи, то повышая голос, то почти шепча.

– Группа даскайлей работает с ним. Мы не теряем надежды на то, что когда-нибудь научимся лечить соскользнувших. Однако, признаться, успехов пока не добились, абсолютно никаких – разве только, как я уже говорил, немного затормозили процесс. – В отличие от большинства облеченных властью, Конгласп не боялся признаться в собственном бессилии. – Увы, только в одном Сна-Тонре мы содержим около двух десятков ихх-глистри; а сколько их в остальных эрхастриях! Некоторые умирают в заточении, просто теряют интерес к жизни, остальные же… – Он вздохнул и указал на дверь камеры: – Сами видите. За последние несколько лет случаи соскальзывания участились, хотя какой-либо закономерности мы не наблюдаем. По крайней мере, такой, которая была бы бесспорной и непротиворечивой и объясняла бы все факты.

Этот разговор, случившийся осенью 698 года, и теперь, в 700-м, не давал Фринию покоя. Вернее, не сам разговор, а зрелище заключенного ихх-глистри – на первый взгляд обычного безумца, в действительности же…

«А что мы знаем о них на самом-то деле?»

Так или иначе, а тогда, стоя у мощной стальной двери камеры, он пообещал себе: «Я никогда не соскользну.»

– Я никогда не соскользну. – повторил Фриний сейчас (мысленно, как полагал он, – а в действительности тихим, надорванным шепотом). – Никогда!

Барельефная многощупальцевая тварь, штурмовавшая стены бароновой твердыни, вдруг подмигнула чародею с потолка: «Разумеется, никогда, дружище! Разумеется!»