Текст книги "Рецепторы души. Сборник стихотворений"

На неделю уеду в столицу

 
На неделю уеду в столицу.
На двери кабинета замок.
Заходите ко мне на страницу,
Черкану о себе пару строк.
Надоели стихи и работа,
Интеллект тоже нужно беречь.
Незаметно подкралась суббота
Смело бросила рукопись в печь.
Назначаю с Москвою свиданье,
Что-то новое в сердце войдёт.
Небоскребы меняют сознанье,
И никто никого там не ждёт.
По Тверской я спущусь к Патриаршим,
У пруда покормлю журавлей,
И на Пушкинской взглядом уставшим
Пушкин тихо попросит: «Налей».
Рюмка с ним – мой протест и леченье,
Каждый тост – строк нетленных полёт,
Водка часто приносит спасенье
От ножа и от пули в живот.
Я налью, но немного оставлю…
Мне ещё в Александровский сад.
Под фонтаном усталость разбавлю,
Каждый что-то кричит невпопад.
В Сандунах отогреюсь с дороги,
В ГУМе выпью я кофе-латте.
И проносятся люди и боги,
Приближаясь по метру к мечте.
По Воздвиженке медленным ходом.
Два часа до премьеры в Большом.
Был водителем, стал пешеходом,
Все дела отошли «на потом».
Смотровая площадка над Сити…
Дотянулся челом до небес.
Не дошёл до Кремля, уж простите,
Мне ещё заскочить на Конгресс.
Каждый взглядом прозрачным померит;
Здесь лишь выставка, в глянце буклет,
И слезам лишь психолог поверит,
Время в деньги фильтрует «Breguet».
Шопинг – лучшее средство от скуки,
Только быстро уходят рубли.
Заблокируют карточку «суки»,
Чтобы с полок мы все не смели.
Белокаменно-красные лица:
Сразу видно, кто свой, кто чужой.
Площадь Красная – белая птица,
Ворон чёрный притих за рекой.
Мне масштабность твоя неподвластна,
Не сливаюсь я с встречной толпой.
За фасадом улыбки ты мрачна
И затопчешь, лишь только позволь.
Каждый день шлешь ты миру идеи.
Если б я всё так видел и знал…
Лишь Ильич тихо спит в Мавзолее,
Не дописан Гражданской финал.
Пусть хорошее только случится,
Горе пусть под Неглинку стечёт.
Чтоб не клюнула в страсти жар-птица,
Когда прошлое выставит счёт.
 

Я без идеи не поэт

 
Я без идеи не поэт.
Писать могу о том, об этом…
Читатель-время даст ответ,
Кто был дерьмом, а кто поэтом.
Читатель-время всё поймёт,
Листая желтые страницы
И чью-то жизнь перевернёт,
Кому-то в полночи приснится.
И тройкой бодрых скакунов
Умчится песнь в галопе чинном,
И вознесет своих сынов,
Пронзая смыслом путь их длинный.
И расползутся небеса,
Взирая взглядом отрешенным,
И гром заглушит голоса
Сомнений жизни утомленной.
Сквозь все преграды на пути
Домчатся кони до заката.
Лишь только вожжи отпустить
И дать свободу вместо платы…
И вырываясь в беге том
Домчимся до своих желаний.
Всё лишь сейчас, а не потом;
Потом не будет оправданий.
О сокровенном и своём
Нам пишет лето пред рассветом.
Легко на свете быть дерьмом,
Сложней врачом или поэтом.
 

Защищай твою мать

 
На войну вдруг послали, ничего не сказали,
Лишь приказ прошептали, стали чем-то пугать.
Мне оружие дали и из списка убрали,
Документы забрали, «защищай твою мать».
 
 
Я не очень смышлёный, но вопрос был решённый,
Я, судами прощённый, должен долг свой отдать.
За меня подписались и, толкнув, попрощались.
Убедить всё старались: «защищай твою мать».
 
 
Мне сказали, что это будет только до лета.
«Ихтамнет», и не нужно мне об этом болтать.
И ещё угрожали, форму новую дали,
И куда-то погнали: «защищай твою мать».
 
 
А я очень ранимый, всякой ложью гонимый,
По полям, через мины, захотел убежать.
Автомат через спину – и бежал в Украину,
Руки к небу закинув, «защищай твою мать».
 
 
От кого-то сбежавший, не герой и не павший,
От своих пострадавший, но нельзя доказать…
И с гибридной войною что-то стало со мною,
Словно душат рукою, «защищай твою мать».
 
 
Я боюсь возвращаться, с каждым всё может статься;
Лучше где-то скрываться, лечь на дно и молчать.
Чем в себе сомневаться и в ночи просыпаться,
И от крика взрываться: «защищай твою мать!»
 
 
Я, конечно, не знаю, что я здесь защищаю,
За кого умираю и зачем мне страдать.
Кто послал – всех прощаю, пусть меня исключают,
И других посылают: «защищай твою мать».
 

Последняя жертва

 
Зачем просить того, кто так далёк,
Кто под себя подмял законы, став «кумиром»,
Кто свой народ на изоляцию обрёк,
Рассорившись со всем славянским миром?
 
 
Кто пациентов «по миру» пустил,
Оставив без лекарств на вымиранье.
Кто нравы в обществе за минус опустил,
Четвёртый срок без капли сострадания.
 
 
А вы все верите, что что-то вдруг дадут?
Не скрымят, не своруют, не растратят?
Что цены на продукты упадут,
И что врачам по совести заплатят?
 
 
Всё тихо уплывает из страны:
Наличность, акции, проценты, жены, дети…
Вопрос лишь обстоятельств и цены.
«Святые» ищут благ на этом свете.
 
 
Коррупция – врождённый метастаз,
Пока не уберешь источник боли,
На те же грабли наступаешь каждый раз,
А сразу резать всё не хватит воли.
 
 
«Последней жертвой» каждый может стать,
Меняя рабство на подобие свободы.
«Костлявую с косой» так трудно отогнать
В «кровавой сказке» восемнадцатого года.
 

К учителю шёл медик на поклон

 
К учителю шёл медик на поклон
Чтоб разрешить проблемную премьеру.
Тревожно на душе под колокольный звон,
И сушат вёсла впрок бюджетные галеры.
Так трудно всем под чувства угодить
И получить награду по заслугам,
При этом интерес свой не забыть,
Вернув долги заказчикам и слугам.
И расписаться в правоте своей
Оставив каждому дорогу к пониманью,
И показать вернувшихся царей:
Их жизнь, любовь, печали и страданья.
И не обидеть тех, кто их убил,
И тех, кто сделал мучеником после,
И тех, кто их так искренне любил,
Кто в спешке хоронил чужие кости…
Его не защитили вы тогда,
А ныне в предвкушеньи разрушенья
Хотите прошлое низвергнуть, господа,
Хоть только в нём есть вера и спасенье.
Пусть каждый создаёт историю свою
В черте оседлости до ближнего квартала.
Сто лет назад мы были не в раю,
Но было всё, чего нам не хватало?!
Покуда будет мнение одно —
Путь к примиренью навсегда утерян.
И крутится бюджетное кино,
Для тех, кем век назад Он был расстрелян.
 

Не плачь, палач, ты скоро будешь в деле

 
Не плачь, палач, ты скоро будешь в деле.
Таких, как ты, по пальцам посчитать.
Порядка мало в новом беспределе,
И если голова не управляет телом,
То тело ставит на челе свою печать.
 
 
Не распускай талант и пыл на откуп лени.
Сгорают времена политкорректных фраз,
И даже в полдень остаётся след от тени
Безвинно загнанных на плаху поколений
И неприкаянной толпы слепой экстаз.
 
 
Работа для тебя – отрада и порука,
Лишь ты запомнил, где зарыт топор.
Притихли все и ждут ночного стука,
Ведь страх расправы – лучшая наука,
Когда читают безымянный приговор.
 
 
И в каждом деле есть размах для воплощенья,
Отточен в точном токе творческий подход.
Издержки разума под лунное затменье…
У жертвы с палачом вдруг совпадают мненья,
Когда для разных судеб лишь один исход.
 
 
«Да, это в прошлом, – шепчет утешенье. —
Всё, слава Богу, без большой крови»…
Когда все против всех, приходит шанс спасенья
В эпоху вычурных раскатов самомненья,
И палача ты в дело не зови.
 

Я не участвовал в суде над Пастернаком

 
Я – под песок, и притворился раком.
Меня оттуда не достанет партактив.
Я не участвовал в суде над Пастернаком,
Чтоб не винить себя за то, пока я жив.
Не одобрял улыбкой равнодушной,
Не вляпался, остался в стороне,
Не осуждал как все, толпой послушной,
Когда все – «да», сказал я «нет» войне.
Возможно, в чём-то даже ошибался,
Но часто видел скорбный результат.
Я не сбивал, не убивал, не колебался
Не собирал на ближних компромат.
Я не пошёл на выборы в Госдуму,
Там нет того, кого бы я хотел.
В пассивной страсти будет меньше шуму.
Я знал: нас кто-то снова поимел.
Я не пошёл под дулом автомата,
Не убедил меня зелёный человек.
Я против незаконного захвата
Даже тогда, когда закона нет.
Я против тех, кто говорит с экрана,
Что нет в стране других альтернатив.
Нарыв созрел, другой пусть вскроет рану,
Иначе лопнет, как тугой презерватив.
Эпоха принципов сменилась равнодушьем,
Грызутся те, кто знал на всё ответ,
Быть непричастным для меня намного лучше,
Чем провести в тюрьме остаток лет.
Я не спешу, и есть запас терпенья.
Важней всего – себе не изменять.
И покаянием будет первый шаг к спасенью,
В попытке к лучшему хоть что-то поменять.
 

Заплутало поколенье

 
Заплутало поколенье,
Всё внутри, чужое мненье
Красной тряпкой режет глаз.
И опять, как в прошлый раз,
Нет согласья у согласных,
И не пишется без гласных.
Не хватает всем всего.
Пустота. И никого.
Отключили напряженье,
Тишина важней движенья,
И похожие дома…
Сквозь июль скользит зима.
Подустали, растеряли,
Кем хотели, тем и стали.
Внуки бывших палачей
Генетически сильней.
Имена остались те же
Лишь убийц, а жертвы реже…
Этих улиц нет пока:
Фанни Каплан, Колчака.
Так, как скажут, так и будет.
Память вычеркнет, забудет.
А потом взорвётся вдруг,
Разомкнёт замкнутый круг.
Брат опять пойдёт на брата.
Поиск вечно виноватых…
Результат важней идей,
Вечен только мавзолей.
Власть и деньги всем диктуют,
Совесть есть, но голосуют
Не за тех, кто на устах, —
Округляет цифры страх.
Вместо лиц несутся тени,
Нарастает чувство лени.
В сплетнях «что»  да «почему».
Топим вечное Му-му
Вдалеке, и не вернуться,
И без нас все разберутся.
И заплатят три цены —
Лишь бы не было войны.
 

Пожелание стране

 
Мечта одна, чтобы страна
Своих солдат не предавала,
И на войну не посылала,
Проблемы лишь свои решала,
И несогласных понимала
И Нефтегазом поднимала,
Культуру и науку с дна.
Зарплаты, пенсии – сполна,
И паспорта не забирала,
И чтоб жила, не выживала,
И власть бескровно чтоб меняла,
И не осталась вновь одна.
И чтоб врагов искать устала,
Себя опять осознала
Сквозь покаянье, как начало,
Иначе – вечны времена
Ворья, вранья и криминала.
 

Уехал навсегда. Вы опоздали

 
Уехал навсегда. Вы опоздали.
Сказали, скоро кончат выпускать.
Ему без разницы – Америка, Израиль, —
Лишь бы туда, откуда не достать.
Уехал, попрощавшись до обеда.
Два дня от разрешенья, самолёт…
Обнял от радости нетрезвого соседа
И пил с ним водку сутки напролёт.
Уехал, помолившись на дорогу,
Хоть в храм он ни душой и ни ногой.
Дошли его страдания до Бога.
Тому ведь все равно – кто он такой.
Уехал, всё отдав тем, кто остался;
Он думал: там своё ещё возьмёт.
И с прошлой жизнью навсегда расстался,
А в новой не привык платить свой счёт.
Уехал, и не будет приключений,
Конвертов, подкупов, откатов и вранья.
Он хочет жить без муторных сомнений.
«В закон или в понятья верю я?»
Уехал – и простите, кто остался.
Быть может, здесь наладится потом.
Он что-то к лучшему лишь поменять старался;
Живем лишь раз, зачем грустить о том.
Уехал, написав об этом в «личку»,
Успев чуть раньше, чем пришли за ним домой.
Вскочил в вагон последней электрички,
Проехал оттепель, а впереди застой.
Уехал; может, после и вернётся,
Возможно, он напрасно поспешил…
Никто не знает, как всё обернётся,
А тот, кто знает, за него уже решил.
 

Нас кто-то обязательно предаст

 
Нас кто-то обязательно предаст,
И мы об этом даже не узнаем.
А кто-то всё, что есть, за нас отдаст,
Когда мы всё, что есть у нас, теряем.
Нас кто-то, без сомнения, спасёт,
Себя подставив под удар стихии.
И целый мир за нас перевернёт,
А мы уйдём в себя, мы не такие…
Нас кто-то за ошибки не простит,
Оставив вновь без нужного ответа;
Проплачен совестью доверия кредит
В застывшем янтаре забытого рассвета.
Нас кто-то вычеркнет из списка своего
И в пепел превратит листок измятый.
Мы были «всё», а стали «ничего»,
И правы там, где в чём-то виноваты.
Нас кто-то не заметит сквозь стекло,
Пройдёт по нам к своей великой цели.
И время вспять сквозь пальцы потекло,
И получили в нём мы то, чего хотели.
Нас кто-то вновь захочет поменять,
Чтоб стали тенью лишь своей эпохи,
Но если что-то в нас нельзя отнять,
То и дела у нас не так уж плохи.
 

Нам остаётся лишь расслабить наше Эго

 
Какую б глупость мы не написали,
Всегда напишет кто-то хуже нас.
И критики забыли и отстали,
Их незачем тревожить всякий раз.
Поводья стянуты неведомой печалью,
И ускоряется строка без тормозов.
Нас снова не впустили, не признали,
И мы глухи на чей-то вечный зов.
И не приемля – принимаем снова.
И ненавидя – вновь хотим любить.
Ища покой, мы рушим все основы
И помним то, что суждено забыть.
И наши двери – души нараспашку,
И ветер продувает свой мотив,
И не даёт эмоциям поблажку
Непредсказуемо взорвавшийся нарыв.
Низвергнутая сущность откровенья
Сменилась алчностью эпохи «Амораль».
Все против всех в войне обогащенья,
Лишь жалит жало жалости, а жаль…
Нам остаётся лишь расслабить наше Эго,
Чтоб принимать порой ниспосланный паёк,
И в ожидании спешащих хлопьев снега
Понять не выученный с прошлого урок.
 

А Бог один, а нас так много

 
«А Бог один, а нас так много.
И каждый просит, верит, ждёт.
С кого-то спрашивает строго,
Кому-то просто подаёт.
То вдруг всем всё, и до порога,
Чтоб блажь вливалась в каждый миг.
То стелет нам ковром дорогу,
Меняя счастья скромный лик,
То внемлет тишине послушной,
То крик несет Его посыл,
Вникает взглядом простодушным,
Даря уставшим страсть и пыл.
То сеет новые сомненья
В застывшем поле бытия,
Осуществляя наважденья
В пути меж станций «Он» и «Я».
То иссушает нерв до боли
То поит чистою слезой
И искушает в новой роли,
Во гневе молнии с грозой.
То учит нас терпеть без срока,
Прощать невидимых врагов
И гнать кликуш, лжецов, пророков,
От разделённых берегов.
От наших дел созреют всходы,
К земле пустынь придет вода.
Народ, рождённый для свободы,
Не будет сломлен никогда.
И суд верша свой непредвзято
За все поступки и слова
Он сохранит всё, что нам свято,
Да будет так! Шана това!»
 

А в наших храмах нету куполов

 
А в наших храмах нету куполов,
Чтоб золотом на солнце отливались.
Оправа не нужна для веры и для слов,
Когда мы с Богом в сердце повстречались.
А в наших душах нет понятья зла,
Мы создаём иллюзии химеры.
Эпоха сострадания ушла,
Так и не стукнув тростью в наши двери.
А в наших венах старое вино,
Разбавленное привкусом свободы.
Другим возможно, нам не суждено
И ни к чему, мы лишь громоотводы…
А в наших спорах каждый за своё.
Коль вера есть, плюем на факты смело.
Милее нам от ближнего враньё,
Чем правда от того, кто знает дело.
А в наших снах мы свой не слышим храп,
Но шорох ближнего нас будит бессердечно.
У нас есть тот, кто вечно виноват,
И в этой роли он останется навечно.
А в наших строчках многое сплелось,
И нам отмерен лист событий краткий,
И вырывается из пут слепая злость
За то, что совесть все ещё глядит украдкой.
 

Жизнь застыла в последней попытке

 
Жизнь застыла в последней попытке
Защитить деревенский уклад.
Смазан стержень железной калитки,
И от скрипа не вздрогнет закат.
А всего-то три печки дымятся.
Утром ключ провернулся в сельпо:
На неделю хлеб, масло и яйца.
Водка есть, но не выпьет никто.
Три семьи, дед один и старухи,
Крови северной крепкая стать.
Протопилась печурка к разрухе,
Новых дров до весны не достать.
Разомлела земля в снеге белом
И следов чужаков не видать.
Солнце гладит лучом неумелым,
Мерзнут слезы в бессильи рыдать.
В церкви тихо свеча догорает,
И погаснет нахлынувший свет.
Сколько прожито – Бог его знает.
А осталось годов, а не лет.
Только б сердце не сжало до боли —
Не доехать к больнице никак.
Одинокая степь – смерть от воли,
Лёд не крепок, под ним только мрак.
Разнесло всех по разным дорогам,
Ищут люди тепло и уют.
Позабытая ветром и Богом…
Песни грустные здесь лишь поют.
Слышен шум убегающей тени,
Коромысло в колодце стучит,
Царство холода, бедности, лени
В безысходной печали кричит.
А старик, да ещё три старухи
Доживают полвека свои,
Допивая бутылку сивухи,
Чтобы вымыть всю грусть из крови.
 

Зачем ты, дедушка, освобождал Корею?

 
Мы впишемся в любое содержанье,
Продолжив мысли тех, кто всё сказал.
Чужой сюжет для нас, как наказанье,
А свой – неистребимый идеал.
Всё повторяем разными словами,
И узок круг, и страшно далеки…
Мы знаем наперёд, что будет с нами,
Не видя дальше выжженной строки.
И шепчут пошлости невидимые музы,
А мы теряем что-то между строк,
И рабство слов всё давит старым грузом,
Толкая нас к свободе за порог.
От книжной пыли мудрость угасает
Везде и сразу, вновь и вопреки…
Лишь то, что с нами, губит и спасает,
Соединяя в цепь поступки и грехи.
Зачем ты, дедушка, «освобождал» Корею?!
Какая разница, кто будет править там?
Спасать других мы лучше всех умеем,
И наша суть нас делит пополам.
Ошибки прошлого не прибавляют знанья,
Тому, кто их сквозь годы не признал.
И всё вокруг – сюжет без содержанья,
В котором видим только свой мы идеал.
 

Про муху, воровство и разруху

 
Залетела вдруг в комнату муха,
Отжужжала мой прерванный сон,
Села смело на левое ухо, —
Не дослушал её я трезвон.
 
 
Сильно стукнул себя я ладошкой,
Чтобы муху от сна отогнать.
Видно, не рассчитал я немножко,
Муха мёртвой свалилась в кровать.
 
 
Для неё всё так сразу печально —
Не успела понять и взлететь.
Что-то крикнула в писке прощальном —
О жужжанье своём пожалеть.
 
 
Муху жалко, но сон мне дороже.
Я усну под хороший настрой.
И приснятся мне метаморфозы,
Будто кончил «дружить с головой».
 
 
Так легко и беспечно в полёте,
Всё открыто, везде правит ночь.
Лишь став мухой, её вы поймёте.
Я лечу, чтоб кому-то помочь.
 
 
Кто-то курит с подругою травку,
Кто-то водкой залил пищевод.
Я смотрю на людей взглядом Кафки,
Всё у них через задний проход.
 
 
Плохо спят от того, что воруют;
Зависть с алчностью спишут грехи.
Только здесь и сейчас существуют,
А про завтра лишь пишут стихи.
 
 
Всё всегда по чуть-чуть, понемножку,
А потом – много, сразу и всем.
«Залетают» не только в окрошку,
Чтоб наполнить нутро без проблем.
 
 
Бездуховность и пошлость за гранью.
Всё, что можно продать, продалось.
Мчимся в пропасть в трамвае желаний,
Муха в супе – внезапная злость.
 
 
Я влетаю в раскрытые щели,
Огляжусь, присмотрюсь, разбужу.
Чтоб задуматься люди успели,
Разгадав всё, о чем я жужжу.
 
 
Брюхо сытое – к мысли преграда,
А без корма снижается драйв,
За лояльность горбушка – награда,
А за совесть задушит удав.
 
 
Люди злы в ожиданьи подвоха,
Каждый может, как муху, хлопком…
Прилипает к рукам вся эпоха,
Легче спать, если жить дураком.
 
 
Всё блестит, а внутри крах, разруха,
Те же лица сидят пятый срок,
Будут после жужжать, словно муха,
Не понявшая жизни урок.
 
 
А «по совести» – смертная скука,
Словно пить вместо водки лишь чай.
Если б все воровали, как муха,
Из дерьма был построен бы рай.
 

Не труд создал из обезьяны человека

 
Работать много – нехорошая примета.
Здоровье наше знает свой предел.
Не труд создал из обезьяны человека,
А отдых в перерыве между дел.
 
 
Есть те, кто рождены лишь для работы.
Им отдых – перекрытый кислород.
А мы с субботы начинаем ждать субботы,
Чтоб, пропустив по рюмке, новых ждать суббот.
 
 
Про нас не скажут, мол, «сгорели на работе»,
От нас не ждут каких-то вычурных идей.
Желанье есть, но снова неохота
Сгорать, даря «огонь души своей».
 
 
«Мы не рабы» – и поменялось что-то,
Нельзя обратно глобус закрутить.
Смысл бытия – не вечная работа.
Работа – чтобы просто вечно жить.
 
 
А тот, кто нам всегда твердил иное:
Лопату в руки и канал для счастья рыть…
Возможно, труд спасёт от геморроя,
И от сомнений «быть или не быть».
 
 
Вот так уснул и, мыслями блуждая,
Хочу о чём-то мудро рассуждать…
Но друг-будильник, мне пинок под зад давая,
Погнал к больным; клиент не любит долго ждать.
 

Закончилась слюна, язык лишь только лижет

 
Закончилась слюна, язык лишь только лижет,
А хочется доплюнуть сквозь экран.
Достали те, кто сверху и кто снизу,
Гораздо проще выплеснуть стакан.
Воруют все, по средствам, поневоле,
По рангу, по нужде и по уму,
По совести – она ведь тоже в доле.
Чуть больше взял – экскурсия в тюрьму.
Оно смешно, а злость растёт в народе,
Опять желанье – взять и поделить.
Тот, кто ворует лишь картошку в огороде,
Желает тоже кем-то порулить.
Проверки, описи, отсчёты и растраты…
Голодных много, всех не прокормить.
Растащат бизнес по частям ребята
Чтоб выжить, выждать, выжать и свалить.
И понемногу что-то понимаешь,
Врастает алчность бытия в геном.
И вроде ты по-честному играешь,
А руку пачкаешь общением с дерьмом.
Верблюд в пустыне из горба слюну качает.
Он ближе и понятней для людей.
Как далеки все те, кто нам вещают,
И не достанут они нас слюной своей.
Меня не воровство само пугает,
А то, что будет, когда нечего тащить.
Как жить потом – никто сейчас не знает,
Но как же трудно по закону просто жить.
 

Печаль еврейского народа застыла на его челе

 
Печаль еврейского народа
Застыла на его челе.
Над ним работала природа,
Чтоб не был вязким, как желе,
И мог сказать без опасений
Всё то, что важно для него.
Простой по жизни, в деле гений,
Способный – всё из ничего…
Как трудно чем-то отличаться
И не кивать со всеми в такт,
Не верить всем и сомневаться,
И знать, что нужно только так!
Не просыпаться от волнений,
И чтоб не лил холодный пот,
Подсказчик правильных решений
И лекарь временных невзгод.
Заставить взглядом близоруким
Прогнать врождённой лени ген,
Подать отставшим в помощь руку,
Поднять униженных с колен.
Сидеть, когда встают все в зале,
И встать в кричащей тишине,
Прощать, когда тебя предали,
А за добро платить вдвойне.
И на последней остановке
Не проклинать своих врагов,
И не подыгрывать массовке
Под марш бездушных сапогов.
Ведь для него важней свобода,
Чем в рабстве тлеть в чужой земле,
Печаль еврейского народа
Застыла на его челе.