Текст книги "Адмирал-каторжник… всенижайший патриот Федор Соймонов"

Владимир Шигин
Адмирал-каторжник… всенижайший патриот Федор Соймонов

©Владимир Шигин

* * *

Года 1740 от рождения Христова, накануне полтавской годовщины, в Петербурге у Сытного рынка плотники ладили эшафот.

Зевак не было: эка невидаль – смертоубийство. Разве этим на Руси кого удивишь! Однако вскоре по столице поползли слухи, что рубить головы на Сытном будут не каким-то там разбойным людишкам, а особам именитым. Злодеев было семеро. Главному из них велено было императрицей Анной резать язык, и садить на кол, остальным сечь голову и четвертовать. Приговор оглашали на площадях. Народ крестился:

– Никак, недоброе замышляли! Говорят, среди лихоимцев и моряк есть! Из любимцев покойного государя Петра Лексеича! О, Господи, время-то лихое!

И расходились. Болтать в ту пору остерегались все, ибо время и вправду было лихое – бироновское…

Питомец навигацкой школы

В первопрестольной открывали первую навигацкую школу; открывали шумно – с пушечной пальбой и взрывами петард. Со всей России свозили в ту школу недорослей дворянских, тащили силком, ибо те от ученья морского в бега кидались. Среди привезенных был и Федя Соймонов – сын помершего стольника Ивана.

Герб русского дворянского рода

Учили в навигацкой школе с тщанием. За дурь и нерадивость лупили нещадно. Арифметик – известный Леонтий Магницкий отхаживал при случае нерадивых от всей души линейкой грушевой. А уж сам господин директор Форвартсон и за уши драл, и в темную сажал на хлеб и воду.

Навигацкая школа

Когда цифирь, астрономию да сферику закончили, принялись журналы шканечные писать да учиться курс судов прокладывать. Когда же и этому выучились, то приехал царь Петр. Сдвинувши брови и глядя грозно, начал царь чинить опрос. За хороший ответ в губы целовал, за плохой – палкой лупил. Кто умен, того налево от себя ставил, в Голландию ехать, кто дурак, но здоров, того направо – в преображенцы, ну а кто и хил и без ума, того Петр ставил позади. Этих предстояло отправлять в Ревель, учить языку немецкому. Проведя опрос, Петр оставил подле себя тех, кому предстоял путь в неблизкую Голландию.

– Отныне вы не школяры, а господа навигаторы! – объявил он им.

По весне получил Федя Соймонов с товарищами по сотне рублей на прокорм да заграничный паспорт, скрепленный гербовой печатью. Прибыли они в город Архангельский, погрузились там на судно купеческое, и поплыли в Голландию, землю им неведомую.

Страна каналов, мельниц и тюльпанов прибывших ошеломила. Вдоль берега – города богатые, верфи да порты, по каналам лодки снуют, а в море суда бесчисленные на волнах качаются. Одно слово: сказка!

На амстердамской верфи, куда прибыли российские волонтеры, каждому навигатору выдали по робе парусиновой да топору острому. И за работу! Рядом с Соймоновым его приятель – Васька Головнин. Когда дело плотницкое освоили, пошли стропы вязать, К тому времени и деньги вышли. В России по причине войны со шведами о них, поди, и совсем забыли. Как жить далее – каждый решал сам. Одни с кружкой на паперти сели, иные взялись за кистени. Федор с Василием решили на моря подаваться. Нанялись матросами за еду и платье. Судно – развалюха, команда – сброд, а шкипер – законченный пьяница. Побывали и в Лиссабоне, и на реке Темзе. Шкипер, трезвости их дивясь, скоро им и штурвал доверил, и лоты метать позволил. На судах жизнь тоже не малина, а потому пили сыны дворянские воду тухлую да жарили рыбку, какую удавалось словить. Но разве это беда, когда над головами навигаторов гудели ветром наполненные паруса, а впереди манил неведомый горизонт!

В штормах и походах пролетели два лихих года. Вчерашние школяры-навигаторы стали теперь просоленными матросами, которым сам черт не брат. А когда в очередной раз их битый шквалами бриг завернул в Амстердам, там бравых мореходов уже ждал указ о возвращении на родину.

1715 год Федор Соймонов встречал уже дома. Едва вернулся, пришлось заниматься делами наследными: помер его дядюшка Семен Кондратьевич. Пока Соймонов с хозяйством разбирался, подошло время баллотироваться на чин мичманский. Председательствовать же на комиссию к всеобщему ужасу пришел сам царь. Спрашивал Петр как всегда строго, и из сорока восьми кандидатов на чин сдали лишь семнадцать. Первым из них по ответам был Федор. Уж, какие ему вопросы каверзные царь не задавал, а на все ответы получил.

– Хорош, ой хорош мичман будет! – улыбался Петр. – А плавать тебе отныне на “Ингерманланде” – флагмане моем!

Друзья после экзаменации, руку Соймонову пожимая, и не знали, как быть: то ли поздравлять его, то ли жалеть.

Николай Фёдорович Головин

Головнин, друг сердешный, лишь головой качал:

– Ой, Федька, тут уж не зевай! Враз тебя царь в солдаты сдаст!

– Ничего! – храбрился новоиспеченный мичман. – Сдюжим!

Ингерманландский капитал Гослер был молчалив и хмур, щуря глаза, беспрерывно пыхтел трубкой.

– Ви ест официрен маленький! – сказал он Соймонову при встрече. – А я любит болшой арбайтен!

На том наставление и закончилось.

Корабль “Ингерманланде”. 1715 год.

Три кампании отплавал на “Ингерманланде” Федор Соймонов. Многому научил его старый голландец. Ах, как несся в облаках парусов их красавец корабль и не было ему равных в ходкости среди всего российского флота, как дерзко кренил капитан Гослер корабль на разворотах!

Юному мичману пришлось показать себя в делах ратных. В кампанию семнадцатого года с лейтенантом Янсеном на двух ботах с гренадерским десантом высаживались на остров Гогланд. Вначале, постреляв, отогнали шведов от берега, потом пожгли армейские магазины, вывели из строя захваченные пушки и вернулись обратно.

Последнюю кампанию на “Ингерманланде” Соймонов проделал уже под началом нового капитана ван Вердена. Зимой 1719 года, когда вмерзший в кронштадтский лед корабль стоял в порту, ван Вердена и Федора вызвал к себе царь. Петр был чем-то озабочен, а потому разговор его был краток:

– Следовать вам обоим в Астрахань и описывать западные берега каспийские!

Откуда ж было знать мичману Соймонову, что, видя скорый исход войны со шведами, Петр уже к подготовке будущего похода вдоль Каспийского моря, на Гилянь.

Волны Каспийского моря

Наскоро собравшись, моряки выехали в край неблизкий. И снова повезло Соймонову с наставником. Ван Верден был происхождением голландец, служил поначалу Шведам. Взятый в плен в одном из боев, он перешел на службу к Петру. Капитан опытный, Верден обо всем имел собственное суждение, которое не боялся говорить в глаза. Начальство за то капитана не любило, но команда уважала.

В Астрахани прибывшие времени тоже не теряли. Дорог был каждый день. И уже в самом начале мая Федор вывел из устья Терека шняву “Екатерина” Доверием оказанным мичман был обрадован несказанно: ведь впервые он самостоятельно ведет судно в плавание по неведомому морю. Гидрографическая съемка берегов – дело монотонное, кропотливое и, что самое главное, небезопасное. Места вокруг – дикие, а персы настроены воинственно. Бывало, и с берега налили, а при высадках на берег и конницей нападали. Но ничего, как-то все обходилось: то ли провидение помогало, то ли осторожность соймоновская. Так в походах, боях и трудах навигаторских пролетело еще два года. Наконец моряки изыскания свои завершили, составили карту генеральную и в Санкт-Петербург отослали.

Карта Прикаспийских земель, 1723

Работу Вердена с Соймоновым Петр оценил высоко, а карту каспийскую, хвалясь, послал в академию Парижскую: полюбуйтесь, мол, что за мастера у меня есть.

– Ну а тебе, Федя, почет от меня особый! – похлопал царь по плечу прибывшего в Петербург Соймонова. – Назначаю тебя капитаном!

Кампанию следующего года проделал капитан Соймонов на корабле “Святой Андрей” в плаваниях у Красной Горки. Своим возвышением Федор был несказанно горд и потому старался изо всех сил, чтоб не быть хуже иных, более опытных. А закончилось плавание – и опять высочайший указ: следовать снова на Каспий. Завершив дела шведские, Петр Первый всерьез принимался за персидские. На юг шли теперь флот и армия: гремели барабаны, устало рысила по степи конница.

Карта из «Чертёжной книги Сибири» С. Ремезова. 1701 год.

– Гилянь идем у шаха персидского отбирать! – объясняли солдаты выходящим на дорогу обывателям.

Во главе армии сам император, при нем генерал адмирал Апраксин, астраханский генерал-губернатор князь Артемий Волынский. Петр с Волынским шли по Волге передовым ботом, Соймонов с Апраксиным следом за ними на судне “Принцесса Анна”.

На одной из дневок Волынский о капитане “Анны” отозвался с похвалой:

– Знающ, храбрец и пить умеет!

Император лишь усмехнулся в ответ, но к себе после того еще боле приблизил. А тут Соймонов в очередной раз отличился – отыскал на побережье бухту для мелких судов удобную. Да ему ли, знатоку Каспия, не сыскать!

Осматривать бухту отправился на шлюпке сам Петр, с ним и Федор. Бухтой император остался доволен вполне. А на обратном пути между Петром и его капитаном произошел знаменательный разговор, который Соймонов много лет спустя воспроизведет в своих воспоминаниях.

Началось с того, что, пользуясь хорошим расположением духа государя, Соймонов завел разговор о славных мореходах Христофоре Колумбусе и Америкусе Веспуччи, о землях заморских, о берегах камчатских. Говорил, что земли те знатные и нам туда бы надо. Петр вначале отмалчивался, на весла налегая, а потом оборвал Федора:

– То все знаю, да не ноне нам туда надобно, а позже!

Затем повернулся к притихшему Соймонову

– В заливе Астрабадском бывал?

– Вывал! – с натугой отвечал Федор, веслом загребая.

– А знаешь ли, что от Астрабада до Балха – городка бухарского и Водохшана всего двенадцать ден ходу верблюдами?

Соймонов лишь неопределенно кивнул.

– А Бухара – средина всех восточных коммерций! – продолжал свою мысль самодержец. – Там же и до Индии рукой подать. Кто нам помешать сможет? После уж и Камчаткой и Америкой займемся!

Петр торопился успеть всюду, словно предчувствуя, что жизни осталось уже немного.

В начале августа русская армия выступила на Дербент. Соймонов вел караван судов с припасами к острову Чечень, где ждал его на якорях старший флагман ван Верден. Каспий штормил, суда то и дело выбрасывало на многочисленные отмели. Но моряки свое дело сделали ядра, порох и припасы были доставлены во время, и вскоре Дербент пал. Наградой Соймонову за Низовой поход стал капитанский чин.

Не успела команда отдохнуть, как пришел новый приказ – идти Соймонову вдоль берега моря к Куре реке и вымерить в ней все протоки. Петр готовился к продолжению завоевания Гиляни. На очереди был Баку! Шестого ноября 1722 года Петр лично благословил Федора, на прощание целовал троекратно. В тот же день Соймонов вышел в море, следом за ним еще восемь судов с солдатами. Весной следующего года Федор вернулся в Астрахань и устало раскатал перед Артемием Волынским подробнейшую карту устьев Куры.

– Можно ли плавать в сих местах? – деловито поинтересовался князь, в делах морских уже поднаторевший.

– Плавать можно вполне безопасно, гавани, однако, удобной сыскать нельзя!

Летом следующего года русские полки снова выступили в поход под началом генерала Матюшкина. Соймонов вновь повел суда вдоль берега.

– Давай, Федька! – кричал ему с берега Матюшкин. – Не огорчи государя!

Двадцатого июня армия и флотилия выступили из Астрахани, а 26 июля Баку пал. И здесь Соймонов остался верен себе. Пока друзья его праздновали победу, он осматривал и описывал окрестности. Своей привычки капитан-лейтенант даже стеснялся, пряча свои записные книжки подальше от любопытных глаз.

В этот раз любознательного моряка ждала удача. Соймонов обнаружил огромную каменную стену, уходящую далеко в воду. “…И хотя оная стена уже развалилась, однако в некоторых местах и выше воды знаки есть. А по известиям слышно, якобы в древние времена то строение было на сухом пути, и был то гостиный двор…” Вывод Соймонова был следующий: Каспий наступает на берег. Здесь же капитан-лейтенант произвел расчеты и определил скорость наступления воды. Вот так, порой невзначай, делаются открытия!

В самом конце года Федор был вновь направлен в столицу. Ехал санями с генералом Матюшкиным. В дороге генерал пил крепко, а, напившись, храпел, к плечу соймоновскому привалясь. Федор же, продышав в слюдяном оконце глазок, читал книжку по наукам картографическим. Император планом реки Куры и действиями Федора под Баку остался доволен. Затем на Москве гулянье знатное было – коронация государевой жены Екатерины. Погуляли, поплясали и снова в обратный путь. Теперь Соймонову предстояло подыскивать место для новой крепости на Гиляни.

Екатерина I Алексеевна

Весной следующего, 1725 года, войска и флотилия снова было изготовились для нового похода, но пришла весть, всех как громом поразившая, – не стало императора Петра. Ах, как плакал Федор Соймонов, в доме своем запершись. Слезы утирал, приговаривая:

– Не стало благодетеля моего Петра Лексеича, и как жить дале, не ведаю!

Кто мог знать тогда, сколь трагично и непредсказуемо сложится судьба младшего птенца гнезда Петрова.

И снова Соймонов был отправлен на Каспийское море. На этот раз – описывать восточный берег Каспия, край пустынный и неизведанный. В экспедицию определили три судна, среди них латаный-перелатаный гекабот: в пазах его даже у причала хлюпала вода, а борта при малой волне ходили ходуном.

– Я иду на сем самотопе! – объявил своим матросам капитан-лейтенант. – Кто в Бога верует ин меня, те за мной!

И сегодня старые моряки говорят, что кто не плавал на Каспии, тот настоящих штормов не видал. Разогнавшись над бескрайними азиатскими пустынями, ветры в бешенстве врываются в водные хляби, и тогда там творится что-то невообразимое. В такой-то вот шторм у Кулалинских островов и попал ветхий гекабот. Как спаслись от смерти неминучей – одному Богу известно. В трюме вода била фонтаном. Помпы не помогали, и матросы обессилели в тщетной надежде уменьшить течь. Треща под ударами волн, судно разваливалось на глазах. Соймонов лихорадочно искал убежища. В тот момент, когда, казалось, все уже потеряно, невдалеке открылась небольшая, защищенная от ветра бухта. Кое-как добрались до нее, отстоялись, ночь и снова в путь.

Карта Каспийского моря

От залива Красноводского, мимо островов Огурчинских шел Соймонов на Асрабад. Не забывая главного дела – гидрографического, он и воевал не без успеха, захватив десятка полтора персидских мелких судов. Людей отпускали, а суда топили. И снова Соймонов с сотоварищами был на волосок от смерти. В один из сентябрьских штормов у Свиньих островов гекабот залило водой. До Баку дотащились на добром слове. Там развалившееся судно пустили на дрова, а его капитан, перебравшись на подошедший из Астрахани галиот, продолжил опись берега. Когда осунувшийся и изможденный Соймонов вернулся в Астрахань и выложил перед Сенявиным ворох журналов и карт, тот обнял отчаянного морехода:

– Поздравляю с капитаном третьего ранга, что присвоено государыней Екатериной! И следовать тебе в Петербурх!

Но, как это часто бывает в жизни, уехать сразу не удалось. Еще с полгода отплавал по каспийским водам Федор Соймонов, прежде чем его отпустили.

На служебных перепутьях

Москва встретила Федора колокольным перезвоном. Время вынужденного безделья в Астрахани тяну лось тягостно и уныло. Наконец прибыл назначенный командир порта контр-адмирал Иван Сенявин. Федор сразу к нему так, мол, и так, отпусти на Балтику, устал здесь, мочи нет!

– Нет уж, – покачал головой Сенявин. – Ты мне тут первый помощник!

Тогда же велел он Соймонову снова собираться в ном.

Была пасха, праздновали ее весело. На застолье у стольника Отяева приглядел Федор его дочку Дарью румяную и глазастую девушку с огромной русой косой, да и та вниманием бравого моряка не обходила. То так посматривала, то этак, да и было от чего: Соймонов за столом главный рассказчик. Остальные сидят, только рты от удивления открывают! Через несколько дней капитан и сватов заслал. Отец сразу к дочке: согласна ль? Та лишь глаза опустила. Свадьбу гуляли с размахом.

– Эх, прощевай жисть холостяцкая! – бил на третий день об пол фужер молодой муж. – Нонче все по иному станет!

Но закончилась свадьба, и загрустил Федор, уж больно не хотелось ему от молодой жены скаты в промозглый Петербург. “Искал я случая, чтоб на некоторое время быть в Москве, во признании для того случая, что женился, а другое и то, что с женою жить в Петербурге был в деньгах недостаток, оставя жену, одному ехать не хотелось, а чтобы оставить морскую корабельную службу, по совести… на мысль мою не приходило…

Но вот и Петербург. Серое низкое небо, моросящий дождь. Посетив стародавних друзей. Соймонов сразу же садится составлять отчет о своих каспийских делах. Наконец карты и лоции составлены и переписаны набело сданы в коллегию.

– Куда теперь? – поинтересовался капитан у адмирала Крюйса.

– Куда скажут, жди! – отмахнулся тот.

– А коль позабудете? – настаивал Федор, памятуя о тех, которые годами нищенствовали в ожидании вакансий.

– Как позабудем, так и вспомним, а не вспомним – знать, не нужен! – философски закончил раз говор президент Адмиралтейств-коллегии

В ожидании прошло лето, затем осень и зима. Соймонов, экономя на всем, пообносился и осунулся. Безденежье и ненужность угнетали. Наконец о нем вспомнили, но вызвали не в коллегию, а к генерал-прокурору Ягужинскому. Тут уж Федор не знал, что и подумать. Генерал Ягужинский мужик крутой, может, в делах каспийских недостачу какую выискал или кто донос какой написал.

Но грозный Ягужинский встретил моряка ласково.

– Садись! – указал на стул.

Федор на стул сел, но глядел настороженно. Ягужинский, наоборот, из-за стола своего дубового встав, объявил торжественно:

– Посоветуясь с членами высокой коллегии, ре шили мы назначить тебя флотским прокурором!

Соймонов, услыша слова такие, чуть со стула своего не свалился.

– Но я ж корабельный офицер и дел бумажных знать не знаю! – пытался отговориться робко.

Ягужинский, худой и желчный, лишь ухмыльнулся:

– Сие есть глупая отговорка, потому как дела чиновничьи не столь премудры, как навигацкие. Освоишься!

Вскоре сенатский обер-секретарь Курилов объявил об указе сената.

Почему же выбор на столь высокую и ответственную должность пал именно на Соймонова? Ведь желающих, думается, было немало. Что в любимцах у царя Петра был? Но не он один. Что умен? Но и толковых тоже вокруг было немало. Думается, причина была в полнейшей честности Соймонова и его всегдашней щепетильности по отношению к казенному имуществу.

Итак, назначение состоялось. На новоиспеченного прокурора сразу же обрушился вал бумаг: доносы, жалобы, кляузы… Все это надо было внимательно рассмотреть, проверить, напраслину отбросить, а серьезным бумагам дать ход и произвести розыск.

По первому снегу 1730 года привез Федор в столицу жену Дарью с полугодовалым первенцем. Дом сняли на Васильевском острове. В гостиной зале Соймонов самолично приколотил к стене портрет Петра, в кабинет поставил складной сосновый стол и токарный станок, за которым любил поработать, когда свободная минута выпадала.

Сразу после Рождества надел Федор Иванович шубу, прицепил шпагу и пошел в заседание. Члены Адмиралтейств-коллегии Гордон, Наум Сенявин, Вильбоа, Кошелев поздравляли с назначением, жали руки.

Подчистив мелочи, энергичный прокурор вскоре перешел к делам более серьезным. Самого вице-президента Адмиралтейств-коллегии Сиверса он обвинил во взятке. Дерзость была неслыханная! В заседании он обличал:

– Уголь ньюкастельский, каковой вы у купцов англицких купили, заведомо был плох. От того казна убыток большой получила!

Адмирал Томас Гордон (1658–1741)

В доказательство Соймонов положил на стол изобличающие документы. “Адмирал в великую запальчивость пришел, вскочил со стула и, взяв шляпу, вон вышел…” – вспоминал много лет спустя Соймонов.

Это было первое, но, увы, не последнее столкновение. Затем прокурором был обличен за растраты граф Головин и адмирал Гослер за воровство. Воры были изощренны и наглы, Соймонов упрям и настойчив. Далеко не всегда, но правда все же торжествовала. Взяточник Сиверс был отстранен от должности, а Гослер и вовсе изгнан со службы.

В забытой ныне войне за польское наследство Россия тоже участвовала. Соймонов, несмотря на свое прокурорское место, сразу же отпросился в море. Под начало ему был даден 66-пушечный фрегат «Святая Наталья». Во главе эскадры – адмирал Гордон, младшим флагманом друг и соплаватель Наум Сенявин. На горизонте белели парусами французы. Сенявин с Соймоновым рвались в бой, но осторожный Гордон отмалчивался.

Вечерами, куря трубки на кормовом балконе, друзья возмущались:

– Диспозиция глупа! Гордон в лучшем случае трус, в худшем предатель!

Тогда же Соймонов написал обличительную бумагу: прокурор требовал начала следствия над адмиралом. Через несколько недель Гордон получил из столицы тайное письмо, в котором ему сообщали о рапорте Соймонова. Прочитал, посмеялся и порвал.

– Эх, Федя, Федя! – укорял Соймонова Сенявин, прознавший о письме к Гордону. – Куда ты все на рожон лезешь! Врагов что ли мало? Тебе ли не знать, что у Гордона везде свои осведомители и покровители!

– Да знаю все, – отмахивался Федор Иванович. – Но сколько молчать можно?

В следующую турецкую войну, царствовавшая тогда, императрица Анна Иоанновна ни с того ни с сего отправила Соймонова в калмыцкие степи. Трясясь по продуваемой ветрами степи, искал флотский прокурор кибитки хана Дундука. Потом, найди, пил с ним кумыс и скакал на необъезженном жеребце, показывая удаль молодецкую.

– Якши, якши, морской человек, – качал головой Дундук Омба. – Проси чего хочешь!

Соймонову надо было не много, и спустя месяц десять тысяч калмыков, погоняя своих мохнатых лошадок, устремились в татарские пределы. Докладывая в Петербурге о выполненном поручении, передал Соймонов Анне Иоанновне и карту реки Кубань, которую между делом составил. Императрица, карту в руках покрутила, начала было разворачивать, да тут задрались меж собой шут с карлицей, да больно весело, какая уж тут карта!